Марш на Москву

Марш на Москву

После президентских выборов 1996 года Сергей Удальцов пошел на первый же устроенный коммунистами митинг, просто чтобы посмотреть в глаза лидеру коммунистов Зюганову и понять, какого черта тот позвал людей на площадь не после сфальсифицированной победы Ельцина, а тремя месяцами позже, к 7 ноября, отмечать годовщину Октябрьской революции и осуществлять «осеннее наступление трудящихся», то есть махать флагами и кричать «Банду Ельцина под суд».

Зюганов, как всегда, говорил гневные речи толстым голосом. Но рядом с Зюгановым Сергей увидел небольшого роста человечка в потрепанном пиджаке, и человечек этот кричал что-то заполошное. Что-то достаточно радикальное, чтобы Сергею понравилось. Человечка звали Виктор Анпилов, и он возглавлял партию «Трудовая Россия» – радикальных коммунистов, не желавших становиться парламентариями, а настаивавших на том, что Советский Союз должен быть восстановлен в прежнем своем величии, со всеми его атрибутами – идея чрезвычайно благородная, но настолько же реалистичная, насколько реалистично пытаться склеить лопнувший мыльный пузырь. Ему, Анпилову, не нравилось ничего из достижений новой России – ни ресторанчики, ни иностранные автомобили на улицах, ни журналисты, галдевшие по разным телеканалам вразнобой. Он ездил в метро или на старенькой «Ниве» пролетарского красного цвета. Он со всеми говорил по-рабочему на «ты» и всем, кроме совсем уж молодого Удальцова, предлагал на «ты» называть себя. Он перегнулся через трибуну и сказал Удальцову:

– Чего тебе, парень?

А выслушав не вполне вразумительное изложение радикальных удальцовских взглядов, сказал:

– Приезжай! Будем устраивать марш на Москву.

В ближайшие же выходные Удальцов с друзьями приехал на окраину города. Там по указанному Анпиловым адресу был обшарпанный Дом культуры, в советское время принадлежавший какому-то заводу, а теперь не принадлежавший никому, поскольку завод закрылся. Анпилов приехал на красной «Ниве». Вышел, пожал Сергею руку и повел молодых людей в зал, где сидели уже на ободранных красных креслах пожилые в основном люди. Их было человек двадцать. Не было никакой нужды подниматься на сцену и стоять на трибуне, чтобы выступать перед ними. Но Анпилов поднялся на сцену и подошел к трибуне. Он стучал по трибуне кулаком и рассказывал, что нужно устроить марш на Москву, как субкоманданте Маркос устроил марш на Мехико. Голова у Анпилова была под завязку набита революционной романтикой. Он путал имена и даты, республиканскую Испанию с революционной Кубой, Кубу – с Анголой, Анголу со штатом Чиапас. Но в целом получалось пламенно: «Мужество знает цель, стала легендой Куба, вновь говорит вдохновенно Фидель, мужество знает цель». Он рассказывал, что субкоманданте Маркос, возглавляющий в мексиканском штате Чиапас Сапатистскую повстанческую армию, один предпринял поход на Мехико, один вышел из своей деревни Агуас Кальентес, и, пока шел до столицы, к нему присоединились миллион человек, и они вошли в Мехико и окружили парламент или дом правительства, или дворец президента, или кто там у них в Мексике главный – и потребовали реформы здравоохранения и бесплатного образования для всех, и правительство вынуждено было… Мужество знает цель… Вот так и они, говорил Анпилов, пойдут тремя колоннами из города Тулы, из города Рязани и из города Владимира – на Москву. И будут проходить нищие русские деревни, несчастные городишки, где остановились заводы и у людей нет работы, поселки ученых, где ковался ядерный щит Родины, а теперь запустение… И в каждой деревне к их маршу будут присоединяться все новые и новые соратники, и когда они придут в Москву, их тоже будет миллион, как мексиканских индейцев с субкоманданте Маркосом, и они окружат Кремль… Мужество знает цель! Анпилов махал руками. У него под мышкой видна была прореха на поношенном пиджаке, но Сергею нравился этот заполошный дядька, и марш на Москву решено было организовывать.

Правда, в России организовать марш не так просто, как в Мексике. Во-первых, надо было переждать зиму, ибо зимой от города Тулы до города Москвы не дойдешь. Во-вторых, нужно было договориться с милицией. Тогда, в середине девяностых, милиция была добрая, демонстрантов не била, но все же нужно было договориться с ними, потому что куда легче идти по шоссе, чем пробираться проселочными дорогами, не имея верных карт. Надо было найти палатки. Надо было запастись лекарствами, потому что большинство участников марша пожилые люди. Всеми этими вопросами Сергей и занимался до самого лета. Ему даже удалось раздобыть машину с мегафоном на крыше, каковая машина должна была возглавлять колонну, подбадривать демонстрантов революционными песнями и подвозить иногда тех, кто выбьется из сил.

В июле 1997 года марш начался. Пока люди собирались, Сергей сидел на главной площади города Тулы в машине с мегафоном и выкрикивал лозунги: «Банду Ельцина под суд», «Долой министров-капиталистов», «Нет грабительской приватизации». Ему так нравилось орать в мегафон лозунги, что он даже не сразу перестал их орать, когда дверь машины открылась и чья-то уверенная рука потащила его за шиворот наружу. Четверо милиционеров выволокли его, бросили на асфальт, а он все еще докрикивал про банду Ельцина. Его живо обыскали, живо подняли вчетвером и живо затолкали в милицейский воронок. Тут только он сказал:

– Что случилось?

Но воронок уже ехал куда-то по улицам Тулы, и милиционеры, конвоировавшие Сергея, не разговаривали с ним. Его привезли в отделение и водворили в обезьянник, металлическую клетку, где уже сидели несколько его товарищей, организаторов марша. Все были веселы и разговаривали громко. Когда человека арестовывают, ему свойственно испытывать особого рода эйфорию. Сергей хватался за железные прутья обезьянника и кричал милиционерам, маячившим в коридоре:

– Парни! Вы олигархам служите? Милиция на страже капитализма, да?

В ответ на его крики из коридора вошел милиционер с дубинкой. Пересчитал дубинкой прутья клетки, чуть не попав Сергею по пальцам, и сказал:

– Кончай орать! Мне преступников ловить нужно, а я тут с тобой, дураком, вожусь.

– А вот скажи, – парировал Сергей, – у кого оружие лучше, у тебя или у бандитов? А? А за бандитским «Мерседесом» ты угонишься на своем козелке? Скажи. А зарплату тебе нормальную платят или бандитам платят больше?

– Побольше, конечно, – улыбнулся милиционер.

– Мы же за тебя митингуем. А ты нас в обезьянник.

– У меня приказ, – милиционер пожал плечами. – Не было бы приказа, я бы, может, сам с вами пошел митинговать.

– Ну тогда хоть воды дай, – улыбнулся и Сергей тоже. – Наорался, голос сорвал.

Через пять минут явился чай с сахаром. Милиционеры окружили обезьянник, передавали арестованным сквозь прутья мармелад и сушки, болтали про то, как несправедливо устроена жизнь. Еще через полчаса пришли два тульских депутата от коммунистической партии. Они тоже присоединились к чаепитию, и они просили, чтобы задержанных отпустили. Но отпустить их было нельзя. По милицейским правилам пришлось на каждого составить протокол, каждого отвезти в суд и каждому присудить штраф за нарушение общественного порядка. Сергей поначалу отказался подписывать протокол. Говорил, что не совершал ничего противозаконного. Но новый его приятель милиционер сказал:

– Сереж, оно тебе надо? До ночи же просидим. Давай подписывай быстро, потом быстро к судье, и всё.

Часа через четыре колонна митингующих с коммунистическими и антиправительственными лозунгами двинулась все же от центральной площади города Тулы по направлению к Москве. Их было человек двести. Их сопровождала машина милиции. На шоссе для них выделена была одна полоса поближе к обочине, и их машина с мегафоном ехала впереди, изрыгая из мегафона советские песни.

Они проходили в день километров по тридцать. Вечерами останавливались где-нибудь на поляне, разбивали палатки, разводили костер и варили макароны с тушенкой. Аппетит у Сергея был волчий. После макарон Анпилов затягивал обычно какую-нибудь революционную песню: «Мы шли под грохот канонады…» Люди подхватывали: «Мы смерти смотрели в лицо…» Ночи были теплые. Небо было в звездах. «Вперед продвигались отряды спартаковцев смелых бойцов…» Эти строчки с особенным упоением орали фанаты футбольной команды «Спартак», каковых среди демонстрантов было много. Они так орали, что замолкали даже ненадолго в придорожном орешнике соловьи. Под пение соловьев Сергей засыпал. А просыпался под пение жаворонка, про которого не знал, что это жаворонок.

Примерно через неделю колонна подошла к Московской кольцевой автомобильной дороге. Разумеется, никто к ним не присоединился по пути – не Мексика. Ни в нищих деревнях, ни в несчастных городишках, пришедших в запустение, ни в поселках ученых, где ковался ядерный щит Родины. Никакого миллиона человек, про который говорил Анпилов на трибуне московского Дома культуры, не было и в помине. Их даже стало поменьше, чем было в Туле, потому что многие пожилые люди не выдержали трудностей перехода и уехали домой на электричках.

Но здесь, на границе Москвы, они воссоединились с отрядами, пришедшими из Рязани и Владимира. Они издалека завидели палатки и развевающийся над палатками красный флаг. «Ура!» – закричал Анпилов, взял у кого-то знамя и со знаменем бросился бежать к палаткам. Ему навстречу и тоже со знаменем бежал лидер Союза офицеров Терехов, довольно мрачный националист, в товарищеском общении оказавшийся неплохим мужиком. Знаменосцы обнялись. Лагерь разросся. Макароны с тушенкой на ужин были какие-то праздничные. Всего в объединенных отрядах демонстрантов набралось больше тысячи человек. Может быть, даже две тысячи.

На следующее утро они собрали палатки и стройной колонной вошли в Москву. Но на Севастопольском проспекте около первой же станции метро дорогу им преградили бойцы ОМОН. Омоновский офицер вежливо сказал Анпилову, что хотя марш разрешен и митинг в центре города разрешен тоже, но пройти по городу демонстрантам нельзя – это будет мешать уличному движению.

– Поезжайте на метро, – сказал офицер.

Уловка была очевидной: половина участников марша были иногородние, они заблудились бы в метро, опоздали бы на митинг, перепутали бы названия улиц и подземных станций.

– Мы не поедем в метро! – взвизгнул Анпилов. – Мы перекроем движение на Севастопольском проспекте.

С этими словами он сел на асфальт. И остальные демонстранты рассредоточились по проезжей части проспекта и тоже сели. Движение остановилось. Омоновский офицер пожал плечами. Отвернулся и проговорил что-то в рацию. В те времена у ОМОНа не было еще привычки бить демонстрантов. Этот омоновский офицер приказал пригнать две поливальные машины. Не водометы для разгона демонстраций, просто поливальные машины. И они не окатывали демонстрантов водой. Просто лили воду на асфальт, и вода текла по мостовой, потому что Севастопольский проспект в том месте идет под небольшой уклон. И через пять минут все демонстранты встали. И освободили проезд. И многим стало плохо. В буквальном смысле плохо с сердцем от обиды, что так легко удалось разогнать их.

Сергей искал Анпилова. Шел по газону, где тут и там прямо на траве лежали пожилые люди, между которыми бегала медсестричка с нашатырем и нитроглицерином. Анпилову тоже было плохо с сердцем. Сергей нашел его. Он лежал на траве в расстегнутой рубашке, сосал нитроглицерин и всхлипывал:

– Суки! Суки! Водой! Чтобы я был в мокрых штанах! Чтобы как будто я обоссался! Суки! Суки!

И тогда Сергей подумал, что все эти люди слишком пожилые даже для бархатной революции. Слишком немощные, чтобы протестовать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.