МАТЬ ГРОССМЕЙСТЕРА ЛИЛИЕНТАЛЯ

МАТЬ ГРОССМЕЙСТЕРА ЛИЛИЕНТАЛЯ

Начало февраля. Густой туман, как река, течет по улицам Пешта, съедая выпавший ночью снег. Крыши высоких домов и шпили церквей точно висят в воздухе. Сугробы осели, покрылись ноздреватой коркой и темными пятнами. Сквозь туман то моросит дождь, то сыплется мелкий и твердый, как пшено, снег. Грязно-зеленоватая кашица хлюпает под ногами. Водосточные трубы жалобно гудят.

Мало того, что погода отвратительная, — из Буды наугад летят немецкие снаряды. На Бетлен-тэр сегодня утром убито пять женщин. Снаряд может упасть и на улицу Ракоци, но очередь у одного из домов не расходится, а растет…

У всех людей в очереди какая-нибудь посуда. Из дома ее выносят осторожно, держа перед собой, и тут же на улице, прямо из кастрюль и мисок, пьют горячий суп.

— Скажите, что это за кухня? Кто ее устроил? Всем дают обедать?

Старой женщине в поношенном черном пальто никто не отвечает. Все едят или ждут еды. Вислощекий господин угрюмо оглянулся на нее и, оттопырив большой палец руки, указал ей на хвост очереди.

Женщина подходит ко мне.

— Нельзя ли и мне получить еду? — спрашивает она на чистом русском языке. — Я мать вашего гроссмейстера Лилиенталя.

Черный шелковый платок ярко оттеняет бледность ее худого морщинистого лица. Карие печальные глаза широко открыты и напряженно всматриваются в окружающее.

Я узнаю, что кухня общественная, устроил ее русский комендант седьмого района. По моей просьбе повар наполняет супом стеклянную банку для женщины. Счастливая, она идет со мной по улице и рассказывает:

— Сама я русская, мое имя — Варвара Николаевна. Мои дети еще с четырнадцатого года воспитывались в Будапеште у родителей мужа — венгерцев. А мы с мужем находились в Оренбурге у моих родных, но потом решили поселиться ближе к детям и в 1920 году выехали через Нарву в Вену. Там тогда жилось спокойнее, чем в Венгрии. Я научилась шить модные платья. Мой младший сын Андрей здесь, в Пеште, также учился на портного. В мастерской после работы мальчики часто играли в шахматы, и сын играл с ними. А вечерами он изучал дебюты по шахматным отделам в журналах, читал книги по теории игры, увлекался Ласкером и Романовским. Наконец его приняли в клуб шахматистов первой категории.

В то время в Будапешт часто приезжал Флор. Сын с ним как-то познакомился и подружился… Потом они встретились в 1929 году в Чехословакии на курорте Штубнянский-Теплиц во время международного турнира. На турнире Андрей занял первое место, после этого он получил звание мастера и начал разъезжать по Европе. Париж, Лондон, Мадрид, Рим. В 1933 году на международном турнире в Уйпеште он тоже занял первое место и получил звание гроссмейстера. Через два года, когда он был в Амстердаме, его пригласили на турнир в Москву. Россия ему очень понравилась, и он остался там, добившись советского подданства. Мы с мужем отправились к нему в гости, побывали в Ленинграде, в Москве, в Свердловске и на моей родине, в Оренбурге. Андрей приглашал нас совсем поселиться с ним в России, но мы не могли так скоро расстаться с Будапештом. Мы переехали сюда из Вены: там уже появились фашисты и был издан закон, отнявший у иностранцев право на работу. Кроме того, дочь Маргарита вышла тут замуж, надо было устраивать ее судьбу. Наконец собрались уезжать, получили советскую визу, но было поздно: началась война. Вот и остались.

Теперь я ничего не знаю о сыне. Где он? Здоров ли? Как живет? Русский капитан мне рассказывал, что Лилиенталь недавно участвовал в московском турнире. Больше я о нем ничего не слышала, и он, наверно, еще не знает, какое горе нас постигло: умер его отец.

Я здесь совершенно одна и бедствую. Конечно, поеду к сыну, если можно… Только об этом и мечтаю. В этом городе я уже семь лет, у меня небольшой салон мод, но тут совсем не то, что в Вене. Жить очень трудно. Люди эгоистичные и жестокие. Если человек, а тем более иностранец, в затруднении, они его скорее задавят, чем ему помогут. Впрочем, кажется, теперь все стали такими на Западе.

Мы останавливаемся. Доносится нарастающий тупой вой снаряда. Прислоняемся к стене дома. Грохот и скрежещущий свист осколков: что-то рушится…

Варвара Николаевна, слегка приподняв плечи, вбирает в них голову и крепче прижимает к груди банку с супом, но лицо ее до странности спокойно, апатично.

— Я к этому уже привыкла… Я вот тут живу, в этом бункере. Спасибо вам… Пожалуйста, если поедете в Москву, передайте моему сыну, что я жива, самое страшное пережила, а впереди, надеюсь, наша встреча с ним… Пожалуйста, не забудьте.

Обстрел не утихает, туман не рассеивается. Остроконечные шпили реформатского костела на Рожак-тэр уныло торчат поверх слоистой сизой мглы.

Все кажется мутноопаловым, плоским — дырявые дома, снующие вдоль стен люди, оголенные, неподвижные деревья.