Коробка из-под шоколадного торта
Коробка из-под шоколадного торта
Шофер взял в руки чемоданчик. Она держала коробку. Коробка была большая. Черная, с белыми и красными узорами. Сверху она была покрыта целлофаном, скрепленным прозрачной клейкой шотландской тесьмой. Картонное сооружение было замысловато перевязано голубой шелковой лентой с красивым четырехлепестковым бантом. И все это, в свою очередь, помещалось в прозрачном нейлоновом пакете с надписью: «Педро Гонсалес. Лучшие рубашки. Не требуют утюга. Стирайте и носите. Цены доступны».
Они подошли к конторке авиакомпании «Кубана Авиасион».
— Один билет до Сантьяго, — сказала Флавия, ставя на прилавок цветастую коробку. — На ближайший самолет.
— Сожалею, сеньора, но на ближайший мест нет.
Чиновник склонил густо набриолиненную голову.
— Тогда на вечерний…
— И на вечерний нет. Все переполнено.
— Когда же можно улететь? — Флавия начала волноваться. «Торт» нужно было доставить как можно скорее. Лишний день мог испортить все планы и сорвать закупку оружия.
Чиновник порылся в книге, потом позвонил куда-то.
— Должен вас огорчить, сеньора, — сказал он, — но раньше чем через пять дней вы из Гаваны вылететь не сможете.
Видимо, на ее лице было написано такое огорчение, что чиновник снова стал рыться в книге.
— Моментико… Если вам действительно нужно срочно в Сантьяго… — он листал страницы, не забывая изредка поглядывать на Флавию, — моментико… моментико… Вот, пожалуйста! Я справлялся недавно на автобусной станции, у них еще есть свободные места. Автобус уходит через час… Шестнадцать часов — и вы в Сантьяго… Утром вас уже поцелует любимый…
Флавия кокетливо улыбнулась — чиновник был симпатичный. И тут же подумала: «Дура легкомысленная! Легкомысленная дура! Такое поручение, а ты… Автобус? Но это значит по меньшей мере четыре проверки багажа и документов…»
— Я кончаю работу через пятнадцать минут, — сказал любезно служащий авиакомпании. — Мог бы вас подвезти.
— Спасибо, у меня машина…
«Автобус… автобус, — думала она. — А что, если действительно… Утром уже там… От наших только влетит…»
— Разрешите, я помогу вам, — чиновник, не дожидаясь ее согласия, взял со стойки коробку. — Ого, какой тяжелый! Просто не верится, что торт…
Флавия обмерла.
— Это он… весь шоколадный… Знаете, целиком…
— Наверное, очень вкусно.
— Да, конечно… Ведь шоколад… Вы любите шоколад?
Она достала из сумочки плитку.
— О, из ваших рук!
Он поставил коробку на сиденье автомобиля. Звякнула пружина.
Флавия помахала ему рукой из окна.
— Счастливого пути, сеньора, — чиновник приставил два пальца к фуражке. — Возвращайтесь на самолете. Мое имя Орацио.
Флавия послала ему воздушный поцелуй. Не заподозрил ли он? Нет, кажется, обошлось…
— На автобусную станцию, — сказала она.
— Ты поедешь на автобусе? — насторожился шофер. — А как же наши?
— Не твое дело, — Хосе. Поскорее. Автобус уходит через час, надо взять билеты.
— Смотри, Флавия, ведь там проверка.
— Через пять дней облигации никому не будут нужны.
— Может быть, все-таки заедем к нашим, посоветуемся?
— На автобусную станцию! — сказала Флавия с ударением.
Больше Хосе не переспрашивал.
Они приехали за пятнадцать минут до отправления. Хосе взял билет. Ее чемоданчик положили в багажное отделение — под пол. Коробку она взяла с собой.
Все пассажиры были уже на месте. Флавии досталось кресло рядом с пожилым субъектом в белой панаме. От ушей у него шли провода, соединявшиеся в боковом кармане пиджака.
Впереди сидели молодая женщина с грудным ребенком и тощая старуха, вся увешанная фальшивыми драгоценностями.
«Что это так вырядилась?» — подумала Флавия, ставя коробку на сетку, которая шла вдоль всего автобуса над сиденьями. Нейлоновые клеточки глубоко продавились под тяжестью «торта».
— Какой тяжелый! — сказал кондуктор в белой рубашке с погончиками и темно-синим форменным галстуком. — Может быть, вам лучше поставить его под кресло?
«Что они все прицепились? Как назло!» — подумала Флавия и вслух сказала:
— Шоколадный. Целиком шоколадный… Подруга выходит замуж. Может быть, действительно под креслом лучше…
Автобус тронулся. Они миновали фруктовый рынок. Он уже не был таким многолюдным, как днем. Уборщики подметали апельсиновые и банановые корки. Продавцы увозили ручные тележки с нераспроданными фруктами. Бродил нищий, накалывая иглой, вставленной в трость, окурки. Уже появилось несколько горящих неоновых вывесок бар-клубов и трехцентовых кафе.
Как только выехали из города, старичок, сосед Флавии, вынул из ушей провода и, надвинув панаму на глаза, заснул.
Флавия смотрела в окно на проплывавшие слева от автобуса огни гаванского порта.
Машина вышла на широкое серое шоссе, разделенное желтыми пунктирными полосами на шесть дорожек — три туда, три обратно, посредине каменный барьерчик, — и, мягко покачиваясь, понеслась к провинции Ориенте, где Флавию ждали друзья, где до зарезу нужны были эти маленькие зеленые листочки с изображением двух рук, рвущих кандалы, и цифры «26», аккуратно сложенные в коробку из-под шоколадного торта.
Листочки эти, представлявшие собой подпольные облигации, печатались в тайной типографии в Гаване, о которой Флавии не полагалось знать. Облигации надо было срочно распространить в Ориенте, чтобы на вырученные деньги купить оружие, продовольствие, медикаменты, одежду — как раз представилась такая возможность.
Флавия задремала, дотрагиваясь ногой до коробки с бесценным грузом.
Очнулась она от громкого крика:
— Мужчины без вещей — вон! Женщины могут оставаться на своих местах.
Крик раздался над головой. Она открыла глаза и увидела прямо перед собой короткоствольный тупоносый «смит-вессон». «Смит» был никелированный, блестящий, а ручка инкрустирована перламутром и серебром. Револьвер покоился в ремешковой открытой кобуре на животе у высокого офицера, который продолжал кричать над ее головой:
— Сколько я буду повторять: мужчины, вон!
— Он глухой, господин офицер, — сказала Флавия, поправляя прическу, — и вынул провода из ушей.
Офицер щелкнул пальцем по панаме. Старичок проснулся. Он испуганно смотрел на красного от натуги офицера, который таращил на него гневные глаза и беззвучно открывал рот… Старичок поспешно подключился к внешнему миру, вставив в уши провода.
— А, — недовольно произнес он, наконец поняв, что от него хотят. — Так бы и сказали. Зачем же бить по панаме…
Мужчины вышли. Их обыскивали рядом с автобусом.
Офицер крикнул:
— Начинайте!
Два солдата, медленно двигаясь посреди прохода, раскрывали чемоданы, шляпные коробки, дамские сумки, баулы и вываливали содержимое на кресла. Офицер шел за ними и, брезгливо морщась, расшвыривал вещи стеком, рассматривая документы, письма, фотографии.
Флавия сидела, откинувшись к спинке кресла, и чувствовала, как бледнеет ее лицо. Она ощущала это физически и понимала — достаточно одного взгляда этого офицера, и ее заподозрят. Она нагнулась, притворяясь, что поправляет туфлю, чтобы кровь снова прилила к лицу. Коробка стояла на месте. «Поднять на кресло? Или, может быть, не заметят? Если заметят, будет хуже. Нет, лучше подождать». Мысли прыгали.
— Выньте ребенка из конверта, — приказал офицер женщине, сидящей впереди.
— Он только что успокоился, сейчас ночь, — она умоляюще посмотрела на военного.
— Выньте ребенка, сеньора, — нетерпеливо повторил офицер. — Время идет.
— Но я вас очень прошу…
— Сеньора, как вам не стыдно, выньте ребенка, — вдруг неестественно громко, сама не узнав своего голоса, сказала Флавия. — Господин офицер выполняет свой долг. Мы, кубинские женщины, должны ему помочь. Мало ли что вы можете везти в конверте! А вдруг бомбы для террористов?!
— Спасибо, сеньора, — улыбнулся офицер. — Вы настоящая патриотка.
Женщина обернулась и смерила Флавию ненавидящим взглядом. Ребенок расплакался…
Флавия с готовностью протянула офицеру раскрытую сумочку. Офицер посмотрел содержимое. Из его рук выпала губная помада.
— Извините!
Он немедленно нагнулся, чтобы поднять желтый блестящий тюбик… У Флавии замерло сердце.
— Что это? — вдруг громко спросил офицер, вытаскивая из-под кресла коробку. — Почему вы не положили ее на кресло — ведь была команда.
— Ах, это? Я совсем забыла… Это подарок, господин офицер. Подруга выходит замуж.
— Сейчас проверим. — Офицер кивнул солдату.
— Да, да, проверяйте, конечно, проверяйте! — в полном отчаянии воскликнула Флавия. — Это ваш долг, служба.
Солдат приблизился к коробке и раздумывал, с какой стороны начать ее распаковывать. Он вынул ее из пакета с рекламой лучших рубашек. Флавия вдруг почувствовала пустоту в горле, стали влажными руки.
— Я говорила этим болванам в магазине: не запаковывайте так красиво и сложно, — сказала она. — Ведь будет проверка, обязательно будет проверка. Все равно все изомнется, и торт разрушится. Надо было оставить коробку открытой. Болваны! Но они запаковали… Открывайте, не стесняйтесь, я сама даже вам открою. Правда, подруга будет очень жалеть, ведь свадьба бывает в жизни не так часто… Открывайте!
Офицер мрачно смотрел на коробку, солдат грубыми пальцами нерешительно взялся за голубую ленту.
— Ну, ладно, — сказал офицер, — раз свадьба… Поставь на место, — приказал он солдату.
— Нет, нет, не беспокойтесь, проверяйте, — Флавия самозабвенно защищала права батистовского офицера. — Все равно, если не вы, так другие… Проверять, наверное, будут часто.
— Сходи за бланком, — все так же мрачно приказал офицер.
Солдат принес маленький зеленый бланк с напечатанным словом «Проверено». Офицер лизнул его языком и приклеил к коробке.
— Сожалею, что не голубой, — улыбнулся он. — А то бы как раз в тон к банту. Но зато теперь уже ваш торт будет цел. Его не будут разворачивать…
Флавия готова была расцеловать длинного офицера, но вместо этого сказала:
— Ах, если бы я могла, я бы своими руками задушила этого Фиделя! Из-за него вам приходится ночью совершать эту утомительную работу в автобусах.
Он поднял два пальца под козырек:
— Служба, сеньорита. Честь имею.
Счастливая и обессиленная, она повалилась на кресло. С негодованием на нее смотрели обе соседки спереди.
До самого Сантьяго коробка из-под шоколадного торта лежала на сетке — на виду у всех. И, нисколько не гармонируя с голубым бантом, на ней выделялся зеленый ярлычок с надписью «Проверено».
Ну, а теперь я выполню обещание — расскажу, как я узнал об этой истории с коробкой из-под шоколадного торта.
Однажды Хиральдо сообщил мне, что срочные дела заставляют его покинуть меня на две или три недели. Это была грустная весть.
Днем меня познакомили с моей новой переводчицей. Ее звали Клара Гонсалес. Клара была толста, как Хиральдо, весела и смешлива, как два Хиральдо, легкомысленна и несерьезна, во всяком случае с виду, как десять Хиральдо. И еще она любила петь. Пела Клара все время — в машине, за обедом, в компании и когда бывала одна; но самое трагическое для меня состояло в том, что она напевала и тогда, когда нужно было переводить…
Несколько дней я придумывал вежливый способ избавиться от нее. Но ничего не получилось.
Мне предстояла одна очень серьезная беседа — с матерью Франка Паиса. И я со страхом думал, что Клара может все испортить. Матери замечательного кубинского революционера, женщине, как я слышал, сильной, волевой и молчаливой, наверняка не понравится моя легкомысленная спутница, которая, видать, и не нюхала опасностей революционной борьбы…
Но делать было нечего, и когда стемнело, мы отправились с ней на улицу Сан Карлоса, где жила славная кубинская женщина, воспитавшая трех сыновей и отдавшая революции жизни двух из них.
Поднявшись по четырем каменным ступенькам на крыльцо, мы постучали в дверь. Она открылась, и на пороге появилась седая полная женщина лет шестидесяти. Прищурившись, она старалась разглядеть нас.
Клара сказала:
— Знакомьтесь, Росарио, это журналист, о котором вам говорили.
Женщина всплеснула руками:
— Боже мой, Флавия! Это ты! Как хорошо, что ты пришла! Я так долго тебя не видела.
Потом она протянула руку мне.
Когда хозяйка пошла сварить кофе, я повернулся к Кларе.
— Почему она зовет вас Флавией?
«Легкомысленная хохотушка» улыбнулась:
— Это было мое имя в подполье.
— Вы были в подполье?!
— Да. Меня еще и сейчас многие зовут по привычке Флавией.
— Постойте, так, значит, коробка с «тортом»… И потом этот пулемет в «джипе»… Это все вы?!
Вот так я и познакомился с легендарной Флавией, так узнал историю с «тортом». О беседе с матерью Франка Паиса не буду вам рассказывать, а просто приведу здесь письмо, которое Росарио Гарсиа де Паис написала в тот вечер и дала мне для передачи матери наших советских героев — Зои и Шуры Космодемьянских.