Печаль вечерней природы, или «Чем отличается человек от бобра»
Печаль вечерней природы, или «Чем отличается человек от бобра»
Инвентаризация возрастных страстей со всей очевидностью показывает: 50 лет – жалобная книга природы. Выразимся потактичнее: печаль вечерней природы.
Сейчас речь пойдет не о прихотях стареющего сладострастника, какого-нибудь Притон Развратыча Сластолюбцева, с глумливой улыбкой и словесными кривляньями урывающего сальные удовольствия у своих закатных дней. Совсем нет. О тех печальный разговор, кто, как и многие другие, предавался в меру излишествам, мало заботился о своем здоровье, стремился к неосуществимому, мучился и страдал, был честен и обманывался, чего-то достиг, а что-то осталось за кормой утраченных обольщений и т. д. Словом, речь идет о том человеке, который, проснувшись после бурного празднования полувекового юбилея, неожиданно ощутил, что возраст взял свое: годы выветрили природу – и обнаружилась неважная телесная и психологическая дикция. Человек начинает хромать в поступках и в некоторых экзистенциальных самоопределениях. Нередко, откуда ни возьмись, повышается самооценка. Человеку начинает казаться, что он бодр, весел, страстен и нагл. На этих любовных, как правило, оговорках 50-летнего очень любят подлавливать неофрейдисты и жизнь.
В этом возрасте, свидетельствуют многочисленные литературные примеры, герои, которые более здравомыслящие, запрещают себе чувство любви, убивают его в себе как самого опасного врага покоя и благополучия. Но нередко любовь захватывает, наполняет уже натренированное годами апатичное сердце глубокой печалью, берет приступом душу терпеливого эгоиста, и ставшие привычными самоотречение и безразличие к жизни сменяются нежной томностью. Ж. Санд так объясняет отношения человека с любовью: «…когда нам кажется, что мы ее убили, на самом деле мы только заживо похоронили ее в своем сердце. Она может дремать там в тиши долгие годы до того дня, когда ей заблагорассудится проснуться».
И вот этому чувству заблагорассудилось проснуться.
Стихотворение Ф. И. Тютчева «Последняя любовь» написано в 1852–1854 годах, то есть когда поэту было приблизительно 50 лет.
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба охватила тень,
Лишь там на западе бродит сиянье,
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Обстоятельства написания лирического шедевра не нуждаются в пространном комментарии: в 1850 году 47-летний женатый поэт сближается с 24-летней Е. А. Денисьевой. Начинается 14-летняя скандальная связь. Рождаются три внебрачных ребенка. Этот союз ожидают страшные испытания. Умирают двое их детей, а потом и возлюбленная Ф. И. Тютчева.
«Блаженство и безнадежность» – слова, обручающиеся с мечтой немолодого человека быть счастливым. Известно признание поэта, что никогда бы он не променял возраст старца на юношеский. Это мысль близка утверждению В. В. Розанова, что в молодости ощущаются «сумерки духа», а в предзакатные дни этот дух только и начинает глубоко дышать. Какая красивая мысль, достойная украсить финал главки о чувстве, восторжествовавшем в душе 50-летнего! Как хотелось бы здесь поставить точку, а лучше двоеточие, затем открыть кавычку и еще раз с почтением процитировать Ф. И. Тютчева, а затем и В. В. Розанова.
Однако проблема любви человека не первой молодости к юной особе лишена ясности гравюры и безмятежности смысла. В жизни бывает, в соответствии с наблюдением Д. Д. Нейтана, так: «Я знаю многих женатых мужчин; я даже знаю многих мужчин, которые счастливы в браке. Но я не знаю ни одного, кто не свалился бы в открытый канализационный люк, побежав за первой же подмигнувшей ему хорошенькой девушкой». Именно эта сторона вопроса, когда мужчина свалился бы в открытый канализационный люк, требует детальной проработки.
Настала пора поговорить о весьма печальном. Любовь мужчины полувековой выдержки – издание очередное, трагическое, исправленное жизнью и отредактированное хворями. О. де Бальзак описал психологию влюбившегося человека, стоящего на пороге пятидесятилетия: былой задорный цинизм по отношению к своей жизни сменяется старческим нигилизмом, обращенным на юношей. Конкуренция на ниве любовного сюжета самая жестокая. Искренняя нелюбовь к юношам возмещается повышенным интересом к девушкам. В глазах искательниц основательных ухажеров солидный общественный вес с лихвой компенсирует темные пятна биографии мужчины, его изнуренные тело и мозг.
В той нервической быстроте, с какой юная девушка объясняется в любви 50-летнему, в равной степени допустимо усмотреть и следствие тяжелейшей внутренней борьбы, и авантюризм. Истории многих бальзаковских героев иллюстрируют именно вторую причину девичьей снисходительности к немолодому избраннику.
Тема любви 50-летнего к молоденькой девушке нуждается в обращении к иным жанрам, свободным от искреннего драматического пафоса и обостренной лирической рефлексии. Адресуемся к тому типу повествований, который свободен от живописания обостренной философской драмы и более приближен к так называемой правде жизни. Литература не желает быть благосклонной к мечтаниям и порывам человека, который, по меркам юноши, если на что и имеет право, то только на мечту о чем-то тихом и необременительном для окружающих.
Американская журналистка Хелен Роуленд удачно выразила это состояние особи мужского пола, лишь недавно преодолевшего кризис идентичности: «В двадцать лет мужчина кажется себе ужасно пресыщенным и постаревшим; в тридцать – почти маразматиком; в сорок – «не таким уж и старым»; а в пятьдесят – «решительно молодцом»». Рассмотрим ту феноменальную мужскую особь, которая в 50 лет испытывает приступы любовной хвастливости.
Ни один влюбившийся старик (а для юных авторов и читателей уже 50-летний чуть ли не экспонат из музея любовных диковинок) не ускользнет от преследований судьбы и литературы. Он тотчас попадает в жанры анекдота и комедии, не поощряющие пробудившуюся старческую страсть. Достаточно, к примеру, начать историю со слов «и выбрал старик себе в жены молоденькую», чтобы перспектива брачных отношений направилась бы в русло известного сюжета: «муж был немощен и ревнив, а молодая жена, проказница и шалунья, очень уж мужчин привечала» и т. д. Это «и т. д.» не знает вариаций, а целенаправленно и безальтернативно из всей гаммы поведенческих красок выбирает одну: «и вот однажды встретила она юношу…» Далее сюжет с завидной скоростью устремляется к развязке: старый супруг начинает активно «рогатеть», а молодая супружница в паре со своим дружком знай себе милуются и посмеиваются над немощностью законного мужа.
В этом возрасте мужчина слаб, легковнушаем и донельзя доверчив. А. П. Чехов изучает одну из фальшивых любовных кульминаций. Мужчина не первой молодости, имея за плечами восемь лет беспорочной семейной жизни, получает любовное письмо с приглашением на свидание. Кто же может скрываться за анонимом? – мысль героя создает подробный реестр потенциальных воздыхательниц: «шальная какая-нибудь, непутевая?», деморализованная, прости господи, вертихвостка? А может, «какая-нибудь психопатка или вдова… Вдовы вообще легкомысленны и эксцентричны». Не исключается, что это «удивительная женщина! Полюбила так, с бухты-барахты, даже не познакомившись и не узнавши, что я за человек». Фантазия мужчины рисует образ романтичной молоденькой блондиночки, способной влюбиться, всего только пару раз увидев. Что омрачает душу, так это осознание, мягко сказать, собственного несовершенства: «Разве субтильное, эфемерное существо может полюбить такого старого, потасканного угря, как я? Нет, это невозможно!»
Враг человечества силен, и вот герой чуть ли не вприпрыжку отправляется на свидание. Чем история закончилась, знает каждый, читавший рассказ «На даче».
Дачный эксперимент Чехова развивает М. М. Зощенко. Он задается вопросами возрастных желаний, потребностей и способностей. Жанр книги «Возвращенная молодость» автор определяет как «культурфильм», наподобие тех, которые бывали на экране – «Отчего идет дождь», «Чем отличается человек от бобра». Принося дань идеологии времени, писатель оговаривается, что анализ возрастной психологии исключает представителей «восходящего класса», отличающихся благополучным «пролетарским здоровьем». Предметом изучения становятся люди, систематически соприкасающиеся с умственным трудом и в результате заработавшие неврастению: «…еще лет до тридцати пяти… люди живут сносно, трудятся на своем поприще, веселятся, тратят безрассудно то, что им отпущено природой, а после этого по большей части начинается у них бурное увядание и приближение к старости. У них пропадает вкус ко многим хорошим вещам. Морда у них тускнеет. Их захватывают разные удивительные и даже непонятные болезни, от которых врачи впадают в мудрое созерцательное состояние и приходят в беспокойство за беспомощность своей профессии».
М. М. Зощенко с удивлением и тревогой сравнивает нездоровье современной интеллигентской прослойки с витальными способностями классических литературных героев, которые, как на подбор, молодцы, здоровяки, обжоры и пьяницы. Даже «выкушав две бутылки розового анжуйского вина», они способны вскочить на лошадь и понестись галопом за своим оскорбителем. Обывателю, проживающему в 1933 году, горестно отмечает автор, подобные подвиги не по силам. После такой дозы вина герой, чей возраст вышел за пределы пятого десятка, не то чтобы на лошадь сесть, произнести «мама» не в состоянии. Он проспится, поохает, наймет телегу и махнет рукой на обидчика.
Зощенко ставит эксперимент. Писатель изымает своего 50-летнего Василька, профессора, между прочим, из запасников семейной обыденности, делая его наглядным пособием, по которому следует изучать старческие дурачества, то есть состояние природы, которое на языке высокой словесности называется «осенней любовью».
Исходное состояние героя нарисовано автором печальным знанием предмета: «…что-то с ним творится неладное. Сердце работает все хуже. Вялость и усталость приковывают его к кровати. Бессонница мучает его… это резкое ухудшение своего здоровья он приписывал своей старости… и он действительно был болен». Человек в 50 лет являет «печальное и ужасное зрелище! Все тело было вялое и поникшее. Все безжизненно висело, во всем были смерть, разрушение и упадок».
Исследовав уроны, нанесенные жизнью, уже 53-летний герой ставит перед собой задачу избавиться от болезни и вернуть себе растраченную молодость. Василек не желает уподобляться горьковскому герою, который, суммируя опыт обретенного, убежден, что «…прожил полстолетия не для того, чтобы признать спасительность английского либерализма». В поисках панацеи Василек обращается к врачам, полгода пьет пилюли, микстуры, бром и стрихнин, ему прописывают ванны и клизмы, его лечат электричеством и гипнозом. И ни одно из средств не помогает избавиться от состояния физической дряблости и психической апатии. Герой кропотливо изучает специальную медицинскую литературу, чтобы понять сбои в работе своего тела и психики.
В срочном порядке Василек ищет способы преодоления полувековой обветшалости тела, ума и души: физическая культура, общественная работа и любовь. Лекарства выбраны неточно. От гимнастики «поднимается сердцебиение», для общественно полезной работы не хватает воли и искренности. И только любовь возвращает герою искомую молодость. Он становится энергичен, подтянут, свеж и бодр.
Возраст – это круг, жестко очерченный с внешней стороны жизненными обстоятельствами, научившими человека минимизировать потребности. Каждый прожитый год сужает радиус человеческих претензий. Чем дальше, тем неумолимее жизнь уменьшает интересы. И постепенно претензии на счастье и вдохновение умещаются между сапогами и шляпой, а горизонты пристрастий не выходят за пределы вытянутой руки. Раньше герой мечтал о неведомом идеале, теперь он хватается за ту, которая поближе и подоступнее. Он влюбляется со всем отчаянием человека, обнаружившего, что его может спасти только чудо настоящей любви.
Объяснение страстей полувекового мужчины некогда дал вездесущий О. де Бальзак: «… в пятьдесят два года мужчина опаснее, чем в любом другом возрасте. Именно в эту прекрасную пору жизни ему представляется случай воспользоваться и дорого купленным опытом, и нажитым за долгие годы состоянием. Зная, что владеющая им страсть – последняя, он делается могуч и неумолим: так человек, увлекаемый потоком, изо всех сил вцепляется в гибкую зеленую ветку молодой ивы».
«Гибкая зеленая ветка молодой ивы» – это очень красивое сравнение. В жизни, как и у героя Зощенко, все как-то иначе. Жизнь не желает знать сравнений. Избранница Василька представляет распространенный типаж: миленькая, хитренькая, желающая за счет старого воздыхателя устроить свою жизнь. Главное – она молоденькая. Этого качества оказывается достаточно для того, чтобы страсть 50-летнего разыгралась не на шутку.
Поначалу чувственность почти что пенсионера вызывает трогательный эффект, но потом сентиментальный образ жизни наскучивает юной особе. Она начинает тоскливо поглядывать по сторонам в поисках ухажеров-ровесников.
Высокий сюжет возрастного чувства катится под горку фарса.
Домочадцы Василька обеспокоены переменами, произошедшими с отцом семейства. Сюжет третирования дочерью отца, намеченный в русской литературе XIX века, в словесности ХХ столетия приносит богатейший урожай. С беззастенчивой балаганностью распространенный факт действительности пробирается на страницы книжки. Жестокая молодость не желает видеть ощутимой победы любви над возрастными бедами. Дочери «во что бы то ни стало хотелось образумить отца, выбросить из него весь идеалистический мусор прежней жизни. Ей казалось, что ее отец ни о чем не думает, она не уставала говорить с ним, растравляя и приводя его в бешенство».
Дочь Василька убеждена, что социализм приведет стариков в «христианский вид»: «Нечего вам развивать грязные инстинкты и стремиться черт знает к чему. Поживите наконец в чистой и опрятной старости. А если захотите настоящей любви – вас в пятьдесят лет могут полюбить не за деньги, а за общественно полезную работу, за тонкость ума, за талант».
История любви 50-летнего очень скоро завершится. Непосильные заботы, неправильный образ жизни, усугубленные поездкой на юг, ревностью, воспоминаниями, окончательно подорвут здоровье Василька. Сколько бы герой ни актерствовал, ни совершал бодряческих безумств и ни петушился, карающая рука возраста его настигнет.
Способность к любви в 50 лет оказывается мечтательным самооговором. Временная жизнерадостность, рожденная осенним чувством, заканчивается апоплексическим ударом. А хотелось всего-навсего возвратить молодость, чтобы не жить, «как последний муравей, без луча счастья и радости». Жизнь молодого человека 50-летнему не по силам.
В словосочетании «влюбленный старик» звучит грустный вызов природе. И по всем статьям выходит, что любовь в немолодом возрасте – это, вероятно, гуманно, быть может, отчасти естественно, но нехорошо, беспокойно и утомительно. И унизительно.
Иное название флирту с молоденькой – «заигрывание со смертью».
Автор ставит неутешительный диагноз: излечиться от болезни возраста невозможно, следует к ней приспособиться и признать, что есть этапы жизни, когда различия между человеком и бобром как-то незаметно стираются.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.