Глава 5 Роль «черных кабинетов» в политической и общественной жизни

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Роль «черных кабинетов» в политической и общественной жизни

1. Тайна Полишинеля?

Была ли действительно перлюстрация на протяжении более чем двух веков «непроницаемой тайной», или это была тайна Полишинеля?

Конечно, существовал определенный слой людей, знавших или догадывавшихся о просмотре их корреспонденции. Это иногда создавало своеобразную ситуацию. Дипломаты подчас составляли ложные донесения, а подлинную информацию зашифровывали или отправляли частным путем. Частные лица вставляли в свои письма суждения, которые, как они надеялись, дойдут до высшей власти путем перлюстрации. Один из московских масонов, будущий сенатор И.В. Лопухин вспоминал впоследствии:

В письме… к приятелю моему повторил я сказанное мною некогда графу [Я.А.] Брюсу, что и государи могут ошибаться, и что ежели Государыня, не имея прямого понятия о какой?нибудь доброй вещи, дурных о ней мыслей, то никак нет долга соображаться с таким ее заключением. <…> Я написал сие точно для того, чтобы она прочитала1049.

Его товарищ князь Н.Н. Трубецкой такими словами отвечал на негодование жившего в Берлине А.М. Кутузова (тот возмущался по поводу вскрытия писем): «А впрочем пусть нашу переписку читают. Мы с тобою, мой друг, в политические дела государей и государств не входим и, ведая, что всякая власть есть от Бога, мы повинуемся оной без роптания»1050.

В июне 1828 года началось следственное дело о поэме А.С. Пушкина «Гавриилиада». В связи с этим, как предполагал историк и писатель Н.Я. Эйдельман, Пушкин специально писал П.А. Вяземскому о том, что авторство поэмы может принадлежать покойному поэту князю Д.П. Горчакову. Александр Сергеевич надеялся, что письмо будет перлюстрировано, и стремился таким образом отвести удар от себя1051. По воспоминаниям известного историка К.Н. Бестужева-Рюмина, издатель журнала «Телескоп» Н.И. Надеждин, высланный в конце 1836 года за напечатание «Философического письма» П.Я. Чаадаева в Усть-Сысольск, писал своей любимой, Елизавете Васильевне Сухово-Кобылиной (впоследствии известной писательнице Салиас?де-Турнемир), письма, «в которых, надеясь обратить на себя внимание распечатывающих письма, хвалил правительство». В результате, как считает мемуарист, Елизавете Васильевне это не понравилось, она порвала с Надеждиным и вышла замуж за первого встречного, каковым оказался французский граф Андре Салиас?де-Турнемир1052. Это не означало, конечно, что власть с полным доверием относилась к подобным уверениям, содержавшимся в письмах.

Выгоду из данной особенности перлюстрации извлекала и императрица Екатерина II. Она пользовалась своей перлюстрировавшейся в Берлине перепиской с австрийским фельдмаршалом принцем Шарлем-Жозефом де Линем, а также с немецким врачом и литератором И.Г. Циммерманом для информирования в нужном направлении берлинского двора. Считают, что вследствие ее писем Ф. Вольтеру было поколеблено положение французского министра иностранных дел герцога Э.Ф. Шуазеля1053.

В условиях того времени часто возникало непреодолимое препятствие между целями перлюстрации и ее возможностями. Секретных чиновников и их начальство прежде всего интересовала переписка людей известных, общественно значимых. Но сохранить от них тайну «черных кабинетов» было практически почти невозможно. К светскому обществу вполне применима фраза «круг тесен, потому что слой тонок». Таким его делало переплетение родственных и дружеских связей. А потому эти люди нередко стремились для откровенной переписки пользоваться надежной оказией. Будущий герой Отечественной войны 1812 года, поэт-партизан Д.В. Давыдов во время русско-турецкой войны писал из лагеря под Рущуком генералу Н.Н. Раевскому, резко отзываясь о главнокомандующем Н.М. Каменском: «Левушка [генерал-майор Л.В. Давыдов, в прошлом адъютант Раевского] едет к вам, оттого я пишу так откровенно»1054. Будущий вице-канцлер, а в тот момент начальник Походной дипломатической канцелярии К.В. Нессельроде писал жене 13 мая 1812 года из Вильно:

Со времени нашей разлуки это первый верный случай, когда можно поговорить с тобой непринужденно о многих вещах, которые я не решался передать с фельдъегерем, зная из достоверного источника, что все наши письма вскрываются. Почта по прибытии в Петербург доставляется к Вязмитинову [С.К. Вязмитинов – министр полиции с 28 марта 1812 года по 15 октября 1819?го], где так просматривается, что просто восторг. Состояние печатей на твоих письмах, получаемых от тебя, доказывает мне, что и им не слишком посчастливилось. А потому умоляю тебя, не касайся политики или, по крайней мере, того, что можно передавать лишь при самой надежной оказии. В этом отношении сейчас подозрительны больше, чем когда?либо, чему я имел много доказательств с тех пор, как прибыл сюда1055.

В эти же дни, 17 мая 1812 года, генерал-лейтенант Н.Н. Раевский, командир пехотного корпуса во 2?й Западной армии писал из города Бельцы своему родственнику графу А.Н. Самойлову: «По почте кроме как о погоде и о здоровье писать не должно»1056.

Не скрывали своих знаний о перлюстрации и ряд иностранных дипломатов. Атташе британского посольства Ф. Вери писал 10 ноября 1812 года заместителю государственного секретаря по иностранным делам В. Гамильтону: «Эти письма [генерала Р.Т. Вильсона, представителя Англии при русской армии], как и все, что он писал, были перехвачены военным министром [имеется в виду А.А. Аракчеев], и, конечно, были им прочитаны. Иногда, должно быть, император читал их; но, боюсь, министр показывал ему только то, что отвечало его целям»1057.

Два родных брата, Александр и Константин Яковлевичи Булгаковы, московский и петербургский почт-директора в 1820–1830?е годы, руководившие перлюстрацией, поддаваясь искушению, иногда делились с близкими знакомыми секретами, почерпнутыми из перехваченных писем. Особенно славился своей любовью к чтению чужих писем А.Я. Булгаков, московский почт-директор. Литературовед Ю.М. Лотман дал ему блестящую характеристику: «…ловкий, любезный, “всеобщий одолжитель”, как его именовали в кругу пушкинских приятелей, он был, в первую очередь, живая хроника светских сплетен, переносчик новостей и передатчик сплетен». Приводя слова о нем П.А. Вяземского – «Он получал письма, писал письма, отправлял письма, словом купался и плавал в письмах, как осетр в Оке», – Юрий Михайлович продолжает: «Однако, он не только “купался и плавал”, но и упражнялся в искусстве осетрам неизвестном: распечатывал и читал чужие письма, разнося по знакомым пикантные новости»1058.

В этом плане любопытна переписка А.А. Закревского. В 1814 году он, генерал-адъютант, пользовавшийся покровительством императора, советовал в письме генерал-адъютанту же, командиру оккупационного корпуса во Франции М.С. Воронцову «писать шифром». В октябре 1823 года оставивший перед этим пост начальника Главного штаба русской армии князь П.М. Волконский писал из Парижа Закревскому, к тому времени уже финляндскому генерал-губернатору и командиру Отдельного финляндского корпуса: «Прощайте, любезный друг, пишите ко мне почаще, через Булгакова, или по оказии, ибо, наверно, наши письма распечатывают на почте, хотя Булгаков нам и приятель, но обязанность его и, вероятно, приказания сие делать заставляют»1059. Виднейший сановник Д.П. Трощинский (о нем я упоминал в первой главе), поселившийся через несколько лет после отставки в своем имении в Полтавской губернии, писал приятелю: «Милостивый государь мой! Поздно отвечаю Вам на два дружеских письма по данному самому себе и Вам уже известному обету – никогда не посылать писем моих на нескромную киевскую почту»1060.

Можно и далее множить примеры того, как не доверяли сохранению тайны переписки во все времена представители элитных групп общества. Например, митрополит Евгений Болховитинов писал своему постоянному корреспонденту, библиографу В.Г. Анастасевичу, 6 декабря 1820 года о деле В.Н. Каразина: «…ему давно сего ждать надлежало за энтузиастические, даже до фанатизма, декларации политические. <…> Не были ли и вы участником в его толках? <…> Не перехвачены ли его письма в Украину или куда в др [угие] места?»1061 А.С. Пушкин 6 февраля 1823 года писал из Кишинева П.А. Вяземскому в Москву: «Пиши мне покамест, если по почте, так осторожнее, а по оказии что хочешь…» – и вновь повторял ему ту же мысль в письме из Одессы 20 декабря 1823 года: «Я бы хотел знать, нельзя ли в переписке нашей избегнуть как?нибудь почты – я бы тебе переслал кой-что слишком для нее тяжелое. Сходнее нам в Азии писать по оказии»1062. 20 сентября 1824 года Пушкин же из Михайловского советовал А.Н. Вульфу, сыну помещицы П.А. Осиповой, как попытаться обойти возможность перлюстрации: «…так как я под строгим присмотром, то если вам обоим [с поэтом Н.М. Языковым] заблагорассудится мне отвечать, пришли письма под двойным конвертом на имя сестры твоей Анны Николаевны»1063.

Известная своими воспоминаниями А.О. Смирнова писала из?за границы: «В матушке России хоть по?халдейски [халдеи – племена в районе Персидского залива в IX–VI веках до н.э.] напишут, так и то на почте разберут… я иногда получаю письма, просто разрезанные по бокам»1064. В июле 1847 года В.Г. Белинский, лечившийся в Зальцбрунне, в письме к Н.В. Гоголю подчеркивал, что не мог бы писать столь прямо из России, «ибо тамошние Шпекины [почтмейстер в комедии Гоголя «Ревизор»] распечатывают чужие письма не из одного личного удовольствия, но и по долгу службы, ради доносов»1065. А.Н. Карамзин писал матери 9 (21) марта 1848 года: «Я прекрасно знал наперед, что мои письма будут читаться на почте, но я не понимаю, почему их читали настолько медленно, что доставка по адресу замедлилась на три или четыре дня; вы получили мое письмо от 23 февраля нового стиля только 25 февраля старого стиля – 14 дней: это неприлично»1066.

То, что тайна перлюстрации нередко нарушалась, признавали и руководители политических спецслужб империи. Например, во время доклада Николаю I 13 апреля 1837 года А.Н. Голицын, предлагая закрыть «черные кабинеты» в Иркутске и Томске, ссылался в том числе на сообщение А.Х. Бенкендорфа, что «о существовании оной делается известно в Сибири». К тому же Голицын получил жалобу генерал-губернатора Западной Сибири князя П.Д. Горчакова на то, что «он свои письма получает подпечатанными [перлюстрированными]». Голицын делал внушение губернским почтмейстерам о необходимости скрытности в столь щекотливом деле, объявил строжайший выговор тобольскому губернскому почтмейстеру, перевел надворного советника И.И. Веттера из Тобольска в Нижний Новгород. Но помогало все это мало. О том, что «перлюстрация стала заметна в Сибири», докладывал и томский почтмейстер Геденштром1067.

В начале 1860?х годов один из агентов III Отделения жаловался шефу жандармов В.А. Долгорукову: «…очень жаль, что наши министры столь вероломно поступают против III отделения, когда оно предупреждает их конфиденциальным образом». В качестве примера он приводил поведение министра финансов А.М. Княжевича, который сказал управляющему Государственным банком Е.И. Ламанскому, что шеф жандармов сообщил о нем «невыгодные сведения, и Ламанский догадывается, что какие?то письма его были распечатаны на почте»1068.

Н.А. Орлов, сын шефа жандармов А.Ф. Орлова, 13 (25) января 1856 года писал из Парижа великому князю Михаилу Николаевичу, отмечая, что посылает письмо с оказией, а потому «не обязан рассчитывать каждое слово и постоянно иметь в виду перлюстрацию». Поэт граф А.К. Толстой в письме к И.С. Аксакову от 31 декабря 1856 года рассуждал о полученном от последнего письме: «Оно шло 16 дней из Москвы, всего 600 верст, уж не заезжало ли оно в Петербург? Нельзя расчесть, куда может занести письмо противный ветер». Сам Аксаков в письме от 26 ноября 1859 года к князю В.А. Черкасскому, известному общественному деятелю, утверждал: «…теперь перлюстрация сильнее, чем когда?либо»1069.

Эмигрант князь П.В. Долгоруков писал историку М.П. Погодину 2 (14) октября 1865 года о неудачной попытке послать письмо с историческими сведениями в журнал «Русский архив»: «Письма в России всегда распечатывали втихомолку, но ныне прогресс достиг и до самих Шпекиных, письмо мое распечатали открыто и возвратили мне по почте же. А что распечатано оно в почтамте, то доказывает вид пакета, мною тщательно сохраненного. Вы видите, что граница Европы находится на Немане и дальше не простирается…»1070.

В обстановке наступившей гласности первых лет правления Александра II об этом пыталась говорить российская печать. В письме читателя, не пропущенном цензурой, сообщалось:

Уезжая из Новогрудка (Минской губ.), я оставил сестре конверты с собственноручною надписью московского адреса. На днях я получил один из этих конвертов, в котором… оказалось письмо неизвестно кому и кем писанное. Я стал… рассматривать конверт и заметил, что он был разрезан сбоку и потом снова заклеен. На последнее… я… уж не жалуюсь, но зачем же письма менять1071.

Генерал М.Д. Скобелев в доверительном письме генералу Н.Н. Обручеву 3 января 1882 года подчеркивал, что «письмо это лично передаст Вам пор [учик] Ушаков… Я ему вполне верю»1072.

Можно привести много примеров недоверия высших сановников Российской империи к почте. Министр народного просвещения в 1861–1866 годах А.В. Головнин рассуждал в письме к Н.В. Ханыкову в декабре 1866 года: «…система шпионства, полицейского преследования, административного произвола с устранением всякой законности и перлюстрация писем достигли высших пределов». Поэтому в апреле 1867 года он сообщал тому же корреспонденту: «Я просил [И.Ф.] Лихачева доставить Вам это письмо помимо разноплеменных Вандалей [Ж.П. Вандаль – генеральный директор почт во Франции]»1073. Много записей, связанных с перлюстрацией, содержится в дневниках Д.А. Милютина. Военный министр, ушедший в мае 1881 года в отставку и переехавший в Крым, Милютин записал в дневнике в июне того же года, что посетил 15 июня в Ореанде также отставленного от должностей великого князя Константина Николаевича, чтобы передать ему «несколько пакетов от А.В. Головнина [министр народного просвещения в 1862–1866 годах] с такими бумагами, которых не мог он доверить почте». В свою очередь великий князь Константин Николаевич сообщил Милютину, что имеет «верные случаи для доставления писем и посылок в Петербург». В июле, зафиксировав в дневнике факт получения писем от бывших сослуживцев и близких знакомых – тайного советника И.П. Арапетова, генералов А.А. Баранцова и Н.Н. Обручева, бывшего министра А.В. Головнина, бывший военный министр отметил, что «так как все эти письма получены по почте, то в них, конечно, не могло заключаться каких?либо интересных сведений о том, что делается в петербургских правительственных сферах». Наконец, в том же месяце к Милютину прибыл курьер Морского министерства с письмом министра иностранных дел Н.К. Гирса, «который по приказанию Государя и совершенно конфиденциально» извещал отставного министра о заключении секретного тройственного договора с Германией и Австро-Венгрией. При этом сам Милютин, привыкший к повседневности перлюстрации, был изумлен, когда узнал, что ответное письмо Гирсу он должен отправить также с курьером Морского министерства – ибо «сам Государь приказал Гирсу, чтобы писал об этом деле не по почте». В дневнике Д.А. Милютин записал: «Курьезное предостережение со стороны самого царя!»1074

Последний случай напоминает эпизод, когда опасения относительно сохранения почтовой тайны высказал сам Николай I. В связи с гибелью Пушкина самодержец писал сестре Анне Павловне, жене голландского принца Вильгельма Оранского, 3 (15) февраля 1837 года: «…мне надо много сообщить ему [Вильгельму Оранскому] об одном трагическом событии, которое положило конец жизни пресловутого Пушкина, поэта; но это не терпит любопытства почты»1075. Правда, не очень понятно, любопытства каких почтовых чиновников – собственных или голландских – на сей раз боялся российский император.

Поэтому в дневнике Д.А. Милютина неоднократно отмечено получение писем с надежной оказией, когда корреспонденты могли писать откровенно, не думая о предосторожностях, связанных с официальной почтой. Такова запись от 14 февраля 1882 года о получении двух любопытных писем – от К.Д. Кавелина и генерала от артиллерии, члена Государственного совета А.А. Баранцова, которые воспользовались поездкой жены Милютина, чтобы «сообщить мне такие сведения, о которых писать по почте невозможно»1076. В письме от 13–22 апреля 1884 года Кавелин писал Милютину: «Хочу ею [оказией] воспользоваться, чтобы перекинуться с Вами откровенным словечком, не подвергаясь операции перлюстрирования»1077. 6 мая 1882 года Милютин отметил прибытие с камердинером великого князя Константина Николаевича толстого пакета от бывшего министра народного просвещения А.В. Головнина. Среди прочего Головнин писал: «…река времени несет ладью, именуемую Россией, и нет кормчего, а сидят гребцы неумелые»1078. Также камердинер Константина Николаевича привозил Милютину письма от членов Государственного совета К.К. Грота, П.П. Семенова-Тян-Шанского. Кроме того, почту доставляли адъютанты великого князя Н.П. Литвинов и Н.А. Римский-Корсаков, управляющий делами великого князя К.П. Голенко1079. Подобными оказиями пользовался и сам Константин Николаевич. Милютин упоминает о доставленных тому адмиралом А.А. Поповым письмах Головнина и государственного контролера графа Д.М. Сольского. В этих письмах великому князю откровенно сообщались «сведения из петербургской официальной сферы»1080.

В свою очередь, собственные письма к А.В. Головнину и К.Д. Кавелину, написанные «с такою же откровенностью, с какой они писали мне», Милютин 5 мая 1882 года отправил с нарочным барону А.Г. Жомини, старшему советнику Министерства иностранных дел1081. Но даже использование подобных оказий не всегда располагало к полной откровенности. 11 июля 1883 года, не получая писем от Головнина, Милютин сделал вывод, что тот «видно признал нужным соблюдать осторожность в своей дружеской переписке»1082.

О необходимой осторожности в переписке в связи с опасениями перлюстрации несколько раз упомянул в своих дневниках государственный секретарь А.А. Половцов. Например, 21 мая 1885 года он провожал уезжающих на отдых великого князя Михаила Николаевича, председателя Государственного совета, и его супругу Ольгу Федоровну. На просьбу великого князя «сообщить ему письменно о всем, что будет сказано государем» последовал ответ: «…вследствие перлюстрации писать по почте невозможно, но… если будет что?либо особенное, то пришлю специального курьера»1083. Подобный же разговор состоялся у Половцова с великим князем Михаилом Николаевичем 9 января 1889 года. Вот как передана эта беседа в дневнике:

Спрашиваю вел [икого] князя, часто ли он пишет вел [икой] княгине. Отвечает, что ежедневно. Я: «Надеюсь, что Вы с осторожностью упоминаете о всех наших делах». Вел [икий] князь: «Вот еще. Зачем я буду стесняться?». Я: «В таком случае Вы посылаете гр [афу] Толстому [Д.А. Толстой – министр внутренних дел] ежедневные сообщения о всем, что у нас происходит». Вел [икий] князь: «Я приказываю посылать письма прямо в почтовый вагон, а не на почту». Я: «Да в вагоне сидят чиновники, кои немедленно списывают копии с Ваших писем. Убедительно прошу Вас, по крайней мере, не упоминать моей фамилии»1084.

Тот же Половцов в 1883 году записал разговор с бывшим министром финансов М.Х. Рейтерном. Военный министр Д.А. Милютин получил согласие Александра II ассигновать 21 млн руб. на постройку военных крепостей. Министр финансов возражал, и «при этом было пережито много неприятного». В результате Рейтерн написал приятелю в Париж, упомянув: «Я решил выйти из игры и прошу вас приготовить мне жилье в окрестностях парка Монсо [один из красивейших парков Парижа]». На следующем докладе государь все время на него дулся. Затем к Рейтерну приехал шеф жандармов П.А. Шувалов уговаривать министра не выходить в отставку1085. Понятно, что информация о намерении министра финансов покинуть свой пост попала к императору в результате перлюстрации.

Государственный контролер Т.И. Филиппов писал 5 июля 1895 года сыну Сергею в связи с расследовавшимся делом министра путей сообщения А.К. Кривошеина: «А сколько подлостей я успел увидеть за это время, о том писать не буду: боюсь Шпекина»1086.

Слухи о событиях, связанных с перлюстрацией, постоянно циркулировали в обществе. Профессор-физик Московского университета, редактор журнала «Русский вестник» Н.А. Любимов уже 4 марта 1887 года записывал со слов петербургского градоначальника П.А. Грессера, что аресту 1 марта того же года злоумышленников, планировавших покушение на Александра III, предшествовала перлюстрация подозрительного письма в Харьков «к лицу, за которым уже следили»1087.

Злую пародию на практику перлюстрации нарисовал М.Е. Салтыков-Щедрин в повести «Помпадуры и помпадурши», опубликованной в 1873 году в 11?м номере журнала «Отечественные записки». В главе «Мнения знатных иностранцев о помпадурах» рассказывается, в частности, о знакомстве бывшего французского политического сыщика Онисима Шенапана с русским князем де ля Клюква. Между ними происходит следующий диалог:

– Ну?с, а теперь скажите мне, случалось ли вам когда– нибудь, – по обязанностям службы, s’entend [разумеется] – распечатывать чужие письма? – продолжал он после минутного перерыва, последовавшего за его восклицанием.

– Очень часто, excellence! [ваше превосходительство!]

– Поймите мою мысль. Прежде, когда письма запечатывались простым сургучом, когда конверты не заклеивались по швам – это, конечно, было легко. Достаточно было тоненькой деревянной спички, чтоб навертеть на нее письмо и вынуть его из конверта. Но теперь, когда конверт представляет массу, почти непроницаемую… каким образом поступить? Я неоднократно пробовал употреблять в дело слюну, но, признаюсь, усилия мои ни разу не были увенчаны успехом. Получатели писем догадывались и роптали.

– А между тем нет ничего проще, excellence. Здесь мы поступаем в этих случаях следующим образом: берем письмо, приближаем его к кипящей воде и держим над паром конверт тою его стороной, на которой имеются заклеенные швы, до тех пор, пока клей не распустится. Тогда мы вскрываем конверт, вынимаем письмо, прочитываем его и помещаем в конверт обратно. И никаких следов нескромности не бывает.

– Так просто – и я не знал! Да, французы во всем нас опередили! Великодушная нация! как жаль, что революции так часто потрясают тебя! Et moi, qui, a mes risques et perils, me consumais a depenser ma salive! Quelle derision! [А я?то с риском и опасностью тратил свою слюну! Какая насмешка!]

– Но разве распечатывание чужих писем входит в ваши атрибуты, monseigneur?

– В мои атрибуты входит все, что касается внутренней политики, а в особенности распечатывание частных писем и взыскание недоимок <…> Знаете ли вы, однако ж, мой новый друг, что вы вывели меня из очень-очень большого затруднения! Он с чувством пожал мне руку и был так великодушен, что пригласил меня ужинать в cafe Anglais [кафе «Англия»], где мы почти до утра самым приятным образом провели время1088.

Безусловно, российский читатель прекрасно понимал рассказ французского сыщика, соотнося его с российской действительностью.

Довольно резкие выпады позволял себе в отношении «черных кабинетов» Н.С. Лесков. Как вспоминал сын писателя, однажды в период 1865–1874 годов Николай Семенович заметил, что получаемые им письма перлюстрируются и довольно грубо потом заклеиваются. Раздраженный этим бесцеремонным вторжением в его переписку, он заказал штамп и на обратной стороне отправляемых им конвертов ставил надпись: «Подлец не уважает чужих тайн». Через некоторое время Лескова пригласили в III Отделение со штампом. В беседе ему указали на недопустимость сего поступка, предложив сдать штамп «и никогда более не разрешать себе никаких отступлений от общеустановленных и для всех обязательных почтовых правил», поскольку выпады против перлюстрации «напрасны и недопустимы»1089. Может быть, этот эпизод и стал толчком к изображению «почтового люстратора» в повести Лескова «Смех и горе».

В подцензурной печати писатель сумел сказать читателю о существовании перлюстрации в современной ему действительности. В повести «Смех и горе», впервые опубликованной в 1871 году, рассказчик описывает явившегося к нему гостя, который предъявляет визитную карточку: «Семен Иванович Дергапольский – почтовый люстратор»1090. Через двадцать лет в газетной статье «Нескладица о Гоголе и Костомарове (историческая поправка)» Лесков вновь вернулся к этому эпизоду, вспомнив, что был в Киеве чиновник, «без тени смущения выставивший на своих визитных карточках: “Статский советник Блюм. Киевский почтовый люстратор”»1091.

Это выражение – «почтовый люстратор» (на первый взгляд бессмысленное) – и через много лет ввело в заблуждение известного советского литературоведа И.З. Сермана, автора комментариев к повести «Смех и горе». Он, в частности, писал, что относительно выражения «почтовый люстратор» «у Лескова либо ошибка памяти, либо намеренная игра слов», поскольку «люстратор – чиновник при палате государственных имуществ в западных губерниях России, который занимался люстрацией (переписью и учетом земельных угодий и хозяйственного инвентаря)» и «никакого отношения к перлюстрации… люстратор не имел»1092.

Сегодня можно твердо сказать, что здесь у Лескова именно «намеренная игра слов». Николай Семенович жил в Киеве с 1849?го до конца 1860 года. И в это же время в секретной экспедиции Киевской губернской почтовой конторы, занимаясь перлюстрацией, служил Константин Фомич Блюм (род. в 1812 году), получивший в 1851 году чин статского советника. Бывший морской офицер, сотрудник таможни, он начал служить в почтовом ведомстве летом 1840 года. Был причислен к виленской почтовой цензуре в качестве чиновника, знающего иностранные языки, и откомандирован в Киев для «секретного дела». Здесь Блюм быстро заслужил доверие начальства. Уже осенью 1841 года киевский военный, волынский и подольский генерал-губернатор Д.Г. Бибиков свидетельствовал «об отменно усердной службе» его и ходатайствовал о присвоении ему звания камер-юнкера. 14 декабря 1841 года о данном ходатайстве было доложено императору, но соизволения не последовало1093. Весьма прозрачно об этой ситуации и этом персонаже Н.С. Лесков написал в 1891 году в вышеупомянутой газетной статье. Основное ее содержание было посвящено опровержению сообщения И.И. Ясинского в 6?м номере журнала «Исторический вестник» за 1891 год о якобы имевшей место встрече Н.В. Гоголя в Киеве в 1848 году с университетскими профессорами и о том внимании, которое писатель уделил жилетке помещика Михальского. Упоминался у Ясинского в этой связи и бойкий посыльный «из евреев», помогавший Гоголю в поисках такой же заветной жилетки.

Поэтому в текст своей заметки Лесков включил следующий пассаж:

В то время (при генерал-губернаторе Бибикове) [Д.Г. Бибиков (1791–1870) – в 1837–1855 годах подольский и волынский генерал-губернатор, киевский военный губернатор, в 1852–1855?м – министр внутренних дел] в Киеве не было на постоянном жительстве ни ремесленников, ни посыльных из евреев. Единственное исключение представлял собою одиноко обитавший на Печерске резчик печатей Давидзон, который жил в Киеве по особенному усмотрению генерал-губернатора, как «ремесленник, необходимый для присутственных мест и почтовых контор». Но этот Давидзон был человек очень слабый и больной и на посылках не бегал, а почитал для себя за большую тягость даже то, что он должен был приходить и исполнять какие?то специальные занятия в кабинете почтового чиновника, на визитных карточках которого значилось: «статский советник Блюм, киевский почтовый люстратор»1094.

Намек здесь более чем ясен: резчик Давидзон был необходим для изготовления поддельных печатей, ставившихся на перлюстрированные К.Ф. Блюмом почтовые пакеты. Лесков абсолютно точен и в утверждении, что в эти годы евреи не имели права жительства в Киеве. В 1835 году они подверглись поголовному выселению из Киева. Исключение в тот момент было сделано лишь для подрядчиков, принимавших участие в постройке университета. Это правило сохранялось до декабря 1861 года1095.

Конечно, в действительности свежеиспеченный статский советник не мог на визитке обозначить свое истинное занятие. Но думаю, что часть читателей, особенно знавших киевские реалии, прекрасно поняли смысл написанного Лесковым.

Выше я уже писал о перлюстрации писем А.С. Пушкина. Эта традиция читать переписку видных деятелей российской литературы сохранялась и в последующие десятилетия, о чем большинство догадывались или знали. Например, военный юрист А.В. Жиркевич, рассказывая о своем визите к Л.Н. Толстому 12 сентября 1892 года, вспомнил следующий эпизод. В беседе с писателем он упомянул о встрече с жандармским унтер-офицером в Туле, который расспросил проезжего, кто он, откуда и зачем едет в Ясную Поляну. Лев Николаевич в ответ сказал, что отлично знает – и за ним, и за посещающими его, равно как и за его перепиской, в Туле учрежден жандармский надзор, причем копии писем тщательно списываются, прежде чем идти по назначению1096.

А.П. Чехов, отвечая 19 августа 1899 года издателю газеты «Новое время» А.С. Суворину, находившемуся в Ялте, писал: «Ваше письмо (последнее), по?видимому, читалось кем?то, прежде чем пришло ко мне»1097. Товарищ министра внутренних дел в 1906–1911 годах и государственный секретарь в 1911–1917?м, С.Е. Крыжановский признавался, что впервые узнал о существовании перлюстрации, будучи молодым чиновником МВД (возможно, в конце XIX века), когда в его присутствии В.К. Плеве «прочитал копию письма [В.К.?] фон Анрепа с руганью». По словам Крыжановского, сам он «с тех пор никому ни о чем не писал»1098.

Но дело не только в том, что часть общества знала или догадывалась о существовании перлюстрации. Дело и в том, что были примеры использования перлюстрации со стороны политических противников власти в собственных интересах. В приговоре по делу одного из руководителей Южного общества декабристов, генерал-майора князя С.М. Волконского, было, в частности, отмечено, что он «употреблял поддельную печать полевого аудиториата [военного суда при армии]». На следствии декабрист показал, что «сия печать… председателя Полевого аудиториата сделана была мною в 1824 году» и в том же году он вскрыл письмо начальника Полевого аудиториата 2?й армии генерала Волкова к генерал-майору П.Д. Киселеву, начальнику штаба армии. В письме Волконский хотел найти сведения, касающиеся дела членов тайного общества – командира 16?й дивизии генерал-майора М.Ф. Орлова и его подчиненного, майора В.Ф. Раевского. Майор Раевский, занимавшийся революционной пропагандой среди солдат, был арестован в феврале 1822 года. Орлов в октябре 1823 года был отставлен от должности. Следствие по делу Раевского тянулось до 1827 года.

В том же 1824 году С.М. Волконский вскрыл письмо своих товарищей по Южному обществу. В сентябре С.И. Муравьев-Апостол и М.П. Бестужев-Рюмин обратились к членам Польского патриотического общества с просьбой устранить в случае начала русской революции цесаревича Константина Павловича, управлявшего Царством Польским. Волконский показывал: «Сие письмо было мною взято, но с тем, чтобы его не вручать». П.И. Пестель говорил об этом так: «Князь Волконский, прочитав сию бумагу и посоветовавшись с Василием [Львовичем] Давыдовым, на место того, чтобы отдать сию бумагу… представил оную Директории Южного края. Директория истребила сию бумагу, прекратила сношения Бестужева с поляками и передала таковые мне и князю Волконскому»1099.

Отсюда вытекает вопрос: насколько службе перлюстрации удавалось сохранить свою «непроницаемую тайну»? Сразу скажем, что общество не только догадывалось о тайном вскрытии частной корреспонденции, но и имело в этом отношении достаточно точные сведения.

Как известно, одна из главных характерных черт перлюстрации состоит в том, что в отличие от других спецслужб тайной является само ее существование. Это вполне понятно, ведь смысл перлюстрации и заключается в том, чтобы граждане или хотя бы б?льшая их часть не догадывались о ней и безбоязненно доверяли почте свои мысли. Поэтому до 1917 года официальные власти всегда отрицали практику незаконного вскрытия писем. Вместе с тем в секретной переписке признавалась обеспокоенность общества незаконным вскрытием писем. В январе 1869 года чиновник особых поручений при министре почт и телеграфов действительный статский советник А.М. Осипов направил записку сначала министру внутренних дел А.Е. Тимашеву, а затем начальнику III Отделения П.А. Шувалову. В частности, Осипов писал:

В обществе существует твердое убеждение, что Почтовая Администрация производит перепечатку частных писем не только в почтамтах, но и во всех почтовых конторах. Такое ошибочное [??] мнение влечет… некоторую сдержанность в свободном обмене мыслей и особенно при пересылке интимных писем с характеристиками политического, торгового и семейного интересов. <…> порождает желание передавать такие письма иным путем и устраивать свои тайные почты.

Чиновник подчеркивал, что это ведет к сокращению числа пересылаемой корреспонденции и уменьшению почтовых сборов. Он предлагал, чтобы было сделано публичное заявление о неприкосновенности частной переписки и всех других почтовых отправлений. Но Тимашев признал записку «неудобной», Шувалов также на нее не отреагировал1100.

В связи с этим можно напомнить об инциденте в III Государственной думе в апреле 1908 года, когда начальник Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьянов, отвечая нескольким депутатам, обвинявшим правительство в использовании перлюстрации, уверял, что ничего подобного не существует1101.

Тем не менее утечка секретной информации происходила неоднократно. Причем я имею в виду не общие заявления о существовании перлюстрации, а публикации с конкретными указаниями, кто этим занимается, как это происходит, чья переписка в первую очередь просматривается и т. п.

Я уже говорил, что впервые, по моим сведениям, это произошло в номере газеты «Колокол» от 1 января 1858 года. В заметке «Что значит суд без гласности» имелась следующая фраза:

Князь [В.А.] Долгоруков [начальник III Отделения и шеф Корпуса жандармов в 1856–1866 годах] после заграничного путешествия государя поднес ему полную «Хрестоматию», составленную [Ф.И.] Прянишниковым [почт-директор Санкт-Петербургского почтамта] из подпечатанных писем, свидетельствующих о крамольных мыслях и крайнем неудовольствии благородного российского дворянства при слухах об освобождении крестьян1102.

В 1860 году в газете «Колокол» в разделе «Смесь» появилась заметка о службе перлюстрации на Петербургском почтамте. Заметка начиналась с заявления, что чина тайного советника удостоен Федор Юльевич Ульрихс, который «не любит древнюю историю, а самую новейшую и изучает ее по источникам – по письмам еще не дошедшим по адресу». Тут же были названы его помощники: действительный статский советник И.Ф. Вейраух, «занимающийся хирургией этого дела и делающий операции без повреждения и следов»; статский советник П. (П.Х.) Витте, А.М. Домбровский, В.Ф. Шор, И. (И.К.) Прокофьев, Ф. (Ф.Ю.) Гольмблат, П. (П.Ф.) Маснер и Д. (Д.А.) Штер1103. Итого девять человек.

Продолжая эту тему, через несколько месяцев «Колокол» сообщал, что «лицеист Домбровский и кандидат [Московского] университета Шор собираются покинуть свои занятия», что заметка из «Колокола» была перепечатана в газете «B?rsen Halle», но Ульрихс «покрыл ее чернилами» (т. е. вымарал) и «поехал в Берлин по секретному делу»1104. Остается только удивляться точности опубликованной информации. Единственная необходимая поправка – то, что на деле А.М. Домбровский и В.Ф. Шор продолжили свои занятия в «черном кабинете».

В этой связи можно напомнить, что переписка самого издателя «Колокола» А.И. Герцена подвергалась перлюстрации. Однажды Александр Иванович сообщил своему отцу И.А. Яковлеву о случившемся в Петербурге происшествии (убийстве купца будочником), после чего «за распространение неосновательных слухов о происшествиях в столице» был переведен в 1840 году на службу в Новгород1105.

О других публикациях в эмигрантской и внутрироссийской печати в начале XX века я уже рассказывал подробно во введении.

Вместе с тем часть писавших, зная о практике перлюстрации, стремились подчеркнуть, что это их нисколько не смущает. Так, князь Н.И. Трубецкой, тесть князя Н.А. Орлова, писал из Франции 11 (23) марта 1869 года тогдашнему известному журналисту, а впоследствии государственному деятелю, Е.М. Феоктистову:

На ваше дружеское письмо я хочу отвечать почте; говорят здесь, что у нас все письма распечатываются, да пусть так, а мне что за дело; честному нечего бояться; у него на душе, что и на языке, и он не запнется высказать свои убеждения, кто бы ни пожелал их узнать. Так пусть читают себе досыта. Заговорщик другое дело; как бы наивен он ни был, а все?таки смыслу станет, чтобы не проговориться в письме. Спрашивается, кому же выгодно от вскрытия писем? Разве чиновникам III отделения, получающим огромное содержание в ущерб казне и податному сословию1106.

Несмотря на все попытки найти информаторов, ни в одном случае, по моим сведениям, спецслужбы не смогли абсолютно точно установить источник, снабжавший вольную русскую печать секретной информацией. Между тем такие люди, безусловно, были. Об одном из них я расскажу. Активный участник организации «Народная воля» И.И. Попов спустя много лет вспоминал:

В 1881 году нашей группе случайно удалось устроить еще одно важное дело. В [Учительском] институте недолгое время слушал лекции А.C. Антонов, отец которого [С.К. Антонов] занимал довольно видное место в Главном почтамте и жил там. У Антонова мы часто собирались по вечерам, и отец относился к нам приветливо. После выхода Антонова из института вечеринки продолжались. Я сблизился с отцом; тот, конечно, вскоре узнал, что я не чужд революционных дел, и вот однажды, когда в комнате никого не было, он попросил зайти к нему утром: «не на службу, а на дом». Я зашел и получил под величайшим секретом список лиц, письма которых перлюстрируются. Список был далеко не полный: Антонов дал имена, как ему казалось, более известных. Эти списки постоянно пополнялись и старыми, и новыми именами. Не приходится говорить, какое важное значение имели для партии эти сведения. У Антонова же не раз приходилось наводить справки о благонадежности того или иного адресата. Имя Антонова, кроме [Н.М.] Флерова и [П.Ф.] Якубовича, я никому не называл. Сношения с Антоновым прекратились в 83-м году, когда он сильно заболел1107.

Достоверность этих воспоминаний подтверждается официальными сведениями о служебной деятельности С.К. Антонова1108.

Итак, понимание существования постоянного контроля за перепиской всегда присутствовало у определенной части российского общества. Вольная русская печать и революционные организации периодически добывали сведения о деятельности «черных кабинетов» и примерные списки лиц, чья корреспонденция подлежала перлюстрации в нарушение официальных законов. Таким образом, перлюстрация не являлась, конечно, абсолютно «непроницаемой тайной». И в этой связи встает следующий вопрос: каков же был для властных структур коэффициент полезного действия перлюстрации и был ли он вообще?

2. Перлюстрация: достоверность информации?

Любая государственная и общественная структура нуждается в объективной оценке по ряду параметров: ее способность в целом решать те задачи, ради которых она была создана, уровень эффективности, границы ее возможностей. Все это в полной мере относится к службе перлюстрации. Следует заметить, что историками в ряде случаев высказывались мнения о слабой эффективности данной структуры в изучаемый в настоящей книге период или на отдельных его этапах. Так, А.С. Нифонтов еще в 1949 году подчеркивал, что, несмотря на все приказы и инструкции в 1848 году об усилении контроля за международной перепиской, тщательный просмотр ее фактически отсутствовал. Нелегальная литература нередко беспрепятственно доходила до адресатов, особенно в приграничных западных губерниях. Объяснялось это в первую очередь физической невозможностью просмотреть весь объем заграничной корреспонденции (только из Австрии приходило около 100 тыс. писем в год, из Пруссии и через нее из других стран Западной Европы – более 250 тыс.)1109. С этим, безусловно, следует согласиться.

Но в последние годы ряд авторов вообще отказывают службе перлюстрации в достоверности предоставлявшейся ею информации. Так, О.Ю. Абакумов в своей насыщенной фактами статье анализирует объективность сведений из перлюстрированных писем середины 1850?х – начала 1860?х годов о деятельности А.И. Герцена и отношении к готовившейся крестьянской реформе. Он признает, что «значительная часть писем содержала суждения и оценки, благожелательные по отношению к А.И. Герцену», что «как сторонники, так и противники Искандера [т. е. Герцена] признавали его влияние на молодежь». Однако далее автор указывает, что «приведенная в письмах искаженная трактовка целей Герцена была дополнительным аргументом в борьбе консерваторов за влияние на царя» и «аналогичным образом возможно было манипулировать выписками из писем по крестьянскому делу». Приводя примеры выписок из перлюстрированных писем, в которых звучали голоса консервативных помещиков, напуганных призраком близкой катастрофы в случае отмены крепостного права, Олег Юрьевич делает следующий общий вывод:

…в 1850–1860?х гг. информация высших сфер, построенная на перлюстрации, не являлась точным срезом общественного мнения. Необходимо учитывать всегда существовавшую в обществе уверенность в том, что письма на почте читаются. А потому писались они в расчете на жандармского Шпекина. Действительно секретная информация, как правило, шифровалась, маскировалась, передавалась через посредника. <…> Кроме того, подбор документов (выписок) почтовым департаментом, III отделением являлся, в большей или меньшей степени, тенденциозным, подтверждая правоту вполне определенной точки зрения, учитывая симпатии или антипатии руководителей этих ведомств, политическую конъюнктуру момента. Письма, обращавшие на себя внимание, это свидетельства общественной активности небольшого круга экзальтированных личностей, среди громадной пассивной массы обывателей, погруженных в семейные и хозяйственные заботы. Поэтому допускавшаяся III отделением переоценка выявленных тенденций, распространение их на широкие слои общества приводила, зачастую, к неадекватной реакции правительства на те или иные действия «поднадзорных», вызывая, в свою очередь, их неудовольствие, создавая напряженность в отношениях «власти» и «общества»1110.

Еще более решительно отказывает перлюстрации в эффективности С.Н. Жаров. Он сформулировал тезис о трех мифах, которые якобы укоренились в связи с перлюстрацией. Первым мифом он считает мнение, что «перлюстрация успешно конкурировала с доносами достоверностью информации». В этой связи он утверждает, что «известны неоднократные случаи, когда революционные партии, зная или подозревая о перлюстрации, намеренно сообщали в письмах заведомо ложные сведения о готовящихся революционных выступлениях или других действиях, выводя тем самым политический сыск на ложный путь и распыляя его силы». В качестве доказательства автор приводит пример, когда в январе 1909 года путем перлюстрации была получена информация о распространении на станциях Златоуст и Уфа социал-демократических прокламаций в коробках от сардин. В течение февраля выяснилось, что эта информация не соответствует действительности1111.

Во-вторых, о неэффективности «черных кабинетов», по мнению Жарова, говорит то, что «значительное число корреспонденций, содержащих информацию о противоправительственной деятельности, проходило мимо внимания перлюстраторов». Это было связано, в частности, с тем, что «почтовые чиновники, особенно на местах, часто не только не стремились помогать жандармам, но и мешали политическому сыску, и даже бравировали этим»1112.

Наконец, в?третьих, Жаров подчеркивает, что нередко «революционные партии… перлюстрировали переписку жандармов». Например, помощник начальника Оренбургского губернского жандармского управления ротмистр Кононов в 1910 году отмечал неоднократные пропажи пакетов, посланных ему из Пермского районного охранного отделения, и признавал свое бессилие отыскать виновных. Для борьбы с этим злом он предлагал посылать пакеты заказными отправлениями1113. Правда, надо отметить, что в автореферате своей докторской диссертации Сергей Николаевич пишет о перлюстрации совсем по?другому: «Высокая точность получаемых сведений была причиной бурного развития сети перлюстрационных пунктов»1114.

Можно отметить, что предшественником О.Ю. Абакумова и С.Н. Жарова, их союзником по занимаемой позиции являлся во второй половине XIX века бывший министр просвещения А.В. Головнин. Он писал в январе 1867 года своему товарищу:

Перлюстрация имеет то неудобство, что для исполнения требует подлецов, ибо никакой честный благородный человек не согласится вскрывать чужие письма и делать из них выписки. Если же это делает человек бесчестный, то можно ли верить верности извлечения или копии? Как знать, не выдумал ли он многого, не пропустил ли многое, не исказил ли смысл письма? Здесь контроль невозможен. Притом, где перлюстрация обширна, там многое умышленно пишется ввиду того, что письмо будет прочитано. <…> Чрез перлюстрацию правители получают ложные сведения… и действия свои на ложных данных основывают. Чем менее употребляют это орудие, тем менее зла; чем более к нему прибегают, тем зла более1115.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.