Глава 43

Глава 43

Недалеко от берегов Кубы

лето 1964 года

Уильям Коулмен ничего не написал о самом рискованном задании из всех, что он выполнял, работая и как юрист, и как общественный деятель¹. Ему велели хранить молчание, сказал он: только председателю Верховного суда Уоррену, Ли Рэнкину и, возможно, президенту Линдону Джонсону он мог доложить о результатах задания. Никаких упоминаний об этом деле в материалах комиссии не сохранилось, по крайней мере, в тех, что попали в Национальный архив.

В то лето задание началось на Атлантическом побережье Флориды, куда Коулмен прилетел из Вашингтона. Там он пересел на правительственное судно («не знаю точно, какого ведомства – ЦРУ или ВМФ»), которое направлялось в некий район в открытом море возле берегов Кубы. Километрах в тридцати от берегов Кубы, сказал он, они остановились в открытом море, завидев вдали яхту – это была яхта Фиделя Кастро. На борту был сам Кастро. Он ждал этой встречи, чтобы дать ответ на вопрос, который Коулмену было поручено задать: не по приказу ли Фиделя Кастро был убит президент США?

Коулмен полагал, что его выбрали для этой миссии потому, что он был старшим юристом в команде, прорабатывавшей версию иностранного заговора, и, главное, в комиссии знали о том, что он раньше уже встречался с Кастро. Они познакомились в 1940-е или в 1950-е годы в Гарлеме: Кастро, до того как прийти к власти у себя на родине, несколько раз приезжал в США, в том числе побывал и в Нью-Йорке². И хотя потом он будет клеймить этот город как яркий пример капиталистического упадка, тогда, при их первой встрече, Кастро сказал, что ему очень понравилось в Нью-Йорке. В 1948 году он провел там большую часть медового месяца и в последующее десятилетие несколько раз приезжал в Нью-Йорк. Как и Коулмен, будущий кубинский руководитель был завсегдатаем гарлемских ночных клубов, где играла музыка и можно было потанцевать.

Коулмен был чернокожим, а им в ночные клубы на Манхэттене вход был запрещен, поэтому он, как и другие его приятели, ждал до часа ночи: примерно в это время некоторые самые известные негритянские исполнители заканчивали выступления в центральной части города и отправлялись в Гарлем – играть перед чернокожими. Коулмен особенно подружился с певицей Линой Хорн. По его словам, это было волшебное время. «Лина и другие талантливые артисты обычно приезжали в Гарлем, в клубы, и порой их всех можно было увидеть в одном зале, – вспоминал Коулмен. – Многое можно было отдать, лишь бы оказаться там в четыре утра». В таких вот гарлемских клубах в районе 125-й улицы Коулмен, убежденный республиканец, познакомился и подружился с Нельсоном Рокфеллером, будущим губернатором штата Нью-Йорк от Республиканской партии и тоже большим любителем джаза.

По словам Коулмена, Кастро, немного говоривший по-английски, произвел на него приятное впечатление. «Тогда я даже предположить не мог, что он станет главной политической фигурой в той стране, – заметил Коулмен. – Но он был яркой личностью. Получил юридическое образование. Очень привлекательный парень, умный».

Теперь, по прошествии стольких лет, Кастро был диктатором коммунистической Кубы, человеком, из-за которого двумя годами ранее мир оказался на грани ядерной войны и которого Джон Кеннеди так отчаянно стремился отлучить от власти. Какая горькая ирония, думал Коулмен, что именно ему поручили эту тайную миссию – повидаться со старым приятелем по гарлемским джаз-клубам и спросить, не он ли убил президента.

Как объяснили Коулмену, Кастро дал знать Вашингтону, что хочет дать показания комиссии Уоррена – убедить членов комиссии в том, что он не причастен к убийству Кеннеди. «Кастро намекнул, что хочет лично встретиться с кем-нибудь, и выбрали меня», – вспоминал Коулмен.

Много лет спустя Коулмен говорил, что, как ему помнится, он обсуждал подробности миссии только с Рэнкином и Уорреном. «Я совершенно уверен, что говорил об этом с председателем Верховного суда, – сказал он, – но все это было в обстановке чрезвычайной секретности». Ему не велели рассказывать об этом задании своему младшему коллеге Слосону. И для подобной секретности были все основания, вспоминает Коулмен: если бы его встреча с Кастро закончилась неудачей или стала предметом огласки, мог разразиться скандал или даже хуже того. «Если бы я пережал или сказал что-то лишнее», Кастро легко мог ухватиться за это, чтобы официально снять с себя все обвинения в причастности к убийству Кеннеди. «На другой день он устроил бы пресс-конференцию и объявил: “Даже мистер Коулмен уверен, что я этого не делал”»[20].

И все же, по словам Коулмена, стоило рискнуть: «Я решил, что мы должны это сделать».

То, что Коулмен сумел годами держать свое поручение в тайне от коллег, неудивительно. Такой у него характер. Уильям Таддеус Коулмен-младший родился и вырос в Филадельфии и с гордостью говорил, что он настоящий «филадельфийский юрист» – так когда-то называли самых способных, самых изворотливых законников, лучших из лучших. То, что 43-летний Коулмен при существовавшем в то время неравенстве к 1964 году поднялся по профессиональной лестнице до таких высот, можно объяснить только его исключительными деловыми качествами. Всего за десять лет до этого Коулмена, несмотря на то что он был одним из лучших выпускников Гарвардской школы права и работал секретарем в Верховном суде с легендарным Феликсом Франкфуртером, в родном городе не брали ни в одну юридическую фирму. Коулмен взял за правило не жаловаться коллегам-юристам на дискриминацию, с которой не раз сталкивался, зато с удовольствием рассказывал о том, чего сумел добиться, несмотря на цвет кожи. То, что в начале карьеры в родной Филадельфии он не мог найти работу, было лишь одним из вопиющих примеров бытового расизма, и это его очень угнетало. «Сознавать это очень горько», – признавался он.

Наконец в 1949 году он получил работу в быстро развивающейся нью-йоркской фирме Paul Weiss: он стал первым чернокожим сотрудником за всю историю фирмы, а кроме того, одним из первых чернокожих сотрудников в юридической конторе, что для страны в целом было большой редкостью. И хотя он работал в Нью-Йорке, сердце его оставалось в Филадельфии, там он жил и оттуда каждый день ездил на электричке в Манхэттен, чтобы поработать в комиссии: дорога занимала два с половиной часа в одну сторону. Каждое утро ровно без десяти шесть он вставал по будильнику и возвращался домой только вечером, не раньше половины девятого. Работая в фирме Paul Weiss, он быстро приобрел известность как борец за гражданские права³. В 1949 году Тергуд Маршалл, в то время возглавлявший юридическую службу Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, а впоследствии – член Верховного суда, пригласил его участвовать в судебных разбирательствах, направленных на борьбу с расовой сегрегацией в государственных школах. И почти сразу же Коулмену поручили составить краткое изложение дела для представления суду от имени чернокожих семей из Канзаса, требовавших десегрегации школ в городке Топика (этот процесс известен теперь как «Браун против Совета по образованию»). Когда в декабре 1953 года Маршаллу предстояло рассматривать это дело в Верховном суде, он попросил Коулмена, которому тогда было 33 года, сидеть рядом с ним за столом адвокатов⁴.

В 1952 году мечта Коулмена работать в крупной филадельфийской юридической фирме наконец осуществилась⁵. Однако после его назначения помощником адвоката в фирму Dilworth, Paxson, Kalish & Green некоторые секретари пообещали уволиться – они не хотели работать бок о бок с чернокожим. Как вспоминает Коулмен, старший партнер фирмы положил конец бунту, заявив: пусть увольняются, раз им так хочется, он легко найдет им замену, а вот Коулмена, добавил он, мало кто может заменить. «Когда вы познакомитесь с ним поближе, – сказал он своим секретарям, – вы поймете, что это весьма достойный человек». И они остались в фирме.

Много лет спустя Коулмен говорил, что забыл некоторые подробности той поездки для встречи с Кастро на яхте – например, не может точно сказать, были ли вооружены капитан и матросы, – но он хорошо помнит, как ступил на палубу кубинского судна и впервые после стольких лет увидел бородатого Фиделя. Команданте сразу узнал Коулмена и тепло поприветствовал его. «Он, очевидно, не забыл о наших встречах в Нью-Йорке. <…> И завязался весьма оживленный разговор».

Встреча длилась около трех часов, и все это время Коулмен подробно расспрашивал Кастро по каждому из возможных сценариев, согласно которым кубинское руководство могло быть причастно к убийству Кеннеди, пусть даже опосредованно. Кастро отрицал наличие кубинского следа в покушении на президента США. Более того, по словам Коулмена, Кастро признался, что «восхищался президентом Кеннеди». Несмотря на операцию в заливе Свиней и прочие попытки администрации Кеннеди свергнуть и даже убить кубинского лидера, Кастро настаивал, что «никогда не думал плохо» о Кеннеди.

Будучи очень опытным юристом, Коулмен не поверил заявлениям Кастро о непричастности к убийству: по его словам, после той встречи он уже ни в чем не был уверен. Вернувшись в Вашингтон, он мог лишь поделиться с Рэнкином и Уорреном своими наблюдениями: во время беседы ему не довелось услышать ничего такого, что подрывало бы доверие к словам Кастро о его невиновности в смерти Кеннеди. «Я не хочу сказать, что он этого не делал, – пояснил Коулмен. – Но я вернулся и сообщил, что не обнаружил в его словах ничего, что указывало бы на его причастность к этому преступлению».

Эрл Уоррен уверял своих коллег по комиссии, что никогда не делился информацией о расследовании. В конце весны, однако, кто-то слил информацию, и довольно подробную, о том, что комиссия, скорее всего, придет к выводу, что Освальд действовал в одиночку. Первым об этом прознал Энтони Льюис, корреспондент The New York Times в Верховном суде6 – он близко знал Уоррена еще со времен, когда освещал его деятельность в Верховном суде. В 1963 году Льюис получил Пулитцеровскую премию за репортажи из залов Верховного суда, в 1964 году вышла его книга Gideon’s Trumpet («Труба Гидеона») – история дела «Гидеон против Уэйнрайта». В этой книге он особо отмечал роль председателя Верховного суда и Рэнкина в данном деле, в результате которого было вынесено определение, что подсудимый, обвиняемый в совершении тяжкого преступления и не имеющий средств на частного адвоката, имеет право на бесплатного адвоката.

Через несколько дней после выхода книги на первой полосе The Times появилась статья Льюиса о комиссии Уоррена под заголовком: «Коллегия отрицает версию заговора в деле о смерти Кеннеди»⁷. В статье говорилось, что в заключительном отчете комиссии, который еще не готов, но будет подготовлен через несколько месяцев, «поддерживается изначальная уверенность правоохранительных органов страны, что президента убил злоумышленник, действовавший в одиночку, Ли Х. Освальд». Большая часть этой истории была рассказана без ссылки на источники, как будто информация носилась в воздухе. Льюис писал, что «человек, выражавший мнение комиссии», не названный в статье по имени, подтвердил, что комиссия намерена опровергнуть многочисленные теории заговора в деле об убийстве Кеннеди, особенно те, что распространяет Марк Лейн. И хотя невозможно с точностью идентифицировать того, кто «выражал мнение», судя по отметкам в личных календарях Рэнкина, за три дня до появления статьи у него состоялась встреча с Льюисом в офисе комиссии продолжительностью около сорока минут⁸. Похожие статьи на ту же тему вскоре появились в других газетах.

Форда эти статьи взбесили. Он заподозрил, что кто-то из комиссии, сливая информацию, пытается повлиять на итоги расследования прежде, чем удастся собрать и учесть все факты. Это стало темой для постоянных жалоб закулисных советчиков Форда, обеспокоенных тем, что комиссия – и в особенности Уоррен – пытается игнорировать свидетельства, которые могут указать на коммунистический заговор с целью убийства Кеннеди. Форд потребовал срочной встречи с членами комиссии, для того чтобы высказать свои возражения, и Уоррен назначил встречу на 4 июня, четверг. Утечки были лишь одним из пунктов повестки дня. Помимо Форда на встрече присутствовали Уоррен, Даллес и Макклой.

Уоррен сразу же передал слово Форду, который мрачно заметил, что, вероятно, в их ряды затесался «крот»⁹. «Мне кажется, кто-то насаждает или сливает подобные истории», – сказал Форд, добавив, что ему кажется, он знает виновного. «У меня есть личные соображения на этот счет, но я не могу их доказать и не хочу быть голословным». Он сказал, что утечки были допущены специально, чтобы предвосхитить выводы комиссии. «Они создают по всей стране атмосферу, которая, на мой взгляд, способствует возникновению неверного общественного мнения по поводу того, что нам еще только предстоит выяснить, – сказал он. – Я не хочу, чтобы меня цитировали, пока я еще не вынес окончательного решения».

Уоррен пытался успокоить Форда: «Я разделяю ваши чувства, – сказал он. – И все же думаю, что по большей части все это выдумки и всерьез беспокоиться не стоит. У меня нет информации, что кто-то с кем-то говорил». Форд настаивал, чтобы комиссия выступила с публичным заявлением и опровергла слухи о том, что она якобы уже пришла к каким-либо выводам. Уоррен и коллеги с ним согласились. На следующий день было обнародовано краткое заявление, в котором говорилось, что комиссия завершает расследование, но сейчас «озабочена содержанием и формой отчета» и еще далека от того, чтобы делать какие-либо выводы.

Прежде чем расследование завершится, в Вашингтон следовало еще раз вызвать некоторых свидетелей. Кое-кого из тех, кто уже давал показания, нужно было опросить снова, поскольку появились сомнения в их искренности. Больше всего сомнений вызвали ответы Марины Освальд и Марка Лейна, обоих пригласили ответить на вопросы еще раз, попросив объяснить неувязки в их прежних, данных под присягой, показаниях.

За четыре месяца, прошедшие со времени первых показаний Марины, у многих членов комиссии представления о ее честности и о том, что она вообще собой представляет, сильно изменились, причем не в лучшую сторону. Со времени ее февральских показаний комиссия получила много нелестных сообщений о ее легкомысленных на первый взгляд любовных авантюрах и о запойном пьянстве. (ФБР продолжало прослушку ее дома, в том числе спальни.) «Она много курила и заливала горе водкой», – напишет потом в своей книге о покушении Уильям Манчестер¹⁰. Но членов комиссии больше заботило другое: не лжесвидетельствовала ли она во время первого допроса, особенно когда утверждала, что не знала заранее о намерениях мужа убить президента. Сейчас в верности этого утверждения можно было усомниться, после того как стало известно, что она рассказывала своему менеджеру и своему деверю – но не членам комиссии – о том, что ее муж собирался убить Никсона. Штатные юристы комиссии подозревали, что если Освальд говорил жене о намерении убить Никсона и Уокера, то вполне мог рассказывать и о планах убийства Кеннеди.

Марина Освальд вновь появилась в офисе комиссии 11 июня, в четверг11. На этот раз Уоррен не был с ней любезен и не спешил благодарить за показания. Не спрашивал, как добрый дедушка, достаточно ли у нее и ее детей средств к существованию. Вопросы задавал Рэнкин, и голос его звучал чуть ли не враждебно.

– Миссис Освальд, мы бы хотели услышать от вас об инциденте, связанном с мистером Никсоном, – приступил к дознанию Рэнкин.

Марина, похоже, поняла, что поблажек не будет.

– Мне правда очень жаль, что я не упомянула об этом раньше, – она говорила по-русски, а ее ответы переводил на английский приглашенный для этого переводчик. – Когда я была здесь в прошлый раз, у меня совсем из головы вылетел тот случай с вице-президентом Никсоном. Я не хотела вас обманывать.

– Можете рассказать нам, почему вы не упомянули о том инциденте? – вмешался Форд.

– Я была тогда очень усталой и измученной и думала, что все вам рассказала.

И после этого пересказала, как она выразилась, от начала и до конца, случай с Никсоном – как в середине апреля 1963 года, через несколько дней после покушения на Уокера, ее муж сказал ей, что пойдет в город искать Ричарда Никсона. Освальд, по словам Марины, уверял, что Никсон в тот день был в Далласе. Он схватил пистолет, который хранил в доме, и сказал: «Просто пойду погляжу. Я еще не знаю, буду ли стрелять. Но если подвернется удачный случай, может, и подстрелю его». По словам Марины, она очень испугалась, что муж осуществит угрозу, и заперла его в ванной, чтобы он не мог выйти из дома. «Мы несколько минут боролись, потом он угомонился, – заявила она. – Я еще сказала ему, что, если он выйдет, пусть тогда лучше меня убьет».

Даже пытаясь объяснить пробелы в прежних показаниях, Марина создавала новые сложности, ведь штатные члены комиссии уже установили, что Никсон в апреле 1963 года не приезжал в Даллас. Некоторые члены комиссии задавались вопросом, не путает ли она бывшего вице-президента Никсона с тогдашним вице-президентом Линдоном Джонсоном, который действительно приезжал в Даллас в тот месяц. Однако она заверяла их, что ничего не напутала.

– Я точно помню, как он сказал «Никсон», – сказала она. – А о Джонсоне ничего не слышала, пока он не стал президентом.

Аллен Даллес спросил ее: раз ее муж пытался убить Уокера и угрожал убить Никсона, не задумывалась ли она о том, что он может «направить оружие на кого-нибудь еще»?

– Он никогда не произносил таких угроз относительно президента Кеннеди? – спросил Даллес.

– Никогда, – ответила она. – Он всегда очень по-доброму отзывался о президенте Кеннеди.

И снова Марина попыталась разжалобить членов комиссии. Стала объяснять, почему не предупредила полицию – или кого-нибудь еще – о том, что ее муж замышлял убийство на политической почве. Она молчала, сказала она, потому что боялась, что ее мужа в один прекрасный день арестуют и посадят в тюрьму, а она останется одна в стране, где у нее ни родных, ни друзей, если не считать нескольких знакомых. Она хотела остаться в США и боялась, что ее могут депортировать в Россию, если она сдаст мужа в руки правосудия.

– Ли был моей единственной поддержкой и опорой, – сказала она. – У меня не было друзей, по-английски я не понимала вообще и не смогла бы работать, и я не представляла, как буду жить, если он угодит за решетку.

Муж месяцами дразнил ее, говорил, что без него ее могут насильно отправить обратно в Россию, рассказала она. Была в нем такая «садистская» жилка: он заставлял ее писать письма в посольство СССР.

– Я должна была написать, что хочу вернуться в Россию, – вспомнила она. – Ему нравилось так дразнить меня и мучить… Несколько раз он заставлял меня писать такие письма.

Несмотря на ее возражения, он отправлял эти письма. Она сказала, что приучила себя к мысли о безрадостном возвращении на родину:

– Я хочу сказать, если бы мой муж больше не хотел, чтобы я жила с ним, и решил отправить меня обратно, я бы уехала, – сказала она. – У меня ведь не было выбора.

Ко 2 июля, дню второго и последнего появления Марка Лейна перед комиссией, он был известен американскому народу не меньше некоторых членов комиссии12. В 37 лет, после неудачной попытки заниматься политикой в Нью-Йорке, Лейн в одночасье стал знаменитостью, и поклонники со всего мира горели желанием услышать его объяснения, как Ли Харви Освальд стал козлом отпущения и как председатель Верховного суда скрывает от народа правду. Члены комиссии заставили Лейна приехать в Вашингтон, угрожая вызовом в суд, так что ему пришлось прервать свое небольшое европейское турне, во время которого он выступал перед читателями и собирал пожертвования.

Ему объяснили, почему его вызвали для дачи показаний второй раз: ожидалось, что он раскроет источник некоторых своих шокирующих заявлений. Особенно это касалось его публичных высказываний о том, что некий свидетель, пожелавший остаться неизвестным, видел, как Джек Руби и Джей Ди Типпит встречались в принадлежащем Руби заведении «Карусель». Штатным сотрудникам комиссии не удалось обнаружить ничего, что могло бы подтвердить этот слух, как не удалось никому из далласских репортеров, которые знали эту историю от одного и того же пьяного техасского юриста, месяцами торговавшего этой новостью. Кроме того, комиссия также надеялась уладить недоразумение, возникшее в связи с заявлениями Лейна о том, что далласская официантка Хелен Маркем, одна из свидетельниц убийства Типпита, отказалась подтверждать, что убивший полицейского был похож на Освальда.

Заняв место за столом свидетелей, Лейн сразу же взял инициативу в свои руки: он дал понять, что не будет отвечать ни на один из главных вопросов комиссии, и заявил, что никто не заставит его это сделать.

Уоррен с трудом сдерживал негодование. Если Лейн не назовет имя человека, на словах которого основаны его самые скандальные заявления, «у нас, пригрозил Уоррен, будут все основания усомниться в правдивости всего, что вы говорили нам до этого». Председатель Верховного суда полагал, что взял верный тон, обвинив молодого адвоката в даче заведомо ложных показаний. Лейн почему-то считает себя вправе вести собственное «расследование» убийства президента и повторять возмутительные слухи, сказал Уоррен.

– А пользы от этого никакой, только мешаете нам, – заметил он.

Но Лейн оставался непреклонен.

– Господин председатель Верховного суда, публично я не сказал ничего такого, чего не говорил бы прежде перед этой комиссией, – ответил он. – Когда я делаю публичные заявления, я стараюсь говорить только правду, и, стоя перед этой комиссией, я тоже говорил правду.

Больше от Лейна комиссии ничего не удалось добиться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.