Буря с выселением

Буря с выселением

По моему глубокому убеждению, груз тяжелейшего настроения опасен для психики, для иммунитета ребёнка, хоть и большого. Резко снижается тонус и работоспособность, особенно у чувствительного человека. Снять такой груз нужно как можно быстрее. Слишком много бед свалилось как-то разом на его ещё неокрепшие плечи. Тянуть нельзя.

Звоню ему и отпускаю этот, гнетущий сильнее любого наказания, грех. И по голосу ощущаю, как расправляется его, сплющенная прессом нахлынувших неприятностей, душа, поднимаются плечи и наливается соками радостной молодой жизни голос. Ещё бы, восстановлена начавшая было стремительно разрушаться домашняя крепость. Под обломками оказаться одному ох как боязно и опасно, хотя, как всегда, любая истина спорна.

Пауза в отношениях серьёзно усиливает действенность наказания. Грань эту можно почувствовать только сердцем. Можно «переберечь» психику ребёнка в жертву родительской любви с огромным ущербом для будущего. Позднее я понял, что паузу перед отпущением грехов всё же надо держать подольше.

Помню тяжёлые дни своей юности. Психика у меня была, правда, покрепче, чем у Владислава, но и взаимоотношения с близкими намного суровее. Все взрослые были безбожными жертвами сталинского бездушья. Какая уж тут крепость! Уютной для души норы и той не было. Но счастье, что эпоха миновала и родители – долгожители по российским меркам – успели раскрыть потаённые грани души, сияющие чистым светом мудрости и бесконечной любви.

Не раз, начиная с детства, мне казалось, что всё происходящее является дурным сном. Проснусь, а густой смог неприятностей, а теперь ещё и возраста, рассеется и всё будет по-другому – ведь мир устроен безоблачно и мудро.

Сквер зыбко воспарил до розовых небес,

И, сквозь закат пройдя, он в прошлое скатился.

Там с другом в сумерках через забор я лез.

Вдруг сад соседский превратился в лес,

А друг мой, став седым, с лекарством суетится…

Нет! Нет! Я пионер! Мне старость снится.

У сына, наверное, сейчас было подобное состояние. Слава Богу, что успели выяснить отношения и помириться. Его мать Галина как раз возвращалась с морей и была настроена дать бой за свою «поруганную» угоном машины честь. Долгие переговоры с ней и попытки убедить, что грех не так уж велик, тем более что искушение ею же брошенными ключами выдержать сложно, результата не дали. Впрочем, как всегда, когда я – убеждающая сторона. Нереализованное болезненное самолюбие как будто возвышает её всю жизнь противоборством со мной. Она не слышит аргументов, не бросает на весы хотя бы то, что у меня колоссальный жизненный опыт, нешуточность которого доказана достижениями фирмы, обеспечившими целиком и её безбедное существование, и профессорскими, писательскими регалиями и высокими наградами на областном и российском уровне.

Неприступная крепость. К огромному сожалению, в такой же панцирь иногда одевается дочь, хорошо, хоть это бывает нечасто. Что это? Наследственность? Или подрыв раз и навсегда моего авторитета в глазах десятилетней девочки во время развода? Никак не восприняла мать напоминание о том, что если в семье нормальный отец, то наказывать или миловать – решать ему.

Задача матери прежде всего жалеть и отогревать душу детей, в том числе и после отцовских взысканий. Вот как точно сказал по этому поводу поэт Игорь Шкляревский:

– Поспи! – говорила мать.

   – Вставай! – говорил отец.

   – Поешь! – говорила мать.

   – Учись! – говорил отец.

Приеду, слова всё те ж.

Да только не все слова.

Осталось: – Поспи, поешь.

А следом шумит трава.

Ещё до возвращения с отдыха домой началась её агрессия по отношению к сыну, глубину и губительность которой я, увы, знал по собственному опыту. Ломала бы она и нещадно крушила только-только начавшее укрепляться мужское «я». Общение могло закончиться её грубой «победой». Думаю, что след от «победы» матери над ним, юным мужичком, остался бы на всю жизнь. Получилась бы она другой, не такой, как без «избиения» его обиженной женщиной на пороге взрослой жизни.

Поэтому я мягко предложил ей пожить несколько дней в Москве, подождать моего приезда и вместе разобрать ситуацию у её знакомого психолога. В перепалке со мной она настолько нагнетала атмосферу, что найденную мальчишками барсетку (узнала из почты сына) определила, ни много ни мало, как отобранную у кого-то. Обвинила мальчишек фактически в грабеже, а меня – в потворстве ещё и этому. Её мстительная агрессия уже проявилась и в том, что она терроризировала друга Владислава СМС-сообщениями, пугая полицией, подпиской о невыезде (он как раз собирался со своей матерью в Канаду, где ей обещали неплохую работу и чуть ли не вид на жительство) за организацию угона её машины. Я был вынужден успокаивать ещё и Марка. Сын и раньше брал машину, правда, ненадолго. Бури при этом с её стороны ни разу не было. Очевидно, потому, что автомобиль в те разы был не её. Кстати, злосчастная машина когда-то была подарена мной, буквально за несколько месяцев до неожиданного, варварски беззаботного по отношению к детям развода, не говоря уже обо мне.

В общем, на предложение встретиться у психолога в Москве ответа не последовало. В условленное для окончательного согласования похода к психологу время вместо диалога слышались в трубке унылые гудки. Вместе с ними таяли последние надежды на нормальное взаимодействие по отношению к детям, а даст Бог, когда-нибудь и к внукам.

Эпизод, когда после ожесточённого спора на заре наших отношений была принята моя точка зрения, так и остался в нашей жизни единственным. Тогда спор закончился моим предложением расстаться, чтобы ей ехать из Москвы в Иркутск и поступать по-своему, мне же остаться в Москве, а там уж как Бог даст.

Но всего лишь через сутки я услышал по телефону её пылкие признания в любви, а главное – признание неправоты. Нормальная для женщины покладистость. Но дальнейшая жизнь показала, что покладистость была одноразовой и продиктована, очевидно, далеко идущими планами – осуществлением главного бизнес-проекта её жизни с наименованием «замужество». Через неделю выяснилось, что мы ждём ребёнка. И это – без единого обсуждения и согласования. Более того, в начале поездки было сказано, что она планирует рожать только года через четыре, но оказалось, что имелась в виду предыдущая, не очень обеспеченная её семья, где у её гражданского мужа младшему ребёнку не было ещё и года. После начала беременности ни одного извинения за двадцать лет уже не было…

В данном случае я принял решение не допускать её в дом, где живёт сын, до моего приезда. Тем более что у неё с новым гражданским мужем есть хорошая квартира в центре города, а у меня – решение суда о её выселении.

Но не тут-то было. Легко обманув встречающего водителя, она оказалась в доме, где, с моего согласия, занимает немалую площадь, якобы для того, чтобы растить сына, ночуя в доме раза три-четыре в неделю. При этом у неё нет и никогда не было никаких обязанностей: ни коммунальных затрат, ни затрат на домашнее питание, в общем, коммунизм в одной отдельно взятой семье или, вернее сказать, у одного из членов бывшей семьи. Правда, выполняется только половина коммунистического принципа – каждому по потребностям; от каждого по способностям – как-то забылось. Хотя и готовить она мастер, и убираться, но это в другой квартире, в другие дни, для других людей.

Уже восемь лет захожу после работы в свою кухню и вижу грязную посуду, которая ждёт утреннего прихода домработницы. О приготовлении еды нет речи, да и когда. Почти все выходные зимой на горных лыжах, летом на даче и в оздоровительных походах.

Правда, лыжемания начала проходить – возраст всё же. Но лет восемь-десять прошло в компании лыжных нехристей, один из которых осуждён, увы, за убийство. Отозвался этот период сначала в моём стихотворении «Гон»:

Души безжалостно скомкав родные,

Бросила в топку страстей,

Чтоб среди нехристей мчаться по склону

Дамою чёрных мастей.

Бесы в злорадном веселье кружатся,

Сладостен скользкий разгон.

Затормози! Но мольбу заглушает

Всё разрушающий гон.

А через несколько лет написалась и «Горнолыжная мода»:

У женщин в доме лыжный сбор,

И каждый раз, под выходные,

С женой всё тот же разговор:

Как снег, как цены модных гор,

Где все кружат, как заводные.

Но я от сборов в стороне,

За лиру будто бы наказан,

Играю на своей струне,

Как эмигрант в родной стране,

Я к прежним ценностям привязан.

Ну вот, отсёкся дверью гам,

И лишь мороз ко мне рванулся,

Кому я боль свою отдам,

Но нет в России прежних дам,

И век о равенство споткнулся.

Вдруг шум шагов в прихожей вновь,

Дочь передумала кружиться.

Детьми ещё жива любовь…

На лыжах модно заблудиться.

Что же теперь делать? Когда мать общих детей уже в доме? Как повлиять на недопустимый прессинг? Не выселять же силой?

Придётся менять дома входные замки и коды сигнализации. Счастье, что недавно я получил юридическое право на такие «крутые» действия, выиграв совершенно очевидное, по сути, дело, правда, только во второй инстанции суда.

Хотя деньги за «её долю», записанную мной же, я выплатил по мировому соглашению лет десять назад, но ради сына не препятствовал её проживанию в отдельных «покоях» и пользованию общей кухней и залом. Время летит быстро. Сын вырос. И только тогда выяснилось, что жить в усадьбе бывшая жена планирует всегда, благодаря доле детей в собственности. «Неподкупный» суд первой инстанции неожиданно решил вопрос в её пользу. Не зря у неё подруга адвокат со сверхсвязями.

Мы, конечно, тоже не посторонние в родном городе, но наша «мзда» на возможный «аукцион» решения вопроса не дошла, да ещё, вот парадокс, целых два раза. Первый раз благодарность застряла у Дрица и финансиста фирмы. Они сочли, что дело и так выигрышное, а деньги, очевидно, и самим не лишние. Второй раз так же в точности поступил и судебный работник – наш с Дрицем общий знакомый. О том, что деньги не дошли до адресата, свидетельствует полная неосведомлённость моего посредника о предопределённом результате процесса накануне последнего судебного заседания. В то время как прилежный адвокат другой стороны даже не пошёл на «решающий раунд», хвастливо демонстрируя этим, что осведомлён о их победе заранее.

Правда, к чести судебного работника, игравшего как бы в рулетку, денежную часть взятки, в отличие от «бедного» Дрица, он вернул без какого-либо нажима, а фирменный сертификат на банкет в ресторане мы аннулировали сами.

Ох, как не хотелось мне связываться с выселением, куда уютнее и интеллигентнее не злить, не связываться, не вызывать тяжёлые энергетические вихри, которые непросто переносить даже по телефону. С другой стороны, если даже для меня тяжёл её гнев, то каково может быть Владиславу? Всё же придётся напрячься и действовать, вызывать её яростно-непредсказуемый огонь на себя. Хорошо бы, с её стороны не было хотя бы магических гадостей. Поеду-ка я в церковь, приложусь к святым образам и мощам. Раньше непременно бы взял благословение у батюшки, да уж сильно здесь, в Москве, хорошо упитанные священники лоснятся благополучием и материальным достатком.

Не случайно мой племянник-монах после десяти лет строгого, как он выразился, режима решил вернуться в мир, сильно разочаровавшись в монастырском и прочем церковном начальстве. Слишком уж не чужды они стали роскоши, веселью и прочим радостям земным, забыв про любовь к рядовым братьям во Христе.

Размышления прервал сын, позвонив посоветоваться, выполнять ли поручение матери по привозу из её квартиры к нам в дом собаки. Этим, как я понял, моя бывшая демонстрирует, что она решила, как всегда, проигнорировать мою просьбу и обустроиться всерьёз и надолго.

А поручение – была проба сил. Если бы сын сразу же молча привёз её собаку, любимую к тому же и им самим, то оказался бы фактически на её стороне. Это означало бы, что он струсил и сдался ещё до разборок, помогает ей вселиться и зарабатывает перед ней индульгенцию. Но он выдержал свой мужающий характер, не стал, как ранее, безропотно выполнять поручение и позвонил мне. Я, конечно же, запретил переезд в дом ещё и собаки. Хорошо, хоть своего друга не везёт в мой дом. Хотя, строго говоря, дом не совсем мой, а общий с детьми. Когда закончилось строительство, я широким жестом записал его на всех членов семьи, включая и детей, и, конечно, жену. Не забыл и сестру. У неё была исторически своя небольшая квартира в построенной мной усадьбе. Не думал, не гадал, что скоро у собственных детей, с некоторой долей унижения, нужно будет просить бумаги в суд – с их мнением о целесообразности проживания в доме их матери, полностью получившей свою долю деньгами по мировому соглашению.

Сын несколько лет назад под давлением матери и тогда ещё детского страха перед ней подписал под её диктовку бумагу в суд невыгодного для меня содержания. Явная непорядочность – заставлять ребёнка хоть и в дипломатичных выражениях, но фактически идти против отца. Тогда под давлением он сломался, хотя был в душе за её выезд. Обещал, как и дочь, хотя бы не вмешиваться в дела родителей и всё оставить на усмотрение суда. От дочери бумагу также получил кое-как. Но, может быть, дело в расстоянии.

Не случайно умудрённая жизнью адвокат, оценивая в своё время ситуацию при разводе, сделала неожиданное заключение, что я не читал «Короля Лира» Шекспира, который дочерям отписал своё королевство и вскоре жесточайше поплатился, вначале унижениями приживальщика, а вскоре свалившееся богатство довело до гибели всех детей, даже третью, обездоленную королём, но честную дочь, напоследок приютившую отца.

У меня, к счастью, поменьше королевство и, дай Бог, будет поменьше неприятностей. Но сын, со своим правом владения частью дома, мог бы серьёзно поссориться с отцом, будь на моём месте кто-то другой. Под давлением матери он не показал мне бумагу до подписания. Думаю, что данный поступок и настоятельная просьба, высказанная сыном лет в 12–13, отгородиться от материнского контроля успеваемости в школе свидетельствуют о его страхе перед ней, возможно, и подсознательном.

Не случайно по приезде домой после самостоятельного отдыха у него до шестнадцати лет обострялся детский недуг – слегка подёргивалась бровь. Да и я сам постоянно чувствовал гнёт с её стороны и безрезультатно просил ещё до развода улыбаться дома, хотя бы ради детей. В то же время в любой компании она всегда была улыбчива и весела в течение долгих вечерних застолий, не раз переползавших в предутренние. Виной всему, может быть, воинственный знак зодиака. Может быть, унизительное детство, протекающее с семи лет без отца, может быть, унизительная в школьные годы помощь маме в роли технички, и не где-нибудь, а в госуниверситете, полном праздничных, весёлых лиц, почти её сверстников. Но в сорок и более лет оправдания не принимаются, и кивать на расположение планет поздно:

Мы знаки созвездий, мы выше планет,

Мы гордость вселенной, мы не электроны,

Но кто бы мы ни были, Новый Завет

Льёт в души больные живительный свет,

И гаснут природы слепые законы.

Объяснить, конечно, можно всё, а принять – нет. Ведь если ей хочется понравиться, то она может быть весьма обаятельна. Никогда не забуду, как ей удалось на выступлении хора Турецкого посылать на сцену такие мощные флюиды, что сам Турецкий, со сцены глядя на неё, сказал, что он очень хорошо чувствует зрителей, особенно зрительниц до шестого (нашего) ряда. Совпадение? Нет. В перерыве, когда я возвращался после деловой беседы в зрительный зал, они уже по-дружески, как старые знакомые, курили и оживлённо беседовали, сидя на удобном диванчике. Вот такая энергетика. Дай-то Бог, чтобы на благо не только господ Турецких, но и собственных детей. Я, к сожалению, не раз попадал, как на оголённые и искрящие провода, под потоки её энергии и убегал затем заземляться, всю ночь гуляя по лесу. Что было бы без заземления – трудно представить. Наверное, не раз бы коротнуло и сгорел. Причём, как пел Градский: «Не осиной в сыром бору, а соломою, да на ветру». На эту тему написано мной стихотворение «В ночи»:

Вдоль полей бегу подлунных

Каждой ночью от тоски,

Чтоб волчицей крепкозубой

Не зажала ложь в тиски.

Я прорвусь душой больною

Сквозь предательский раскол

И, смахнув слезу ладонью,

В ложь всажу, как в нечисть, кол.

Во время смены замков, а главное, после отказа сына перевозить собаку в «её» апартаменты, бывшая супруга поняла, что её многолетний (около десяти лет) сценарий комфортного образа жизни за чужой счёт рушится, и разразилась по телефону ожидаемой по тону, но неожиданной по лексике бранью – с угрозой нанять бандитов и сжечь оставляемый ею дом.

Повеяло крутыми девяностыми годами, которые запечатлены броскими памятниками бандитам на каждом кладбище. Не надо бы никому и никогда угрозами гневить Бога – возвращается, и, как правило, на себя любимых. В данном случае особенно, дом-то общий с детьми, они – собственники долей. Но, с другой стороны, верна и пословица: «Собака, которая лает, редко кусает». Правда, человек изощрённее…

Но что может предпринять православный человек, кроме как пойти в храм и поставить свечи за здравие подозреваемых в вероломстве. Хотя допускается ли это относительно некрещёных? И сын, и дочь крещены, но мама их демонстративно отказалась. А при знакомстве до брака не раз называла себя колдуньей, рассказывая, что участвовала в каком-то ритуале у известного городского то ли мага, то ли искусного шарлатана. Поди разбери их! Но колдуньей называла себя и обожаемая мной Анна Ахматова. Именно такой ахматовский окрас имело это страшное слово в период романтических отношений. Сегодня же у него весьма зловещий оттенок.

Сын словно в благодарность и в подтверждение правильности моего решения начал в десятом классе четверть с пятёрок и несколько месяцев не снижал темпы, а в одиннадцатом классе закрепил успех, став твёрдым ударником с пятёрками по математике. Отныне ему не нужно было тратить душевные силы на преодоление страха перед матерью. Вот так её нежелание сломить гордыню и отдать мне положенное отцу право «казнить или миловать» привело наконец меня к решительному поступку и полному разрыву таких выгодных для неё отношений. Сын в этом страшноватом, но выигранном «сражении» закалился, его мужское «я» укрепилось, вскоре твёрже стало и его слово, круто выросла успеваемость. После взаимных извинений нормализовались и его отношения с матерью. Теперь они строятся на основе взрослого взаимоуважения.

Принцип: «Дальше расстояние – крепче дружба» – иногда даже очень полезен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.