Позволено знать, позволено быть

Позволено знать, позволено быть

Когда после встреч с генералами Минин обстоятельно, с мельчайшими подробностями рассказал все И. Климову, тот, как-то грустно улыбнувшись и чуть выдержав паузу, сказал:

– Вообще-то, их можно понять. В таких-то больших воинских званиях им не резон признаваться старшему лейтенанту в своих прошлых грехах.

Сам Климов при этом прекрасно понимал, что дело, увы, не только в генеральском грехе. Двери к исторической правде приоткрывали и снова захлопывали в большом доме ЦК КПСС на Старой площади в Москве. А то и в самом Кремле. На гребне поднятой Н. Хрущевым волны разоблачения культа личности Сталина кое-что из этой правды стало проскакивать в публикациях историков и журналистов. Однако все это были лишь крупицы и фрагменты. В соответствии с порядком, заведенным еще Сталиным, который всю жизнь опасался, что из архивных недр могут вынырнуть свидетельства темной истории его сотрудничества с царской охранкой, хранилища исторических документов оставались одними из самых закрытых учреждений в стране. Его сменщикам на высших партийных и государственных постах тоже было что скрывать в своем прошлом и настоящем. Поэтому власти строго ограничивали доступ к целым пластам исторических документов. Военный историк Климов, конечно же, был в курсе истории с письмом докторанта Высшей военной академии им. Ворошилова, капитана 1-го ранга Н. Мильграмма, который в 1956 г . отважился обратиться к Первому секретарю ЦК с письмом о необходимости рассекречивания архивных документов, касающихся начального этапа Великой Отечественной войны[142]. Против этого со специальной запиской выступило Министерство обороны СССР. Само письмо несколько месяцев мусолили в Отделе административных органов ЦК КПСС, где подготовили специальную справку в Секретариат. А все только для того, чтобы дать форменно издевательский ответ: «Решение ЦК КПСС от 7 февраля 1956 г . „О мерах по упорядочению режима хранения и лучшему использованию архивных материалов министерств и ведомств“ в полной мере отвечает на поставленные т. Мильграммом вопросы» [143].

«Оригинальный» ответ, превентивно пресекающий на будущее любой подобного рода интерес, строго ставил на место излишне любознательного капитана 1-го ранга. Но три года спустя осадили и маршалов. Двое из них – сам министр обороны Р. Малиновский и его первый заместитель В. Соколовский – под давлением своих засевших за мемуары однополчан заслали в ЦК письмо с проектом директивы о снятии с секретного хранения и разрешения публикации в открытой печати документов, освещающих военные операции Вооруженных Сил СССР в Великой Отечественной войне[144]. Хитроумные бойцы идеологического фронта со Старой площади сразу раскусили, какой большой оперативный «секрет» по графе «безвозвратные людские потери», а также другие «ненужные» народу подробности вылезут наружу в таких публикациях. Но обижать прямым отказом полководцев сочли как-то неудобным. Поэтому ловко переиграли их на обходном маневре: в Постановлении ЦК КПСС записали: «Одобряется постановка вопроса, но окончательное его решение отложено до выхода в свет шеститомной „Истории Великой Отечественной войны“»[145].

По поводу содержания самого шеститомника его редакционной комиссии пришлось самой в 1962 г . дважды обращаться в ЦК КПСС. Сначала с нижайшей просьбой разрешить публикацию в 4-м томе данных о потерях советских войск в боях за освобождение Правобережной Польши в 1944 г . и Карпатско-Дуклинской операции (Словакия) [146]. А затем и с аналогичной просьбой по поводу Берлинской операции[147]. Для раскрытия столь «важной государственной тайны» понадобилось проводить опрос в Секретариате ЦК. В архиве сохранилась записка редакционной комиссии издания, в которой так и записано: «С согласия секретарей ЦК КПСС на публикацию в пятом томе „Истории“ данных о потерях советских войск в боях за Берлин».

К двум этим победам «местного значения» создатели шеститомника могли бы смело прибавить мероприятие 1961 г ., которое худо-бедно, но пробило путь к началу объективного освещения боевых действий за Рейхстаг и водружению Знамени Победы. Инициатива его проведения исходила все от того же Ивана Дмитриевича Климова. Еще во время последней встречи с окончившим академию и убывавшим к новому месту службы Мининым историк высказал мысль, что для выяснения реальной картины у него зреет идея провести в ближайшие год-два совещание с участниками штурма Рейхстага. И при расставании попросил помочь в работе с установлением адресов всех тех, кто действовал тогда в первом эшелоне. Минин, прежде всего, естественно, связался с Лисименко. Чуть позже, разыскав адреса Боброва и Макова, затеял переписку и с ними.

С Бобровым, к сожалению, разговор закончился ничем. Почему – речь будет впереди. А вот Маков откликнулся с энтузиазмом. И даже пообещал найти координаты командира второй штурмовой группы – М. Бондаря. Правда, при этом оговорился, что на этого человека особенно положиться нельзя, ибо он-де еще в адъютантах командира корпуса проявил себя не очень-то…

Минин к этой оговорке отнесся не то чтобы с недоверием, но как-то спокойно. Однако жизнь довольно скоро подтвердила правильность маковских слов.

Оказывается, сложное послевоенное бытие вообще довольно сильно развело бывших однополчан не только по чинам и званиям, но и по взглядам на то, что такое хорошо, а что плохо. Как это сегодня странно ни звучит, но в той стране, за которую они сражались и готовы были умереть, самыми правильными в плане человеческих отношений годами в их биографиях было время войны. Многие потом – уже в мирные дни – с ностальгией вспоминали о четкой ясности своего фронтового бытия: вот свои, вот напавший на Родину враг, вот поставленная перед тобой командиром задача. И выполнить ее – есть не только солдатский, но и гражданский долг каждого. Приподняться над своим, личным, несоизмеримо малым с судьбой всей страны и целого народа было смертельно опасно, но просто, понятно, естественно. С этим ощущением целых четыре года жило, сражалось, умирало или продолжало сражаться, дойдя до Победы, большинство.

Однако стремительное возвращение к мирной жизни, о которой так счастливо мечталось в дни военных испытаний, ошарашило молодых и разочаровало зрелых. Все перепуталось, усложнилось, разобщилось. Многие герои, лихо сражавшиеся на фронте, в миру вдруг частенько сникали перед навалившимися на их плечи бытовыми проблемами и однообразно серыми буднями. Такие очевидные на фронте ценности, как честность, храбрость, воинское умение, способность на поступок и даже подвиг, в мирной жизни без утверждающей начальственной закорючки превращались в ничто. А с ней – поощрялись такие пороки, как подлость, ложь, трусость. Последнее обстоятельство на героев нашей истории, большинство из которых в бою были таковыми без всяких «кавычек», оказало невероятно сильное воздействие. Ладно бы, если на высокую, поблескивающую Золотой Звездой благосклонность высшего командования по обыкновению «купились» только ничем не исправимые приспособленцы. Но под начальственным каблуком вдруг стали прогибаться вроде бы абсолютно несгибаемые, проверенные фронтом бойцы.

Впрочем, давно замечено, что, с честью пройдя и огонь, и воду, многие спотыкаются как раз на «медных трубах». Ибо испытание славой и пытка забвением оказываются самым сокрушительным испытанием для человека.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.