Яго Дасиано в Тарекуато

Тарекуато — большое селение на склонах хребта Поперечная Вулканическая Сьерра, называемого тараскской Месетой, в противоположность мичоаканским низовьям, где находятся города со смешанным населением: Замора, Сауайо, Чавинда, Хакона, Ла-Пьедад. Селение старое, вероятно основанное в XIII веке, во времена казонци Тангашоана I или его сына Цицика Пандакуаре, когда границы империи на западе раздвинулись до самой Колимы в устремлении к новым угодьям и для лучшего контроля над медными рудниками на «горячих землях».

Во время завоевания Мичоакана солдатами Кристобаля де Олида Тарекуато насчитывал уже до тысячи очагов; подобно остальным пурепечским селениям, он располагался вокруг «иакаты», церемониальной насыпи, увенчанной деревянным храмом. Неподалеку высится гора, названная Тцинтцун (Колибри) в знак приверженности культу бога-колибри, который был покровителем одной из столиц империи — Тцинтцунтцана, расположенного на берегу озера Пацкуаро. Когда казонци Тангашоан был замучен и убит завоевавшим эту землю Нуньо де Гусманом, местные индейцы, лишенные и своего повелителя, и изгнанных христианами жрецов, низведенные до положения рабов, обложенные податями, принужденные к подневольному труду, утратили сверх того даже собственную идентичность, получив взамен былого самоназвания обидную кличку «тараскуэ» («тести», поскольку захватчики присвоили их дочерей). Еще недавно представители одного из самых гармоничных и богатых обществ древней Америки, где процветали искусства, развивалась философия, а жизнь подчинялась корпоративным законам «уриеча», предвосхищавшим установления современных профсоюзов, направленным против несправедливости, продажности и моральных извращений, равно как и неустройств материального обихода, эти люди внутренне сопротивлялись тирании новоявленных властителей, ни во что не ставивших ни культуру, ни высокую духовность и нравственность побежденных.

Прежде всего обрушение устоев затронуло нервные центры империи — три прибрежных озерных города: Пацкуаро, Тцинтцунтцан и Иуатцио. Отдаленные селения сопротивлялись успешнее. Через четыре века после гибели империи и Ангауан, и Черан, и Окумичи, и особенно Тарекуато все еще отмечены чертами культуры предков. Тарекуато выглядит почти так же, как его увидел в 1540 году Яго Дасиано, первый миссионер, решивший там обосноваться, чтобы принести жителям Слово Христово и облегчить их страдания, причиняемые легионерами конкисты. Деревня, несмотря на наличие алькальда — представителя власти, назначенного городскими властями Морелии, — управляется четырьмя «старшинами» (cabildos) — по одному от каждого конца, — выбираемыми среди самых разумных и пожилых, — очевидная преемственность, достаточно вспомнить старейшин времен мичоаканских властителей. Вторжение современной цивилизации с ее асфальтированными дорогами и путешествиями в США не изменило повседневной жизни, которая течет в том же русле, что и жизнь пурепеча дней былых: культ предков, череда религиозных празднеств, музыка, танцы, ритуальные винопития, отличающие быт Тарекуато, — все это напоминает эпоху казонци Тангашоана I. Главным занятием жителей остаются сельскохозяйственные работы, причем в их самой архаической, а потому и наиболее символичной форме: в Тарекуато все еще используются «тарекуа» — палки-копалки, ими в почве выковыривают ямки для посева кукурузных семян, как в незапамятные времена. Избежав искушений нынешнего мира «бахиос», чужаков, «людей снизу» (тех, кто живет в долине Заморы и использует современную, интенсивную культуру пахоты), пурепеча все еще хранят свои ценности, свой язык и свою идентичность. Сегодня в Тарекуато, как и в других селениях Месеты, происходит обновление традиций, люди стремятся сохранить связь с великолепным, насильственно оборванным прошлым.

Тарекуатские женщины прекрасны, в целом крае мало найдется таких, что могли бы тягаться с ними, они неподражаемо грациозны — высокие, тонкие, в темных платьях и сине-черных шалях, накинутых на голову. Эти индеанки отнюдь не молчаливы, не тушуются, как арабки, а поражают, кроме красоты, еще и взрывной веселостью, напористым бахвальством; в них чувствуется скрытая сила этого народа, его решимость ныне и впредь сопротивляться порче, идущей из внешнего мира.

Магическая устойчивость пурепечской цивилизации подвергается сегодня весьма серьезным испытаниям. Истощение почв, исчезновение лесов, загрязнение земель, находящихся в общественном ведении, разрушение традиций, то есть тирания богатых наций по отношению к большей части остального мира, сказываются и в Тарекуато. Если бы Яго Дасиано вернулся, ему пришлось бы констатировать, что бедствие усугубляется. Потомкам пурепеча и ныне, как во дни набега солдат-бесов Нуньо де Гусмана, грозит уничтожение, но опасность принимает более изощренные формы: алкоголизм, распад семьи, самоубийства, преступность и политические, подчас кровавые разборки, эмиграция «на Север» истощают силы горцев. Но это все на поверхности, а самая большая угроза невидима. Она скрывается под маской североамериканского культурного империализма, подменяющего общинный уклад стремлением к личной выгоде. Это зло, которое поражает не только мексиканских индейцев, но все испаноязычные страны континента. В Тарекуато оно лишь приобретает более наглядный и драматичный вид оттого, что старина была так сладостна и прекрасна, а пейзаж, древний, как сам Новый Свет, великолепен: здесь старцы в лохмотьях и девы, в своих традиционных одеждах похожие на цветки черных лилий, еще способны воскресить хоть на несколько мгновений хрупкий образ минувшего счастья.

Должно быть, именно такой была картина, поразившая францисканца Якобо Дасиано, героя прекрасного романа «Брат Иаков», принадлежащего перу датчанина Хенрика Стангерупа, когда монах добрался до отдаленного гористого Мичоакана, где подошло к концу его странствие. Он увидел площадь у подножия разрушенной иакаты, собравшихся поселян, прекрасных женщин, страшные разрушения — безоружный мир, ставший жертвой новых бесов.

А он, Яго (Якобо) Дасиано, Жакоб ле Дасьен или Яков Йохансен, по слухам, приходился младшим братом королю Христиану Второму, тому самому, с кого потом Шекспир напишет своего Гамлета. Он оказался в центре кровавой революции, охватившей всю Европу, когда лютеране, захватив власть на севере, изгнали оттуда тех, кто проповедовал веру святого Франциска, брата бедняков. Судьба раскидала францисканцев по всему свету.

Брат Якобо многое повидал, он знал все о тех, кто норовил завладеть миром, о жаждущих власти, о злых, об одержимых, но главным образом о тех, кто просвещал это столетие, замаранное и замороченное темными колдовскими чарами. Ему был известен Франсуа Рабле, под именем Алькофрибаса Назье начавший самую продолжительную революцию в литературе. Тогда и сочинения Эразма были в новинку, да и Томас Мор еще жил при английском дворе, а «Утопия» оставалась самой читаемой в Европе книгой, которой суждено было оказать глубочайшее воздействие на потомков. Еще до того, как брат Иаков решился пересечь моря для знакомства с Новым Светом, другой францисканец, Васко де Кирога, епископ Мичоаканский, задумал основать первую индейскую республику по образцу той, что придумал Томас Мор. На месте древнего Уайамейо (сегодня там Санта-Фе-де-ла-Лагуна), что на северном берегу озера Пацкуаро, он создает первый госпиталь и первый колледж, осуществив на практике свой вариант «Утопии», управляемой системой установлений, призванных вывести индейцев за пределы досягаемости вооруженной руки испанских колониальных властей.

Идеи били ключом вокруг брата Яго, понимавшего в свою очередь, что судьба под конец путешествия привела его в новый мир, едва удерживающий равновесие на краю пропасти. Как для тех, кого здесь окрестили двенадцатью апостолами, но прежде всего для Мартина де ла Корунья и Торибио де Бенавенте по прозвищу Мотолиниа, то есть Бедняк, для него встреча с миром индейцев явилась потрясением, пленом. То, что увидел брат Яго в Тарекуато, произвело на него впечатление куда более сильное, чем остатки кичливой роскоши в Мехико, поверженном и разгромленном конкистадорами. Попав прежде в Теночтитлан, потом в Сакапу и наконец в Тарекуато, он более всего поражен поэтическим разнообразием жизни здешних простых людей, пурепеча, «служителей» своих богов. Бог огня Курикавери, лунная богиня Шаратанга, Тата-Уриата (солнце), богиня-матерь Кверауапери, — все они еще жили в вулканах, в шумных лесах и клокочущих родниках. Мрачная доктрина первородного греха и подозрения Инквизиции не смогли искоренить прежние верования местных жителей, а вот брату Яго приходится незаметно для себя менять свой символ веры. Но разве он не ради этого прибыл сюда? Не затем ли зависть недостойных современников изгнала его из родной Дании, чтобы он смог повстречаться с Новым Светом? Не потому ли, что сам святой Франциск, этот «беднячишко», вполне мог быть родом отсюда, оказаться сыном этих вулканов, лесов, этой вольной природы, где солнце, луна и огонь навсегда оставались бы его братьями и сестрами?

Брат Яго, принеся сюда христианскую религию, исполнил древнее пророчество пурепеча, согласно которому сами боги предрекали грядущий конец своей власти и приход новой веры. Гибель Тангашоана, насилие над женщинами, ограбление храмов и порабощение выживших привели обитателей Мичоакана в оцепенение ужаса. В Тцинтцунтцане брат Якобо тщетно старается утихомирить карательный раж церкви Христовой. Один из самых сильных эпизодов романа Хенрика Стангерупа посвящен ораторскому поединку главного героя с братом Хуаном де Гаомой. Тот, как и большинство тамошних клириков, отрицает право индейцев становиться священниками, ведь в глазах церкви они не более чем варвары.

Из варварства этот мир может выйти только полностью преображенным, но такой возможности ему никто предоставить не желает. Беднякам, милым сердцу святого Франциска, доступна только одна победа: набраться терпения и ждать, пока их время зреет во глубине чащоб, на вершинах вулканов и по берегам лесных ручьев — там, где дышит их собственный мир. Именно к ним решает присоединиться в конце жизни брат Яго, таков его выбор. После его смерти забальзамированные останки монаха индейцы унесут куда-то в свои горные тайники, где он упокоится близ Курикавери и Кверауапери. Век за веком брат Яго приближается к бессмертию героев и святых. На площади Тарекуато продолжают собираться мужчины и женщины, они причащаются маисом и ладаном среди аромата цветочных лепестков и мелодий «пирекуа» — народных песен, чье звучание близко европейским канцонам. Только вековые апельсиновые деревья помнят, как брат Яго однажды воткнул здесь в землю свой посох паломника и тот расцвел, а ниже монастыря еще не иссяк источник, забивший из земли там, где он топнул ногой. Здесь его взгляд ощущаешь везде: в детских глазах, в морщинах на лбу старух, в бесстрастных лицах старейшин, стоящих в толпе поселян.

Само время, головокружительное время дарит свое могущество этой деревне, словно свидетельствуя об иной стороне вещей, о часе рождения лесов и гор. Стоя недвижно под темно-синим высокогорным небом, оно никуда не спешит, ничего не предвещает. Оно равно самому себе, исполнено могучей уверенности. И пусть рядом мельтешат автобусы, поспешают, рыча моторами, в Тингиндин, в Лос-Рейес или на перевал, через Сьерра-де-ла-Кантера направляясь к Хаконе и Заморе, они не могут нарушить неподвижность времени, ибо его магия сильнее порчи века сего.

Но больше всего поражают женщины. Они так хороши, их облик так волнует сердце! В иных местах, в Пацкуаро, в Ангауане или в ближайших колониальных городах, тоже встречаются красотки, элегантные, утонченные создания. Но здесь, в Тарекуато, красавицы наделены колдовской властью над вами. Стройные, высокие, в длинных темно-синих юбках и рубахах с вышитыми на них сверкающими цветами, с лицом и плечами, укрытыми «ребозо», черно-синей шалью, они несут в себе, не проливая ни капли, некую силу, что сквозит в малейшем их жесте, что словно бы пришла из глубины веков, связав этих женщин с дивным краем, что их породил.

Они проходят по улочкам селения, переступая босыми ногами или шлепая пластиковыми сандалиями с порванными тесемками. Они рассаживаются на торговой площади, подобрав под себя ноги, держа торс очень прямо, и продают фасоль, авокадо и стручковый перец или кисловатые лепешки из теста с добавлением пульке, хмельного напитка из сладковатого сока агавы. Их красота бесстрастна, умиротворенна, блестяща и пряма, как их длинные черные волосы, потоком проливающиеся на спину. Эта красота взирает на окружающий мир в полной невозмутимости. Где-то в иных землях мужчины и женщины могут напрасно ждать чего-то, что облегчит их нужду, утолит жажду, голод, зов плоти. А здесь, в этой отдаленной деревне, примостившейся малым островком среди сокрытых облаками вулканов, женщины Тарекуато ничего не ждут. Они всегда остаются собой, облаченные в темно-голубую, небесного цвета ткань и золото дневного света. Именно они четыре столетия назад заворожили Яго Дасиано, прервали его скитальческий путь и подарили страннику землю, к которой он смог привязаться.

На нашей планете, даже посреди какого-нибудь океана, редко встретишь места, так властно приковывающие к себе, смущающие дух, подвергая его таинственному испытанию. Здесь ты слышишь пенье сирен, шепот фей, наблюдаешь рожденье воды, деревьев и света. Замечаешь, что у первой встречной глаза полны необъяснимого сияния. Такой край — лишь он способен нас изменить, приоткрыв перед нами глубины мировых истин, позволив ощутить их колдовскую власть.