Вышибала Сема

Вышибала Сема

В конце восьмидесятых, в смутное время запущенной перестройки, когда и законоисполняющие органы, и те, кого позже назвали мафией, пребывали в растерянности, одни от опасения, что им уже не все можно, другие от опасения, что им можно еще не все... так вот, во времена всеобщей растерянности и наивных надежд однажды я получил повод лишний раз покичиться в душе нравами родного города. Он, повод, оказался хоть и незначительным, но символичным. Дело было так...

Один из моих приятелей, из быстро ориентирующихся, открыл фирму. Собственные фирмы в то время смотрелись дерзко. Причем вне зависимости от уровня доходов владельца. Как-то само собой подразумевалось: есть фирма — будет и налет. Вывеска у входа в офис означала приглашение налетчикам попытать счастья.

Кстати, об офисе... Приятель свою резиденцию оборудовал в центре города, что навело окружающих на мысли о попытке суицида. Да еще и джип, по тем временам диковинный, к бордюру напротив зарешеченных окон причалил.

Новым русским приятель не был. Не было тогда еще новых русских. Были только новорожденные. В этом смысле дружок был увесистым, жизнестойким карапузом. Как и положено в его возрасте, беспечным. На первый взгляд, еще каким беспечным. Не обзавелся он заблаговременно ни «крышей» бандитской, ни Конанами-телохранителями.

Зато обзавелся Семой...

Помню свой экскурсионный визит в офис. Первый сотрудник, которого я обнаружил за бронированной дверью офиса, оказался пожилым щуплым морщинистым евреем, кротко, но настороженно взирающим на меня, незнакомца. Помню и свое недоумение при виде его. Слишком уж его антикварный вид не вязался с модерновой обстановкой.

— Знакомься, это Сема, — пробасил вышедший из кабинета мой дружок-фирмач, лукаво улыбаясь.

— Фунт? — бестактно догадался я. — Зиц-председатель? — Вовсе не хотел поддеть или обидеть старика. Спросил то ли от растерянности, то ли от уверенности в том, что у Семы в его годы не может быть хорошо со слухом.

Он и не обиделся. Углубив усмешкой морщины, протянул мне миниатюрную бескостную ладонь. Представился:

— Сема.

— Вышибала, — пояснил приятель.

— Гм... — сказал я. Решил, что друг шутит, но не рискнул поддержать шутку. Пожилой человек все-таки. Одессит. Хорошо к тому же слышащий.

Но приятель не шутил. И деньги Семе платил нешуточные. Какие и положено платить вышибале, который не сидит без работы.

Вышибала Сема, конечно же, ни у кого ничего не вышибал. Он «разводил». Так что его штатную должность правильнее было бы назвать «разводилой».

Сема знал в Одессе всех. Всех, от кого могли прийти «ставить» офис. Знание свое ему приходилось проявлять по нескольку раз на дню. Обычно он беседовал, не открывая дверь. Глядел на монитор у себя на столе и говорил в микрофон:

— Вы от Чемодана? И как у него с мамой? Ей еще не вырезали желчный пузырь? Тогда очень хорошо, что вы пришли. Скажите ему, что резать уже не надо. На Котовского в детской больнице работает врач по фамилии Бортник. Пусть Чемодан скажет, что он от Семы. Там все сделают. Передайте привет от Семы. И скажите ему, что Сема тут в долях.

Посетители за дверью озадаченно пялились на дверь. Они не совсем точно поняли, кому передать привет, своему главарю Чемодану или врачу Бортнику. Не поняли и того, надо ли информировать врача о том, что Сема тут в долях, или достаточно будет сообщить об этом своему боссу. Но то, что продолжать наезд не стоит, сомнений у них не вызывало.

Вышибала не всегда разговаривал так вежливо. Иногда он общался с посетителями в явственно хамоватой манере.

— Ну-ка, ну-ка... — бывало, настораживался Сема. — Вы, часом, не от Коровы?.. — И вдруг со злорадным предвкушением оживал: — Людям передал, что его нет в городе, а сам, засранец!.. — Сема нахально распахивал дверь и дальше выговаривал налетчикам с порога: — Передайте Корове: пока не придет на «барбуд», не рассчитается с Барином за последний «рамс», работы у него не будет. Наедет на кого-то ближе Овидиополя — накажем... — И грозный Сема захлопывал дверь перед носом оторопевшей братвы.

И эти не смели проявить инициативу. Черт его знает... Похоже, обнаружились непредвиденные обстоятельства. Разборки другого уровня. Хозяин Корова и без того смурной в последнее время. Весь на измене. Вон, оказывается, в чем дело. Долг — на нем. Как бы не порвал за то, что засветили его... Но кто ж знал?.. Сам послал!

Так работал Сема.

Конечно, к аферам его деятельность имела весьма приблизительное отношение. Но, с другой стороны, благодаря чему он имел свою пару копеек? Благодаря тому, что запудривал людям мозги. Как же это тогда называется?..

И если Сема не аферист, то аферист — мой дружок, таким сугубо одесским способом придумавший решать свои проблемы. Где, как не в Одессе, было возможно такое... Чтобы люди друг друга так хорошо знали и это деликатное знание имело решающее значение в таком грубом деле, как налет.

К профессии «разводили» Сема пришел случайно. Человек предложил хорошие деньги — Сема согласился. И испытал примерно то же недоумение, что и провинциальная блядь, впервые попавшая в столицу или за рубеж: оказывается, за это еще и платят.

Всю жизнь он делал почти то же самое. Но бесплатно. Зарабатывал Сема другим ремеслом. Он сапожничал. Его будка на Молдаванке была чем-то вроде явки для одесских уголовников. И не только для них.

Но явкой она стала не благодаря удобному географическому положению, а благодаря самому Семе.

Бывает, встречаются на улице два уголовника. И начинают обсуждать общие дела. Или делиться проблемами. Но на момент встречи кто-то из уголовников был не один. Он шел с соседом, неказистым мужчиной, далеким от блатных дел. И вот этот посторонний человек, сосед, молча стоит рядом. И, в некотором смысле, вынужденно слушает беседу. С демонстративно отсутствующим видом.

То, что он рядом и слышит, как обсуждаются, возможно, и секретные дела, блатных не смущает. Потому что те уверены: этот тихоня-мужик свой. Не в смысле криминальных дел, а в смысле человеческой натуры.

Так начинал Сема. Таким он остался. Доверенным лицом блатных.

Присутствие Семы при секретничании уголовников не только не смущало последних, но со временем становилось даже желательным. Уголовники, если встречали соседа во дворе, небрежно звали:

— Пошли, пройдемся. Яшку Носатого надо повидать.

Сема шел.

Он своим присутствием как-то размягчал атмосферу общения. А общение могло оказаться разным...

Позже, когда Сема открыл сапожную будку, блатные стали приходить к нему сами. Повадились заглядывать на огонек, «на поговорить за жизнь, на выкурить папиросу, на распить шкалик». Все это не отвлекая Сему от монотонного постукивания молоточком. Иногда назначали друг другу встречу в будке. Точка эта устраивала всех.

У Семы ремонтировали штиблеты многие жители Молдаванки. И иногда, дожидаясь окончания ремонта, они невольно тоже знакомились с местными сорвиголовами. Хотя бы визуально. И потом, при случайном попадании под хулиганские выходки последних на улице, это визуальное знакомство оказывалось полезным.

Так что Семина будка стала неким связующим звеном между миром добропорядочных граждан и миром сорвиголов. И все с этого имели свою выгоду. Обыватели — какую-никакую уверенность в завтрашнем дне, уголовники — иллюзию собственной добропорядочности. И иногда практическую пользу от знакомства с полезными людьми.

Только Сема, казалось, ничего не имел. За исключением навара за ремонт.

Со временем Сема добровольно взвалил на себя и некоторые диспетчерские функции. Что ему стоило, наслушавшись жалоб Фимы Глухаря на ноющий зуб, в этот же день осведомиться у дантиста Наума Борисовича, нельзя ли помочь человеку. И передать потом Фиме, куда надо подойти и что сказать.

Сема мог полюбопытствовать у известного каталы Чуба, правда ли, что при «терце» от девятки козырной играющий имеет право сразу узнать, проходит ли «терц»? И потом, при случае, посоветовать Митьке Шершавому больше не затевать по этому поводу спор с вечным противником Абрашей.

Но и став диспетчером, Сема по-прежнему был не при делах. В дела принципиально не лез. И если оказывался свидетелем конфликта и конфликтующие стороны норовили привлечь его в качестве третейского судьи, Сема отмалчивался. Знай себе стучал молоточком.

Это людям тоже нравилось.

Прошло время. Но оно оставалось тем же, прежним. И именно по этой причине стало возможным, что Семина будка получила общегородской статус. В то время человеческий фактор был решающим в Одессе.

— Если что изменится, передам через Сему, — говорили друг другу люди. Причем люди, обитающие и в других районах.

— Ну так я оставлю ключи у Семы...

— Сема будет знать, когда придет пароход с бананами...

— Если менты сядут на хвост, встретимся у Семы...

И Сема, корпя над поношенной обувью, передавал, оставлял у себя, сообщал, способствовал встречам... И все это без единого бестактного вопроса.

Так, без особых событий, с виду никчемно, а на самом деле с пользой и теплом для людей утекала Семина жизнь.

Читатель, конечно же, ждет: по законам жанра, в жизни Семы должно было что-то произойти. Что-то из ряда вон...

Или в будке его менты должны были найти что-то компрометирующее, переданное одним уголовником другому. Или самому Семе, располагающему какой-нибудь секретной информацией, довелось попасть в переплет. Или просто вдруг отчебучил он нечто значительное, неожиданное для тихони. Грохнул кого самолично. Или спас.

Спасать-то Сема, может, кого и спасал. Даже не может, а точно. Но насчет всего остального... Не было этого. И рад бы не разочаровывать читателя, да вынужден. Чего не было — того не было.

Ни в тюрьме Сема не побывал, ни стрессов особых не испытывал. Что говорить, когда он даже не женился. При такой малоподвижной работе и специфическом общении — какая личная жизнь? Связи, конечно, у него случались. Но больше с местными покладистыми барышнями, которыми время от времени угощали Сему приятели. Более серьезные романы холодного сапожника с приличными клиентками затухали обычно, даже как следует не разгоревшись. Претенденток в супруги приводил в уныние огнеупорный нрав суженого. И монотонный перестук молотка.

Одним из более или менее запоминающихся эпизодов в жизни Семы можно считать неприятность с сыном парикмахерши.

Великовозрастный дуралей, забирая у Семы мамины боты, прихватил заодно и транзисторный приемник «Океан». Приемник у Семы оставил один из завсегдатаев. Другой должен был забрать. Людям так было удобно. Мало ли... Может, они перераспределяли долю с последнего дела и, от греха подальше, не хотели видеть друг друга.

Сема без задней мысли поставил транзистор на оконце. До этого не было случая, чтобы в будке что-то пропадало.

Теперь такой случай произошел.

Пока Сема отворачивался за ботами, двадцатилетний малец приемник и умыкнул.

Сема хватился пропажи скоро. До прихода получателя. И сразу вычислил мальца. Закрыл будку на замок и пошел к парикмахерше.

По пути ему подвернулся один из местных блатных авторитетов. Из опустившихся, но действующих.

— А я к тебе, — сообщил авторитет.

— Вот ключ, — сказал Сема. — Я — скоро.

— Случилось что? — почуял неладное блатной.

— Та... Райкин пацан приемник «помыл».

— Ну?!.. — сразу взвился авторитет. И увязался за Семой.

Мама и сын были дома. Сын не ожидал, что на него выйдут так скоро. Сумка с приемником стояла в прихожей.

Как испугалась, зашлась от ужаса мама-парикмахерша, когда авторитет деловито щелкнул выскакивающим лезвием ножа. И сын-клептоман побледнел, по-рыбьи безвольно разинул рот.

— Ша, — остановил спутника Сема. Какое-то время внимательно глядел на постоянную клиентку Раю. Перевел взгляд на сына. Постановил: — Принесешь сам. И больше ко мне ни ногой.

Это было как проклятие.

И через двадцать лет, уже похоронив мать, став уважаемым главой семейства, этот бывший юноша помнил слова сапожника. И каково ему было знать, что и другие помнят их.

Через двадцать лет Сема уже не был прежним Семой, пассивно созерцающим течение жизни через всегда распахнутую дверь своей будки. Семе стукнуло уже шестьдесят, и было бы странным, если бы возраст не отразился на его манере общаться с людьми.

К Семе ходило править подметки уже второе, а то и третье поколение молдаванских семейств. Его услугами диспетчера пользовалось второе-третье поколение посвященных жителей других районов.

Этим детям и внукам своих клиентов Сема уже позволял себе давать советы. Советы пожилого человека, который в этой жизни кое-что слышал, кое-кого знал и был в курсе кое-каких дел.

Советы Семы были полны мудрости.

— Послушай дядю Сему, не вздумай играть в «деберц» с маленьким Фимой. Его папа партнировал с Чубом. И, чтоб ты знал, за «терц» от козырной девятки надо спрашивать сразу.

Или:

— Если будете отдавать сына в медицинский, не давайте деньги наперед. А лучше вообще не давайте. Там такие бессовестные люди. Они у всех берут. А потом, кто не прошел, дают назад. Кто прошел — забирают себе. Кому надо такая помощь?..

Сема — мудр. Это только считается, что для того, чтобы набраться мудрости, надо самому через многое пройти. Многое испытать на себе. Большинство Семиных блатных дружков-ровесников через столько всего прошли, столько испытали... А где их мудрость?..

Еще через десять лет все стало по-другому. Будку снесли. Сносу не смогли помешать даже влиятельные клиенты Семы. Да и куда делась их влиятельность за это переломное десятилетие! До власти добрались новые люди, бесцеремонные, не признающие того самого человеческого фактора.

Началось безвременье. Вот тогда-то и подался Сема в вышибалы. Подался не от хорошей жизни. Но и без особого насилия над собой. Он привык быть нужным людям.

Но прошло еще десять лет. Кончилось и безвременье...

...Летними вечерами, когда добреют люди и беспощадное весь день солнце миролюбиво прячется за крыши домов, бывший вышибала Сема выбирается во двор.

Сидит на скамеечке рядом с мужиками-соседями, стучащими костяшками домино. Сам не играет. Да и не смотрит, как играют другие. Домино во дворе стало популярным совсем недавно, с тех пор как в освободившиеся квартиры въехали новые жильцы. Сема не потому не следит за игрой, что ему неприятны игроки. Он умеет ладить с людьми, научился за жизнь. И с соседями ладит. Даже с теми, кто злоупотребляет неместным произношением слога «го». И Сему во дворе уважают, относятся почтительно, хотя и снисходительно, как обычно к старикам.

Его игровая пассивность объясняется просто. Осваивать домино ему уже поздно. И это понимают все. Не зовут уже.

Сема кротко сидит на краю скамейки. Выцветшими глазами смотрит перед собой. На все, что попадает в поле зрения. На котов, вальяжно вышагивающих по двору... На бывшую однокашницу Фаину (уже лет пятьдесят как тетю Фаю), вывешивающую постиранное белье... На бредущего сквозь арку дворового наркомана Стасика, который мог бы быть его внуком, если бы он, Сема, пятьдесят три года назад простил его бабушке Полине поход в кино с Петькой-очкариком из соседнего двора.

Сема смотрит прямо перед собой и видит лишь то, что попадается ему на глаза. О чем при этом думает, что вспоминает?.. Вспомнить ему есть что. Как, впрочем, и всем, дожившим до его возраста.