Гонка на выживание

Гонка на выживание

Молотов посмеивался над «Красной папкой». Он говорил: «Мы и без Бенеша знали о заговоре». И в самом деле, что совершенно не влезает в расклад событий той роковой весны, так это «гестаповский компромат». Ну не лезет, и все тут!

Нам уже известно о какой-то странной деятельности заговорщиков весной 1937 года. Следствие этим не занималось — может быть, не заинтересовано было, и без того хватало компромата, а может, и не знало. Тухачевский утверждал, что когда начались провалы, они прекратили какую бы то ни было деятельность — и следователи не мешали ему так говорить. Впрочем, мало ли из каких источников стало известно о перевороте этом Молотову…

На самом же деле заговорщики вели себя совсем не как маленькие зайчата, которые, почуяв опасность, стараются слиться с окружающим рельефом. Они встретили ее по-волчьи, клыками — и опоздали всего на несколько дней…

«Крестинский. В очень существенном разговоре, который происходил на Чрезвычайном VIII Съезде Советов, Тухачевский поставил передо мной вопрос о необходимости ускорения переворота. Дело заключалось в том, что переворот увязывался с нашей пораженческой ориентацией и приурочивался к началу войны, к нападению Германии на Советский Союз. И поскольку это нападение откладывалось, постольку откладывалось и практическое осуществление переворота. В этот период начался постепенный разгром контрреволюционных сил. Были арестованы Пятаков и Радек, начался арест троцкистов, и Тухачевский начал бояться, что если дело будет оттягиваться, то оно вообще сорвется.

…В конце ноября 1936 года на Чрезвычайном V111 Съезде Советов Тухачевский имел со мной взволнованный, серьезный разговор. Он сказал: начались провалы. И нет никакого основания думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится… Снятие Ягоды из НКВД указывает на то, что тут не только недовольство его недостаточно активной работой в НКВД. Очевидно, здесь политическое недоверие ему, Ягода… как активному правому, участнику объединенного центра, и, может быть, до этого докопаются. А если докопаются до этого, докопаются и до военных, тогда придется ставить крест на выступлении. Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим. Начинать самим — это трудно, это опасно, но зато шансы на успех имеются. Военная организация большая, подготовленная, и ему кажется, что надо действовать… Я поговорил с Розенгольцем, затем поговорил с Рудзутаком и пришли к выводу, что Тухачевский прав, что дело не терпит; решили запросить Троцкого…

Вышинский. Когда получили ответ?

Крестинский. Ответ этот, вероятно, был в конце декабря, а может быть, в начале января… И вот, после получения этого ответа и началась более непосредственная подготовка выступления — Тухачевскому были развязаны руки, ему дан был карт-бланш — к этому делу приступить непосредственно… Уезжая в отпуск, он своим единомышленникам и помощникам по военной линии дал указание — приготовиться; затем у нас состоялось совещание на квартире у Розенгольца…»

«Розенгольц. Уже после суда над Пятаковым пришло письмо от Троцкого, в котором ставился вопрос о необходимости максимального форсирования военного переворота Тухачевским. В связи с этим было совещание у меня на квартире… Это было в конце марта 1937 года… На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить.

Вышинский. В чем заключался план этого контрреволюционного выступления?

Розенгольц. Туту Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это — возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире под каким-нибудь предлогом, проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства…

Вышинский (Крестинскому). Вы подтверждаете это?

Крестинский. Да, подтверждаю. Совещание это было у Розенгольца. Это было в начале апреля. Мы на этом совещании говорили уже об аресте Ягоды и исходили из этого ареста, как из факта. Об аресте Ягоды я узнал 2–3 апреля. Значит, это было в апреле месяце…

… Тухачевский предполагал поехать в Лондон на коронацию английского короля, чтобы не вызвать никаких подозрений. Но когда выяснилось, что эта поездка отменена, он сказал, что в первой половине мая он поднимет восстание.

Вышинский. Значит, Тухачевский заявил, что в первой половине мая он поднимет восстание?

Крестинский. Да, он это заявил…

Розенгольц. Гамарник сообщил о своем предположении, по-видимому, согласованном с Тухачевским, о возможности захвата здания Наркомвнудела во время военного переворота. Причем Гамарник предполагал, что это нападение осуществится какой-нибудь войсковой частью непосредственно под его руководством… Он рассчитывал, что в этом деле ему должны помочь некоторые из командиров, особенно лихих. Помню, что он назвал фамилию Горбачева.

Крестинский…В самом начале мая выяснилось, что Тухачевский не едет в Лондон. После этого… он заявил, что может произвести это выступление в первой половине мая. Но в первых числах мая начался разгром контрреволюционной организации, были опубликованы передвижения в военном ведомстве, снят Гамарник с поста первого заместителя наркома, Тухачевский с поста второго заместителя наркома, Тухачевский переведен в Самару, Якир из Киева, Уборевич из Белоруссии, арестованы Корки Эйдеман. Стаю ясно, что выступление становится невозможным…

…Во время свидания с Тухачевским последний настаивал на том, чтобы до контрреволюционного выступления были совершены некоторые террористические акты. У нас с Розенгольцем были сомнения не принципыалъного характера, а характера политической целесообразности… Поскольку Тухачевский настаивал на террористических актах, прежде всего в отношении Молотова и Ворошилова, мы дали свое согласие, заявили ему, что террористы-исполнители будут ему даны. Гамарник, который по этом вопросу был человеком в двух лицах — он действовал одновременно и от военной организации, и от нашей организации, — сказал нам, что у него тоже намечены кадровики исполнителей террористических актов…»

Да, им не хватило нескольких дней. Тухачевский и его товарищи пали жертвой любимой операции «красного маршала» — контрблицкрига. Упреждающий удар был нанесен невероятно грамотно, а главное, всего за несколько дней до их собственного выступления. Помните, Молотов говорил, что правительству была известна даже дата переворота? Интересно, откуда? Не гадалка не ворожила «отцу народов»…

Одно из двух: либо у заговорщиков сидел информатор, либо их сдал Сталину кто-то из своих. Информатор, может быть, и был. Но, учитывая количество заговорщиков в НКВД, — долго бы он там продержался? Тем более, чтобы знать дату, он должен был сидеть очень высоко. Да и если бы он был, то уж, наверное, информировал бы всю дорогу, а не в последний момент.

Так что сам собой напрашивается вопрос: кто тот человек, который выдал заговор? Заговорщики его не назвали и назвать не могли: ни сам Тухачевский, ни его товарищи, ни те, кого судили в 1938 году, не были настолько деморализованы, чтобы топить того, кто был на свободе и, возможно, вне подозрений. Может быть, сопоставляя второстепенные показания, можно найти человека, о котором упоминали на следствии и который не был не только репрессирован, но даже и понижен по службе.

А впрочем, зачем? Едва ли в наше время моды на диссидентов и блатную романтику многими будет понят человек, поставивший любовь к Отечеству выше корпоративной солидарности и офицерской чести. Нани страна еще не доросла до того, чтобы знать всех своих героев.

Ну, вот и самая «страшная» тайна сталинских репрессий — то, что никакими необоснованными они не были. Да и словом «репрессии» можно назвать, пожалуй, только происходившее в 1927–1935 годах. А дальше все было именно так, как писала газета «Мессаджеро»: «Полиция вскрыла заговор и действовала с силой, требуемой общественной безопасностью».

Что же получается — что ничего не было? Не было необоснованных арестов, зверских пыток, сотен и тысяч «липовых» дел, арестов по доносу и разнарядок на расстрелы?

Были, и еще как были! Но это тоже не репрессии. Это совсем другие процессы. И во многом они стали возможны потому, что все произошло слишком внезапно и слишком сильно.

Шок был чудовищный — не зря же Ворошилов за три месяца так постарел. А Сталин… судя по поведению на Военном совете, он попросту рассвирепел. Обычно вождь СССР великолепно держал себя в руках, но иногда выходил из себя, и тогда он был страшен. Не потому, что наводил ужас криком или приказывал расстреливать, а потому, что внутренняя страсть, прорывая плотину, выплескивалась наружу.

А как он должен был себя вести — он, глава государства, который относился к своей стране ревниво и горячо, как мать к ребенку? Если люди, которым он доверил самое важное, что у них было — оборону страны, не только пытались устроить заговор, это бы еще полбеды, он и сам в свое время… но ведь они готовили поражение в войне, развал страны. Этого Сталин простить не мог, никогда и ни при каких обстоятельствах — многое мог простить, но не это…

Хуже было другое. Шок оказался настолько силен, что правительство теперь было готово поверить всему: если уж эти, лучшие из лучших, элита армии, оказались изменниками, то что же творится внизу? Это состояние длилось недолго — наверное, несколько месяцев, меньше года, но за это время произошло столько всего, что в более спокойное время хватило бы на пару десятков лет. Но это уже совсем другая история…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.