Глава 9 Наталья Морарь: красивая шатенка с карими глазами

Глава 9

Наталья Морарь: красивая шатенка с карими глазами

– Мне запрещен въезд в Россию! Илья! Мне запрещен въезд в Россию!

Израильский рейс прилетает поздно. Тот зал в аэропорту Домодедово, где стоят будки паспортного контроля и проведена красной краской по полу символическая линия российской границы, был пуст. Ни души. Поэтому крик получился гулкий.

– Мне запрещен въезд в Россию! Илья!

Десять часов назад Наташа Морарь гуляла еще со своим женихом Ильей Барабановым вдоль моря в Кесарии. Они были в командировке. Командировка больше была похожа на отпуск или экскурсию. Они отстали от группы российских журналистов, приглашенных в Израиль узнать что-то там такое про Холокост, и бродили, взявшись за руки, по пляжу. Был декабрь 2007 года, двадцать градусов тепла. Ветер трепал длинные Наташины волосы. Ветер сорвал штандарт с флагштока приморской гостиницы и тащил куда-то в сторону Ливана. Ветер гнал волны ложиться на песок к их ногам, и Наташа убегала от волн и смеялась, когда промочила сандалии. Но было нестерпимо грустно. Они прожили вместе целый счастливый год и теперь как будто прощались друг с другом. Было так грустно десять часов назад, как будто они знали, что действительно прощаются друг с другом.

Четыре часа назад они сели в самолет в Тель-Авиве и самолет взял курс на Москву. Наташа видела в иллюминатор мрачное по ночному времени море и рассыпанные по морю огонечки теплоходов и яхт. Они дремали, обнявшись, целых два часа перед расставанием потратив на сон.

Сорок минут назад, когда самолет приземлился, они шли по аэропортовому рукаву в заполошной и суетливой толпе, каковую умеют составить только евреи, если вести их куда-то толпой: «Сонечка, где твоя корзинка?.. Дети, дети, держитесь за руки, вы потеряетесь, дети!.. Яша, закутай горло, у тебя кардиостимулятор!..» Они стояли в очереди к будке паспортного контроля почти в самом хвосте этой заполошной толпы. Наконец Наташа подошла к пограничнице, протянула свой паспорт гражданки Молдавии и поздоровалась. Пограничницы же в этих стеклянных будках традиционно суровые и не здороваются никогда. Они только смотрят строго на фотографию в паспорте, на тебя, опять на фотографию. Как всякому пересекающему российскую границу иностранцу, Наташе захотелось пуститься в пояснения, что, дескать, документы у нее в полном порядке, что между Молдавией и Россией – безвизовый режим, что Конституция РФ гарантирует свободу передвижения… Но Наташа смолчала, понимая, что пограничница не улыбается и не здоровается просто по привычке, а не в связи с тем, что увидела молдаванку. Мрачная женщина долго рассматривала Наташин паспорт, засовывала его в какой-то сканер, стучала по клавишам компьютера – так долго, что соседние очереди иссякли, Илья прошел паспортный контроль в другом окошке и отправился поджидать чемоданы, долженствовавшие с грохотом вывалиться из чрева аэропорта на транспортерную ленту и кружиться на транспортерной ленте, ища хозяев.

Он прошел паспортный контроль, и вокруг Наташи никого не стало на российской границе. И когда никого не стало, пограничница спросила:

– Вы Морарь Наталья Григорьевна?

И Наташа испугалась. Потому что в молдавских паспортах не пишут отчеств. Узнать отчество из паспорта пограничница не могла. Стало быть, узнала из компьютера: из письма какого-то, из предписания – от безликой государственной машины, которая, оказывается, ищет зачем-то Наталью Григорьевну Морарь, внесла ее в память, пока та разгуливала с любимым человеком по пляжу в Кесарии. Ничего хорошего из такого вопроса не следовало. Наташа ответила:

– Да, я Морарь Наталья Григорьевна.

Явился старший пограничный офицер. Отозвал Наташу в сторону, повел в какую-то комнату, попросил предъявить пресс-карту, попросил показать билет, спросил, нету ли каких еще документов, удостоверяющих личность, и потом сказал наконец:

– Вам, Наталья Григорьевна, запрещен въезд в Россию. Вы сейчас полетите обратно в Израиль.

– Почему? На каком основании? – залепетала Наташа, потом взяла себя в руки и сказала: – Во-первых, представьтесь.

– Я имею право не представляться, – соврал офицер. – Основанием для вашей высылки служит предписание из центрального аппарата Федеральной службы безопасности России, – нагромождение родительных падежей, хотелось спать, спать обнявшись, а потом проснуться, улыбнуться, пойти варить кофе… – Я просто исполнитель. Я не имею права ничего объяснять.

Обрывки мыслей замелькали у Наташи в голове. Она представила, как бесконечно кружится на ленте транспортера ее невостребованный чемодан. Она представила, как возвращается в Израиль.

– Подождите, в какой Израиль? У меня же нет многократной израильской визы. Меня же не пустят в Израиль!

– Я не знаю, – офицер пожал плечами. – Будете летать между Москвой и Тель-Авивом хоть всю жизнь. Это нас не касается.

Наташа растерялась. Оглянулась вокруг. В зале никого не было. Мигала над головой лампочка дневного света, подражая звуку, с которым мог бы биться об эту лампочку мотылек. Москва, в которой Наташа прожила последние шесть лет жизни, была вот она – за стеклянными матовыми стенами, но туда нельзя было попасть. «А как же квартира? – подумала Наташа. – Я же снимаю квартиру? А вещи? У меня же нет даже сменной одежды?»

Тут из-за будки паспортного контроля выглянул Илья. По правилам после прохождения паспортного контроля ему надлежало идти получать чемодан, но он вернулся, потому что Наташа все не шла. До Ильи было метров двадцать пустого пространства, но Наташа крикнула Илье:

– Мне запрещен въезд в Россию! Илья! Мне запрещен въезд в Россию!

И Илья тоже начал кричать. Из-за красной линии, не пересекая границы, он кричал пограничникам, что те не имеют права, что тут в аэропорту как минимум две телевизионные камеры, что сейчас придет корреспондент радио «Эхо Москвы»… А пограничный офицер сказал ему:

– Если вы действительно хотите помочь своей подруге, пойдите и купите ей билет в Кишинев, домой. Иначе я вынужден буду отправить ее в Тель-Авив.

Журналисты, с которыми Наташа ездила в Израиль, скинулись и купили ей билет в Кишинев. Несмотря на поздний час, Илья позвонил Евгении Альбац, заместителю главного редактора своего журнала. Сказал, что Наташу не пустили в страну. И когда он говорил это, его голос дрогнул.

А Альбац, строго-настрого запрещавшая какие бы то ни было романы на работе, не знала, что у Наташи и Ильи роман. И когда Илья позвонил ей ночью, она подумала, что не может у человека так дрожать голос, если в страну не пустили просто его коллегу.

Не прошло и часа, как Альбац приехала в аэропорт. Она привезла с собой адвоката, корреспондента радио «Эхо Москвы» Ирину Воробьеву, круассаны и бутылку воды. От адвоката не было никакого толку. Воробьева каждые полчаса выходила в эфир с новостью о том, что журналистке оппозиционного журнала «The New Times» Наталье Морарь запрещен въезд в Россию, но толку тоже никакого от этого не было. Толк был от круассанов. Наташа была голодна.

Каким-то чудом Альбац разрешили пройти к Наташе ненадолго через «зеленый коридор». Через лабиринт матовых стекол, мимо машины, которая видит чемоданы насквозь. Альбац шла передать круассаны. Ее трясло. Она говорила Наташе, чтобы Наташа не волновалась. Что пройдет всего несколько дней и недоразумение разрешится. Но ее трясло.

Илье тоже разрешили пройти к Наташе через «зеленый коридор». Принести ее чемодан и билет авиакомпании «Air Moldova». Они прощались, стоя по разные стороны символической красной линии, обозначавшей российскую границу. Рядом с ними стоял пограничный офицер. Наташа просила офицера уйти ненадолго, оставить их вдвоем, но он не ушел.

Наташа вдруг вспомнила, что в ее чемодане лежат купленные в Израиле подарки для Илюшиной мамы, а в Илюшином чемодане лежат подарки для ее мамы. Раскрыла чемоданы и начала перекладывать подарки. Соль с Мертвого моря, кусок белого известняка, из которого выстроен Иерусалим, кипарисовый крестик, блузочки, сарафанчики… И еще выяснилось, что многие женские и мужские вещи перепутаны, лежат в чемоданах и обнимаются. И Наташа стала перекладывать вещи, разлучая их. И тут офицер сказал:

– Ну, все! Пойдемте.

Молодые люди поцеловались через красную линию. Илья сказал:

– Не бойся, мы тебя вытащим.

Наташа взяла чемодан и зашагала вслед за офицером. То, что она чувствовала – это была своего рода эйфория. Как раненый человек несколько минут еще думает, будто может идти. Она шла и думала, что назавтра начнется ради нее скандал в средствах массовой информации. Она думала, что подключатся адвокаты. Что ее друзья правозащитники… Потом она оглянулась. Илья стоял на красной линии и смотрел на нее. И тут ей к горлу впервые подкатили слезы – горькие, детские, бессильные.

Офицер привел ее в крохотную комнатку. Два метра на три. В комнатке была розетка, лавка, составленная из четырех пластмассовых стульев, и ни одного окна.

– Меня депортируют? – собралась с мыслями Наташа. – Депортация возможна только по решению суда.

– Вас не депортируют, – парировал офицер. – Вам запрещен въезд.

– Тогда почему я должна находиться в камере для депортированных? Почему я не могу посидеть в зале ожидания, в баре?

– Заходите!

Офицер мягко подтолкнул Наташу в эту камеру без окон и закрыл за Наташей дверь.