«Новый порядок»
«Новый порядок»
«Новый порядок» немецко-фашистскими оккупантами был введен незамедлительно. Скоро его смогло почувствовать на себе и местное население.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…Пришла зима. Дома отапливать было нечем. Ломали крыши домов. Войска все шли и шли, в домах было полно солдат. Были немцы, австрийцы, румыны, чехи, итальянцы. В Джигинке заборы были сплошь кирпичные, но они были разобраны на ремонт дороги. Гоняли русских пленных и население. С начала оккупации 1942–1943 годов бомбежек не было…»
Особенно бесцеремонно вели себя румыны. По-хозяйски они заходили в чужие дома, брали все, что им было необходимо. Куры, утки, свиньи, добротные вещи – все пропадало в бездонных мешках, которые новые хозяева волокли за собой, проходя от дома к дому.
Но этот будничный грабеж был не самым страшным из того, что творили новые хозяева. Вскоре началось то, что иначе, как зверством, назвать нельзя. Конечно, в первую очередь страдали от жестокости румын и немецко-фашистских захватчиков коммунисты, евреи и женщины. Не щадили и детей. И об этом тоже свидетельствуют документы.
Ознакомимся с одним из документов того времени, протоколом опроса «граждан Джигинского сельского совета Варениковского района Краснодарского края, очевидцев зверств, творимых немецкими оккупантами на территории Джигинского сельского совета». Протокол датирован 31 марта 1944 года, то есть был составлен в конце войны, когда были живы многие из очевидцев этих злодеяний и были свежи в памяти все факты страшных зверств.
Опрос населения проводил уполномоченный районный комитет «по расследованию зверств и бесчинств, творимых немецкими оккупантами над мирными советскими гражданами».
Обратимся к тексту этого протокола, который я приведу на страницах этой книги полностью, поскольку каждое слово в нем дает возможность ясно представить себе ситуацию, которая имела место быть в годы оккупации в Джигинке.
«…Житель села Джигинка Масло Степан Корнеевич заявил следующее: немцы, как только заняли село Джигинка, то на третий день начались массовые расстрелы мирных жителей – мужчин, женщин, детей. Причем детей расстреливали несмотря ни на какой возраст. Например, была расстреляна семья Злотникова – мать и четверо детей. Самому меньшему ребенку было полтора года, а самому старшему 12 лет. Семья Бобруцкой расстреляна – мать и трое детей, самому старшему до семи лет, а самому младшему полтора года. Таких семейств всего было расстреляно 10–11. Всего населения было расстреляно примерно до 60 человек, из них преимущественно детей 25–30 человек. Расстрел проходил днем и рано утром. Первых немецкие оккупанты вывозили в степь и там расстреливали, часть расстреливали прямо около квартир и даже в квартирах. Таких семейств было 4. Имущество расстрелянных забирали полицейские, лучшие вещи забирали румыны и немцы. Семья Меркуловых (муж и жена) была расстреляна по подозрению в сочувствии к партизанам. Кроме того, были составлены списки еще семейств до 15 к расстрелу коммунистов и их семей, советского актива, но расстрелять не успели, так как Красная армия выгнала оккупантов. Немецкими оккупантами было расстреляно парашютистов 2 человека, матросов 2, разведчиков 2. Немецкие оккупанты устраивали тяжкие оргии, полицейские ходили по хатам, забирали девушек и свозили их в комендатуру. Это был примерно сентябрь-октябрь 1942 года. Делалось это под видом проверки документов. Ночью заходили в дом и девушек, молодых женщин забирали в комендатуру. Грабеж был массовый, и в селе Джигинка нет такой хаты, которой немецкий оккупант не ограбил бы. Всякое сопротивление или возражение сопровождалось немедленно побоями».
В Джигинке был и лагерь для военнопленных. Военнопленные использовались для проведения строительных работ. В частности, для строительства тоннелей, речь о которых будет еще впереди.
Игорь Хаустов, историк
«…Гриценко Валентина Васильевна, 1926 года рождения, пережившая оккупацию, свидетельствовала о том, что существовало три жутких места уничтожения наших военнопленных. Крупная партия пленных перед бегством фашистов была загнана ими в одно из ответвлений тоннеля, после чего изверги взрывом обрушили часть свода, заживо похоронив своих жертв. Другую группу загнали в сарай-кошару, находившийся где-то в районе современной улицы Виноградной, облили бензином и заживо сожгли. Чтобы заглушить крики – забросали кошару гранатами. Третьим местом массовой расправы стала балка, в которую сейчас упирается улица Розы Люксембург. Она на протяжении всего периода оккупации была местом расправ над евреями, советскими активистами и семьями коммунистов. Кроме этого, есть свидетельства, что во время работ по строительству практически ежедневно оккупанты отводили самых обессиливших и непокорных в район современной фермы, где расстреливали…»
Кстати, зададимся вопросом: откуда в годы войны в Джигинке взялись евреи? О том, чтобы они проживали в Джигинке до войны, свидетельств нет. Но есть свидетельство о том, что с началом Великой Отечественной войны на Кубань хлынули потоки беженцев с Украины и Белоруссии. Среди них было много евреев.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…С Крыма шла эвакуация евреев и семей коммунистов, которых немцы преследовали. Беженцы гнали скот, лошадей, отары овец, да так много, что широкой улице было тесно. Сами беженцы ехали на больших арбах, запряженных в четыре пары лошадей, ехали и гнали лошадей день и ночь. Много животных оставалось. Утром выйдешь из дома, по двору овцы ходят, коровы в сарае стоят. Мы пацаны по полю находили лошадей, быков, пригоняли их в бригаду…»
На короткий период Джигинка стала для многих из них той землей обетованной, где они обрели надежду на спасение. Но когда немецкие войска приблизились к селу, евреи стали покидать Джигинку.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…Последние беженцы остались в Джигинке. Они работали в колхозе, но в августе 1942 года стали уходить…»
Но часть евреев покинуть Джигинку, судя по всему, не имела возможности. Или всякое дальнейшее передвижение они посчитали бессмысленным, поскольку все территории в округе довольно скоро оказались оккупированными, и им оставалось с этого момента положиться только на волю Божью.
Из воспоминаний Анатолия Константиновича Грищенко
«…Возле нас жила семья евреев Резниковых – двое стариков, два сына, две дочери. В семье было два Бориса – дядька и племянник. Оба были с 1925 года. Перед оккупацией они ушли, а старики и дочери остались.
Забрали более 10 человек евреев, в том числе семью Резниковых. Их дом стоял в глубине огородов, а подвал недалеко от дороги. Целый день стариков мучили, слышны были стоны и крики. Девочек поместили в подвал. Там изверги румыны целый день наслаждались ими. Мы все это видели. Перед вечером замученных девочек вывели, поставили ниже подвала и от дома стреляли по ним, как по мишеням. Теперь на месте старого дома построен новый дом, а подвал остался…»
Обратимся к еще одному протоколу, который подводит итоги проведенного расследования злодеяний, творимых на территории села Джигинка в годы оккупации. Документ этот датирован 1 апреля 1944 года.
«…Мы, нижеподписавшиеся, Варениковская районная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков… составили настоящий акт о зверствах немецко-фашистских захватчиков на территории села Джигинка.
За период оккупации села Джигинка с 30 августа 1942 года по сентябрь 1943 года немецко-фашистские варвары ежедневно творили чудовищные злодеяния над мирным, ни в чем не повинным мирным населением, подвергая его истязаниям, допросам, пыткам, насильственным арестам, расстрелам, ссылкам, всей семьи и даже всего населения. Так, со дня вторжения немецко-фашистских варваров в селе Джигинка был введен так называемый новый порядок. По ночам в дома входили жандармы, забирали девушек под предлогом явки в комендатуру, сводили к офицерам на изнасилование. По приказу коменданта все население евреев, живших в селе Джигинка, было истреблено. Евреев с семьями, в том числе и с грудными детьми, сводили в комендатуру, подвергали пыткам, имущество расхищали, а народ выводило гестапо из села и расстреливали. По установленным фактам в селе Джигинка фашистские изверги расстреляли и замучили 19 семей, в них было 78 человек, в том числе 38 детей, две девушки-парашютистки, два матроса и три красноармейца. В числе их были:
Златчинова… 4 детей;
Бобруцкий… 3 детей;
Меркулов и его жена;
Лейдерман, 67 лет;
Лейдерман, 27 лет;
Коган и его жена;
Вассерман Мария Болеславовна, 29 лет;
Вассерман Михаил Леонтиевич, 7 лет;
Скородинский Иссак Аврамович, 58 лет;
Скородинская Рина Хаитовна, 69 лет.
(Далее в протоколе приводится известная нам уже история старика Когана. – Прим. авт.)
…Ответственными за все эти злодеяния являются: командующий 17-й немецкой армией, жандарм-полковник РУОФ, начальник штаба полковник Левинский, районный военный комендант обер-лейтенант Герман, начальник комендатуры № 1/805 полицейский Прилуцкий Николай».
Я хочу еще раз акцентировать внимание читателей на то, что в Джигинке было замучено и убито 38 детей разного возраста. Не щадили и младенцев.
Из протоколов следует и то, что насилию подвергались многие женщины и девушки, проживающие на территории Джигинки. Документы, как правило, только сухо констатируют факты насилия, не вдаваясь в подробности. Подробности эти, впрочем, легко представить себе, обладая хоть мало-мальским воображением.
Но вот подлинный документ, который несмотря на скудость информации дает очень яркое представление о подобных злодеяниях и их последствиях. Приведу текст одного из листов свидетельских показаний, учет которых ведет «Институт памяти жертв нацизма и героев сопротивления» (Иерусалим, Израиль). Свидетельство это имеет непосредственное отношение к Джигинке.
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)
– А кстати, как вы в глубоко религиозной стране решились насаждать воинствующий атеизм?
– Русский народ слабо религиозен. Поэтому, кстати говоря, русский народ, когда ему было разрешено, очень легко закрыл все церкви, сломал кресты, все разрушил.
– Ну это делалось все-таки насильственно.
– Если бы русский народ был религиозен, он бы не дал этого сделать! Они же спокойно смотрели на это, и крестьяне тоже. И, больше того, зачастую по собственной инициативе это делали. Представьте себе такую ситуацию в Польше, чтобы коммунисты залезли в костел и начали его разрушать. Да их бы тут же порвали на куски! Или в Италии где-нибудь. Или в Иране!
– Они были доверчивы, русские крестьяне…
– Да ладно вам – доверчивы! Русские абсолютно не религиозный народ, поверьте мне! За редчайшим исключением. Они любят всю эту мистику, обрядность, но в глубине души у них никакого религиозного чувства нет.
– А что его вызывает, это чувство?
– Истинная вера в Бога, не связанная с каким-то поклонением доскам или мощам. У них ее нет. Для них это все сказочные персонажи: надо помолиться Илье-пророку, чтобы дождик пошел. Самый просто уровень язычества. Конечно, до вершин христианства они не поднялись.
– В революцию, значит, было больше духовного огня, скажем, чем в царские годы, до вас?
– Конечно. Вы не представляете, насколько отвратительной и прогнившей была Российская империя к моменту революции! Этот казенный патриотизм 1914 года, эти проворовавшиеся поставщики в армии, фуражиры, разлагающаяся армия, бедные эти крестьяне, которые с этими пукалками бегают в грязных шинелях, бородатые, вшивые, раненые, никто не понимает, зачем эта война, для чего. Все воруют, развратничают, среди офицеров и интеллигенции наркотики – ужас! Ужас! Бабы, надрываясь, пашут. Низкая урожайность, чудовищные болезни, эпидемии, полное отсутствие чего-либо – вот что такое Российская империя к тому моменту. Все эти разговоры про реформу Столыпина, про созидание новой мощной страны – все это пустой разговор!
– Я стал стареть. Может быть, даже пить больше стал. Вот эти ночные посиделки для меня стали важны, потому что я боялся ночью один остаться. А вы Солженицына читали?
– Я тут с ним недавно виделся.
– Ну и как?
– Да ничего такой мужичок… Но у него, кстати говоря, ко мне претензий нет. По поводу ареста. Он говорит: да, я действительно вел антисоветскую агитацию. У него же переписка была. А это уже документ. То есть по тогдашним законам он совершил полную глупость. И он прекрасно отдавал себе отчет, что это уголовное преступление.
Вы знаете, кстати, что у него дедушка был олигарх, по-вашему – миллиардер? У него великолепное поместье в Сальских степях было. У него дядя ездил на «роллс-ройсе». Один «роллс-ройс» был у великого князя, а другой – у дяди Солженицына. Конечно, ему царская Россия нравилась! А пожил бы он в Гори, в семье сапожника-алкоголика, я бы на него посмотрел!
– Так вот Солженицын в «Красном колесе» пишет: «Временное правительство ввело солдатские комитеты в армии, то есть лишило армию единоначалия… И вот именно это решение привело к развалу армии, к тому, что русская армия стала движущей силой революции».
– Это во-первых, а во-вторых, царь был дурак. Зачем он начал эту войну? Давайте смотреть на вещи глобально, что мы в частности ударились? Какие-то идиоты где-то застрелили какого-то принца! Какое это отношение к нам имеет? Я не понимаю! Взялся воевать с родным дядей. С какой стати, для чего, зачем? Начал мобилизацию… Большевики всегда выступали против этой войны.
– Войны по-разному складываются, но далеко не всегда приводят к революции.
– Ну у него была такая страна. Она была беременна революцией! Она висела на волоске. Жизнь народа была настолько плохой, что любое минимальное ухудшение выводило его за грань выживания. И он это сделал! Потому что не знал своей страны. Ему устраивали везде потемкинские деревни, рассказывали, как все замечательно. В Петербурге работали французские рестораны, ездили пролетки на резиновых шинах…
Или ты должен создать чудовищной силы репрессивный аппарат и держать людей в такой узде, чтобы никто пикнуть не мог. Вот тогда уже начинай войну. Или хотя бы жизнь сделай народу хоть чуть более достойную. Он не сделал ни того ни другого. Он не накормил народ и не создал репрессивного аппарата. Тогда чего же он ждал?
– Однако пока не было солдатских комитетов в армии, солдаты подчинялись офицерам. И революция была невозможна. Разве нет?
– Нет, конечно. Солдатские комитеты были созданы после Февральской революции, а Февральская революция произошла, когда в армии еще было единоначалие.
– Не было бы никакой революции, если бы элита империи не заставила царя отречься.
– А почему она заставила его это сделать? Я вам объясняю почему. Потому что огромное количество госпиталей было создано в Петербурге. И туда свозили всех раненых. А потом из выздоравливающих формировали части, которые отправляли на фронт. А на фронт они идти не хотели. И тут появились все – меньшевики, эсеры, кадеты, которые сказали: а давайте республику строить! А давайте! Всё. Знаете, кто перешел на сторону Февральской революции? Брат царя ходил с красным бантиком. Гвардейский Семеновский полк перешел на сторону восставших! Вместе со своими командирами.
– Брат царя и командиры Семеновского полка были яркими представителями тогдашней политической элиты, которая…
– Я за нее не ответствен! Она мне глубоко отвратительна, я ее всю расстрелял. Всех этих кадетов, эсеров, все это говно нации. Они сделали Февральскую революцию, а мы воспользовались ее плодами. И мы выразили интересы народа! Мы им дали землю, мы им дали мир. Мы прекратили войну! И не мы начали Гражданскую войну. Ее начали эти господа, которые убежали на Дон и подняли казаков. Это не мы начали войну, а эсеры, которые убили Володарского! Это не мы ее начали, а левые эсеры, которые подняли восстание в Москве летом 1918 года. И мы были вынуждены начать красный террор. До этого мы брали подписку, что они не будут бороться с советской властью, и всех отпускали.
– Эсеры были вашими союзниками.
– Только левые. Правые – нет. Чернов сразу отказался входить в наше правительство. Мы работали только со Спиридоновой. А потом, летом 1918 года, и Спиридонова восстала вместе с анархистами. Дзержинского арестовали. Мирбаха убили, чтобы рассорить нас с Германией. Это была единственная страна, которая нас в тот момент поддерживала. Чего вы хотите? Чтобы мы не начали террора в этот момент?
Лист свидетельских показаний, «Институт памяти жертв нацизма и героев сопротивления», Иерусалим, Израиль
«Кантор, девушка 17 лет, 1941–1942 год, на Кубани, с. Джигинка, изнасилована на площади 30 солдатами. Сошла с ума. Повесили ее за волосы на столбе…»
Вот, собственно, и весь текст.
Интересно, был ли среди той толпы из 30 человек (человек?) хотя бы один, который бы тогда или позже ужаснулся содеянному; который, хотя бы и после совершенного, уже остыв от звериного своего преступления, не захотел бы после этого жить? Сошел бы хоть с ума в свое оправдание?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.