Виталий Хесин Воспоминания в письмах

Виталий Хесин Воспоминания в письмах

Я родился в 1935 году в Ленинграде в знаменитом Доме писателей.

В 1941 году был эвакуирован с детским садом Литфонда в «Берсут», а затем в Чистополь. О своей жизни в «недетском» возрасте писать не хочу. Она интересна только мне и моим близким. Больше никому. Если ограничиться двумя фразами: 11 лет после окончания Нефтяного института (ныне «Академия») работал на заводах под Волгоградом, потом 22 года – в Москве, в Институте Научной Фотографии. В марте 1991-го года эмигрировал в США.

Моя мать, Хесина Ася Савельевна, была со мной в эвакуации. В Чистополе работала кассиром, отвечала за все деньги, присылаемые эвакуированным писателям.

Отец, Хесин Григорий Борисович, был директором Всесоюзного управления по охране авторских прав (ВУОАП, ныне ВААП). Параллельно с 1942 по 1946 год был директором Литфонда. Репрессирован с 1950 по 1956.

Пользовался популярностью и уважением среди писателей и композиторов.

Письмо первое

Пишу письмо, о котором мы говорили по телефону. Думаю, что мои весьма скудные воспоминания об эвакуации в Берсут и Чистополь, учитывая мой тогдашний возраст, вряд ли могут представлять интерес, но поступай так, как сочтешь нужным.

Мне было шесть лет и два месяца, когда началась война, и восемь с половиной, когда пароход «Габдулла Тукай» с большими приключениями доставил нас из Чистополя в Москву.

А уезжали поездом 6 июля 1941 года вместе со всеми писательскими детьми. Родители снабдили нас с Тамарой (старшей сестрой. – Н.Г.) целым чемоданом продуктов, но в дороге его содержимое полностью реквизировали, чтобы поровну разделить на всех детей. Помню, как я переживал, даже плакал, так как там было много вкусных вещей.

А еще помню, какой был переполох, когда обнаружили, что пропал девятилетний Валечка Никулин, а он, маленький и худенький, забрался на самую верхнюю полку и там заснул.

Из пребывания в Берсуте в памяти осталась только многопролетная почти вертикальная лестница, спускающаяся к берегу Камы, теннисные мячики, которые я с азартом забрасывал на покатую крышу и ждал, когда они ко мне вернутся… и Тимур Гайдар, несомненно, обладавший чертами лидера и воспринимаемый нами как герой знаменитой повести его отца.

Виталий Хесин. 1939

Я – шестилетка – попал в среднюю группу, в которой воспитательницей была Ирина Семёновна Ойслендер, жена поэта-фронтовика Александра Ойслендера. А в старшей оказались дети 1933–1934 годов рождения. Воспитательницей там была властная, крикливая, но очень внимательная к детям Клара Георгиевна Добрер.

Из своей группы помню Ёлу Ивич, Витю Ойслендера, Шурика Парнаха, Игоря Аврущенко. Алёна Закс, которая тоже была в детском саду, может дополнить этот список.

Самым, как сейчас бы сказали, «проблемным ребенком» был Юзик Гройсгинер, приемный сын арестованного в декабре 1938 года журналиста Михаила Кольцова. Жена Кольцова, немка по национальности, дала испанскому мальчику свою фамилию, и под ней он и был в детском саду. Мне он запомнился тем, что во время прогулок учил меня ругаться матом, предлагая громко на всю улицу выкрикивать слова, значения которых я не понимал.

Когда в начале 80-х годов меня в Москве разыскала уже совсем старенькая Клара Георгиевна (оказалось, что мы живем по-соседству в районе Речного вокзала), она рассказала, что ей по возвращении из Чистополя выпала тяжкая миссия отвозить Юзика в детский дом в Голицыно. Он всю дорогу плакал и повторял: «Где моя мамочка? Где моя мамочка?» А мамочка тоже была арестована и скорее всего погибла.

Из детей старшей группы помню Свету Иллеш – дочь видного венгерского писателя-антифашиста Бела Иллеша, Женю Шифферса, в будущем известного ленинградского театрального режиссера, способного рисовальщика Эдика Тарпана (умер в пятнадцатилетием возрасте от менингита), Илюшу Москвина, Фиму Котока.

С Фимой я дружу уже шестьдесят девять лет. Он – доктор филологических наук, в течение десяти лет преподавал в Тель-авивском университете. Живет в Израиле.

Тамара и Виталий Хесины. 1939

Разумеется, у Тамары, которой было двенадцать лет, когда началась война, воспоминаний больше, и они более четкие и достоверные. Она, в частности, хорошо помнит, как несколько интернатовских девочек пришли к поэту Николаю Асееву и начали ему выговаривать, что он плохо обращается со своим папой. У старика действительно был жалкий вид, когда он с судками приходил в интернат за обедом, и, возможно, от него и узнали, что сын и жена сына к нему плохо относятся. Все тогда были тимуровцами, старались поступать только по совести и требовали наказывать тех, кто с их точки зрения вел себя «не по-коммунистически».

Тамаре не хотелось, чтобы поэт, хорошо знавший нашего папу, узнал ее, и она взяла у подруги Иры Ржешевской пальто и шапку, считая, что таким образом выдаст себя за нее. Николай Николаевич, конечно, ее сразу вычислил, но на его возглас: «Как, и ты, Тамара Хесина, здесь?» – ответила убежденно и гордо: «Я никакая не Тамара, я – Ира Ржешевская!» Изменилось ли его отношение к отцу после их визита, она не помнит.

А с Ирой Ржешевской произошел такой случай. Кормили в интернате неважно. На обед обычно давали жиденький суп, а на второе – котлету, чаще всего картофельную. И вот Ира решила не есть котлету за обедом, а, положив ее на ломтик черного хлеба, отнести в комнату и там, когда еще чуть-чуть проголодается, в тишине насладиться лакомством. Поднимаясь по лестнице, бережно несла драгоценность на ладони, предвкушая предстоящую трапезу, когда сбегавший вниз мальчишка случайно толкнул ее, и лакомство, описав дугу, шлепнулось на грязно-мокрый пол рядом с уборной, двери которой выходили как раз на лестничную площадку. С Ирой случилась истерика. Она рыдала так, как будто потеряла близкого человека, и вся комната ее утешала.

И свою истерику Тамара запомнила на всю жизнь. Перед Новым годом в интернате обычно устраивался карнавал. Девочки и мальчики облачались в разные костюмы, делали маски, красили лица краской. Все уже спустились в подземное помещение, где обычно устраивалось торжество, а она замешкалась и спускалась в одиночестве. И вдруг видит: навстречу ей идет… покойник. Во всем белом, с колпаком, надвинутым по самую шею (прорези для глаз и рта, как у куклуксклановцев), и с горящей свечой в руке. Она так испугалась, стала дико кричать, что испугался и покойник. Он сдернул колпак, схватил ее за руку и потащил в комнату со словами: «Тамара, Тамара не бойся… Да это же я – Тимур». Это действительно был всё тот же Тимур Гайдар, придумавший себе костюм привидения.

Тамара хорошо помнит похороны несчастной Фридочки Годинер. Когда гроб опускали в могилу, одна из веревок лопнула, гроб перевернулся и тело выпало. Вадим Билль-Белоцерковский, не раздумывая, прыгнул в яму и сделал всё, как положено. Я знаю, что родная сестра трагически погибшей девушки, Стэра, которую я тоже хорошо помню и по детскому саду, и по пионерскому лагерю, в 80-е годы была тесно связана с известным еврейским общественным деятелем Михаилом Членовым. При желании через него можно ее разыскать.

Очень коротко о родителях.

Папа был назначен директором Литфонда весной сорок второго, то есть к организационным мероприятиям, связанным с эвакуацией, он отношения не имел.

После жуткого кошмара,

Именуемого Хмара,

Показалось всем, что Хесин

Чрезвычайно интересен.

Еще Светлов посылал отцу смешные телеграммы. Например:

МИР БЕЗ ДЕНЕГ ТЕСЕН ГОТ РАХМОНЕС ХЕСИН [17]

На почте телеграмму не приняли, усматривая в ней тайный шифр. Тогда Светлов привел двух знакомых и показал на одного – это Гот, на другого – Рахмонес, а на себя – Хесин. Вот тексты еще некоторых сохранившихся телеграмм:

КРУЖУСЬ ПОРХАЮ ЖИЗНЬ АМЫХАЕ

СИЖУ НАД МОРЕМ ФИНСТЕР УН ОРИМ

Папа совмещал должность директора Литфонда с прежней – директора ВУОАП. Всю войну он находился в Москве (в книге Н. Громовой «Дальний Чистополь на Каме» ошибочно указано, что он жил в Чистополе), изредка наезжая в «городок на Каме».

Телеграммы М.А. Светлова Г.Б. Хесину

В ночь с 25 на 26 сентября 1950 года он был арестован и осужден «тройкой» по статье 58 (п.п. 10, 11) на 8 лет лагерей. Одним из пунктов обвинения было то, что он, пользуясь своим положением, распространял абонементы в ГОСЕТ [18] , который после убийства Михоэлса (папа его прекрасно знал) очень слабо посещался.

Вернулся и был полностью реабилитирован сразу после XX съезда партии, в марте 1956. Работал в ВУОАПе заместителем директора. Тяжело и подолгу болел. Умер 19 сентября 1964 года.

Мама в Чистополе выполняла обязанности кассира. Она получала в банке деньги и вручала их писателям или их семьям. Ходила без всякой охраны с чемоданом, доверху наполненным ассигнациями! Потом всю жизнь с удивлением вспоминала, что ее, абсолютно беззащитную, ни разу не ограбили.

Леночка, хочу рассказать тебе о том, что прямого отношения к эвакуации не имеет, но для меня это памятное событие, связанное с Наташей Дзюбинской, которую ты помнишь по Чистополю, а с ее младшей сестрой Алёной вы с Тамарой были в одной группе. С Наташей я учился в одной школе, в знаменитой 110-й, где директором был выдающийся педагог и исключительно порядочный человек Иван Кузьмич Новиков. Только Наташа училась в 30-е годы, когда было совместное обучение, а я – в 40-е, когда школа стала мужской.

Григорий Борисович Хесин перед освобождением из лагеря. 1955

В конце ноября 57-го года я приехал в Москву из тогда еще Сталинграда, куда был распределен после окончания института, и навестил школьную учительницу Лидию Германовну Янсон, которая в течение пяти последних школьных лет была нашим классным руководителем и преподавала немецкий язык. Жила она в маленьком деревянном доме в одном дворе со школой. Было ей 74 года, но тогда она всего год, как вышла на пенсию, а работала она в школе с 1912 года, когда это была Флёровская гимназия (по имени основателя и попечителя частной мужской гимназии), в которой учились Тимофеев-Ресовский (Зубр), Игорь Ильинский, Игорь Моисеев, а позже, уже в советские годы, Андрей Дмитриевич Сахаров, историк Натан Эйдельман, писатель и журналист Арк, Ваксберг и многие другие знаменитые люди. Лидия Германовна не дожила двух месяцев до столетия. Прах ее покоится в зале № 32 Ваганьковского колумбария.

Но я возвращаюсь в 57-й.

Зайдя в комнату (Лидия Германовна жила в маленькой комнатке большой коммунальной квартиры, и ее соседкой этажом ниже была Мария Густавовна Флёрова, семье которой некогда принадлежал весь дом), увидел на столе разложенную газету, явно не свежую. «Что это у вас за газета такая?» – поинтересовался я. «Ой, Витенька, это необычная газета. Это “Пионерская правда” за декабрь 1937 года. Ученики 7 “Б” класса нашей школы на ее страницах мечтают, что будет через двадцать лет, какой прекрасной станет страна и кем будут они, сегодняшние школьники».

Наташа Дзюбинская мечтала стать актрисой, называла роли, которые она будет играть, Светлана Гурвич (дочь Николая Бухарина), не помню кем, но стала историком, мальчик по фамилии Огуренков хотел стать тренером по боксу, и, кажется, он им и стал, других имен не помню. Ребята договорились через двадцать лет прийти в школу и поведать друг другу, насколько их мечты осуществились. Повторяю, это был ноябрь 57-го года. До истечения двадцатилетнего срока оставался месяц.

Я схватил газету и помчался в редакцию «Комсомольской правды». Меня приняла известный педагог Е. Шацкая, чьи статьи на темы воспитания часто появлялись на страницах «Комсомолки». Прочитав весь материал, вернула газету и предложила мне подключиться к розыску мальчиков и девочек из тридцать седьмого года, однако я должен был уезжать через два дня и ничем помочь не смог.