ГЛАВА 3 «В день свадьбы»: новое в брачном обряде

ГЛАВА 3

«В день свадьбы»: новое в брачном обряде

Любую историческую эпоху отражает особый лексикон, по которому она узнается потомками. 1950–1960-е годы в сфере обыденного сознания прочно ассоциируются прежде всего с перлами Н.С. Хрущева: «кузькина мать», «пидарасы проклятые», «мы вас закопаем», «кукуруза – царица полей»; лозунгами типа «Держись, корова, из штата Айова», словами «космос», «спутник», «хрущевка». К этому ряду следует добавить «дворец бракосочетания» и «дворец счастья» – возникшие в годы хрущевских реформ и имеющие прямое отношение к новым характеристикам советского гендерного уклада.

Государственная политика 1920-х – начала 1950-х годов явно разрушала уже сложившиеся накануне революции 1917 года традиции внешней атрибутики городской свадьбы, связанной с процедурой венчания. На дореволюционных свадьбах молодожены обменивались обручальными кольцами, невеста была в белом подвенечном платье и фате, жених, как правило, – в темном костюме, после венчания устраивалось пышное праздничное застолье.

В советском культурно-бытовом поле символику свадеб стали определять кодексы о браке и семье, первый из которых появился в 1918 году. Он способствовал уничтожению остатков феодальных черт российской семьи, обеспечил определенную степень свободы частной жизни и реализовал сформировавшуюся уже в начале ХХ века общественную потребность во введении гражданского брака. Еще до кодификации советских нормативных актов о браке в России стали действовать загсы, функционирование которых в первую очередь повлияло на брачную обрядность. Отделы записей актов гражданского состояния создавались при органах местного самоуправления. В 1918 году это были городские и волостные (земские) управы. В них проводились светские церемонии, правила которых были максимально упрощены. В Кодексе 1918 года, правда, говорилось о публичности заключения брака в определенном помещении, наличии предварительного заявления от будущих супругов и удостоверений их личностей. Но никаких иных указаний, регламентирующих свадебную обрядность в сфере частного, не существовало. Тем не менее нормативное запрещающее суждение власти, отрицающее легитимность церковного брака, в сочетании с хозяйственными трудностями периода войны и революции и одновременно – признание законности лишь зарегистрированного семейного союза гарантировало как существование ритуала перехода, так и его революционную простоту и аскетичность. Ни кольца, ни венчальное платье, ни фата, ни особый наряд жениха, ни тем более свадебное застолье не являлись обязательными признаками официальной церемонии бракосочетания.

Вопрос о ритуале свадьбы в условиях диктатуры пролетариата стал актуальным после перехода к нэпу. Нормализация сферы повседневности, связанная с отходом от военно-коммунистических принципов, и определенная демократизация многих сторон жизни российского общества в 1920-х годах отразились в первую очередь на статусе загсов. Они полностью перешли под юрисдикцию местных советов, выйдя из подчинения НКВД. Но это не изменило «постности» советского брачного ритуала, диссонирующей с условиями мирной жизни. Поэтому за праздничностью обращались к церковной церемонии венчания, предполагавшей, возможно, скромные, но вполне определенные атрибуты, сопровождавшие появление новой семьи: подвенечные наряды, обмен кольцами, напутственные слова священника. Л.Д. Троцкий писал: «Женитьба, пожалуй, легче обходится без обрядности. Хотя и здесь сколько было „недоразумений“ и исключений из партии по поводу венчания в церкви. Не хочет мириться быт с „голым“ браком, не украшенным театральностью» (Правда 1923). Профессор политологии Мюнхенского университета В.А. Пирожкова, урожденная россиянка, попавшая на Запад в годы Второй мировой войны, вспоминала, как ее старшая сестра, вышедшая замуж в 1919 году, так настаивала на венчании в церкви, что ее будущий супруг, солидный сорокалетний еврей, вынужден был спешно принять крещение. Брак, впрочем, оказался непрочным. Оставив мужу двухлетнего сына, молодая женщина сбежала с неким «красавцем-мужчиной». Размышляя о перипетиях семейной жизни сестры, В.А. Пирожкова пишет: «Отчего Таня хотела венчаться… в церкви? От того, что это красиво <…>? В таинство брака она, очевидно, не верила, так как легкомысленно разрушила свою семью и хотела разрушить еще чужую» (Пирожкова 1998: 52). Похожая ситуация описана в романе Ю.П. Германа «Наши знакомые», первый вариант которого был создан в начале 1930-х годов. Один из главных героев книги моряк Леонид Скворцов намеревается венчаться в церкви, мотивируя свое желание не религиозными убеждениями, а тем, что венчание «красиво и торжественно» (Герман 1959: 200). По данным уральских промышленных центров в 1917–1921 годах 90 % всех браков заключалось по религиозному обряду (Культура и быт горняков 1974: 191). Правда, к середине 1920-х годов под влиянием антицерковной пропаганды, а главное, в ситуации нелегитимности церковных актов количество венчаний стало сокращаться. В 1924 году в Череповце, например, по церковному обряду женились чуть больше половины всех новобрачных, в Москве в 1925 году – всего 21 % (Антирелигиозник 1926: 12).

В качестве своеобразного симулякра, который мог бы соперничать с ритуалистически отлаженным церковным бракосочетанием, выступили «красные свадьбы». Они явились органической частью формирующихся коммунистических обрядов перехода, в числе которых были «красные крестины», «звездины», «октябрины» и др. Инициатива по их созданию и внедрению в практику повседневности принадлежала комсомолу. Как и в случае с кощунственными «комсомольскими пасхой и рождеством» – антирелигиозными кампаниями 1922–1925 годов, – властные структуры придерживались политики лояльного нейтралитета, возложив ответственность за «красное бракосочетание» на молодежную коммунистическую организацию. Весной 1924 года ЦК ВЛКСМ отмечал огромные, а главное, как тогда казалось, устойчивые сдвиги в быту: «Октябрины вместо крестин, гражданские похороны и свадьбы, введение новой обрядовости вместо религиозной стали в рабочей среде массовым явлением» (цит. по: Миронец 1985: 259).

В исторических источниках феномен «красных свадеб» фиксируется как некое сугубо политизированное действо: «После избрания президиума, в который вошли и новобрачные, секретарь ячейки РКП… делает доклад о значении красной свадьбы в новом быту. После доклада новобрачные, взявшись за руки, выходят вперед – на край сцены, за ними развевается комсомольское знамя. Читают договор, из которого видно, что она – беспартийная работница… и он – технический секретарь ячейки РКП, коммунист… вступают в союз по взаимному согласию и обязуются жить честно, воспитывая детей честными гражданами СССР. Последнее слово покрывается рокотом аплодисментов. Здесь же подарки: от женотдела – одеяло, от заводоуправления – отрез сукна, от культкомиссии – три книжечки – „Азбука коммунизма“, „Дочь революции“, „Вопросы быта“. После торжественной части спектакль – „Драма летчика“, сильно взволновавшая рабочих» (Юношеская правда 1924).

Несмотря на четко соблюдаемый ритуал «красной свадьбы», в нем не предусматривались особые наряды новобрачных или последующая праздничная трапеза. Лишь в отдельных случаях гости и новобрачные пили вместе чай. В художественной литературе 1920-х годов существуют упоминания об особых нарядах «красных» женихов и невест. В рассказе Н. Брыкина «Собачья свадьба» (1926) можно прочитать следующее: «Молодые со значками, шарфами красными опоясаны, цветы в красном, гости с черемухой, перевязанной красными ленточками…» (Брыкин 1927: 160). Но такая детализация носит метафорический характер. Двойной метафорой выглядит и сатирическая картинка якобы «красной свадьбы» в феерической комедии В.В. Маяковского «Клоп»:

Присыпкин:

Товарищ Баян, я за свои деньги требую, чтобы была красная свадьба и никаких богов! Понял?

Баян:

Да что вы, товарищ Скрипкин, не то что понял, а силой, согласно Плеханову, дозволенного марксистам воображения я как бы сквозь призму вижу ваше классовое, возвышенное, изящное и упоительное торжество!.. Невеста вылазит из кареты – красная невеста… вся красная, – упарилась, значит; ее выводит красный посаженный отец, бухгалтер Ерыкалов, – он как раз мужчина тучный, красный, апоплексический, – <…> весь стол в красной ветчине и бутылки с красными головками (Маяковский 1941: 455).

Одновременно ряд фольклорных источников зафиксировал отрицательное отношение сторонников и организаторов «красных свадеб» не только к церковным приемам совершения таинства венчания, но и к традиционной одежде новобрачных и аксессуарам:

Мать венчать меня хотела

По старинке с кольцами.

По-другому вышло дело:

В клубе с комсомольцами.

Платья белого не надо

И фата мне не нужна

И в платочке я нарядна,

Комсомольская жена (Песенник 1924: 43).

Эксперимент в сфере брачной обрядности был приостановлен принятием в 1926 году нового брачно-семейного Кодекса, приравнявшего фактические браки к зарегистрированным. Частным делом стал не только вопрос о юридическом закреплении брака, но и сам брачный ритуал. Внешняя индифферентность власти, то есть отсутствие каких-либо нормативных документов, регламентирующих обрядную сторону и атрибутику гражданской церемонии бракосочетания, легко корректировалась общими постулатами советской социальной политики и жесткими контурами повседневности времени первых пятилеток. Нормированное снабжение населения продуктами питания и товарами в конце 1920-х – середине 1930-х годов осложняло не только организацию свадебных торжеств, но и обыденную жизнь. Пыльные помещения загсов, где за одним столом регистрировали и браки, и смерти, не предполагали особых ритуалов.

На рубеже 1920–1930-х годов из повседневной жизни горожан исчезли обручальные кольца. Их не надевали не только молодожены, но и старались не носить супруги со стажем. В эпоху «красных свадеб» отказ от колец был результатом влияния нормализующих суждений в первую очередь комсомольских организаций. Показательной является фраза из протокола собрания комсомольского коллектива петроградской фабрики «Красное знамя» от 1 августа 1923 года. Комсомольцам предлагалось быть «дальше от разных ношений драгоценностей» (ЦГА ИПД К-778: 26). Популярной в молодежной среде стала частушка со словами:

Выньте серьги, бросьте кольца:

Вас полюбят комсомольцы.

В начале 1930-х годов у большинства семей возникла необходимость сдавать оставшиеся золотые и серебряные ювелирные изделия в систему магазинов Торгсина для покупки продуктов питания. Кроме того, в 1932–1934 годах в крупных городах прошла кампания по «выколачиванию золота». Академик И.П. Павлов с возмущением писал В.М. Молотову: «Люди, которые подозревались в том, что у них есть сбережения в виде золота, драгоценностей и валюты, хотя и незначительные, если они не отдавали их прямо, лишались свободы, заключались в одну комнату и подвергались, конечно, пыткам, должны были стоять, днями и неделями голодали и даже были ограничены в свободе пользоваться уборной… А отнимут каких-то пустячков, золотой крестик, которые верующие носят на груди, серебряный подарок покойного мужа» (Советская культура 1989).

Сведения из письма И.П. Павлова подтверждаются устными рассказами о специально созданных для этих целей жарко натопленных помещениях – «парилках», где арестованные стояли, тесно прижавшись друг к другу. Больше суток выдерживали немногие. Боясь попасть в парилку, многие отдавали золото добровольно. Об этом, в частности, вспоминала литературовед Е.А. Скрябина. Ее начальник, комендант завода, неоднократно намекал молодой женщине, что ношение обручальных колец – буржуазный предрассудок и драгоценность следует сдать государству (Скрябина 1994: 79). Чудом сохранившиеся украшения в 1930-е годы рядовые горожане старались не носить.

Казенность атмосферы, сопровождавшей вступление советских людей брак, в годы предвоенного сталинизма усугубилась изменением ведомственного подчинения загсов. В июле 1934 года ЦИК СССР принял постановление «Об образовании общесоюзного Народного комиссариата внутренних дел СССР», в состав которого вошел и Отдел записи актов гражданского состояния, а в октябре 1934 года появился законодательный акт «Об установлении штатов органов ЗАГС НКВД и о порядке функционирования этих органов». Размещение загсов в зданиях местных отделов милиции не придало советскому обряду бракосочетания дополнительной торжественности, если не считать штампа в паспорте.

Однако во второй половине 1930-х годов в сфере нормализующих суждений власти произошли существенные изменения. В моралистической риторике довоенного сталинизма превалировала теперь ориентация на моногамный официальный брак и осуждение добрачных и внебрачных половых связей. Поменяли свою позицию и советские теоретики брачно-семейных отношений. Академик С.Я. Вольфсон, в 1920-е годы активный противник семейно-брачных отношений в советском обществе, в 1937 году объявил моногамную семью базовой ячейкой нового общества, которая будет существовать и при коммунизме (Вольфсон 1937: 233–234).

Законодательно сталинскую модель брачно-семейного союза оформил Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года. Документ закрепил так называемый «традиционалистский откат» в брачно-семейных отношениях. Юридически действительным признавался лишь зарегистрированный брак. В данном контексте сталинская позиция совпадала с религиозно-патриархальной. Это становилось важным в ситуации начавшегося в сентябре 1943 года государственного примирения с православной церковью, породившего надежды на либерализацию отношения власти к церковному браку или хотя бы к традиционной брачной обрядности.

Поздний сталинизм со свойственным ему тяготением к чертам имперской монументальности вполне располагал к проведению свадебных торжеств, хоть никаких нормативных суждений власть и не продуцировала. Об этом свидетельствуют художественные фильмы того времени: «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки» и в особенности «Свадьба с приданым». В самом названии кинокартины закодирована инверсия старого традиционного атрибута брака в новую социалистическую форму. Фильм представлял собой экранизированную версию спектакля Московского театра сатиры по пьесе Н.М. Дьяконова, премьера которого состоялась в конце 1949 года. Перенесенная на киноэкран «Свадьба с приданым» стала доступна массовому зрителю и явилась своеобразной презентацией новых представлений о брачной обрядности. В фильме-спектакле, вышедшем в прокат в декабре 1953 года и сразу продемонстрированном советским телевидением, невеста появляется в белом платье и в накинутом на голову тонком шелковом шарфе – аналоге фаты, а жених – в черном костюме, в белой рубашке с галстуком.

Корректировка политического курса после смерти Сталина оказала влияние и на обрядовую составляющую брачно-семейных отношений в СССР. Этому предшествовала череда законодательных инициатив власти. В октябре 1953 года был отменен указ, запрещающий браки с иностранцами. С 1954 года согласно Указу Президиума Верховного Совета РСФСР от 21 января браки между иностранцами и советскими гражданами регистрировались на общих основаниях (Советская жизнь 2003: 689; Кодекс законов о браке, семье и опеке РСФСР 1961: 39). В июне 1957 года Совет министров РСФСР принял постановление «Об организации руководства ЗАГСами». С этого времени они полностью подчинялись местным советам. В Ленинграде, например, в структуре Исполнительного комитета городского Совета депутатов трудящихся появился специальный сектор ЗАГС. С 1958 года стал меняться распорядок работы органов регистрации актов гражданского состояния. В утреннее время они фиксировали и выдавали соответствующие документы по поводу разводов и смертей, а в вечернее – браков и рождений, что можно расценивать как своеобразную гуманизацию советских обрядов перехода. Располагавшиеся ранее в одних помещениях с районными отделами милиции, загсы стали переезжать на новые места. Одновременно власть сочла необходимым структурировать по-новому и саму процедуру заключения брака. Уже в феврале 1957 года пленум ЦК ВЛКСМ принял постановление «Об улучшении идейно-воспитательной работы комсомольских организаций среди комсомольцев и молодежи». В документе отмечалась необходимость: всячески поощрять… значительные события в жизни юношей и девушек (окончание школы, получение специальности, поступление на работу, свадьба, рождение ребенка (курсив мой. – Н.Л.), учитывая при этом хорошие народные традиции» (Товарищ комсомол 1969б: 175).

Активность комсомола, конечно, была продолжением обострения государственных отношений с церковью после ХХ съезда КПСС. Власть стремилась искоренить не только истинную, но и, в первую очередь, обыденную религиозность населения, стремление к исполнению обрядов, освещающих, в частности, акты бракосочетания. Не желая усиления православной церкви, властные и идеологические структуры инспирировали в конце 1950-х годов процесс ритуалотворчества. Как и в 1920-е годы, большая роль в этом процессе отводилась комсомолу. В отчетном докладе ЦК ВЛКСМ XIII съезду в апреле 1958 года отмечалось: «Сейчас все упрощено. Надо завести нам свои хорошие свадебные обряды. Свадьба должна навсегда оставаться в памяти молодых. Может, стоит, чтобы молодожены давали торжественное обязательство честно нести супружеские обязанности. Может, стоит носить обручальные кольца, ибо в этом нет ничего религиозного, а это память и знак для других; человек женат» (XIII съезд ВЛКСМ 1959: 37–38).

Лояльное отношение власти к брачным торжествам в контексте общей демократизации общественного уклада в СССР сразу отразилось в произведениях советского искусства. Так, например, в романе В.А. Кочетова «Братья Ершовы» (1958) дочь крупного партийного работника, девятнадцатилетняя Капа Горбачева в ультимативной форме заявляет своему жениху мастеру-доменщику Андрею Ершову, что они просто распишутся в загсе, а свадьбу праздновать не будут: «Это стыдный языческий обычай, это бестактное вмешательство в личную жизнь. Орут „горько“, а ты перед ними целуйся. Помигивают, хихикают… какие-то намеки. Не, этого мещанского позорища у нас не будет» (Кочетов 1958: 199–200). В то же время сам партийный функционер во время знакомства с будущими родственниками – семьей сталеваров Ершовых – высказывает иное мнение: «Когда Горбачевы уже стояли одетые в передней, Платон Тимофеевич сказал: – А свадьбу справить полагалось бы, а? Что же так – без веселья, без чарочки? Или по вашему положению запрещается это? – Почему запрещается? – Горбачев засмеялся. – Это вы зря так, Платон Тимофеевич» (там же: 202).

Пышные свадьбы стали все чаще мелькать на киноэкранах. В первую очередь, это были сельские бракосочетания, где традиция особого свадебного ритуала поддерживалась и ранее. В кинокартине «Дело было в Пенькове», снятой в 1957 году по одноименной повести С.П. Антонова режиссером С.И. Ростоцким, молодожены Матвей (артист Вячеслав Тихонов) и Лариса (актриса Светлана Дружинина) одеты с соблюдением традиций: он в строгом костюме с галстуком, она в белом платье и фате. В ритуал сельской свадьбы второй половины 1950-х годов, во всяком случае как он представлен в советском кино, обязательно входил белый наряд невесты, цветы в волосах и обильное застолье с множеством гостей. А в фильме «Летят журавли» (1957) по пьесе В.С. Розова «Вечно живые» главная героиня, горожанка Вероника (актриса Татьяна Самойлова) мечтает о будущей свадьбе, о белом платье, фате и черном строгом костюме жениха. Любопытно, что этот сюжет отсутствует в тексте пьесы, написанной в 1943 году.

Материалы о свадебных нарядах стали помещать на своих страницах модные журналы первых лет оттепели, внося свой вклад в создание новых советских обрядов перехода. Так, московский «Журнал мод» в одном из своих номеров за 1956 год предлагал следующее: «Если весь уклад прежней жизни, влияние религии делали бракосочетание обремененным массой ненужных обычаев, то в наши дни все больше и больше завоевывает право на существование празднование свадьбы по-новому. <…> В отличие от прошлого, когда свадебные платья были ограничены и цветом (только белым), и определенным фасоном (строгим, наглухо закрытым), мы считаем, что свадебные платья должны быть самого разнообразного характера, в соответствии с внешностью и возрастом невесты, а также с учетом обстановки, ее окружающей» (Журнал мод 1956а: форзац).

Следует отметить, что особая свадебная одежда в середине 1950-х годов была пока явлением редким. Актриса Маргарита Криницына, прославившаяся ролью Прони Прокоповны в фильме «За двумя зайцами» (1961), вспоминала, что в загс она отправилась в «платьице, сшитом колокольчиком» из светлой кремовой ткани, которое ей еще на первом курсе ВГИКа дала ее родственница для того, чтобы студентка в приличном виде ходила на лекции. Не соответствовал уже визуализированному в советском кино середины 1950-х годов и наряд жениха: на регистрацию он явился «в сером костюме, зеленой шляпе и широченном зеленом галстуке» (Бахарева 2002).

В городских условиях свадьбы чаще всего праздновались в домашней обстановке. Респондентка А. Роткирх, петербурженка 1937 года рождения, в своей автобиографии писала: «И вот свадьба – много гостей – студентов, его и моих друзей и подружек, в коммунальной квартире, в одной комнате» (Роткирх 2011: 108). Примерно такую же картину торжества, сопровождавшего создание брачного союза, с чуть большим размахом можно обнаружить в воспоминаниях звукоархивиста и литературоведа Л.А. Шилова о Б.Ш. Окуджаве: «Свадьба… происходила в конце 1959 года в небольшом домике в районе Палихи. <…> Как-то так получилось – наверное, соседи предоставили им свои комнаты, – что в распоряжении молодежи оказался чуть ли не весь этот домик. Гости перемещались из комнаты в комнату. <…> Ну, свадьба как свадьба, вечеринка как вечеринка – весело, все шутят, чуточку выпивают, чем-то закусывают, какие-то салатики, скромное, но довольно достойное, разнообразное угощение» (Встречи в зале ожидания 2003: 82). Э.А. Гоз – бывшая петербурженка, переехавшая в США, – тоже оставила описание своей свадьбы, проходившей в 1957 году: «Музыки у нас никакой не было. И продолжалось это „мероприятие“ недолго. Но невеста красовалась в нарядном свадебном платье, сшитом из белого матового шифона с мелкими голубыми горошками. Импортную ткань на это платье мы купили у известной арфистки, часто гастролировавшей за рубежом, и атласные туфли на высоком каблучке мы тоже купили у нее» (Гоз 2008: 51).

Свадебные застолья были довольно скромными, например такими, как описано в праздничном меню – своеобразной семейной реликвии работника средмаша О.В. Куратова. (Речь идет о его собственной свадьбе в 1958 году в городе Шуя.) «1. Соленые огурцы, помидоры, грибы; 2. Свежие овощи; 3. Винегрет; 4. Сельдь (1 кг.); 5. Колбаса вареная (2 кг.); 6. Студень (около 3 кг.); 7. Сыр (1 кг.); 8. Блины; 9. Тушеный картофель со свининой; 10. Тушеные кролики с рисом 4 штуки; 11. Голубцы с мясом и рисом (25 шт.); 12. Котлеты с картофельным пюре (25 шт.); 13. Пирожки с мясом (40 шт.); 14. Пирог сладкий (2 шт.); 15. Яблоки, груши, виноград; 16. Водка (7 л.); 17. Вина крепленого (5 л.); 18. Чай» (Куратов 2004: 137). Закуска была сытная, но простая. Предполагалось, что гостей будет не более 26 человек, а проводили застолье дома. О многолюдных свадебных пиршествах в ресторанах горожане во второй половине 1950-х годов еще не помышляли.

Переломным моментом в изменении свадебного обряда стало появление дворцов бракосочетания, первый из которых был открыт в Ленинграде 1 ноября 1959 года. В постановлении Исполкома Ленгорсовета указывалось, что новое учреждение создано «для того, чтобы факт регистрации брака был праздничным днем для новой советской семьи» (Бюллетень Исполнительного комитета 1959б: 19). В Москве первый Дворец бракосочетания появился в декабре 1960 года. До этого в столице практиковались так называемые «выездные регистрации брака». В 1959 году в Доме культуры имени Горбунова единовременно оформили образование новой семьи сразу 80 пар. В Куйбышеве в это же время, как отмечалось в документах исполкома городского Совета, лучшие учреждения культуры города «точно в определенные дни превращаются в Дворцы Счастья» (Жидкова 15/06/12).

В конце 1950-х – начале 1960-х годов «дворцы счастья», как их нередко называли в прессе, появились во многих крупных городах СССР. Их пышные интерьеры предопределяли и внесение элементов парадности в обряд бракосочетания. Более того, в июне 1960 года Президиум Верховного Совета РСФСР принял Постановление «О работе органов ЗАГС в РСФСР», в котором указывалось на необходимость «практиковать регистрацию браков и рождений в присутствии депутатов, представителей профсоюзных и комсомольских организаций и общественности, создавая при этом праздничную, торжественную обстановку» (Постановление Верховного Совета 1960). Это означало почти официальное введение торжественной церемонии бракосочетания, в которой почти обязательными становились особые наряды невесты и жениха и обмен кольцами.

Создание в конце 1950-х годов дворцов бракосочетания и реформа органов ЗАГС в целом на первый взгляд выглядели как продолжение гуманизации советских ритуалов перехода. Но на самом деле эти действия власти носили ярко выраженный идеологический характер. Незадолго до первых торжественных свадеб в Ленинграде в конце августа 1959 года газета ленинградских комсомольцев «Смена» писала: «Борясь за новые семейно-бытовые праздники и обряды, мы наносим удар по религии, но в этой борьбе нужно помнить о главном содержании. Основа наших обычаев, традиций и обрядов – марксистско-ленинская идеология, коммунистическая мораль и этика. Этому и должна быть подчинена вся обрядовая сторона наших семейно-бытовых праздников. <…> Наши свадьбы… праздники, связанные с рождением, должны быть красивыми. Только тогда они привлекут людей, оставят в их сердцах, в их сознании след, а значит, будут иметь воспитательное значение. В наших семейно-бытовых праздниках во весь голос должно звучать присущее советским людям чувство коллективизма» (Смена 1959). Таким образом, ритуалотворчество конца 1950-х годов носило отчетливо выраженный политизированный характер. Неслучайно первой парой, зарегистрировавшей свой брак в ленинградском Дворце бракосочетаний, стали, по сведениям «Ленинградской правды», инженер-технолог завода подъемно-транспортного оборудования им. Кирова Михаил Назаров и фрезеровщица, член бригады коммунистического труда Любовь Федорова.

Постепенно новый ритуал детализировался. В Ленинграде, например, зарегистрироваться во Дворце бракосочетаний было возможно только по специальным приглашениям, которые выдавались, согласно постановлению Исполкома Ленгорсовета от 7 апреля 1961 года, в районных загсах (Бюллетень Исполнительного комитета 1961б: 15). В 1960-х годах в торжественной форме, то есть в соответствующем учреждении, не разрешали регистрировать второй брак, не говоря уже о последующих. Парадные интерьеры дворцов счастья предопределяли пышность самого обряда: наличие особых нарядов невесты, жениха, свидетелей, гостей, обмен кольцами. В советском городском культурно-бытовом пространстве шло по сути дела восстановление патриархально-православных традиций. Однако старые формы власть, как и в 1920-е годы, стремилась наполнить новым содержанием. «Эклектичность» новых брачных обрядов демонстрирует опубликованная в газете «Вечерний Ленинград» в ноябре 1962 года статья «Дворцу счастливых – три года». В ней описывалась торжественная регистрация, проведенная во Дворце бракосочетаний ровно через три года после его открытия: «В 10 часов пришла 48 316-ая пара. Ее приветствовала директор дворца К. Емельянова, вокруг жениха и невесты водили хоровод юноши и девушки в национальных костюмах, к молодоженам обратился секретарь Исполкома Ленгорсовета Н. Христофоров» (Вечерний Ленинград 1962. 3 ноября).

В таком же политизированном духе в начале 1960-х годов проходила торжественная регистрация браков и в Куйбышеве: «Молодых встречают комсомольцы и провожают в хорошо обставленные комнаты жениха и невесты. <…> Выписано брачное свидетельство, жених идет за невестой. От комнаты невесты начинается торжественное шествие. Впереди комсомолец парадно одетый, на руках несет брачное свидетельство в папке, переплетенной бархатом. За ним жених и невеста, а затем товарищи, подружки, члены производственных коллективов, сослуживцы. На бархатном подносе преподносится им брачное свидетельство, церемония сопровождается торжественной музыкой. Свидетельство от имени райсовета вручает депутат. Приветствует новую социалистическую семью. Представители партийных и комсомольских органов поздравляют молодых с законным браком» (Жидкова 15/06/12). В ленинградском Дворце бракосочетания, например, процедура обмена кольцами, ритуальных поцелуев невесты в белом платье и фате, а жениха в строгом черном костюме проходили вообще под «пристальным» взглядом В.И. Ленина. То, что имитации религиозных традиций сочетались с напутствиями из уст представителя атеистической власти, по-видимому, никого не смущало.

Усиление парадности ритуала бракосочетания, прежде всего необходимость подготовки специальных нарядов и покупки колец, вынуждало государственные структуры налаживать централизованную торговлю необходимыми для свадеб товарами. В конце февраля 1961 года Исполком Ленгорсовета принял решение об открытии салона для новобрачных (Бюллетень Исполнительного комитета 1961а: 12). Летом новый магазин с поэтическим названием «Весна» уже открылся для посетителей. Но попасть сюда можно было только по талонам, которые выдавали в районных загсах и дворцах бракосочетания при подаче заявления о желании вступить в брак. Будущим молодоженам предоставлялась возможность купить не только свадебные наряды и обручальные кольца, но и многие вещи, отсутствующие в свободной продаже. Одновременно возникла и мошенническая бытовая практика: люди подавали заявление на регистрацию лишь для того, чтобы получить талоны в «Весну» и приобрести какой-нибудь «дефицит», до свадьбы дело не доходило. Первые салоны для новобрачных в Москве открылись лишь в 1962 году, после Постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР от 10 августа 1962 года «О дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения», где было указано на необходимость включить помощь в организации свадеб в систему хозяйственных услуг (Решения партии и правительства 1968: 209). Следует отметить, что Ленинград на рубеже 1950–1960-х годов стал, как тогда выражались, «пионером брачной индустрии». В 1962 году группа куйбышевской молодежи специально приехала в Ленинград для изучения опыта по торжественной регистрации браков (Жидкова 15/06/12). В 1963 году в знаменитом ленинградском гастрономе «Стрела» появился отдел для обслуживания молодоженов, где можно было приобрести продукты для свадебного стола по тем же талонам загсов (Вечерний Ленинград 1963б).

Расширение сети брачной индустрии в значительной мере провоцировалось борьбой хрущевского руководства с церковными обрядами. В 1962 году бюро ЦК КПСС на основании записки председателя Совета по делам РПЦ при Совете министров СССР приняло постановление «О некоторых мерах по отвлечению населения от исполнения религиозных обрядов». В документе отмечалось, что «исполнение населением ряда областей РСФСР, в особенности молодежью, религиозных обрядов: „венчаний“, „крещений“ – происходит в ряде случаев не в силу религиозности людей, совершающих эти обряды, а в результате того, что органы ЗАГСа проводят регистрацию браков и рождения детей буднично, без надлежащей торжественности» (Королева, Королев, Гарькин 2010: 18). Поколение шестидесятых годов в целом слабо ориентировалось в церковных обрядах. Как свидетельствуют данные опроса 1962 года, школьники ничего не знали о таких понятиях, как исповедь и панихида. Но почти треть из них могла внятно объяснить суть обряда венчания (Грушин 2001: 348).

С 1962 года власти установили контроль над венчаниями и другими ритуалами перехода, происходящими в церквях. Лица, совершавшие эти обряды, в обязательном порядке регистрировались в специальных журналах, и затем информация поступала в районные советы по делам РПЦ, в комитеты КПСС и ВЛКСМ, что почти всегда влекло за собой партийные и комсомольские взыскания. В начале февраля 1964 года, подводя итог антирелигиозной кампании, Совет министров РСФСР принял постановление «О внедрении в быт советских людей новых гражданских обрядов». В документе указывалось: «Советам министров автономных республик, крайисполкомам, облисполкомам, Московскому и Ленинградскому горисполкомам создать органам записи актов гражданского состояния надлежащие условия для работы по внедрению новых гражданских обрядов путем выделения для них благоустроенных помещений, оборудования их, предоставления им для этих целей Дворцов и Домов культуры, клубов, залов заседаний, театров, предусматривать в проектах планировки и застройки городов и поселков строительство Дворцов счастья» (Постановление Совета министров от 18.12.1964).

Таким образом, осуществлялся переход к государственному регулированию брачной обрядности в СССР. Свадьба выходила из сферы сугубо приватного, как это было в период большевистского эксперимента 1920-х годов и, как ни парадоксально, в 1930-х – начале 1950-х годов. Однако нарочитая публичность ритуалов перехода в хрущевское время не вызывала отторжения у населения. В данной ситуации лояльное отношение большинства к явно навязываемым сверху практикам повседневности объяснялось не только типичными для советского времени стратегиями выживания, но и желанием внести изменения в закостенелую советскую ритуалистику оформления семейного союза. Новшествам, предлагаемым властью, большинство подчинялось с удовольствием – в годы хрущевских реформ в стране явно складывался некий советский средний класс, склонный к формализованной пышности разного рода семейных торжеств. Довольно дорогие свадебные удовольствия становились распространенной практикой городских жителей. По данным социологических обследований 1961–1962 годов, 65,7 % респондентов считали необходимым модернизировать существующий порядок заключения браков. При этом в ряду десяти предложенных социологами нововведений первое по важности место заняло «усиление торжественности ритуала, выработка новых обрядов»; так думали 31,2 % опрошенных. Остальные изменения, в числе которых были и такие важные, как «запрещение регистрации брака без свидетельства о состоянии здоровья», не вызывали большого внимания и поддержки участников опроса. Необходимость быть информированным о здоровье будущего супруга и супруги признавали всего 1,3 % респондентов! (Грушин 2001: 280, 302–303). В 1962 году в ленинградском Дворце бракосочетания расписывалось около 85 % женихов и невест, возраст которых не превышал 30 лет, и заключалось около половины всех регистрируемых в городе браков (Харчев 1964: 178). В 1963 году в городах Куйбышевской области 35 % браков было зарегистрировано в торжественной обстановке (Жидкова 15/06/12).

Спровоцированный властью перенос свадьбы в публичное пространство породил заботу о приобретении обручальных колец, так как в риторике брачного ритуала в загсах и в первую очередь во дворцах бракосочетания обязательно присутствовала фраза: «А теперь в знак любви и верности обменяйтесь кольцами». Сначала обряд с кольцами казался странным. Мемуаристка Э.В. Лурье писала о событиях 1959 года: «Устраивать свадьбу нам не хотелось, тем более, что самые близкие друзья отсутствовали, а свадебная атрибутика меня абсолютно не интересовала – я отказалась даже от обручального кольца: „колец не ношу“» (Лурье 2007: 535).

Но уже в середине 1960-х годов поколение советских людей, чей активный брачный возраст – от 20 до 30 лет – совпал в хрущевскими реформами, воспринимало обручальные кольца почти как данность, не приписывая им религиозных свойств, но все же на подсознательном уровне ощущая в них некую скрытую магию. А.Г. Битов посвятил обручальному кольцу своей возлюбленной Фаины целую историю в романе «Пушкинский дом», полагая, что «как символ она чрезвычайно характерна» (Битов 1996: 136). «История эта, – пишет автор, – действительно о кольце, о самом обыкновенном (курсив мой. – Н.Л.) обручальном кольце, о круглом дутом колечке» (там же: 139).

Не менее обязательным при заключении брака стали и особые наряды жениха и невесты. Их либо шили, либо покупали в специализированных салонах. Девушки, как правило, одевались в белые платья. Сегодня можно увидеть костюмы новобрачных того времени в нескольких художественных фильмах 1960-х годов. В белом платье с цветами в волосах предстает невеста физика Дмитрия Гусева Леля в фильме М.И. Ромма «Девять дней одного года». В комедии «Я шагаю по Москве» у юной новобрачной Светы довольно пышный наряд с фатой, а униформой жениха стал черный костюм с белой рубашкой и галстуком, вещь нарочито парадная. Покупка этого костюма – одна из важных сцен в фильме. Выбрав товар, герои острят по поводу того, как употребить костюм в обыденной жизни: «На работу ходить… и в театр прилично. И в гроб можно» (Кожевников 2001: 473). Бывали, конечно, ситуации, когда люди, решившие вступить в брак, противились соблюдению новой обрядности, считая, что белое платье для новобрачной – вещь не только непрактичная, но выспренно официозная. Е.Б. Рейн так описывал свадебный наряд своей первой жены: «Тесно облегающая абрикосовая кофточка из нежнейшего джерси на мелких пуговках и суперширокая стеганая юбка цвета темного кагора… парижский туалет» (Рейн 1997: 277).

Публичность брачной церемонии в городских условиях привела к тому, что на рубеже 1950–1960-х годов возникла новая практика проведения свадебного застолья в пока еще не многочисленных кафе и ресторанах. Писательница В.Ф. Панова, по-женски наблюдательная и чуткая к деталям, в одном из своих поздних произведений «Конспект романа» (1965) так описала модель формирования брачно-семейного союза, ставшую нормой к середине 1960-х годов: «Подали заявление в загс, накупили разных вещей в магазине для новобрачных, зарегистрировались во Дворце Бракосочетаний, справили свадьбу в ресторане…» (Панова 1983: 556). Новая традиция оказалась дорогой, и поэтому большинство горожан при организации свадеб в ресторанах договаривались о возможности принести спиртное, купленное в магазинах. К сожалению, подтвердить эту практику документально пока не представилось возможности, но на уровне бытовой памяти советских граждан она отчетливо зафиксирована. Конечно, как и в ситуации с обязательным, поощряемым властью дресс-кодом жениха и невесты, у людей, несклонных к слепому следованию предписаниям, будь то религиозно-этические обряды или новые модные ритуалы, процедура ресторанного свадебного пира вызывала иронию и раздражение. М.И. Ромм в «Девяти днях одного года» неслучайно вложил в уста свободолюбивой Лели реплику: «Нет ничего более глупого, чем сидеть невестой на собственной свадьбе» и затем шутку: «Товарищи, мы вас разыграли. Мы вовсе не женимся. А стоимость ужина будет удержана из зарплаты» (Годы и фильмы 1980: 299). Ленинградский поэт-шестидесятник Д.В. Бобышев свою регистрацию во Дворце бракосочетаний и всю последующую свадебную процедуру называл испытанием «пышной пошлостью» (Бобышев 2003: 258).

Тем не менее власти всячески стремились укрепить в сознании советских людей, и в особенности горожан, необходимость торжественной и пышной регистрации брака с обязательным дресс-кодом и богатым застольем. Образец такой свадьбы продемонстрировала в ноябре 1963 года первая «космическая пара» – космонавты В.В. Терешкова и А.Г. Николаев. Регистрация брачного союза прошла в московском Дворце бракосочетания, располагавшемся на улице Грибоедова, в бывшем особняке, построенном в 1909 году архитектором С.В. Вознесенским. Невеста была в пышном белом платье и фате, с букетом белоснежных хризантем, жених – в черном костюме. В ходе регистрации, сопровождавшейся подписанием брачных свидетельств, обменом кольцами, ритуальными поцелуями, молодых поздравили председатель Моссовета, представители ЦК ВЛКСМ и Министерства обороны, родственники, друзья. Затем свадебный кортеж, состоявший из самых роскошных автомобилей того времени – двух «Чаек» и нескольких черных «Волг», – отправился на праздничный ужин во Дворец приемов правительства.

Свадьба В.В. Терешковой и А.Г. Николаева являлась публичной презентацией новой советской обрядности, задуманной как антипод религиозным традициям. Этот обряд становился социально значимым актом, свидетельствовавшим, как казалось, о росте атеистических настроений. Действительно, в городской среде факты проявления обыденной религиозности фиксировались все реже и реже. По данным 1959 года, в Ленинграде венчались примерно 3 % всех молодоженов, а в 1966 году – уже менее 0,1 % (Ленинград в восьмой пятилетке 1979: 249).

Изменения в процедуре заключения браков, произошедшие в период хрущевских реформ, подытожил новый брачно-семейный Кодекс 1969 года. В статье 14 документа указывалось: «Заключение брака производится торжественно. Органы записи актов гражданского состояния обеспечивают торжественную обстановку регистрации брака при согласии на это лиц, вступающих в брак» (Кодекс о браке и семье РСФСР 1969: ст. 1089).

С начала 1960-х годов новобрачным стали предоставлять кратковременный отпуск без сохранения содержания на проведение свадьбы, удлинился «испытательный срок», отделявший дату подачи заявления от даты регистрации. Теперь он составлял один месяц. Правда, предполагалось как сокращение, так и увеличение времени взаимной проверки новобрачными своих чувств «при наличии уважительных причин». В определенной степени это напоминало религиозный обряд оглашения и способствовало расширению гласности ритуала бракосочетания. Внешне в новой советской брачной символике значительно ярче, чем ранее, были очерчены особые гендерные роли мужчины и женщины, что нашло выражение прежде всего в четко определенном дресс-коде. Позднее появились попытки перенесения в городские условия ХХ века ряда традиционных брачных забав типа откусывания от хлеба, вставания на ковер и т.д., в которых новобрачные должны были демонстрировать мужские и женские качества. Но детали брачной церемонии существовали только в культурно-бытовом пространстве. В систему нормативных предписаний Кодекс 1969 года ввел лишь торжественность регистрации образования новой семьи, что на самом деле в ситуации юридической неправомочности церковного брака заметно сужало степень личной свободы. Белое платье и фата невесты, строгий черный костюм жениха и кольца, пышное застолье, то есть возрожденная властными усилиями символика обрядов бракосочетания в СССР на самом деле не могла скрыть их «советскости», подчиненности господствующей в стране идеологии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.