Немцы 1944

Немцы 1944

Есть сентенция: «В доме повешенного не говорят о веревке». Это относится к деликатности: зачем напоминать о совершившемся? Но в доме преступника, который знает, что его повесят, если не говорят, то думают о веревке. Действительно, трудно интересоваться галстуками или шарфами, когда впереди петля. Немецкая армия и немецкий тыл теперь думают об одном: о возмездии. Для осужденного есть нечто страшнее самой казни: несколько шагов, которые отделяют его от эшафота. Еще сотни километров отделяют границы Германии от Красной Армии. Но немцы сейчас не считают километры. Они считают месяцы и часы.

Пленные фрицы и в начале войны, мгновенно переходя от наглости к подхалимству, вопили: «Гитлер капут». Это было лицемерной угодливостью. Теперь пленные произносят «Гитлер капут» меланхолично и спокойно, как справку. Недаром на фронте немцев образца 1944 года прозвали «фрицы-капутники». Однако, желая определить состояние германской армии, я менее всего склонен основываться на рассказах пленных: это ненадежный источник. Я предпочитаю послушать немецких офицеров, находящихся на свободе; этим незачем сгущать краски. Вот как описывает наступление Красной Армии майор Виер из германского генштаба в специальном бюллетене для солдат «Центральной группы армии»:

«Советы стягивают на узкий участок фронта полтысячи танков, тысячу орудий разного калибра и в день атаки совершают свыше тысячи боевых вылетов, — причем это не единичное явление.

Наши солдаты находятся в узкой щели, часто в открытом поле, в лесных болотах. Над ними холодное небо, вокруг безграничная чужая земля. Позади мало солдат, мало — по сравнению с огромными силами противника. Рев, вой, грохот, свист снарядов и мин из тысяч пушек и минометов, мечущих смерть, и только изредка наша артиллерия может отвечать врагу. Три-четыре часа этот ад потрясает землю и небо, а потом набегают колонны с отвратительным „ура“, впереди — танки; все больше и больше танков с гремящими гусеницами и скрипящими моторами. При этом я еще ничего не сказал о бомбардировщиках, которые неистовствуют над нашими солдатами почти на высоте деревьев, сбрасывают бомбы и ведут ураганный огонь. Пять, восемь, двенадцать самолетов против одного нашего…

Несмотря на все атаки и прорывы, нужно в конце концов остановить противника, задержать его живым валом, который обороняет Германскую империю».

Майор прикидывается казанской сиротой. Можно подумать, что кто-то напал на бедных немцев. Можно подумать, что это пишут не «завоеватели мира», а бельгийцы или датчане. А ведь два года тому назад немцы писали: «Нет ничего прекраснее наших танков, которые давят русских, и мелодичнее наших минометов, которые рвут и крошат врага». Теперь майор нервничает. Он не выносит грохота и скрежета. Он предпочитает исполнять на разбитом пианино романс «Жалоба девы». Но Германия не дева, это старая ведьма, которая обожралась телами замученных детей. Майор чувствует, что дело идет к петле, и он тщетно взывает к своим фрицам: «Остановите Красную Армию!»

О том, как фрицы относятся к подобным заклинаниям, говорит приказ командующего 13-м армейским корпусом генерала Гауфа:

«Имели место случаи, когда совершенно свежие и не понесшие потерь пулеметные расчеты оставляли свои позиции, не сделав ни одного выстрела. Случалось, что на позиции в конце концов оставался только один командир батальона, в то время как его подчиненные без приказа покидали позиции. Наконец, бывало, что колонны без приказа и без необходимости оставляли свое место расположения и бесцельно устремлялись на запад, вместо того чтобы обороняться.

Я вынужден высказать свое самое строгое порицание:

1) За невыполнение приказов и трусость перед противником.

2) За совершенное отсутствие чувства товарищества по отношению к офицерам и солдатам, выполняющим свой долг.

3) За панические настроения, которые серьезно расшатывают дисциплину и мешают командованию.

4) За предательство отдельных лиц, вследствие которого мы должны бессмысленно оставлять землю, необходимую нам для пропитания нашего народа.

Это не может продолжаться дальше, ибо за это не будет прощения».

В отличие от плаксивого майора генерал выражается прямо и говорит по существу дела. Правда, он пишет секретный приказ, предназначенный для офицеров, а майор Виер сочинял листовку, обращенную к фрицам. Генерал Гауф не пытается объяснить все одним превосходством русской техники. Он понимает, что дело не только в орудиях: изменились и фрицы, они теперь могут передвигаться только в одном направлении — на запад. Напрасно майор Виер предлагает солдатам заслонить Германию «живым валом»: по словам столь компетентного свидетеля, как командир 13-го корпуса, фрицы предпочитают убегать. Они в одном не согласятся со своим генералом: ведь он называет поведение удирающих «бесцельным», между тем как у фрицев 1944 года есть цель: не Кавказ и не Волга, но кровать гретхен где-нибудь в Вюртенберге, под которую можно будет в случае чего залезть.

Если Гитлер в своих сводках твердит о «перегруппировке войск», если Геббельс клянется, что немцы оставляют ненужную им территорию, то рубака Гауф говорит напрямик: немцы оставляют области, которые им нужны до зарезу, и происходит это не от «перегруппировки войск», а от самого классического бегства.

О том, как наступление Красной Армии отразилось на брюхе Германии, красноречиво сказал «генерал-губернатор» Франк на совещании сельскохозяйственных руководителей «генерал-губернаторства» (так называют немцы захваченную ими Польшу):

«За минувший год война нанесла нам колоссальные удары. Никто не вправе закрывать на это глаза. Никто не вправе это замолчать. На суше, на море и в воздухе минувший год был самым страшным годом, какой когда-либо пережил немецкий народ. Потеря Украины означает потерю продовольственных ресурсов и утрату урожая».

Итак, хлеба нет, немецкие солдаты «устремляются» на запад, а война приближается к границам Германии.

Тем временем длительно и упорно, как дождь осенью, на немецкие города падают бомбы. Фрицы получают из дому письма, которые не должны их веселить:

«Милый Карл! Мы теперь живем, как цыгане, одну ночь ночуем дома, другую в деревне, но после налета на деревню мы не знаем, куда перекочевать».

«Милый Ганс! Нам живется не очень-то хорошо, потому что дядя Отто от бомбежки сошел с ума, он пробыл два месяца в больнице, а теперь мы должны его забрать, потому что он перешел в тихое помешательство».

«Мой любимый! Когда кончатся наши мучения? В результате бомбежки все лепные украшения нашей гостиной уничтожены. Еще совсем недавно я отдала 150 рейхсмарок за висячие цветочные вазы, и только два дня они повисели, а сейчас — ни ваз, ни стен. Стоит тратиться? И вот я решила переехать в Вену, конечно, это — австрийская дыра, но ничего не поделаешь. А то получается, покупаешь, покупаешь, а под конец получаешь бомбы и все идет прахом.

Твоя женушка-кусака».

«Герта пишет, что она, сидя у себя, может любоваться звездами, потому что потолка уже нет. В саду у нас лежит бомба, которая не разорвалась».

«Дорогой брат! Оказывается, что англичане и американцы ничуть не лучше русских!..»

«Муженечек, ну и страху я натерпелась! Кто портит себе желудок обжорством, а у меня он испортился от бомбежек. Ко всему я еще простудилась, сидя в мокром погребе, там вода каплет за шиворот, и, по-моему, там ходят жабы. Ну и положение! Чем мы заслужили такое к нам отношение? Здесь все стали сумасшедшими, да и я недалека от этого. Так что если приедешь домой, можешь никого не застать в живых. Лучше пришли мне денег, и я куда-нибудь убегу.

Твоя несчастная полусумасшедшая женушка».

Немки верны себе: они оплакивают вазочки, они лицемерно возмущаются: «Чем мы этого заслужили?» Забыла такая про Ковентри, про Гомель, про Ленинград. А если порыться у нее в шкафу, там, наверно, найдешь шубу или платье, снятые с женщины в Киеве или в Житомире. Вой тыла доходит до фронта, а фронт отступает, и топот фрицев доносится до тыла. Германия теряет голову.

Я приведу письмо отца сыну на фронт. Пишет не немец, а австриец, с присущим этому народу юмором:

«Твое письмо я прочел с большим интересом. Если сокращение фронта пойдет дальше, то вскоре ты очутишься в тех местах, где я воевал в 1915 году, то есть в Галиции. Я тебя прошу — будь осторожен. Твое письмо пришло распечатанным и потом заклеенным какими-то липкими бумажками. Я понимаю, что фронтовику трудно молчать, ему хочется отвести душу. Но мы здесь давно знаем, что нельзя говорить все, что думаешь, даже о действительных неурядицах лучше не шуметь, а с радостной уверенностью ждать счастливого окончания войны. У нас говорят, что теперь зубные врачи будут выдергивать зубы через нос, так как ни один пациент не решается раскрыть рот».

Вот она, Германия 1944 года. Она молчит, но все понимают, о чем она думает. А число километров и число дней, отделяющих ее от последнего суда, все сокращается и сокращается.

Мы постараемся не томить их долгим ожиданием.

4 февраля 1944 г.