ГЛАВА 13 «Саша»

ГЛАВА 13

«Саша»

Он был маленького роста, не более пяти футов и пяти дюймов, поразительно красивым, с татуировкой в виде цветка между большим и указательным пальцами левой руки и буквой «А» (его группа крови) на том же месте правой руки.

Во время второй мировой войны он был советским разведчиком и боролся с нацизмом, а позднее — сотрудником немецкой разведки и боролся против Советского Союза, поэтому татуировка о данных группы крови понятна, но никогда никому, даже своей жене, он не объяснял значение цветка. Его биография была такой же таинственной. В разное время он пользовался по крайней мере четырьмя различными именами.

Посетителям его преуспевающей картинной галереи, которую он и его жена, Элеонора, держали в Александрии (штат Вирджиния), как раз напротив Вашингтона, на противоположном берегу реки Потомак, он был известен как Игорь Орлов. Для своей жены и друзей он был Сашей. Очень немногие из посетителей знали, что в течение тринадцати лет он работал в Германии в качестве агента ЦРУ.

Пол Гарблер называл его «Малыш».

Когда в 1952 году Гарблер прибыл на берлинскую «базу» для работы у Билла Харви, его познакомили с Орловым, который должен был стать его основным агентом. Работая с Орловым, Гарблер не пользовался своим настоящим именем. Он был Филиппом Гарднером.

Орлов тоже пользовался оперативным именем, которое ему дали в ЦРУ. В Берлине он был Францем Койшвицем.

«Когда я приехал в Берлин, Орлов уже был завербован и работал», — вспоминал Гарблер. Кто завербовал его? «Это покрыто мраком, — сказал Гарблер. — К 1952 году, когда я приехал, он уже года два был там основным агентом «базы». До меня Орловым руководил Вольфганг Робинов. Он был ведущим оперработником, родился в Германии и бегло говорил по-немецки. «Малыша» я получил от Робинова. Он привел меня на конспиративную квартиру и познакомил с Орловым». В то время, конечно, он не знал, что имя его нового агента «Орлов», ЦРУ ему его еще не присвоило. Он знал его только как Франца Койшвица.

Это был маленький, похожий на фарфоровую куклу, человечек, с темными волосами, разделенными сбоку на пробор и зачесанными назад. Большой пижон. Жена его была гораздо выше него. Чистота для него была почти навязчивой идеей. Его ногти всегда были в порядке и даже покрыты лаком.

«У моего агента на связи были одиннадцать проституток и однорукий пианист, — сказал Гарблер. — Девушки и пианист работали в одном баре в советском секторе, где околачивалось много русских солдат. Пианиста звали Вилли. Орлов, конечно, никогда не говорил девушкам, что работает на американцев».

Основная цель операции, сказал Гарблер, заключалась в том, чтобы попытаться убедить одного из советских военнослужащих, завсегдатая бара, перейти в Западный Берлин, а потом завербовать его. А в качестве дополнительного задания Орлов/Койшвиц сообщал о всех сплетнях, представлявших военный или разведывательный интерес, которые могли подхватить женщины в зале. «Если они слышали, что пятнадцатая дивизия перебрасывается, они сразу же сообщали об этом, — сказал Гарблер. — Они передавали «Малышу» каждый услышанный обрывок сплетен».

И Гарблер с помощью Орлова осуществил то, что на вид выглядело вербовкой советского военнослужащего. «Одна из девушек, хорошо сложенная рыжеволосая Труди, провела русского военнослужащего в Западный Берлин. Мы заставили его поверить, что он общается с профессором западногерманского университета, которому хотелось знать, что происходит в Советском Союзе, наличие там продовольствия, бензина и так далее». В роли профессора выступал сотрудник ЦРУ. Встреча с советским военнослужащим происходила в первоклассном конспиративном доме ЦРУ, закамуфлированном под дом профессора, которого проститутка представила как своего дядю.

«Уолли Драйвер был фотографом, — сказал Гарблер. — Когда русский вышел из метро, его сфотографировали через глазок в фургоне. На русском были рубашка цвета хаки и куртка, но он был без формы. В доме его фотографировали, когда он разговаривал с агентом ЦРУ, выступавшим в качестве профессора, и проституткой. Уолли Драйвер поместил фотоаппарат в часы с кукушкой, обмотал его тряпкой, чтобы заглушить его работу, и протянул провод к «профессору», который должен был делать снимки, нажимая на кнопку. Чтобы скрыть щелчок от русского, нашему человеку при каждом снимке приходилось кашлять. Мы сделали несколько действительно хороших кадров».

Советский военнослужащий, по словам Гарблера, согласился поддерживать контакт с «профессором». «И он действительно его поддерживал. Они переписывались. Пока я был там, он прислал по крайней мере одно письмо, а может, больше».

«Все это не имело такого успеха, — признался Гарблер, — но с точки зрения того времени казалось замечательным. Это было типично для того, чем мы занимались тогда».

Мюнхен 1947 года. Элеонора Штирнер, двадцати трех лет, пережила войну и воздушные бомбардировки союзников, сильно разрушившие город.

В тот зимний февральский день она ехала на трамвае № 8 в Швабинг, богемный район Мюнхена. «Я везла продукты профессору, который был художником, в его студию, — сказала она. — У меня болело горло, и я не могла говорить. Саша и его друг Борис, мужчина высокого роста, вышли на той же остановке, что и я, и оказалось, что мы идем в один и тот же дом. Они помогли мне донести картофель наверх, на последний этаж. Профессор прошептал: «Они иностранцы, давай пригласим их, может, у них есть сахар». Так я познакомилась со своим мужем».

Саша и Элеонора поженились в июле 1948 года. Это была невероятная пара: бывший советский разведчик и дочь члена нацистской партии, но Элеонора Штирнер была счастлива найти мужа в разрушенной войной Германии. Молодых людей осталось немного. «Все мои друзья умерли, — сказала она честно, — иначе я никогда не вышла бы замуж за русского».

Во время интервью в ее просторном магазине, где продавались рамы для картин, и в художественной галерее в старой части Александрии Элеонора Орлова проявила себя женщиной умной, исключительно энергичной, у которой случайные меланхолические нотки удачно гармонировали с большим чувством юмора. Она подробно рассказывала о своем прошлом в нацистской Германии, последующих контактах с ЦРУ и ФБР и о загадке человека, за которым была замужем тридцать четыре года. Саша Орлов умер в мае 1982 года в возрасте шестидесяти лет, оставив жену и двух взрослых сыновей — Роберта и Джорджа.

Элеонора Штирнер родилась 10 марта 1923 г. в Мюнхене. Она была дочерью Йозефа и Розы Штирнер. «В шестнадцать лет я вступила в гитлерюгенд, — рассказала Элеонора Орлова. — Я отвечала за водные виды спорта, греблю на каноэ и так далее во всей Баварии. Это было единственным развлечением в нашей жизни. Гитлера любили все». Ее отец, эсэсовец шести футов и шести дюймов ростом, воевал в Польше, Советском Союзе и Италии, где попал в плен, в котором провел два года. «После войны мы лишились нашей квартиры, потому что соседи видели черную форму и сапоги и вышвырнули нас».

Как члена гитлерюгенда в 1945 году ее отправили в Дахау, где она пробыла в заключении пять месяцев, работая на полях бывшего нацистского концентрационного лагеря, уничтожая сорняки, собирая урожай и жуков с картофеля. «За это отвечали находящиеся в заключении польские офицеры», — сказала она. После выхода на свободу в 1946 году она работала секретарем в фирме по поставкам медикаментов. Тогда она познакомилась с Сашей Орловым и вышла за него замуж.

В то время он называл себя Александром Копацким. Он сказал своей жене, что взял фамилию, звучащую по-польски, чтобы избежать отправки обратно в Советский Союз. По словам Элеоноры, он родился 1 января 1922 года в Киеве. Он никогда не называл ей своего подлинного имени, рассказывала она, хотя однажды в какой-то официальной анкете он, должно быть, записал своих родителей под фамилией «Навратиловы».

Он был в отличной спортивной форме и с хорошими манерами европейца, когда был трезв. «Пил он много. Целовал дамам руки. Он явно был офицером. Учился в военном училище в Новосибирске или где-то еще в Сибири. Был очень пунктуальным, начищал до блеска свои ботинки, делал по утрам зарядку, носил аккуратную стрижку, причем всю жизнь короткую, прилично одевался. И он был очень хорошим стрелком. Саша любил охотиться и рассказывал, как они с отцом в Сибири охотились на тигров. Он был советским разведчиком. В 1944 году, когда его сбросили с парашютом в Германии, он получил сильное ранение в шею и икру. Его схватили, вылечили в немецком полевом госпитале и завербовали в качестве связника между армией Власова и немецкой армией. Это было жестокой зимой 1944 года»[181].

Андрей Власов, советский генерал-лейтенант, попал в плен к немцам с большей частью своей армии в июле 1942 года. Немцы позволили Власову, ярому антисоветчику, сформировать Русскую освободительную армию (РОА) и призвать советских военнопленных поддержать усилия нацистов в их борьбе против Красной Армии[182].

Оправившись от ранений в немецком госпитале, Орлов вступил в войска тех, кто его пленил. По его собственным словам, прежде чем стать сотрудником разведки генерала Власова, он почти год прослужил в немецкой разведке. После войны американские власти заключили его в Дахау, как раз в то время, когда там находилась Элеонора, но тогда они еще не знали друг друга.

Когда же они действительно встретились в 1947 году, Орлов уже работал на ЦРУ в Пуллахе, под Мюнхеном, где Управление разместило генерала Рейнхарда Гелена и его немецкую разведывательную сеть.

Орлов очень мало рассказывал жене о работе на ЦРУ. Но по словам одного бывшего члена группы специальных расследований, в 1948–1949 годах «Орлов работал по Украине в районе Мюнхена на мюнхенской оперативной «базе» (ЦРУ). Он работал у Дэйва Мэрфи».

Элеонора Орлова вспоминала о первых месяцах своего замужества как об идиллическом периоде своей жизни. Молодая пара ездила на пикники в сельскую местность Баварии. «Я каталась на велосипеде по берегу реки Изар. Это было очень счастливое время».

Все это резко изменилось в 1949 году во время создания Берлинского воздушного моста. «Мы жили спокойной жизнью, пока однажды в нашу дверь не постучал американец и не сказал: «Вы нужны нам в Берлине»».

«В Берлине он изменил имя на Франца Койшвица. Это имя нам дали американцы. Я стала Элен Койшвиц. Я настояла, чтобы фамилия начиналась с буквы «К» из-за монограммы на моем постельном белье. Оно было помечено инициалами «ЭК» — Элеонора Копацкая. Моя мать прислала его из Мюнхена».

Под именем Франца Койшвица Орлов пробыл в Берлине семь лет. «В Берлине я не работала на ЦРУ, но печатала еженедельные отчеты мужа, — сказала Элеонора, — поэтому я знала, чем он занимался».

Орлов занимался тем, что вербовал для своей сети женщин. «Каждый вечер он ходил по барам и многочисленным ночным заведениям. Посещал бары с телефонами, где можно всего лишь снять трубку и разговаривать с кем-нибудь, сидящим за столом в конце зала. Иногда он вербовал девушек в «Рези», баре в Хазенхейде, районе Берлина под названием «Кроличий луг».

Еще он пил. У Пола Гарблера были веские причины помнить об этом. «Трижды, — сказал Г арблер, — мне приходилось выручать его из беды. Орлов был ужасным водителем. У меня обычно тряслись поджилки, когда он возил меня по Берлину. Большинство русских — ужасные водители. Они не учатся этому с детства, как мы. Он ездил на красный свет, давал задний ход посреди улицы, а вокруг неслись машины.

Когда он говорил о чем-нибудь печальном, например когда одна из его девушек подхватила триппер, он плакал. Его глаза наполнялись слезами. Я никогда не спрашивал его о причинах, а он никогда не спрашивал ни о чем меня».

Глаза Орлова снова наполнились слезами в 1955 году, когда после трехлетнего пребывания в Берлине Гарблеру настало время уезжать. Сотрудник ЦРУ и его агент в последний раз встретились в конспиративном доме. Орлов подарил Гарблеру книгу с фотографиями Берлина и подписал ее[183]. Надпись гласила: «Франц Койшвиц, Элен и Роберт. Июнь 1955 года».

Год спустя ЦРУ перевело семью Койшвиц из Берлина во Франкфурт, главным образом потому, что Элеонора буквально восстала против их кочевой жизни в меблированных комнатах, которые они меняли через пару месяцев в целях конспирации. Их сын Роберт родился в 1954 году. Вот как сама Элеонора говорит об этом: «Я хотела покинуть Берлин. Там я была с ребенком и без дома. Эдакой дамой на чемоданах».

В Берлине, рядом с границей и советской штаб-квартирой, агент ЦРУ подвергался риску, сказала Элеонора. Во Франкфурте, в самом центре Западной Германии, не было бы необходимости все время переезжать с одного места на другое. Более того, Управление предложило выдать семье Койшвиц американские паспорта.

«Мы приехали в американское консульство для оформления бумаг о нашем гражданстве[184]. Но тут произошла неприятность. Франца Койшвица арестовали за нарушение правил дорожного движения. Поэтому американцы изменили нашу фамилию на фамилию Орлов. Мы были вынуждены войти в консульство и поклясться, что мы Игорь и Элеонора Орловы». Поскольку перед вылетом во Франкфурт, сказала она, их предупредили о том, что они смогут взять с собой только небольшой багаж, Элеонора, перед тем как покинуть Берлин, раздала их немногочисленное имущество, включая свое белье с монограммами «ЭК». Теперь для нее уже не имело значения, будет ли их новая фамилия начинаться с буквы «К».

Во Франкфурте госпожа Орлова работала на ЦРУ, занимаясь перлюстрацией почты и переводом фотокопий писем, курсирующих между Советским Союзом и Западной Германией. Ее муж, сказала она, «много ездил, в частности в Гамбург, Кельн, по всей Западной Германии в черном «опель-капитане». Теперь я знаю, что он делал во Франкфурте. Я сопоставила факты. Мы, три женщины, работавшие в отделе цензуры, просматривали письма, адресованные в Советский Союз и приходящие из этой страны. Мой муж встречался с людьми в Германии, которые писали эти письма на Восток. Он пытался вербовать лиц, имевших контакты с Россией».

Кабинет Элеоноры находился на этаже без номера, на тринадцатом по счету этаже здания «И. Г. Фарбен». «Мы просматривали письма и откладывали в сторону те из них, которые представляли интерес с разведывательной точки зрения, — для перевода. Например, если чья-либо тетя из Советского Союза писала, что они больше не ходят на рыбалку, это могло означать строительство крупной электростанции. Мне даже попало в руки письмо Бориса Пастернака, благодарственное письмо, адресованное в Германию одному из почитателей его романа «Доктора Живаго». Я стащила его, положила в свою записную книжку и хранила в качестве автографа. Пропажу никто так и не заметил. Я вложила это письмо в свою книгу «Доктор Живаго»».

В апреле 1957 года ЦРУ самолетом переправило Орловых в Америку, с тем чтобы Элеонора, которая в это время ждала ребенка, могла рожать там, и разрешило им обосноваться в США, чтобы стать гражданами этой страны. Сначала их поселили в конспиративном доме ЦРУ на ферме Эшфорд на восточном берегу реки Чоп-танк в штате Мэриленд.

Позднее, когда должен был родиться ребенок, семью Орловых перевели в другой конспиративный дом в районе Джорджтаун, в северо-западной части Вашингтона по адресу: 3301, О-стрит[185]. Врачом Элеоноры в больнице Джорджтаунского университета был доктор Джон Уэлш, который летом того же года наблюдал Жаклин Кеннеди, родившую в ноябре дочь Каролину[186].

Еще до появления ребенка, продолжала госпожа Орлова, «экскурсовод ЦРУ пригласил нас в Белый дом, водил по музеям. Он старался дать нам представление об Америке». Второй сын Орловых, Джордж, родился 9 августа. «Потом мы вернулись во Франкфурт и начали новую жизнь, с настоящими документами и льготами на получение дешевых товаров почтой. Саша получил машину, и у нас началась прекрасная жизнь».

Все складывалось удачно, за исключением отношений Орлова с коллегами из ЦРУ. Во Франкфурте вскоре возникли разногласия между Орловым и Николаем Козловым, еще одним бывшим- советским гражданином, работавшим в ЦРУ. Главные неприятности начались в 1959 году, когда Орлов отправился в Вену. «На время поездки ему выдали мужские туфли на каблуках, чтобы он казался выше, выкрасили волосы в черный как смоль цвет и снабдили очками в роговой оправе без каких-либо предписаний на этот счет», — рассказывала Элеонора. Вернувшись во Франкфурт, Орлов пришел к убеждению, что его сейф вскрывали. «Сейф имел внеш-нюю кодовую комбинацию, а внутри — две назакрывающиеся секции. Козлов знал эту комбинацию», — сказала она. Накануне отъезда в Вену Орлов положил кусочки слюды в свой отсек сейфа, а когда вернулся из командировки, нашел их на полу. По словам Элеоноры, ее муж поставил в известность о с/іучившемся своего начальника, Сашу Соголова, на которого впоследствии пало подозрение как на тайного агента, отчасти за связь с Орловым, но Соголов не придал значения этому инциденту.

Неприятности, однако, на этом не закончились ни для самого Орлова, ни для его жены. Сотрудники безопасности ЦРУ, расследуя этот случай, обнаружили в сейфе почтовую открытку на имя Элеоноры Орловой от поклонника, которую ее муж перехватил и убрал в сейф. Сотрудники ЦРУ «с пристрастием» допрашивали Элеонору об этой открытке, обвиняя ее в сделках на «черном рынке».

«Однажды во Франкфурте я везла Джорджа в коляске, — рассказывала миссис Орлова. — В парке встретила мужчину. Он предложил мне билеты во франкфуртский оперный театр, где работал режиссером-постановщиком. В благодарность я дала ему дешевый джин, полученный по почте. Я сказала об этом во время проверки на детекторе лжи. Содержание почтовой открытки было примерно следующим: «Если я вас не увижу, я влюблюсь в весь кордебалет».

Меня. спрашивали, почему я дала ему джин? А может, платила ему сигаретами, чтобы заняться с ним любовью? Я ответила: «Вы с ума сошли. Если бы мне был нужен мужчина, я бы его имела». Я попала в неприятную историю, поскольку бартерные сделки считались противозаконными. Меня отстранили от работы».

По словам Элеоноры Орловой, она никогда не видела этой открытки, однако муж перед поездкой в Вену прямо спросил ее об этом. «Он был необычайно ревнив. В Берлине он несколько раз приставлял пистолет к моей голове, потому что учуял запах сигарет, а я не курила. Да, сказала я, я ехала в метро в прокуренном вагоне».

По словам Элеоноры Орловой, решение мужа написать рапорт о явном вскрытии сейфа испортило его отношения с ЦРУ. «Соголов был хорошим другом семьи Козловых, поэтому он, скорее всего, ничего не мог поделать, — сказала она. — Когда он (Орлов) обвинил в случившемся Козлова, это стало концом нашей карьеры».

Орловым об этом, однако, ничего не сказали. Игорю пообещали новую работу в Соединенных Штатах, и в январе 1961 года семья отплыла в Нью-Йорк на судне «Америка». Накануне вступления в должность президента Кеннеди в снежную бурю они направились в северный район Вирджинии. Орлов набрал номер, который ему дали для связи с ЦРУ, но обнаружил, что телефон отключен.

«В конце концов ему удалось дозвониться, но ему ответили, что работы для него нет, — сказала Элеонора. — А жить надо было. Летом 1961 года он устроился водителем грузовика в издательстве «Вашингтон пост». У нас не было документов о гражданстве. Мы имели «зеленую карточку», но не паспорта».

Он отказался от курса Берлитца, предложенного ЦРУ, однако мы получили небольшую сумму, примерно 2700 долларов. Это были деньги ЦРУ. Я готова была уехать на поиски лучшей доли. Мы поспорили. Я сказала: «Что тебе делать в этой стране? А мне чего ждать? Мне стать женой водителя грузовика?» Элеонора Орлова взяла 1800 долларов из денег ЦРУ. «Я купила три билета на теплоход «Бремен», отправлявшийся в Германию. Взяла с собой детей, книги, перину. Приехала к матери, но она выгнала меня в первый же день: «Говорила тебе, не выходи замуж за этого иностранца. Теперь я знаю, что он шпион. Здесь мне о нем все рассказали»».

«Девять месяцев я прожила в Мюнхене, сняла квартиру, Игорь высылал мне 100 долларов ежемесячно. Для этого он продал свой телевизор, пишущую машинку. Он зарабатывал всего 60 долларов в неделю. Я не могла устроиться на работу, у меня не было документов. Кто такая Элеонора Орлова? Где училась? Чем занималась в течение последних пяти лет?»

В 1962 году Элеонора Орлова вместе с детьми вернулась в Вашингтон к мужу. К 1964 году семья Орловых накопила достаточно денег, чтобы открыть в Александрии магазин картинных рам на Саут-Пит-стрит. А в нескольких милях отсюда, в штаб-квартире ЦРУ, охотники на «кротов» сужали круг своего расследования.

В октябре 1964 года «Скотти» Майлер пришел в группу специальных расследований, и дело Орлова фактически первым легло на его стол. «По словам Голицына, Саша в основном работал в Берлине, но и в Западной Германии тоже, — рассказывал он. — Таким образом, мы начали просматривать картотеки, выявляя, кто, где и каким образом был причастен к этому делу. Складывали вместе обрывки информации. Понадобилось три года, чтобы в 1964 году выйти на Орлова как на возможную кандидатуру. Уменьшительное имя Александра Орлова было Саша. Он работал в Германии. Были и другие люди по имени Саша. Начали выяснять, сколько людей мы знаем по имени Саша. Это первый пласт расследования. Во-вторых, имеет ли кто-либо из них настоящую фамилию, начинающуюся на букву «К»? Или оперативную кличку?»

Фамилия Орлова не начиналась с буквы «К», и можно себе представить волнение, охватившее охотников на «кротов» со второго этажа, когда они, открыв его дело, обнаружили, что до того, как стать Орловым, он был сначала Александром Копацким, затем Францем Койшвицем, и что звали его Сашей.

Но мог ли КГБ использовать подлинное имя человека в качестве его псевдонима? «Маловероятно, но возможно», — ответил Майлер.

Изучив дело Орлова и агентуру, которой он руководил в Германии, по словам Майлера, контрразведка пришла к «абсолютному» убеждению, что обнаружила против него серьезные улики. В ходе интервью некоторые другие бывшие сотрудники ЦРУ также заявили, что, по их мнению, Орлов был двойным агентом КГБ. «Он (Орлов) соответствовал наводкам, а его операции не давали хороших результатов», — сообщил Пит Бэгли.

Брюсу Соли, сотруднику управления безопасности ЦРУ, было доверено «раскрутить» дело Орлова. Соли был ведущим сотрудником управления и с самого начала занимался работой по раскрытию «кротов». Длинный, худой, в очках, Соли говорил медленно, с расстановками. Он вырос на ферме в сельской местности штата Висконсин, во время второй мировой войны штурманом ВВС воевал в Европе, в послевоенный период получил юридическое образование ив 1951 году пришел на службу в ЦРУ, где все время работал в управлении безопасности.

В дополнение к основным характеристикам Саши — фамилия, начинающаяся с буквы «К», работа в Германии, славянское происхождение — Голицын представил еще один фрагмент информации. Саша, сказал он, сообщал КГБ данные о военных удостоверениях личности, которыми снабжаются агенты ЦРУ при засылке в Советский Союз. Соли внимательно изучил дела, но не смог найти в них ни одной операции, которая соответствовала бы описанию Голицына.

Но Соли сделал интересное открытие: более десяти лет назад ЦРУ действительно планировало засылку агента с воинским удостоверением личности и подбирало документы. Именно Орлов добыл их, объяснив, что получил их от советского источника. Из воспоминаний сотрудника ЦРУ: «Орлов передал три документа, но их было недостаточно, требовалось четыре. Поэтому ЦРУ отказалось от этой затеи».

Соли пошел к Голицыну. «Что-то здесь не так», — сказал он. Голицын на какой-то миг задумался. Возможно, решил он, все было наоборот, не Саша передавал в КГБ информацию о воинских удостоверениях личности, а КГБ снабжал его документами для их передачи в ЦРУ. Теперь для Соли дело прояснилось. Первоначально Голицын представил его в обратном смысле, но даже в таком виде наводка перебежчика позволила Соли «засечь» Орлова. Он пришел к заключению, что три документа, переданных Орловым, являлись ловушкой, расставленной КГБ; в каких-то незначительных деталях они отличались от действующих, так что любой агент, который попытался бы воспользоваться ими в Советском Союзе, был бы немедленно обнаружен.

Все это дело с документами не являлось достаточно веским основанием для судебного разбирательства, но его было достаточно, чтобы дать возможность ЦРУ ходатайствовать о проведении уголовного расследования. К середине 1964 года ЦРУ передало дело Орлова ФБР.

«Это случилось во второй половине дня, — рассказывала Элеонора Орлова о том, как сотрудники ФБР пришли в первый раз. — Однажды, в начале марта 1965 года, в дверь позвонили, вошли шесть человек и сказали: «Мы хотим произвести обыск в вашем доме. Шпионаж». Уже после окончания уроков в школе, около пяти часов вечера, Саша спросил: «Можно моей жене с детьми пойти в кино?» Агенты ФБР согласились. Он принес мне пальто, и мы ушли.

Когда я вернулась, они все еще были в квартире. Все ящики на полу, каждый клочок бумаги фотографировался, даже из моей сумочки. Мне пришлось ее оставить дома. Они пробыли у нас почти до полуночи. Сказали, что утром, после возвращения с работы, Саше следует явиться в ФБР, в старое здание почтового ведомства в Вашингтоне[187].

Никакого ордера на обыск. В то время мы даже не знали таких слов — «ордер на обыск». На следующий день агент ФБР по имени Берт Тэрнер и с ним какой-то мужчина пришли в галерею, на верхнем этаже которой мы жили, и стали расспрашивать о Берлине, о Германии. Они спросили меня, почему я так часто пишу в Швейцарию?

— Я пишу своей тете, — ответила я.

— Мы также в курсе, что вы пишете в Австралию. А кто живет там?

— Моя бывшая горничная в Германии.

— А в Монтевидео?

— Еще одна моя тетя.

У моей матери было пять сестер. Это меня взбесило, и я сказала: «Послушайте, это свободная страна».

Они приходили снова и снова, изо дня в день. Они предложили мне пройти проверку на детекторе лжи, но я отказалась. Мой муж сказал: «Если ты не пройдешь, тебя упекут в тюрьму». Но я не стала этого делать, а Сашу проверяли на детекторе лжи в ФБР. Он с готовностью прошел эту проверку».

В ФБР дело Орлова передали Куртленду Джонсу. Высокого роста, с мягким говором жителя штата Вирджиния, из Линчбурга, он пришел в ФБР в 1940 году по окончании юридического колледжа. Осенью 1964 года, когда Джонс получил это дело, он был начальником контрразведки Вашингтонского отделения ФБР.

«Дело Орлова получило название „Неизвестный Саша“»[188],— сообщил Джонс. ФБР завело досье в начале 1962 года, сразу после приезда Голицына. Каждого подозреваемого в том, что он является «Сашей», начиная с Питера Карлоу, заносили в это досье. «В деле находилось пять или шесть серьезных кандидатов, каждый из которых мог оказаться Сашей, — сказал Джонс, — и, вероятно, еще несколько имен, взятых в связи с этим в проверку».

Независимо от результатов проверки Орлова на полиграфе агенты ФБР очень плотно работали с ним.

Допросы в вашингтонском отделении продолжались. Галерея находилась под постоянным наблюдением. «Он был доведен до отчаяния», — сообщила Элеонора Орлова, объясняя, что случилось дальше.

Здание «Вашингтон пост» примыкало с тыльной стороны к советскому посольству, и однажды в апреле Орлов, который все еще работал водителем грузовика в редакции, проскользнул в посольство через черный ход. «Днем он вернулся домой, — вспоминала Элеонора Орлова, — и сообщил: «Я был в советском посольстве и попросил адрес матери. Я обратился также с просьбой о помощи моей матери, так как ФБР заявило, что ей придется очень плохо, если я не признаюсь, что являюсь двойным агентом. А я даже не знаю, жива ли она»».

По словам Элеоноры, вначале показалось, что цель Орлова при посещении посольства состояла в том, чтобы выяснить, жива ли его мать или уже умерла и находится вне досягаемости ФБР. Но он сразу пояснил, что задумал гораздо большее. Он планировал их побег. «Он так боялся, что нас обоих арестуют. Кто позаботится о детях? Мы жили на 60 долларов в неделю». Муж признался, по словам Элеоноры, что обратился к советским представителям с просьбой о предоставлении политического убежища для себя, жены и двух сыновей. «Посольство дало согласие», — сообщил он.

В советском посольстве ему сказали, чтобы после окончания уроков в школе он подъехал к месту автомобильной стоянки торгового центра в Арландрии (часть Александрии), но не на своей машине, а в такси. Перед кегельбаном будет ждать автомобиль. «Он заберет вас с женой и детьми». По ее словам, Орлов приказал ей на следующий день привезти детей в такси на автомобильную стоянку; было только неясно, будет ли он там тоже.

Элеонора Орлова не горела желанием бежать в Советский Союз. «Я была как безумная, — вспоминает она. — Я пригласила своего пастора. Он пришел, опустился на колени и молился вместе со мной. Он сказал: «Не уезжай к русским, не делай этого». Я позвала подругу и спросила ее, что если со мной что-то случится, возьмет ли она на себя заботу о моих детях? Я подумала, что передо мной два пути: броситься с моста Вильсона или ехать к автомобильной стоянке. Мне разрешили взять с собой только мое водительское удостоверение и ключи от машины».

На следующий день Элеонора отвезла мужа в Вашингтон на очередной допрос в ФБР, затем вернулась домой. «Я спустилась, в цоколь и обнаружила, что у одной из моих кошек родилось четыре котенка. И это решило все. Я не смогла покинуть дом. Просто не смогла. Итак, я осталась. Я знала, что в пять часов мой муж вернется домой с допроса. Я просто сидела и ждала. Он пришел и сказал: «В чем дело? Мне разрешили уехать. Передо мной извинились и сказали, что я могу уехать с женой. Назавтра мы свободны. Но ты меня не послушалась». Он очень разозлился. Он даже подумал, что я работаю на ФБР. Это был серьезный довод. Очень серьезный».

В ФБР его спросили, где он был накануне.

— В советском посольстве.

— Да, мы знаем.

— Я пытался выяснить адрес своей матери.

«Если бы мой муж был русским шпионом, ему бы не

пришлось идти в посольство. Он бы нашел более безопасный способ связаться с ними. Может, он брал их (ФБР) на пушку, но это слишком опасная игра».

Но если Орлов надеялся, что все невзгоды позади, он ошибался. Для охотников за «кротами» в Лэнгли посещение Орловым советского посольства стало окончательными доказательством его шпионской деятельности в пользу Советского Союза. Для его жены это был акт отчаявшегося человека, который, опасаясь ареста, надеялся защитить свою семью.

Убежденный в том, что «Саша» «загнан в нору», Джеймс Энглтон постоянно интересовался в ФБР, как идет расследование. «Джим все время держал его под контролем, — сказал Джеймс Нолан-младший, бывший контрразведчик ФБР. — Постоянно спрашивал: «Вы «раскрутили» дело Орлова? Что нового по Орлову?» Энглтон использовал это дело, чтобы держать ФБР в постоянном напряжении. — Если ему ни к чему было придраться, он донимал нас расспросами об Орлове», — говорил Нолан.

Нажим со стороны ЦРУ не ослабевал. Под началом Куртленда Джонса агенты ФБР держали семью Орловых под наблюдением многие годы.

Как-то неожиданно, после последнего допроса Орлова, целая вереница новых клиентов стала посещать его галерею. Некоторые из них открыто представлялись агентами ФБР. Их действиями руководил Джозеф Первес, специальный агент вашингтонского отделения ФБР. «Первес пришел заказать рамку для фотографии, на которой Гувер пожимал руку какому-то парню на фоне флага и герба, — вспоминала Элеонора. — Потому пришел мистер Джонс, потом несколько агентов ФБР»[189].

«Джонс приезжал каждый год, привозил нам полную корзину яблок. Довольно долго он присылал нам поздравительные рождественские открытки.

У Первеса был серый карликовый пудель, он держал его на руках. Кошка частенько пыталась напасть на пуделя, защищая свою территорию. Однажды мы изготовили для мистера Первеса раму для портрета его жены. Мы вставили в рамы несколько фотографий Гувера, обменивающегося рукопожатиями с агентами».

Возможно, одним из наиболее необычных побочных продуктов всего периода охоты на «кротов» явилось огромное количество фотографий Дж. Эдгара Гувера, директора ФБР и символа ярого антикоммунизма в Америке в течение десятилетий, вставленных в рамы для ФБР человеком, которого Гувер и Энглтон подозревали как советского шпиона, легендарного «Сашу».

Еще один агент ФБР, Фред Танси, стал особенно частым посетителем и подружился с семьей Орловых. «Он принес нам две двери и украшение для перил, очень красивые вещи, которые он приобрел для дома. Он всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы навестить нас»[190].

Агенты ФБР появлялись не только для того, чтобы наблюдать за галереей и Игорем Орловым, но и чтобы оценить реальный масштаб бизнеса, которым занималась семья. Джеймс Нолан, который стал человеком № 2 в разведывательном отделе ФБР, подтвердил мотивы бюро.

«В течение короткого периода я вел дело Орлова, — сказал он. — Я получал все квитанции (сотрудников ФБР, которые заказывали рамки для фотографий в галерее). Вот почему агенты находились там постоянно — чтобы наблюдать, сколько у них работы, и не была ли эта мастерская подставной».

Весной 1966 года, спустя год после обыска ФБР галереи Орлова, дело приняло новый потрясающий оборот. Советский офицер КГБ, проходивший под кличкой «Китти Хок», вышел на контакт с ЦРУ и предложил, среди прочих товаров, свежую информацию об Орлове.

Дело «Китти Хок» было и остается одним из самых противоречивых советских дел за весь период.

Игорь Петрович Кочнов, который и был «Китти Хок», приехал в Вашингтон в конце марта 1966 года в короткую командировку в качестве советского дипломата[191]. Примерно через неделю он позвонил домой заместителю директора ЦРУ Ричарду Хелмсу, проживавшему на северо-западе Вашингтона. Хелмса не оказалось дома, и Кочнов переговорил с тогдашней женой Хелмса Джулией, наследницей состояния компании «Барбасол», занимающейся производством крема для бритья. Кочнов сказал, что у него имеется информация, представляющая интерес для ЦРУ[192].

Когда сотрудники ЦРУ встретились с Кочновым после его телефонного звонка, он сделал предложение, которое, не первый взгляд, казалось возмутительным. Его отправили в Соединенные Штаты, сказал он, чтобы попытаться найти Николая Шадрина, советского перебежчика, подлинное имя которого было Николай Федорович Артамонов, и установить с ним контакт. В 1959 году Артамонов, самый молодой командир эсминца на советском военно-морском флоте, переплыл через Балтийское море в Швецию на маленькой лодке со своей польской подругой Евой Горой, которая теперь стала его женой[193]. Если ЦРУ поможет ему выполнить это задание, сказал Кочнов, его карьера в КГБ стремительно рванет ввысь и он будет для ЦРУ уже внедренным агентом. Поскольку ЦРУ охраняет перебежчиков, часто — как и в данном случае — изменяя их имена, просьба Кочнова была дерзкой, если не сказать хуже.

Но ЦРУ и ФБР согласились на эту операцию. Куртленд Джонс обговорил ее с Элбертом Тэрнером («Бертом»), который был назначен ведущим оперработником Кочнова от ФБР. Совместно с ЦРУ было принято решение свести Кочнова с Артамоновым и посмотреть, куда это приведет. «Мы включили его в игру и стали предо* ставлять соответствующий материал, — сказал Джонс. — Мы с Тэрнером чувствовали, что это необходимо сделать, а что нам было терять? Я собирался в отпуск в Аутер-Бэнкс. Билл Брэниган, начальник отдела, вызвал нас, и один из нас сказал: «Как мы назовем эту операцию?» Билл и я проводили отпуск в Аутер-Бэнкс. Я сказал: «Билл, я еду завтра в Китти Хок. Не назвать ли нам ее «Китти Хок»?» Он ответил: «Почему бы нет?»

«Китти Хок», по сведениям нескольких бывших агентов ФБР, сообщил американской разведке, что Орлов работает на русских. Сотрудник КГБ, по словам Куртленда Джонса, также сообщил ФБР, что Орлов посещал советское посольство в 1965 году. По словам другого бывшего сотрудника ФБР, имевшего отношение к этому делу, «Китти Хок» сказал, что когда Орлов явился в посольство, он рассказал там, что в настоящее время сотрудники ФБР допрашивают его, и попросил таблетки, чтобы покончить с собой, на тот случай, если они понадобятся. А когда мы спросили об этом Орлова, он ответил, что обращался в посольство справиться о своих родственниках.

Операция «Китти Хок» кончилась катастрофой. Кочнов установил контакт с Шадриным, который в то время работал в РУМО. Под контролем ФБР Шадрин сделал вид, что изменил убеждения, и передавал Кочнову информацию, подготовленную американской разведкой. Через несколько месяцев Кочнов объявил, что вынужден вернуться в Советский Союз, но он передал Шадрина другим ведущим из КГБ. Шадрин встречался с русскими несколько лет, один раз в Вене[194]. Затем в декабре 1975 года он снова отправился в Вену в сопровождении Брюса Соли, сотрудника управления безопасности ЦРУ, и Синтии Хаусманн, сотрудницы контрразведки. Вечером 20 декабря Шадрин назначил встречу с советским агентом на ступенях Фотифкирхе на Рузвельтплац, недалеко от американского посольства. Больше его не видели[195].

Десятилетие спустя советский перебежчик Виталий Юрченко поведал окончание этой истории. Прежде чем снова перебежать в Советский Союз, Юрченко сообщил ЦРУ, что сотрудники КГБ в Вене похитили Шадрина. Поскольку он оказывал сопротивление, сидя на заднем сиденье автомобиля, вывозившего его из Австрии, сказал Юрченко, сотрудники КГБ дали ему слишком большую дозу хлороформа, и он умер.

В 1978 году Орловы поселились на Кингстрит, в старой части Александрии, туда же они перевели свою галерею. Периодическое наблюдение ФБР продолжалось 15 лет, но не дало никаких результатов.

«Мы не могли установить, что Орлов — это «Саша», — сказал Джонс. — Орлов отрицал, что он «Саша», и все. Что мы могли сделать?»

ФБР, однако, продолжало заниматься этим делом не столько из-за нажима со стороны ЦРУ, сколько из опасения, что Орлов, даже если он больше не является активным советским шпионом, может оказаться законсервированным агентом, который начнет действовать в неизвестный момент в будущем. «В любом таком расследовании, — сказал Джонс, — мы смотрели, не является ли он законсервированным агентом, как с ним войдут в контакт: по почте, телефону или радио».

Хотя Энглтон, Майлер и многие другие сотрудники ЦРУ по-прежнему были убеждены, что Орлов — советский агент, это мнение разделяли не все даже в стенах ЦРУ. Высокопоставленный бывший сотрудник ЦРУ, знакомый с этим делом, пришел к такому выводу: «Мы не думали, что Орлов когда-либо находился под контролем КГБ. Мое общее впечатление состоит в том, что у нас фактически никогда не было обвинений против Орлова. Масса подозрений, но никаких обвинений».

2 мая 1982 года в возрасте 60 лет Игорь (Грегори) Орлов скончался от рака в своей квартире над галереей. «За два дня до смерти, — сказала его жена, — один из наших бывших клиентов, священник, пришел и спросил: «Могу я помолиться за вас?» Игорь сказал, что в этом нет необходимости, но если вы считаете, что это хорошо, можете сказать несколько слов. Священник сказал: «Жизнь — словно река; мы — люди на берегу, заходим в реку и немного плывем по ней, затем возвращаемся на берег». Игорь сказал: «Да, вы правы. Но я действительно хотел бы, чтобы мой прах покоился в России, а не в Америке». Затем он повернулся ко мне и сказал: «Кремируй меня и отнеси мой прах в советское посольство, они знают, что делать». Я посмотрела на священника. Он сказал: «Госпожа Орлова, это вполне естественно. Все мои друзья с Востока, когда приходит время умирать, хотят, чтобы их похоронили на родине».

Сыновья были с Сашей всю ночь. Он впал в кому и умер в воскресенье утром. Мистер Танси распорядился насчет похорон. Никакой службы не было, когда он умер. В понедельник его кремировали».

Элеонора Орлова не выполнила распоряжения своего мужа. «Его прах наверху, на камине, — сказала она. — В урне, украшенной российским орлом».

Несмотря на последнее желание Орлова и его давнюю просьбу о предоставлении убежища в Советском Союзе, после 34 лет совместной жизни Элеонора Орлова сказала, что ее муж никогда не выражал симпатии к советской системе и ничем не намекнул на то, что он мог работать на русских. Скорее наоборот, настаивала она. «Он очень осторожно относился к лицам русского происхождения. Он никогда не пускал никого в дом. Он боялся, что русские его отравят».

В Берлине, сказала она, «мы до смерти боялись русских. Он опасался, что они убьют его. Сначала из-за Власова, а потом из-за того, что он работал на американцев. В Западном Берлине его пытался отравить грибами доктор из Восточной Германии. Недостаточно, чтобы умертвить его, но, может быть, они планировали перевезти его через границу к русским. Это было время похищения людей в обеих частях Берлина».

Почему она никогда не настаивала на том, чтобы ее муж рассказал свою подлинную биографию, например назвал имя, полученное при рождении? Элеонора Орлова улыбнулась и сказала: «Вы знаете легенду о Лоэнгрине. Вам известно, что случилось с Эльзой»[196]. Однажды она спросила о татуировке в виде цветка на его левой руке. «Не твое дело», — сказал он.

Верила ли Элеонора Орлова, что ее муж — советский шпион? Не верила, сказала она, и не хотела верить. «Где-то в глубине души я сомневаюсь. Я просила ФБР разрешить мне поговорить с Голицыным. Они рассмеялись мне в лицо. „Не может быть и речи“. Мне хотелось знать, откуда ему известно о „Саше“ и букве „К“».

Даже само предположение о том, что ее муж был шпионом, глубоко ранит ее, сказала она. «В течение семи лет он развозил на грузовике газету «Вашингтон пост» в два часа ночи, а днем работал в галерее. Он работал с 2 до 9 часов утра, и каждый понедельник в течение всего дня ему приходилось собирать плату с аптек и киосков, торгующих газетой». Если бы Саша Орлов имел деньги от своей шпионской деятельности, спросила она, стал бы он этим заниматься?

Нет, она не могла поверить, что он был шпионом. «Я не верю, что это так. Нет ни малейшего доказательства. Если это так, — в ее глазах показались слезы, — это было бы низостью. Не могу поверить, что человек лгал своей семье в течение 30 лет, и не помог нам в нашей борьбе. Дом, который мы купили, был в ужасном состоянии. Я год отдирала штукатурку. Я работала как в ГУЛАГе. Если он допустил это, если он действительно был шпион…» Ее голос сорвался.

Она успокоилась. «Если Игорь всю свою жизнь работал на русских и воспользовался семьей для прикрытия, я никогда больше не засну ночью, — сказала она. — В конце «Великолепного шпиона» Джона Ле Карре, герой пишет своей жене: «Прости, я женился на тебе только для прикрытия». Я видела последнюю серию по телевизору у своих друзей. Она обрушилась на меня как гора кирпичей. Я сказала: о Боже, это могла быть я».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.