Диплом, равный диссертации
Диплом, равный диссертации
Есть, верно, в каждом вузе профессора, на чьи лекции не пробьешься, с других факультетов прибегают. В тридцатых годах в Московском электротехническом институте связи славился так профессор доктор технических наук Борис Павлович Асеев.
Когда в начале семестра на только что вывешенном расписании появилось слово «радиотехника», студент-вечерник Борис Михалин обрадовался: дождался любимого предмета. И еще сюрприз: курс-то кто будет читать. Сам Асеев!
Еще задолго до поступления в институт Борис тратил последние копейки на книги и детали, нужные для радиолюбительского конструирования. Старый букинист придерживал для него ходкую литературу. Достанет с полки том, повертит, будто бы демонстрируя, скажет:
— А ну…
Борис, высокий, худощавый, застенчивый с виду, разглядывает титульный лист: «Катодные лампы. Физические основы, характеристики и параметры. Москва, 1927 год. 2-е издание».
Продавец испытующе смотрит через стекла пенсне: угодил? А покупатель не спешит расставаться со своими капиталами, листает страницы.
Вот наконец взгляд зацепился за строчки предисловия: «… Хороший учебник, могущий быть рекомендованным не только учащимся, но и квалифицированным радиолюбителям, знающим среднюю математику и не боящимся упорного труда, который потребуется для усвоения книги. Они будут вполне вознаграждены основательными знаниями в области ламповой радиотехники». Вернулся к началу — кто автор? Написано: «Б. П. Асеев». Посмотрим.
Кивок головой, отсчитаны деньги, юркнул в дверь.
Завтра на смену, а он сидит за столом до рассвета — привык.
Так уж вся учеба складывалась. Лишь четыре зимы отходил в школу родного тульского села Шеховского. В тринадцать лет стал работником: скот пас, за плугом ходил. Читал, правда, много. На книги о радио натолкнулся и уж не мог отстать. Репродуктор разобрал и испортил. Возился, возился — исправил. Первый восторг радиолюбителя…
Ну, а потом в Москву перебрался, поближе к технике. На завод поступил. Работал и учился. Рабфак окончил, завзятым радиолюбителем стал, конструированием занялся. Хочется, так хочется что-нибудь стоящее создать!
Начал хлопотами с длинноволновым детекторным приемником, перешел к ламповому. Следующий шаг — коротковолновый приемник. Наконец, высшая ступень — передатчик. И еще один асеевский труд, вышедший в 1931 году, прочитан внимательно, с карандашом в руке: «Короткие и ультракороткие волны».
Странно, книга написана так, будто профессор лично к тебе обращается, один на один: «Помоги развивать науку о распространении коротких волн… Нужны эксперименты, повторенные многократно, ибо опасно делать выводы на основании одного или нескольких опытов, могущих быть случайностью. Организовать же наблюдение в широком масштабе не под силу даже самым крупным специальным лабораториям. Здесь существенную помощь может и должен оказать массовый, организованный наблюдатель. Об этом должен помнить каждый коротковолновик, не только имеющий передатчик, но и располагающий хотя бы лишь одной приемной аппаратурой».
Борис не раз рисовал в воображении облик автора своих настольных книг. О встрече не думал, не представлял себе такой возможности. И вдруг, переписывая институтское расписание лекций, увидел: та самая фамилия, Б. П. Асеев…
В то время Михалин работал механиком на подмосковном радиоцентре. Жил в городе, в Голутвинском переулке, в старом деревянном доме. Вставал затемно. Стараясь не разбудить соседей, выходил на кухню, разжигал примус. Наскоро выпив чаю, спешил на трамвайную остановку — добираться к неблизкому Казанскому вокзалу.
До поселка уже пустили электрички, их трубные гудки весело разносились по дачным поселкам. Только ехать все равно приходилось долго. Времени студент не терял: то учебник полистает, то конспект просмотрит. Даже в переполненном вагоне занимался. Стоя. А присесть удастся, так и задачки порешает.
После рабочего дня ехали в город веселой компанией. Братья-вечерники, товарищи Бориса, жили в общежитии при радиоцентре, так что им тоже приходилось неближний путь мерить — в институт и обратно.
Работало в радиоцентре несколько бывших балтийских моряков, можно сказать, первых русских радистов. Дело свое операторское знали они мастерски, а вот теорией похвастаться не могли. И, зная эту свою слабость, помогали чем могли молодым своим ученикам. Чуть что, слышно: «Иди, иди, сынок, учись. Негоже занятие пропускать. Уж я за тебя продежурю». И молодой радист, механик ехал в институт, от компании не отставал.
Михалин в вагоне старался подсесть к двум своим дружкам — докам в математике и физике. Они, в свою очередь, считали Бориса, коммуниста с 1929 года, более сведущим, в истории партии, философии. О чем ни заговорят — всем троим польза.
В день, когда должна была состояться первая лекция по радиотехнике, Михалин переживал примерно то же, что испытывает театрал перед долгожданной премьерой. И не обманулся. Вот только на кафедру поднялся не седовласый старец, каким Борис представлял себе профессора, а средних лет человек в военной форме. Представился коротко — и к делу.
Иной о музыке говорит так, что слушатели засыпают, а вот асеевские лекции по радиотехнике воспринимались как музыка. Нет, у него не бывало длинных отступлений, рассчитанных на отдых, разрядку аудитории. Они ему, исключая короткую шутку, острое словцо, не требовались. Зато как образно, ясно и просто толковал он о сущности сложных физических явлений! Голос громкий, тембр приятный. Студенты успевают и слушать, и записывать, и списывать с доски формулы, срисовывать схемы.
Теперь Михалин знал Б. П. Асеева не только по книгам; он был просто влюблен в профессора. Но знал ли тот Михалина? Лабораторными занятиями руководили ассистенты, экзамены принимали другие преподаватели…
Но Асеев, расхаживая на лекциях вдоль доски, оказывается, успевал внимательно вглядываться в аудиторию. Естественный интерес педагога к своим ученикам? Не только. Профессору хотелось угадать в ком-либо из студентов нового Попова, Шулейкина, Бонч-Бруевича, Берга — не иначе. С какой бы тогда стати Борис Павлович с излишней прямо-таки для лектора внимательностью интересовался научным, техническим творчеством будущих радиоинженеров? Так вот однажды и попался ему «на крючок» Михалин-тезка.
— Борис Андреевич, — сказал профессор, — я познакомился с вашей работой, видимо, будущим дипломным проектом. Прямо скажу: интересно. Ответьте-ка мне, когда и почему пришла к вам эта идея?
Михалин рассказал, где работает, о том, как слышат подчас радисты радиоцентра аварийные сигналы моряков, летчиков, полярников. Тревожное «SOS» оказывается последним сеансом связи с Большой землей, потом — молчание. Заключил Михалин своей мечтой:
— Если бы у них была запасная радиостанция…
Асеев улыбнулся. Сразу понял, не дал договорить:
— Ваш дипломный проект может иметь практическое значение и для обороны страны. Но чтобы довести дело до конца, условия нужны. Вот я и думаю: не перейти ли вам на работу в одну радиолабораторию?
Лицо Михалина просияло улыбкой. Он был уверен, что ему чертовски повезло. Надо же, каким-то случаем Асееву попался на глаза именно его будущий диплом, мог бы ведь и чей-нибудь другой. Согласен, он, конечно, согласен работать там, где скажет профессор. Лишь бы дело шло.
Что бы ни казалось тогда Борису Михалину, да только не один он был такой удачливый. Тысячи радиолюбителей пользовались исключительно благоприятными условиями для своей работы, которые сложились в стране с середины двадцатых годов. Постановление правительства «О частных приемных радиостанциях», кружки и клубы, массовые радиожурналы, широкая возможность каждому получать радиотехнические знания. Добрый посев давал дружные всходы, радиолюбители деятельно способствовали прогрессу советской радиотехники и особенно тем, что стали разведчиками в тогда еще малоизведанном мире коротких волн.
Короткие волны поражали и захватывали каждого, кто ими интересовался. Первыми в мире ощутили это советские ученые и инженеры. В 1923 году М. А. Бонч-Бруевич и В. В. Татаринов в знаменитой Нижегородской радиолаборатории начали эксперименты с волнами короче 70 метров, выяснили некоторые их особенности. Короткие волны отражаются от ионизированных слоев атмосферы; за счет отражений даже с передатчиком малой мощности можно устанавливать дальнюю радиосвязь. И уже через три года заработала магистральная коротковолновая линия Москва — Ташкент, была налажена регулярная связь на коротких волнах между Нижним Новгородом и Владивостоком.
А вот всего лишь два факта из истории советского радиолюбительства. 3 июня 1928 года юный коротковолновик Шмидт из Вохмы первым в мире принял сигналы бедствия, посланные из Арктики экспедицией Нобиле на дирижабле «Италия». 12 января 1930 года Эрнст Кренкель, находившийся на Земле Франца-Иосифа, с помощью маломощного передатчика и самодельного двухлампового приемника установил полуторачасовую связь с американской экспедицией адмирала Берда, пребывавшей вблизи Южного полюса. Долгие годы оставался непобитым этот мировой рекорд дальней связи — 20 000 километров!
С короткими волнами было связано и задуманное Михалиным. Толчок, импульс к творческому поиску, что в сущности и можно назвать «везением», «удачей», исходным пунктом творческого союза с Б. П. Асеевым, дала обстановка радиоцентра, где студент-вечерник электротехнического института работал уже не один год.
Подмосковный радиоцентр — один из первенцев советского радиостроения, его эксплуатация началась в мае 1921 года. Действующие тогда в Москве Октябрьская и Шаболовская станции были приемно-передающими. Совмещение приема и передачи делало связь неудобной, несовершенной. Подмосковная радиостанция строилась специально приемной, но зато с куда большим радиусом действия и более защищенной от помех мощных соседей. Ее начальным предназначением был направленный избирательный прием радиосигналов из Польши, Германии, Франции, Англии, Италии, а в пределах страны — из Ташкента. И что самое главное — впервые в России — одновременно.
Приемная радиоаппаратура позволила во много раз увеличить пропускную способность передающих станций. В дальнейшем, особенно в связи со все более широким применением коротких волн и ростом радиомагистралей, Подмосковный радиоцентр подвергался реконструкции. Новая техника позволяла расширять диапазон приема. Охватывалась и Арктика, вплоть до полюса.
У Главсевморпути, ГБФ уже были свои центральные радиоузлы. Но в особых случаях к ним на помощь подключался и радиоцентр: «караулили» в эфире сигналы бедствия кораблей и самолетов. Через цепочку других радиостанций устанавливалась связь с челюскинцами, с папанинской льдиной — там, на «макушке» Земного шара. Слышали и позывные советских воздушных кораблей, совершавших трансполярные и межконтинентальные рейсы.
Принятые сообщения передавались по проводам в Москву, в аппаратную Центрального телеграфа. В дни дальних перелетов или спасательных операций тут дежурили члены специальных государственных комиссий, штабов. Каждую весточку ждали с волнением. Весь персонал радиоцентра переживал драматические моменты этой связи. Тревожились о людях: как они, что у них, не нужна ли помощь? Народ следил. Мир следил.
В радиоцентре все внимание в такие дни было обращено на Александра Андреевича Сарычева и Михаила Филипповича Усанова. Оба с Балтики, в первую мировую войну на Аландских островах поддерживали радиосвязь с кораблями действующего русского флота. После революции перебрались в Москву и все свое мастерство отдали молодому социалистическому государству. Через огненные фронты гражданской, через кордоны блокады они посылали в эфир всему свету, всем народам ленинские слова правды, обращения первого в мире рабоче-крестьянского правительства.
Радиомеханик Михалин так и льнул к балтийцам, особенно к Сарычеву. Тот уже был туговат на левое ухо, но работа все равно шла у него лихо, даже в напряженные дни августа 1937 года, когда поддерживалась связь с первой нашей четверкой на полюсе.
И тут же, вскоре — трагедия. Ледяные просторы Арктики навечно поглотили самолет Сигизмунда Леваневского, летевший через полюс в Америку. Долгие поиски ничего не дали, молчал и эфир.
После многих часов работы Сарычев удрученно снял наушники, вздохнул. Сидевший рядом Михалин не сдержался, выпалил, о чем думалось уже не первый день.
— А все же могли Леваневский и его товарищи спуститься на парашютах!
— Ясное дело, могли, — кивнул Сарычев. — Да только где они?
— Была бы с ними маленькая радиостанция…
— Если бы да кабы!
— Нет, ты послушай, — быстро заговорил Михалин, — хочу такую придумать. И сделать.
Александр Андреевич надел очки, поднял глаза на Бориса. Как будто хотел получше разглядеть. Знавал молодого дружка трудолюбом, упорным, пытливым — и работает, и учится, и как радиолюбитель конструирует. За лампу, конденсатор все деньги отдаст; растратит зарплату так, что неделями в столовую не ходит. Но ведь по-разному такое можно объяснить. Добивается, скажем, положения, славы. Или тут другое — страсть, одержимость?
Сарычев смотрел, и с лица его сходило задумчивое, вопросительное выражение. Будто он медленно, но с нарастающей уверенностью приходил к выводу, что не слава движет молодым механиком, а желание помочь людям, сделать что-то важное для своего народа.
Снял очки, взял Михалина за руку, словно бы говоря: молодец парень, не зря носишь в кармане большевистский партбилет.
Подошел Усанов.
— Слышь, — сказал Сарычев. — Борис-то наш какое дело задумал…
Михаил Филиппович выслушал, одобрил вслух:
— А что, дерзай! Эрнст Теодорович Кренкель — из наших. Вдруг и о тебе услышим, что знаменитым конструктором стал.
Кренкель… В те дни Михалин как раз читал написанную в канун вылета к полюсу статью прославленного радиста. Там описывалась радиоаппаратура, увезенная на дрейфующую льдину. Радиостанцию сконструировали под руководством начальника лаборатории управления Гаухмана. Общий вес двух комплектов достигал пятисот килограммов. При сравнительно небольшой мощности рация с первых дней работы показала себя надежной и удобной. Было за что поклониться ее разработчикам: экспедиция могла в любой момент сообщать на Большую землю свое местоположение, метеосводки, другую научную информацию. Без этого, случись беда, искать зимовщиков в Полярном бассейне — что иголку в стогу сена.
Михалин в кренкелевской статье находил подтверждение своим мыслям, преклонялся перед созданием ленинградских конструкторов, отдавал им должное. Но вес, вес! Пятьсот, пусть даже сто килограммов его никак не устраивали. Мечтал о станции, которую мог бы нести на себе один человек.
Такой малютки тогда, во второй половине тридцатых годов, не было ни в одной стране. А Михалину хотелось во что бы то ни стало создать легкий аппарат, надежно помогающий людям, попавшим в беду, где бы они ни оказались — в тайге или тундре, в горах или пустыне.
Все это он изложил профессору Асееву, именно так и комментировал идею своего диплома. Но ученый смог лучше определить подлинный масштаб и значение задуманной студентом работы. Не случайно носил он военную форму, не так уж случайно, как казалось Борису, и остановил свой выбор на расчетах и схемах к дипломной работе. Геологи — это хорошо, полярные летчики — тоже. Но если грянет война? Портативна нужна и для разведчиков, для групп, действующих в тылу врага. Только и требования к ней будут несложней.
И, определив это, Б. П. Асеев сделал так, чтобы работа над дипломным проектом стала для молодого специалиста и патриотическим шагом, работой на оборону страны.
* * *
На новом месте Михалин ни разу не почувствовал холодного к себе отношения: твой, мол, замысел — ты и осуществляй. Похоже, все сговорились с институтским профессором.
Работы еще не было ни в планах, ни в заданиях, а Борис уже пользовался вниманием руководства, партийной организации, всех, кто трудился рядом. К делу подключились наиболее опытные конструкторы, начальник лаборатории Касьян Владимирович Качарский. Вдохновителем этой помощи, кропотливых поисков наилучшего подхода к решению задачи был военинженер I ранга Иван Николаевич Артемьев. Участник гражданской войны, старейший военный радист, он много сделал, когда уточнялись, определялись тактические и технические требования к создаваемой аппаратуре. Но главным автором оставался Михалин. За ним была инициатива в выборе путей построения радиостанции, хотя и случалось, что с ним не соглашались, предлагали иное решение, надеясь на лучший результат.
В изобретательстве, наверное, чаще, чем где-либо, надежды чередуются с разочарованиями. Не раз такое бывало и у Михалина. Хотелось в такие минуты пойти к Асееву, сказать: «Вы ошиблись во мне. Нет у меня способностей». Но стоило увидеть профессора, и от нахлынувших сомнений не оставалось и следа. Со всегдашней своей веселостью Асеев опережал:
— Загвоздка получилась? А вы как хотели — без сучка и без задоринки? Нуте-ка, давайте посмотрим схему…
В июле 1939 года Борис Михалин защищал свой дипломный проект, равный по значимости диссертации. Члены государственной экзаменационной комиссии горячо поздравляли выпускника не только со званием инженера, но и с определенным вкладом в радиотехнику.
И высшее армейское командование так же расценило дипломный проект. В августе 1939 года было дано задание: на его основе разработать малогабаритную, переносную и надежную в эксплуатации радиостанцию. В помощь Михалиеу назначили молодых способных конструкторов Мухачева и Покровского. Условные значки и линии чертежей вскоре превратились в живую связь конденсаторов, ламп, катушек индуктивности — это уже было дело мастеров-макетчиков.
Через три с половиной месяца специальной комиссии были представлены два действующих макета радиостанции. Они создавались параллельно двумя группами, и каждый имел свои плюсы и минусы.
Решение комиссии оказалось жестким: «Переработать». Сделать макет по габаритам таким же малым, как у группы Мухачева, а по технологичности — подобным тому, как этого добилась группа Покровского.
Новый образец радиостанции, названной последней буквой греческого алфавита «Омега», был готов в апреле 1940 года. Комиссия осмотрела его и рекомендовала выпуск небольшой серии. Для испытаний.