Глава 55

Глава 55

октябрь 1964 года – 1965 год

Когда вышел отчет Уоррена, в ЦРУ почувствовали облегчение – даже радость. Опасения, что Управлению могут поставить в вину провал предполагаемой активной слежки за Освальдом в Мехико годом раньше и что ЦРУ могло как-то предотвратить покушение на президента, оказались напрасными. Таким исходом, полагали в Управлении, они обязаны главе резидентуры ЦРУ в Мехико Уинстону Скотту, который сыграл немаловажную роль в том, чтобы убедить комиссию: ЦРУ хорошо выполняло свою работу.

В телеграмме, направленной из штаб-квартиры ЦРУ в резидентуру Мехико 25 сентября – на следующий день после того, как доклад комиссии был представлен президенту Джонсону, – содержались поздравления и благодарность Скотту: «Весь персонал штаб-квартиры, занимающийся делом ОСВАЛЬДА, выражает благодарность резидентуре за ее усилия в работе над теми или иными аспектами этого дела»¹. В этой поздравительной телеграмме из Лэнгли не было имени старого друга Скотта Джеймса Энглтона, главы отдела контрразведки ЦРУ, который негласно следил за тем, какая именно информация предоставлялась комиссии. Это было совершенно в обычае Энглтона – он предпочитал оставаться в тени даже внутри самого ЦРУ.

Вот почему после этой хорошей новости, полученной из Вашингтона и от его старых друзей в Лэнгли, служебная записка, оказавшаяся на столе Скотта через две недели, оказалась сюрпризом.

Это был датированный 5 октября отчет одного из информаторов ЦРУ, из сообщений которого, если они подтвердятся, следовало, что Скотт и его коллеги, а с ними и вся комиссия Уоррена, никогда не знали всей правды о поездке Освальда в Мехико². Информатором была переводчица с испанского Джун Кобб, американская гражданка, жившая в Мехико, женщина с довольно запутанным прошлым. Она родилась в Оклахоме, в начале 1960-х жила в Гаване и даже работала в правительстве Кастро: в то время она, по-видимому, была сторонницей кубинской революции. Теперь она поселилась в Мехико – снимала комнату в доме Елены Гарро де Пас, мексиканской писательницы, известность к которой пришла в 1963 году после публикации романа Los Recuerdos del Porvenir («Воспоминания о будущем»). Скотт знал талантливую, своевольную Гарро по дипломатическим приемам и вечеринкам.

Кобб рассказала, что однажды подслушала разговор между Гарро, ее 25-летней дочерью Хеленой и Дебой Герреро, сестрой Елены, – до этого в новостях из Вашингтона сообщили о публикации отчета комиссии Уоррена. Три мексиканские женщины вспомнили в связи с этим любопытную историю о том, как всего за несколько недель до покушения, в сентябре 1963 года, они встретили Освальда и его «похожих на битников» американских приятелей на танцевальном вечере, который устроила семья Сильвии Дюран. Гарро по браку были родственницами Дюран.

Когда Елена Гарро и ее дочь «стали расспрашивать про этих американцев, которые весь вечер держались обособленно и совсем не танцевали, их позвали в соседнюю комнату», докладывала Кобб. Елена продолжала расспросы, и муж Сильвии сказал, что «не знает, кто они такие» – их привела Сильвия. Елена все настаивала, чтобы ее познакомили с американцами, и тогда ей сказали, что для знакомства нет времени. «Дюраны ответили, что ребята рано утром уезжают из города», – сообщала Кобб. Но как выяснилось, они уехали несколько позже: на следующий день Елена с дочерью встретили этих молодых американцев, всех троих, на авениде Инсургентес – главной улице Мехико.

Женщины вспомнили, как они удивились, увидев фотографии Освальда в мексиканских газетах и по телевидению в первые часы после убийства Кеннеди; они тотчас вспомнили «вечеринку твиста». На следующий день они узнали, что Дюран и ее муж Горацио арестованы мексиканской полицией; их арест «укрепил» женщин в уверенности, что на вечеринке был именно Освальд. Согласно донесению Кобб, Елена призналась, что не сказала полицейским ни слова об Освальде – из страха, что их с дочерью тоже могут арестовать. Они сразу же прекратили общение с Дюранами. Гарро было «тошно» даже подумать о том, что Сильвия Дюран и ее семья каким-то образом связаны с убийцей президента, и «они разорвали всякие отношения с Дюранами», писала Кобб.

Скотт, вероятно, надеялся, что публикация отчета комиссии Уоррена позволит подвести черту под вопросами об Освальде и можно будет вздохнуть спокойно, поскольку эти вопросы представляли собой скрытую угрозу его карьере. Но после взрывоопасного сообщения Джун Кобб стало ясно, что посольству придется с этим разобраться. Дело было поручено атташе ФБР по правовым вопросам Кларку Андерсону. Это был тот самый агент ФБР, который сразу после убийства Кеннеди возглавил местное расследование деятельности Освальда в Мехико. Если кто и должен был много раньше выйти на сестер Гарро, то именно Андерсон.

То, что Гарро рассказали Андерсону, до малейших подробностей совпадало с тем, что подслушала и записала Кобб. Елена Гарро сказала, что, насколько она помнит, эта вечеринка состоялась в понедельник, 30 сентября 1963 года, или в один из последующих дней: во вторник, 1 октября, или в среду, 2 октября; она еще подумала, как странно: устраивать танцевальный вечер в будний день. Всего в доме Рубена Дюрана, деверя Сильвии, собралось человек тридцать³. Примерно в 22.30, сказала она, прибыли «три молодых белых американца. Их встретила Сильвия Дюран, и они говорили только с ней. Они держались несколько особняком, в вечеринке не участвовали и, насколько она могла заметить, с кем-либо еще разговоров не вели». Гарро сказала, что «на вид американцам можно было дать от 22 до 24 лет». (Освальду в то время было 23 года.) На Освальде, сказала она, был черный свитер, и рост у него был примерно метр семьдесят пять. (Именно таков был рост Освальда.) Один из его приятелей-американцев был «блондин, ростом примерно метр восемьдесят, светлые прямые волосы, узкое лицо с длинным подбородком, похож на битника».

Андерсон спросил Гарро, не запомнила ли она еще кого-нибудь на этой вечеринке. Ну как же, молодого мексиканца, который заигрывал с ее дочерью, ответила она. ФБР связалось с этим человеком, и тот подтвердил некоторые моменты рассказа Гарро, но утверждал, что не видел никого похожего на Освальда.

Андерсон отправил отчет в Вашингтон 11 декабря и, судя по документам, больше ничего не предпринимал. Никаких попыток связаться с сестрой Елены Гарро, которая также присутствовала на той вечеринке, не зафиксировано. В своем отчете Андерсон не делал никаких выводов, лишь предположил, что сестры Гарро просто ошиблись, приняв за Освальда кого-то другого. Он так подумал исходя из того, что в те два или три дня, которые Елена Гарро назвала как возможные даты вечеринки, Освальда уже не было в Мехико, и уж тем более они не могли на следующий день видеть его на улице. «Следует заметить, что в ходе расследования было установлено: Ли Харви Освальд уехал из Мехико на автобусе в 8.30 утра 2 октября 1963 года и не мог быть тем американцем, которого видела миссис Пас на вечеринке, если вечеринка состоялась вечером 1 или 2 октября», – писал Андерсон. Он не заострял внимания на очевидном: 30 сентября – это первая дата, названная Гарро, – Освальд еще находился в Мехико, и на следующий день его могли увидеть на улице.

По документам Скотта неясно, сообщил ли он об этих своих расследованиях в штаб-квартиру ЦРУ⁴. Составленная позднее сотрудниками ЦРУ хронология действий резидентуры в Мехико после убийства Кеннеди показывает, что никаких материалов об этом в 1964 году в Лэнгли не попало. Если это действительно так, значит, в штаб-квартире ЦРУ ничего не знали о Гарро и о «вечеринке твиста» вплоть до следующего года.

Как всегда, Уэсли Либлер не мог не впутаться в неприятности.

Летом 1965 года он согласился встретиться с аспирантом Корнеллского университета Эдвардом Джеем Эпстайном, который хотел взять у него интервью о комиссии Уоррена. 30-летний Эпстайн писал магистерскую диссертацию о правительстве, взяв комиссию в качестве примера для ответа на вопрос, поставленный одним из его преподавателей: «Как действуют правительственные организации в чрезвычайной ситуации, когда нет правил и нет прецедентов, которыми можно было бы руководствоваться?»⁵ Либлер пригласил Эпстайна в свой загородный дом в Вермонте, полагая, что в непринужденной обстановке ему будет легче собраться с мыслями.

За те десять месяцев, что прошли после публикации отчета комиссии, в жизни Либлера, которому уже исполнилось 34 года, многое изменилось. Он не вернулся к многообещающей карьере в адвокатской конторе в Манхэттене, а переехал на Запад и стал преподавать юриспруденцию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Он сохранит хорошие отношения со своими двумя сыновьями, но добьется развода с их матерью, которая останется с детьми в Нью-Йорке. Его манили южные калифорнийские нравы и красивые молодые женщины в кампусе.

Эпстайн заинтересовал Либлера: его университет принадлежал к «Лиге плюща», а это уже неплохая рекомендация. Он был ученый, а не какой-нибудь репортер, охочий до скандальных сплетен, и Либлер полагал, что исследование Эпстайна поможет сдержать натиск армии сторонников версии заговора, которые пытались поставить под сомнение выводы комиссии. Несколько новых книг, развивающих конспирологические теории убийства Кеннеди, в том числе и книга Марка Лейна, были уже в работе. Либлер знал, что Эпстайн обратился не к нему одному – тот просил об интервью семерых членов комиссии. В итоге Эпстайн проинтервьюировал пятерых: Уоррен отказался давать интервью, а сенатору Расселу пришлось отменить встречу по состоянию здоровья. Кроме того, Эпстайн побеседовал с Ли Рэнкином, Норманом Редликом и Говардом Уилленсом.

Либлер сказал Эпстайну, что согласен с выводами комиссии, однако не очень доволен расследованием. Его характерно лаконичные и эмоциональные замечания Эпстайн цитирует в своей диссертации. Либлер рассказал, что практически всю следственную работу выполнили штатные юристы комиссии. На вопрос Эпстайна, что же делали семь членов комиссии, Либлер ответил: «Если одним словом, то ничего»⁶. (Позже он скажет, что не помнит, говорил ли это Эпстайну, но отрицать такую возможность не будет⁷.) Позже Эпстайн будет вспоминать, как едко – это, правда, не вошло в текст диссертации – Либлер «высмеивал семерых членов комиссии, рассказывал, что штатные сотрудники называли их между собой “Белоснежка и семь гномов”, из-за того что они слишком доверяли показаниям русской жены Освальда Марины – Белоснежки». На то, кто был каким гномом, Либлер смотрел иначе, чем некоторые его коллеги. Уоррена он называл Простачок, потому что тот отмахивался от любых показаний, подрывавших доверие к Марине. Аллен Даллес был Соней, «потому что часто задремывал, пока свидетель давал показания, а проснувшись, задавал вопросы невпопад». Джон Макклой был Ворчун: «он злился, когда штатные юристы не прислушивались к его версиям о возможном иностранном заговоре» в деле об убийстве Кеннеди.

Либлер объяснил, что штатным юристам отводились весьма сжатые сроки, ситуация осложнялась еще и из-за некомпетентности ФБР: первоначальное расследование, проводившееся Бюро, он называл не иначе как «шуткой». Рассказал и о неуместном замечании Рэнкина в конце расследования о необходимости скорее завершать работу, даже если некоторые вопросы останутся без ответов: «Нам следует закрывать двери, а не открывать их». Эти слова, процитированные Эпстайном, будут регулярно цитировать сторонники версий заговора как доказательство того, что расследование проводилось наспех и его результат был предопределен[28].

Желая помочь Эпстайну, Либлер пошел дальше: передал ему копии большинства, если не всех, внутренних материалов, оставшихся у него после работы в комиссии, в том числе служебные записки, в которых он выражал свое недовольство тем, что отчет пишется как «юридическое обоснование для обвинения» против Освальда. В своей диссертации признательный Эпстайн не назвал Либлера в качестве источника этих внутренних материалов, только поблагодарил некоего безымянного «штатного сотрудника». Спустя годы Эпстайн будет вспоминать, как обрадовался, когда Либлер согласился передать ему две большие картонные коробки с «отчетами штатных сотрудников, черновиками… и две синие папки с неопубликованными предварительными отчетами ФБР».

Либлер говорил друзьям, что не предвидел того, что случится. Эпстайн, как оказалось, нашел заинтересованного издателя и превратил свою диссертацию в книгу Inquest: The Warren Commission and the Establishment of Truth («Расследование: комиссия Уоррена и установление истины»). Солидное издательство Viking Press собиралось выпустить ее в июне 1966 года, всего через два месяца после того, как он представит диссертацию своим научным руководителям в Корнелле. Это означало, что книга Эпстайна появится на полках книжных магазинов раньше, чем Rush to Judgment («Погоня за правосудием») Лейна, выход которой был назначен на конец лета. Незадолго до публикации «Расследования» в газете The New York Times появилось интервью с Эпстайном. На вопрос, о чем же его книга, он отвечал уклончиво: «Она может оказаться скучной, поживем – увидим»⁸. Обозреватели были заинтригованы тем, что предисловие к книге пишет Ричард Ровере, вашингтонский корреспондент журнала The New Yorker. Это предполагало серьезную работу.

Как оказалось, в «Расследовании» имелись жесткие нападки на комиссию Уоррена, автор утверждал: комиссия обошла вниманием свидетельства, указывающие на второго стрелявшего на Дили-Плаза. Самое серьезное обвинение, которое выдвигал Эпстайн, – что отчет о вскрытии тела Кеннеди был изменен ради соответствия версии одной пули и что сама эта версия надуманная. Это утверждение основано на несоответствиях между отчетом о вскрытии и двумя подготовленными в первые недели после убийства служебными записками ФБР, в которых шла речь о том, что стало с первой пулей, ранившей президента, – это была та самая пуля, которая, как считали юристы комиссии, также попала в Коннелли. В служебных записках ФБР утверждалось, что, возможно, эта пуля неглубоко проникла в тело президента сзади и затем вывалилась. Юристы комиссии, особенно Арлен Спектер, в начале расследования сочли эти заявления ФБР досадной ошибкой, отражающей первоначальную неуверенность патологоанатомов в Медицинском центре ВМФ в Бетесде относительно траектории пули. Просто два агента ФБР, присутствовавших на вскрытии, восприняли ошибочные предположения врачей как установленный факт. Однако Эпстайн считал, что расхождение между записками ФБР и отчетом о патологоанатомическом исследовании, возможно, указывает на сокрытие истины. Если отчеты агентов ФБР верны, эта пуля не могла ранить Коннелли.

Эпстайн нашел и другие пробелы в расследовании: он выявил важных свидетелей, так и не допрошенных ФБР и далласской полицией. Но лучшее доказательство – не публиковавшиеся ранее документы комиссии, особенно подробные, резко критические служебные записки Либлера.

Книга стала сенсацией и получила хорошие отзывы, в том числе похвальные рецензии в ведущих газетах и журналах. В своем предисловии Ровере называл Эпстайна «талантливым молодым ученым», показавшим, что расследование комиссии Уоррена «было, мягко говоря, неутомительным», а доказательства того, что Освальд якобы был единственным стрелявшим, «весьма уязвимы»⁹. «Расследование» вызвало общественный интерес к многочисленным конспирологическим версиям¹⁰. Элиот Фремонт-Смит в своей критической статье под заголовком Pandora’s Box («Ящик Пандоры»), опубликованной в газете The Times, писал: «…Это первая книга, затронувшая серьезные вопросы, возникшие в умах мыслящих людей в связи с выводами комиссии Уоррена». Когда «Расследование» выпустили в бумажной обложке, рисунок на обложке изменили на более броский: за фотографией Освальда виднелся силуэт мужчины с винтовкой, а выше красными буквами было написано: «Один из убийц Джона Кеннеди все еще на свободе?»

Бывших коллег Либлера разозлило его явное сотрудничество с Эпстайном: вот, думали они, теперь один из нас примкнул к сторонникам версий заговора. Альберт Дженнер, который еще во время их совместной работы в комиссии невзлюбил Либлера, писал Дэвиду Белину, что «за гнусной словесной завесой Эпстайна, который обильно цитирует герра Либлера», видно, что «Джим все такой же закомплексованный, завистливый, тяжелый человек». И добавлял: «Я бы простил ему это, будь у него хотя бы хороший вкус»¹¹. Он писал: «Эпстайну и его гарвардским научным руководителям должно быть стыдно, но, похоже, им ничуточки не стыдно». (Эпстайн тем временем собрался писать докторскую диссертацию в Гарварде.) Норман Редлик послал научному руководителю Эпстайна в Корнеллском университете письмо с возражениями против книги, которую он назвал «насквозь лживой», и отметил, что его слова в ней чудовищно перевраны. «Честно говоря, – писал он, – я в ужасе от неточностей, которыми изобилует книга, и от того, что мне приписываются утверждения, которых я не делал»¹². По словам Белина, он уже во время расследования чувствовал: Либлер сделает что-то подобное. «Когда я уезжал из Вашингтона, я был уверен, вспоминая свои разговоры с Джимом Либлером, что он не намерен молчать, – говорил Белин позднее. – Того, что он сделал, следовало ожидать: он попытался выставить себя настоящим героем этого расследования». Уже через несколько месяцев после публикации «Расследования» Либлер попытался – судя по всему, безуспешно – дистанцироваться от книги, настаивая в письмах к друзьям, что он не оспаривает основные выводы комиссии. Он писал, что считает книгу Эпстайна «неглубокой, поверхностной и необдуманной работой».

Однако ущерб был нанесен. В конце июля Ричард Гудвин, бывший спичрайтер Кеннеди, стал первым из числа высших должностных лиц, работавших в администрации Белого дома при покойном президенте, кто потребовал официальной проверки выводов комиссии Уоррена. «Расследование, – сказал Гудвин, – не только поднимает вопросы, но и требует обоснованных ответов»¹³.

Уоррен в Верховном суде отказался от каких бы то ни было новых дебатов об убийстве, сказав, что пресс-центр Верховного суда не будет давать никаких комментариев журналистам по поводу книги. Однако вопросы настигли и председателя Верховного суда – и были заданы прямо в лицо. И он испугался. В конце июня 1966 года, через пятнадцать минут после того как он сошел с трапа самолета в Израиле, куда прибыл, чтобы принять участие в открытии памятника президенту Кеннеди, перед ним возник репортер и начал расспрашивать о книге «Расследование». «Я не счел нужным отвечать, – вспоминал Уоррен. – Мы сделали все, что могли: написали наш отчет – плод десяти месяцев интенсивной работы… И были единодушны»¹⁴.

В августе вышла книга «Погоня за правосудием». Книга Лейна не удостоилась похвал критики, как «Расследование» Эпстайна; она была слишком спорной, и многие журналисты по собственному опыту знали, что нельзя верить всему, что говорит Лейн. Однако «Погоня за правосудием» стала настоящим бестселлером в отличие от «Расследования», поднялась на первое место в списке бестселлеров в жанре документальной прозы, по версии газеты The New York Times, и держалась в этом списке шесть с половиной месяцев[29].

После завершения работы в комиссии Дэвид Слосон вернулся в свою адвокатскую контору в Денвере, но в Колорадо он пробыл недолго и снова отправился в Вашингтон15. Подобно Либлеру, который останется его другом на всю жизнь, Слосон не собирался до конца своих дней просиживать за конторкой в юридической фирме. Он тоже хотел преподавать. Он решил поискать место преподавателя в крупнейших школах права, а пока еще немного послужить обществу. Летом 1965 года он с радостью принял предложение поработать в элитарной юридической службе при Министерстве юстиции – Office of Legal Counsel – в Вашингтоне.

Слосон жалел только, что ему не удалось поработать в министерстве под началом Роберта Кеннеди, который теперь стал сенатором от штата Нью-Йорк; годы, когда Кеннеди руководил министерством, были поистине великим временем. Слосон сожалел и о том, что не может возобновить знакомство со своим давним другом из Денвера Джозефом Доланом, который работал с Кеннеди. «Я просто обожал Джо, – вспоминал Слосон. – Удивительный человек, с чисто ирландским чувством юмора»¹⁶.

В Колорадо Слосон и Долан, оба демократы, активно занимались политикой. Они познакомились в 1960 году, во время президентской кампании Джона Кеннеди: их пригласил участвовать в кампании руководитель избирательного штаба в штате Колорадо Байрон Уайт, наставник Слосона в юридической фирме. После победы Кеннеди Уайт и Долан получили должности в Министерстве юстиции и перебрались в Вашингтон. Уайт сначала был заместителем генерального прокурора при Роберте Кеннеди, затем был избран членом Верховного суда. Долан же пробился в «ирландскую мафию» помощником в офисе генерального прокурора, а затем вместе с Кеннеди перебрался на Капитолийский холм и теперь руководил его сотрудниками в Сенате.

В первые месяцы работы в Министерстве юстиции Слосона, когда он уходил с работы, сворачивая с Пенсильвания-авеню на прилегающие улицы, окружало море незнакомых лиц. Как всегда деловитый, он обычно заканчивал дневные труды к пяти часам пополудни и вливался в толпу госслужащих, спешащих по домам. Так что когда в один прекрасный день он вышел из министерства и увидел знакомое лицо, для него это стало приятным сюрпризом.

На тротуаре стоял Долан. Он быстро пошел навстречу Слосону, протягивая руку для приветствия.

«Джо? Что он здесь делает?» – подумал Слосон.

Он сразу понял, что эта встреча не случайна: не такой человек был Долан, чтобы топтаться на тротуаре среди белого дня, во всяком случае, не теперь. Казалось, Долан стоял там преднамеренно: он ждал, когда Слосон выйдет из здания.

То, что это не простое совпадение, видно было и по лицу Долана. Будь это случайная встреча, он расплылся бы в улыбке. Но когда он шагнул к Слосону, он был «серьезен и озабочен».

– Дэйв, как я рад тебя видеть, – сказал Долан. – Есть у тебя минутка?

– Конечно, – ответил Слосон.

– Сенатор послал меня задать тебе несколько вопросов.

– Конечно, Джо, разумеется, – повторил Слосон, пытаясь сообразить, что Кеннеди хочет от него услышать и почему собирает информацию так по-шпионски – возле многолюдной улицы в час пик. Этот разговор явно нужен был сенатору не для отчета.

Долан сразу перешел к делу:

– Дэйв, речь пойдет об убийстве его брата. О комиссии Уоррена.

Слосон, по его словам, совершенно растерялся.

– Дэйв, это должно остаться между нами, но сенатору все еще не дает покоя мысль о заговоре. Я рассказал ему о твоей работе в комиссии, о том, что ты проверял все эти версии заговора. И он просил задать тебе вопрос: ты уверен, что выводы комиссии Уоррена верны? Ты уверен, что Освальд действовал в одиночку?

Слосон не мог понять, с чего бы это. Кеннеди не раз публично заявлял, что доверяет выводам комиссии. Не узнал ли Кеннеди чего-нибудь такого, что заставило его изменить свое мнение?

– Джо, я думаю, что мы были правы, – сказал Слосон Долану. – Я думаю, Освальд один это сделал.

Они стояли на тротуаре, мимо с шумом проносились машины, и Слосон попытался вкратце рассказать, как комиссия пришла к выводу, что никакого заговора не было.

Долан внимательно слушал и кивал словно бы в знак согласия.

– Спасибо, Дэйв, – сказал он. – Я передам сенатору. Он будет рад это услышать.

Мужчины пожали друг другу руки, и Долан ушел. Казалось, он был удовлетворен.

Чарльз Томас и его жена Синтия полюбили Мехико, куда приехали в апреле 1964 года, после того как Чарльза назначили сотрудником политического отдела посольства Соединенных Штатов в Мексике17. «Мы чувствовали себя счастливейшими людьми в мире», – говорила Синтия, которой тогда было 27 лет. Они поженились двумя месяцами раньше после бурного романа, начавшегося со случайной встречи на вечеринке, которую устроил их общий нью-йоркский друг, бродвейский художник по костюмам. Синтия работала на Манхэттене в журнале Time и мечтала стать актрисой. После свадьбы состоятельные родители Синтии устроили в честь молодоженов прием при свечах в отеле «Плаза» в Нью-Йорке. Их первый ребенок, дочь Зельда, названная в честь покойной матери Чарльза, родилась в Мехико в 1965 году.

В середине 1960-х годов Мехико считался в среде американских дипломатов чрезвычайно почетным и приятным местом для работы. Город имел сравнительно контролируемое население в четыре миллиона человек; в последующие десятилетия оно увеличится в десятки раз. Супруги Томас нашли изящную, просторную, с высокими потолками гасиенду недалеко от посольства. С помощью хорошей знакомой Гваделупе Ривера, дочери прославленного художника Диего Риверы, наняли одного из лучших поваров в Мехико-Сити. «Наши гости знали, что у нас подают самые изысканные блюда мексиканской кухни в этом городе», – говорила Синтия. Посол Фултон Фримен считал Томаса самым талантливым из своих заместителей и часто захаживал к Томасам на вечеринки. Посол был очарован Синтией. «Мало того что она необычайно привлекательна и прекрасная актриса, она еще и великолепная хозяйка», – говорил он. Именно она «познакомила нас с молодыми мексиканцами – артистами, представителями культурной и интеллектуальной богемы, о которых мы раньше почти ничего не знали».

У супругов были хорошие отношения с сотрудниками посольства, хотя Синтия и чувствовала некоторую настороженность при встречах с Уином Скоттом; в семьях дипломатов все отлично знали, что Скотт – «человек из ЦРУ», работающий под прикрытием сотрудника политического отдела от Госдепартамента. Скотт умел подольститься, он нахваливал Чарльза его жене. «Чарльзу надо бы работать в Париже, он сделает там много хорошего с его прекрасным знанием французского», – говорил он ей на одной вечеринке. Но Синтии очень не понравилось, когда Скотт попросил ее собирать для него информацию по следам ее встреч с выдающимися мексиканцами. Она восприняла это как попытку завербовать ее в ЦРУ. «Мне было очень неприятно», – сказала она.

Местные писатели и художники любили чету Томасов. «Чарльз был необыкновенный человек, – вспоминала Елена Понятовска, мексиканская писательница, которая впоследствии стала едва ли не самым знаменитым мастером журналистского расследования в стране. – Он был интеллектуал. Он мог говорить обо всем»¹⁸. Особенно сблизились Томасы еще с одной одаренной мексиканской писательницей – Еленой Гарро. «Умная, очаровательная, чуткая женщина, – говорила о ней Синтия. – И такая энергичная, жизнерадостная».

На каком-то приеме в декабре 1965 года Гарро отвела Чарльза Томаса в сторонку и поведала ему удивительную историю об Освальде и «вечеринке твиста». Сказала, что годом раньше поделилась этой историей с сотрудниками американского посольства, но с тех пор – никакой реакции. И сообщила Томасу еще кое-что, чего не говорила посольским: шокирующие дополнительные подробности о своей родственнице Сильвии Дюран. По словам Гарро, Дюран и Освальд состояли в любовной связи, и весь Мехико знал об этом. Она была любовницей убийцы.

Томас усомнился в этом. Хотя он считал Гарро умной и хорошо информированной, возможно ли, чтобы человек, убивший Кеннеди, за несколько недель до убийства завел роман с сотрудницей правительства Кастро? К тому же в это время Освальд, судя по всему, находился под пристальным наблюдением ЦРУ. В отчете комиссии Уоррена, опубликованном годом ранее, не было даже намека на подобную связь.

Томас записал сведения, полученные от Гарро, и представил Скотту и другим сотрудникам посольства в служебной записке от 10 декабря 1965 года¹⁹. «Она очень не хотела обсуждать эту тему, но в конце концов рассказала эту историю», – писал Томас.

Томас также пересказал услышанную от Гарро странную историю, которая произошла с ней в первые дни после убийства Кеннеди. По ее словам, узнав об аресте Освальда в день убийства, она тотчас подумала, что здесь замешана Куба, она ведь знала о связях Освальда в кубинском посольстве. Возмущенные, они с дочерью в субботу, на следующий день после убийства, поехали к этому посольству, встали под окнами и стали кричать кубинцам, находившимся в здании: «Убийцы!» В тот же вечер к ним приехал один их знакомый, сотрудник Министерства внутренних дел Мексики. Этот их знакомый, Мануэль Карвильо, сообщил им новость об аресте Сильвии Дюран – хотя об этом официально не объявляли – и предупредил, что им угрожает опасность от «коммунистов». Карвильо предложил им на некоторое время спрятаться. «У него был приказ поселить их в небольшой скромной гостинице в центре города», – писал Томас.

Гарро отказывалась с ним ехать. «Она сказала Карвильо, что пойдет в американское посольство и расскажет все, что знает о связях Освальда с мексиканскими коммунистами и кубинцами», – докладывал Томас. Но Карвильо припугнул их, сказав, что в посольстве «полно коммунистических шпионов». Испугавшись, что доверять нельзя даже посольству США, Гарро с дочерью согласились скрыться и ничего никому не рассказывать. Их отвезли в неприметную гостиничку на другом конце города, где они оставались в течение восьми дней.

Ознакомившись с докладной Томаса, Уин Скотт затеял в посольстве бумажную возню, чтобы высмеять Елену Гарро и дискредитировать сообщенные ею сведения. Скотт хотел, чтобы в официальных документах было зафиксировано: он обвиняет Гарро в том, что она все это выдумала.

«Какое буйное воображение!» – написал он на докладной Томаса.

Однако оставить эту новость без внимания Скотт не решился: а вдруг получится, что ЦРУ пропустило столь важную информацию о контактах Освальда в Мехико? Он устроил в своем кабинете совещание, на которое пригласил Томаса и Натана Ферриса, нового атташе от ФБР по правовым вопросам. Скотт и Феррис сказали, что «после убийства об Освальде ходило множество слухов и какие-то из них невозможно было проверить, другие оказались выдумкой», писал впоследствии Томас. «Однако они попросили меня еще раз побеседовать с миссис Гарро, чтобы она еще раз, и более подробно, изложила эту историю».

На рождественском приеме Томас воспользовался случаем и снова поговорил с Гарро, после чего составил для своих коллег из посольства подробную докладную – ее отпечатали в тот же день, и она заняла целых пять машинописных страниц. В этой беседе Гарро говорила о том, как была разочарована год назад, когда рассказала в посольстве об Освальде. «Чиновники в посольстве не очень поверили ей», видимо, поэтому она «не стала вдаваться в подробности», писал Томас.

Гарро пыталась вспомнить, в какой гостинице их прятали²⁰. Название он забыла, зато смогла показать, где она находится: отвезла Томаса на машине в район Мехико Бенито-Хуарес, и там они ее нашли – отель «Вермонт». (В 1966 году ФБР подтвердило Скотту правдивость этой части ее истории: Гарро действительно зарегистрировалась в этой гостинице, где проживала с 23 по 30 ноября 1963 года.) Гарро также объяснила, почему ее сестра Деба не горела желанием подтвердить, что видела Освальда на той вечеринке: по словам Елены, после убийства к Дебе пришли двое «коммунистов» и угрожали расправой, если она проболтается о том, что видела Освальда.

Рождественский отчет Томаса лег на столы Скотта и Ферриса – и оба сочли его неинтересным. Феррис 27 декабря направил послу Фримену служебную записку, извещая, что не намерен возобновлять расследование. «Ввиду того что заявления миссис Гарро де Пас уже проверялись и оказались необоснованными, по ее повторным недавним заявлениям не будет предприниматься каких-либо действий»²¹. Скотт отправил в Лэнгли телеграмму с докладом о решении ФБР не заниматься показаниями Гарро. Один из его заместителей, Алан Уайт, сопроводил текст телеграммы Скотта своими замечаниями. Он спрашивал, все ли сделали в посольстве для проверки заявления Елены Гарро. «Не знаю, что сделало ФБР в ноябре 1964 года, но очень уж давно она рассказывает об этом, а о ней говорят как о чрезвычайно умной женщине», – писал Уайт²².

«Она сумасшедшая», – заканчивая обсуждение, подытожил Уин Скотт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.