24

104, Ladybarn Road Manchester 14

20/I-56

Дорогой Владимир Сергеевич

Спасибо за письмо, тем более что я не ответил Вам на предыдущее. Вы пишете: «по моим соображениям оно должно было Вас разозлить». Кажется, так и было, и Вы оказались сердцеведом! Не помню точно, в чем было дело, но помню, что разозлился.

Поздравляю с выходом книги! Жду ее с нетерпением. Конечно, я о ней напишу[179], каковы бы ни были Ваши возмутительные в ней мысли! Уверен, что будет о чем писать. Кстати — как Вы предлагаете — хочу все написать о Достоевском, в частности, о восхитившем Вас «Подростке». Там есть одна глава, которую я никогда не мог читать без волнения и почти слез, как это ни глупо: когда мать приходит к болвану-герою в пансион Тушара. Помните? Никто в мире этого не написал бы, — хотя, два часа назад, читая со студентами главу о самоубийстве Анны Карениной, я все думал то же самое: никто в мире… У Т<олстого> при этом есть спокойствие в самом волнении, чего нету Д<остоевского>. Но, конечно, Д<остоевский> — гений, сверх-гений кое-где, и все бунинские доводы смешны, когда одну такую страницу вспомнишь.

Перейдем к делам житейским: Рейзини. Я получил, уже здесь, вызов в америк<анское> консульство в Париже «для информации». Если бы не вызвали других, я бы не знал, в чем дело. Но вызывают сотрудников «Чисел» — и спрашивают, что вы знаете о Р<ейзини>[180]. Я жалею, что не мог дать сведений, п<отому> что хотел бы ему помочь.

Еще житейское дело: Яновский. Что с ним? Меня просила позвонить в Париже Буба Грж<ебина>[181], специально, чтобы сказать, что он в страшном смятении и расстройстве, и просила ему написать. Я ему напишу[182], но мне не нравится, что из-за литературных распрей он «выгнал» Вас с квартиры, о чем я Бубе и сказал. Напишите мне об этом, как и что, т. е. что между Вами произошло.

В Париже я крутился в вихре света, все еще существующего. Был даже блоко-достоевский вечер при полном зале[183]. Иваску я посылаю письма Гиппиус и немного Бунина: там много он может выбрать для «Опытов» (у Гиппиус)[184]. Я в ужасе от писем Цветаевой к Штейгеру[185]: стыдно читать, но Иваск утверждает, что это замечательно, а я Цвет<аеву> будто бы «не понимаю». Представляю себе барончика при чтении этого влюбленного бабьего бреда! Пишите, cher ami. Всегда мне радость Ваши письма, даже если и разозлюсь.

Ваш Г. А.