За тремя зайцами

За тремя зайцами

Самое интересное, что командир корпуса Переверткин, прочитав адресованную лично ему директиву Военного совета армии от 26 апреля про розданные по дивизиям знамена, просто так уж забыть не мог. Да и сама складывающаяся на тот день обстановка вольно или невольно наталкивала его на мысль, что процедура с водружением совсем не за горами. Остановить движение наших войск, наступавших со всех сторон, гитлеровцы, конечно, уже не могли. Начиная с третьей декады апреля, контролируемая ими территория стала все больше и больше ужиматься к центру, ограниченному по периметру городским оборонительным обводом.

На карте, которая лежала на столе перед командиром 79-го корпуса Переверткина, это ужимание выглядело более чем наглядно. И достаточно было одного беглого взгляда, чтобы понять: еще сутки-другие – и даже от этой малости у Гитлера останется лишь узенькая полоска в самом центре Берлина, прикрытая отвесными, закованными в гранит берегами реки Шпрее (с севера) и канала Ландвер (с юга). На эту полоску, внутри которой напоследок скучковалась вся верхушка Третьего рейха, уже хищно нацеливались с противоположных направлений две группы нанесенных на карту красных стрел.

Одна из них с южного берега канала Ландвер нацеливалась на северо-запад, в направлении зданий штаб-квартиры гестапо, министерства авиации и Имперской канцелярии, в подземном бункере которой в данный момент укрывался сам Гитлер. Все эти стрелки указывали направления атак 5-й ударной армии генерал-лейтенанта Н. Берзарина и наступавших по соседству 8-й Гвардейской общевойсковой и 1-й Гвардейской танковой армий.

Однако стрелки этой группировки войск на плане заметно опережала другая, «выстреливающая» прямо с противоположного направления. Алые графические символы, показывающие направление атак с севера-запада, обозначали наступление их 3-й ударной, усиленной еще одной армией, но только Гвардейской 2-й танковой. Одна из стрелок на карте брала разгон как раз отсюда, из здания, в котором в данный момент временно разместился штаб его корпуса. Своим же острием упиралась в улицу Альт-Моабит. На ней в эти минуты в первом эшелоне вели бой части и подразделения двух дивизий его корпуса: 150-й шатиловской и 171-й полковника Негоды

От их передней линии до моста Мольтке-младший в конце Альт-Моабит – оставалось совсем ничего. А там, за серыми квадратами швейцарского посольства и министерства внутренних дел (или как его прозвала армейская разведка – дом Гиммлера) раскинулась Кёнигс-плас (Королевская площадь) со зданием германского парламента в глубине.

То, что брать этот последний оплот «германского духа» и водружать над ним победное знамя доведется воинам именно 79-го корпуса, сомнений у генерала Переверткина уже не вызывало. Но порождало – и чем дальше, тем больше – противоречивые чувства. С одной стороны, гордость, что именно его соединение будет ставить последнюю точку в этой долгой, кровавой войне. С другой – крайней озабоченности. Достаточно «тертый калач» в высоких армейских сферах, генерал отчетливо понимал, чем реально аукнется ему эта щедро дарованная судьбой историческая миссия. Как задолбают его теперь своим повышенным вниманием не только командующий армией, но и фронтом. Сколько времени, сил, нервов отнимут у него их чуть ли не поминутные «Приказываю незамедлительно…», «Исполнение доложить!», «Почему топчетесь на месте?»

Но ведь ситуация требовала максимальной концентрации на решении совсем других вопросов. В цепи непрерывных штурмовых действий никакие, даже самые результативные, действия артиллерии и танков заменить пехоту не могли. А та в изнурительных и кровопролитных уличных боях выбивалась не по дням, а по часам. Так что ее срочно требовалось усиливать. Причем не только за счет пополнения и ввода резервов второго, третьего и даже четвертого эшелонов, которые тоже, между прочим, «не резиновые». Но прежде всего более слаженными, точно выверенными в быстро меняющейся обстановке ударами по противнику. Особенно в заключительной фазе наступления. Осуществить это без дополнительных «глаз и ушей» на передовой, непосредственно докладывающих обстановку прямо сюда, в штаб корпуса, вряд ли удастся.

А тут еще весь этот «политес» с водружением знамен Военного совета! Конечно, о том, что кто-то под смертельным шквалом огня должен ухитриться оказаться с одним из них в нужное время в нужном месте – должны позаботиться те, у кого они находятся. То есть в самих дивизиях. Но где гарантия, что в пылу и суматохе боя такой важный военно-политический вопрос не будет пущен на самотек?

«Политический аспект» вопроса натолкнул генерала на мысль «размять» его с начальником политотдела корпуса полковником И. Крыловым. Бывший пулеметчик-чапаевец, сын ивановских ткачей, тот был не просто биографически и по происхождению лично близок комкору. Переверткин ценил полковника за живой, цепкий ум. А еще за отнюдь не кабинетный, чапаевской закалки характер. Уж сколько тот имел ранений и контузий: другой на его месте уже давно осел бы глубоко в тылу, на непыльной политвоспитательной работе. А Крылов, преодолев и недуги, и сопротивление врачей, вновь и вновь возвращался в строй, в действующую армию.

Словом, одна голова хорошо, а плюс мнение толкового начальника политотдела – еще лучше…

Правда, окончательного решения их недолгая беседа не дала. Но кое на что натолкнула. В частности, решили подстраховать прижившиеся в дивизиях знамена Военного совета армии своим собственным, корпусным стягом. Глядишь, в случае чего на статус «победного» он вполне сгодится. А исполнение поручить как раз специальной группе, а лучше даже двум, которые совместят в себе сразу три ипостаси: легкую штурмовую, корпусной разведки и «знаменосную». Добровольцы на это рисковое задание найдутся. Главное – поставить во главе групп толковых, проверенных в деле командиров.

Поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, Переверткин вызвал двух офицеров, которых он неплохо знал лично и, стало быть, мог больше, чем на других, положиться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.