Следствие ведут знатоки

Следствие ведут знатоки

Действительно, в жутком потоке нейтронов термоядерного взрыва ядра урана за совершенно ничтожные промежутки времени захватывают по 10, по 15 и более нейтронов, образуя немыслимые и несуществующие на Земле изотопы. Эти изотопы быстро распадаются на новые элементы более или менее стабильные.

Таким образом, в продуктах термоядерного взрыва бы открыт новый химический элемент «фермий», а потом — «эйнштейний» с номерами в таблице Менделеева 100 и 99 соответственно. Сам уран имеет номер 92, поэтому все более «массивные» элементы называют трансурановыми.

Итак, уже одно наличие трансуранов в осколках указывает на колоссальные интенсивности потока нейтронов. По этой интенсивности — 10 нейтронов на один квадратный сантиметр (интересно отметить, что ее численное значение было опубликовано американцами в открытой печати до термоядерного испытания в СССР) — можно высчитать плотность дейтерия, участвующего в термоядерном синтезе — 100 г/см 3. Самые тяжелые металлы имеют в нормальных условиях плотность около 20 г/см 3. Сжатый же в бомбе водород — наилегчайший элемент — в пять раз превосходит эту плотность.

Для такого сжатия нужны давления, которые не обеспечит ни одна взрывчатка. Значит, сжатие происходило с использованием энергии продуктов атомного взрыва — делящейся бомбы. Отсюда, а также принимая во внимание другие обстоятельства анализа осколков, вполне закономерно следовал вывод о том, что американская термоядерная бомба была двухступенчатой, а дейтерий сжимался в холодном состоянии продуктами взрыва первой ступени — излучением.

Глава теоретического отдела Лос-Аламоса Ганс Бете — один из наиболее высоких авторитетов в области «термояда» — считает, что в СССР из анализа продуктов взрыва легко могли определить, что в американской водородной бомбе «использовалась вторичная имплозия и достигнуто повышение плотности горючего. Сахаров мог бы заключить, что реакция шла в сжатом материале, исходя из соотношения различных изотопов. Теперь мы знаем, что этим у них действительно занимался Сахаров, но даже без него у русских были весьма компетентные в этих вопросах люди. А группа компетентных в таких делах специалистов может проанализировать осколки очень и очень эффективно». Следы взрывов, — считает Бете, — дают знатокам такие подробности, что следствие не может не быть безуспешным.

Подобные анализы в научном мире далеко не новость — еще в 1949 году о дин американский эксперт исследовал осколки первого советского атомного взрыва. По этому поводу он говорит: «У нас была возможность убедиться не только в том, что они действительно сделали атомную бомбу. Мы получили значительную информацию о типе бомбы и путях ее создания».

Кстати, на советском полигоне в Казахстане сразу после взрыва взлетали самолеты и собирали продукты взрыва в специальные заборники, чтобы проанализировать эффективность бомбы (коэффициент «вредного» действия) и другие параметры. Потом такие самолеты летали над Китаем и другими странами, собирал «американские» осколки.

Если снова заглянуть немного вперед, то выясняется, что сразу после взрыва советского суррогата в августе 1953 года американцы тщательно рассмотрели осадки от него и установили, что «…августовский взрыв не был испытанием настоящей водородной бомбы». Как видно, от радиоактивной грязи и пыли можно получать довольно точную и полную информацию.

Директор Ливерморской лаборатории считает, что советская водородная бомба была бы сконструирована гораздо позже, если бы США не провели бы первого испытания: «…тщательный анализ радиоактивных осадков после взрыва «Майк» мог дать русским полезную информацию о том, каким путем следует идти. Публикации о переписке и дискуссиях Игоря Курчатова дают достаточно ясное представление о том, насколько пристальным было его внимание к радиоактивным осадкам после ядерных испытаний США и к той информации, которая могла быть получена на основе их изучения».