Август. 1992
Август. 1992
Студент юрфака сухумского университета, боец армии Республики Абхазия Темур рассказал: в минувшем августе с горы Баграта в Сухуми спустился волк. Его жуткий вой подхватили все городские собаки. А еще тем летом необыкновенно пышно цвели кусты черной Королевской розы. И то, и другое — старинные приметы близкой войны, вот только вспомнили о них, когда война уже началась.
Темур уверен: эти случаи — еще одно доказательство, что «там» пути человечества давно определены («А как бы иначе Нострадамус смог все так предвидеть?») и роль каждого из нас тоже уже написана. «Что же, от самого человека ничего не зависит?» — «Но ведь одну и ту же роль можно сыграть по-разному. Задача в том, чтобы сыграть ее без фальши…»
* * *
14 августа 1992 года я, парламентский корреспондент Агентства новостей ИМА-пресс, спасалась от полуденного солнца в душном номере адлерского пансионата и от нечего делать слушала по радио новости, хоть и зарекалась: в отпуске — никакой политики. Среди прочего услышала о вводе войск Госсовета Грузии на территорию автономной республики Абхазия — для «борьбы с террористами» — сторонниками экс-президента Грузии Звиада Гамсахурдиа.
Честно говоря, тогда об Абхазии я знала не больше, чем, к примеру, о Нигерии. Так уж получилось, что никогда там не отдыхала, ни с одним абхазом знакома не была. Зато, по доброй российской традиции, испытывала слабость к Грузии, на холмах которой лежит ночная мгла, дружила с грузинами — одноклассниками и однокурсниками, восхищалась их поэтами, актерами и соратником по демократическому движению Эдуардом Шеварднадзе. О предыстории начинающегося конфликта я тоже понятия не имела. Насторожила лишь неадекватность повода и принимаемых мер: сразу вспомнилось, как однажды президент Горбачев решил бороться с преступностью на городских улицах совместными с милицией армейскими патрулями и БТРами.
Окончательно простившись с отпускными зароками, я отправилась на переговорный пункт. Москва ответила, что посылать меня под пули совесть не позволяет, но «хорошо бы чего-нибудь передать. Сегодня пятница, газеты выйдут только во вторник, поэтому езжай в понедельник, если до тех пор не устаканится».
До понедельника не только не «устаканилось», но и появились сообщения о первых жертвах — российских военнослужащих и отдыхающих, загоравших на обстрелянных грузинскими вертолетами сухумских пляжах. О погибших из числа местного населения умалчивалось. Войска Госсовета, пройдя Гальский и Очамчирский районы Абхазии, на подступах к ее столице Сухуми натолкнулись на сопротивление спешно собранного абхазского ополчения. Заключено первое соглашение этой войны — о разводе противников на оговоренные позиции за городской чертой Сухуми. Конфедерация горских народов Кавказа объявила о готовности прийти на помощь абхазам.
Местные милиционеры, отчаявшись поколебать мою решимость — «А вы знаете, что с вами, журналистами, делают в Югославии?» — посоветовали добираться морем. Утром 17 августа в сочинском порту творилось нечто невообразимое: жители Абхазии всех национальностей, стремясь воссоединиться с оставшимися дома семьями, штурмовали кассы. Чудом мне удалось попасть на борт перегруженного катера. Когда мы отплывали, к соседнему причалу подошла «Комета» из Абхазии — с ранеными и убитыми.
До Сухуми мы плыли часов десять (против обычных трех): капитан, опасаясь стрельбы с берега, старался держаться от него подальше. Прибыли уже затемно. По большой улице мы вместе с несколькими попутчиками двинулись к центру города. Через пару кварталов увидели первых сухумчан — сидевших на бордюрных камнях девчонок в белых халатах: «Вы что, с ума сошли — по городу сейчас гулять, тут снайперов полно! Скорей к нам заходите!»
Зайдя, мы оказались в приемном отделении 2-й городской больницы. Девочки позвонили главврачу Вячеславу Абухба, тот распорядился разместить путешественников на ночь. Мои спутники расположились на свободных койках, а я решила не терять времени и попытаться разобраться в обстановке.
В приемном отделении мы просидели до рассвета. Я узнала, что на 14 августа было намечено заседание Верховного Совета Абхазской АССР, где планировалось обсудить проект договора о новых взаимоотношениях с Грузией: от автономии — к субъекту конфедерации. Именно стремление Абхазии к суверенитету в рамках единого с Грузией государства, а не «борьба с террористами» было истинной причиной ввода войск в республику. Впрочем, впоследствии Тбилиси выдвигал еще немало столь же уважительных и достоверных причин — от «охраны железной дороги» до «угрозы исламского фундаментализма». Выяснилось, что регулярной армии Госсовета противостоят только сотрудники местного УВД с табельными Макаровыми да добровольцы с берданками и бутылками с зажигательной смесью. Слухи, что у Форума — абхазской национальной организации — припасено оружие, оказались блефом. Вечером госсоветовцы, нарушив заключенное накануне соглашение, заняли часть города. Без боя — абхазская сторона осталась на оговоренных в нем позициях.
«Если чеченцы сюда придут, такая манная каша заварится! — качали головами медсестры. — Но ведь, кроме ребят с Северного Кавказа, некому за нас заступиться…». Оказывается, исторически и этнически Абхазия относится не к Закавказью, а к Северному Кавказу, адыги, кабардинцы, черкесы — абхазам и вовсе кровные братья. Убедительное доказательство сидело напротив: медсестричка Гунда, которую мне продемонстрировали, как образец классической абхазской внешности — вылитая моя московская подруга Маринка, внучка черкешенки. Тогда же — под общий хохот — я получила первые уроки абхазского языка (звуков в нем вдвое больше, чем в русском и многие невозможно не только произнести, но и расслышать) и попыталась выучить фамилию Председателя Верховного Совета Республики Абхазии Вячеслава Ардзинба («Ну этот, ваш, главный, на букву „А“»).
Среди моих собеседников были люди разных национальностей и убеждений, поэтому оценки происходящего были различными. Но все сошлись в одном: «Горе пришло на нашу землю».
* * *
Утром оказалось, что больница расположена в самом центре города, прямо напротив внушительного здания Совета министров республики. По совету главврача Абухба я отправилась туда за информацией: «Руководство выехало в Гудауту, но в своем кабинете находится первый вице-премьер Сергей Багапш, которому поручено заниматься эвакуацией отдыхающих из города».
На 12 этаже опустевшего здания, кроме Багапш, я обнаружила вице-премьера Зураба Лабахуа, председателя Госкомимущества Беслана Кобахия и еще нескольких человек: «Глава грузинского государства Шеварднадзе неоднократно заверял, что войска введены не с целью пресечь попытки Абхазии обрести суверенитет, обещал, что население и правительственные здания не тронут. Веры ему никакой нет, но мы решили до конца оставаться на рабочих местах. Если нас убьют, ему уже от нашей крови никогда не отмыться. А теперь убегай, а то еще и ты погибнешь».
Оружия не было, но люди вели себя спокойно и достойно. В это время здание уже плотно обстреливалось грузинскими снайперами — одна из пуль пролетела буквально у виска Багапш. Прибежала чудом проскочившая молоденькая секретарша Ира Лободенко, принесла из дома кофе. Зураб Акакиевич сетовал: «Лучше бы ты бритву мне принесла! Увидят мою щетину, будут злорадствовать: „Ай-ай-ай, как опустился Лабахуа!“»
Происходящее за окном однозначно вставало в один ряд с трагедиями последних лет: в Вильнюсе, Риге, Баку, Тбилиси. Можно по-разному относиться к проблеме самоопределения нации, но недопустимо решать политические споры с помощью танков. Именно тогда я и сделала свой главный выбор.
«Но если меня не убьют, я хотя бы смогу рассказать, как вы погибли», — по моей просьбе Сергею Васильевичу удалось заказать разговор с Москвой и я начала передавать первую информацию в ИМА-пресс. Тем временем на площадь, выворачивая бетонные плитки дорожек, выехали танки и БТРы под малиновым грузинским флагом. Танки развернули башни в сторону здания. На полуслове меня оборвал грохот: снарядом саданули по металлическому гербу Абхазии, укрепленном на фасаде примерно на уровне кабинета Багапш. Сергей Васильевич бросился ко мне, загородил собой от окна, потом, схватив за шиворот, вместе с телефоном запихнул под стол, откуда и пришлось продолжать диктовку.
Обстрел шел еще несколько минут: откровенно «психическая атака» — ведь последние желающие покинули Совмин на моих глазах, так что нападавшим было доподлинно известно и число находившихся в здании, и отсутствие у них вооружения. Потом спектакль «Взятие рейхстага» продолжился: размахивая автоматами, с боевыми криками гвардейцы бросились на крыльцо.
Зураб Лабахуа по «вертушке» позвонил Эдуарду Шеварднадзе. Тот опять начал убеждать, что правительственные здания не тронут. «Как не тронут, когда они бьют по нам прямой наводкой и уже захватили первый этаж!» — закричал Лабахуа. «О чем с ним разговаривать, разве тебе еще не ясно, чего стоят его обещания!» — возмутился Багапш. Лабахуа бросил трубку.
Тем временем гвардейцы сорвали с крыши государственный флаг Абхазии и, торжественно салютуя, водрузили свой. Потом они ворвались к нам. Главный пожелал остаться наедине с Багапш и Лабахуа для переговоров, остальные заявили, что хотят снять недорасстрелянный герб Абхазии. Заставили Иру открыть ее рабочий кабинет, но из его окна можно было дотянуться только до нижнего края герба. От соседних комнат ключей не было, тогда гвардейцы стали с разбегу вышибать двери. При этом — должно быть, из патриотических чувств — хватали все, что попадалось под руку. Прикарманили, например, наручные часы, лежавшие на столе у Лабахуа. Рыжебородый верзила стрельнул у меня сигарету, а потом, вышибив ногой соседнюю дверь, взял со стола дамские щипчики для бровей, наверное, принадлежавшие тамошней секретарше: «На — обменяемся подарками!»
Потом победители спустились вниз, выволокли из вестибюля на крыльцо бюст Ленина, сфотографировались, поставив на него ноги, потом привязали за голову к микроавтобусу и, жизнерадостно гикая, принялись таскать по двору. Из гранатомета шарахнули по стоявшей перед зданием статуе Ленина — повредили плечо. Кстати, наличие в Сухуми изображений Ильича потом послужило Тбилиси поводом для объявления Абхазии еще и «посткоммунистической Вандеей». На самом деле на них просто никто не обращал внимания, да и не принято на Кавказе сводить счеты с мертвыми. Что же до коммунистов, я за полтора года в Абхазии их так и не обнаружила — тем более, что во время войны была приостановлена деятельность всех политических партий. Не забыты и старые счеты: ведь Абхазию, союзную республику, лишили независимости и сделали грузинской автономией в 1931 году, когда советской властью были грузинские большевики Джугашвили и Берия.
Ира и Зураб Акакиевич вышли в коридор, где наткнулись на гвардейца, который, демонстративно поигрывая гранатой, поинтересовался у Лабахуа, не Ардзинба ли он. Тем временем начался «пир победителей»: из кабинетов стали выносить факсы, телевизоры, уволокли японский пылесос. Тогда Багапш позвонил командиру Национальной гвардии Грузии Тенгизу Китовани и потребовал, чтобы тот распорядился принять меры для прекращения мародерства.
«Теперь ты видишь — Бога нет», — печально сказала Ира. — «Был бы — не допустил бы такого».
В половине второго Багапш и Лабахуа пригласили на переговоры с прибывшей делегацией Госсовета. Потом Сергей Васильевич рассказал мне, что их главной задачей было выиграть время, дать абхазскому ополчению развернуть линию обороны в районе реки Гумиста. Мы спустились вниз. Пол вестибюля почему-то был усыпан распотрошенными пачками импортных макарон. На крыльце гвардейцы поставили огромный, метров пять в высоту, портрет демократа и миротворца — нет, члена Политбюро ЦК КПСС Эдуарда Амбросиевича Шеварднадзе. Такие серо-коричневые полотняные портреты руководителей партии и советского народа вывешивали в дни демонстраций на фасадах правительственных зданий. Видно, и этот дожидался своего часа где-нибудь в подвале Совмина.
Я вернулась к своим — во Вторую больницу. Врачи, не чаявшие уже увидеть меня живой, с волнением расспрашивали о новостях. По городу на дикой скорости носились машины с гвардейцами, щедро тратившими боезапас — веером во все стороны. От шальных (и не только) пуль пострадало несколько жителей, неосторожно выглянувших на улицу. Не было перестрелок — только стрельба. «Чистый хипеж», — резюмировали сухумчане. Впрочем, некоторые женщины-грузинки смело выбегали с букетами роз и кидали их на танки: «Наши пришли!» Опять поблизости шарахнул гранатомет: выглянув, мы обнаружили, что злосчастный памятник Ленину все-таки добили — снесли голову.
* * *
Вечером, сидя у телевизора в квартире главврача Вячеслава Абухба, пригласившего меня в гости, я узнала из программы «Вести»: оказывается, на самом деле статую Ильича свергли уставшие от абхазского прокоммунистического режима сухумчане. На экране — бандитского вида гвардейцы в темных очках и перчатках без пальцев, палящие в белый свет, как в копеечку, и радостный текст: «Сухуми взят под контроль войсками Госсовета Грузии, в городе установлен порядок».
За полтора года войны у меня не раз спрашивали: «Вот ты журналист, из России, скажи — ну почему о нас пишут такую ложь!» Перефразируя Мандельштама, утешавшего жену: «А кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива?», отвечала: «А кто вам сказал, что на свете есть справедливость?». Самое печальное, что этот аргумент признавался вполне убедительным.
Диктор тбилисского ТВ зачитал приказ командующего войсками Госсовета Георгия Каркарашвили о прекращении сопротивления. В противном случае пригрозили перебросить в Абхазию из Южной Осетии батальон карателей «Белый орел». Цитировалось позавчерашнее выступление Шеварднадзе: «Как и наши великие предки, в борьбе за сохранение территориальной целостности нашего государства мы ни перед чем не остановимся. Ради этого готовы погибнуть сами, но и уничтожить всякого, кто будет пытаться расчленить наше государство». В тот же день, 18 августа, один из отрядов грузинской военизированной организации «Мхедриони» высадился в районе российско-абхазской границы и захватил Гагру. Эта боевая операция также ознаменовалась массой подвигов: старику Михаилу Пасания отрубили конечности, еще живого облили бензином и подожгли. Виктора Шершелия, раненного, приняли за грузина (из-за созвучия фамилий) и доставили в городскую больницу. Но там его узнала медсестра-грузинка, его соседка. Раненого за ноги выволокли на улицу, бросили в мусорную яму, облили бензином и сожгли на глазах работников больницы.
Жена Вячеслава рассказала, что в округе уже вовсю идут грабежи. Кое-кто из соседей бегал по дому, показывая, где живут абхазские семьи. Сама она весь день просидела с пятилетним сыном Жориком в ванной комнате, спасаясь от шальных пуль — все-таки второй этаж. Жорик плакал: «Мама, если тебя убьют, кто же мне будет покупать мороженое?» Теперь, успокоившись, он катал по полу игрушечную машинку, грозно приговаривая: «Едут военные дудуськи!».
* * *
Утром мы с Вячеславом шли по проспекту Мира — местному «Бродвею». Изредка попадавшиеся навстречу абхазы сообщали новости: того убили, того избили, этого ограбили, у того «реквизировали» машину. Между тем немало встречных расхаживали гоголем. С главврачом, известным в городе человеком, они были явно знакомы, но подчеркнуто не здоровались. «Это грузины, — пояснил Вячеслав, — и даже сейчас видно, кто есть кто — честные, увидев меня, глаза опускают». На проспекте грабили магазины, тянуло дымом, из универмага «Гумиста» через разбитые витрины люди тащили какие-то ящики. По дороге мы встретили замминистра здравоохранения республики Отара Осия, вместе с Вячеславом они договорились направить несколько медицинских бригад на продвинувшуюся к реке Гумисте линию фронта.
Происходящее казалось диким, нереальным, напоминало советский фильм про налет махновской банды — крики женщин, выстрелы, горящие дома. Даже матерились по-русски. Для полноты картины не хватало только пуха, летящего из вспоротых перин.
Собравшиеся в кабинете главврача заведующие отделениями горячо спорили. «Давайте оставим политику и займемся делом», — распорядился Вячеслав. Началась планерка. Я вышла на улицу. «Будьте осторожны, у вас очень не местный вид», — напутствовали медсестры. «Ничего, еще увидимся», — успокоила я.
Мы действительно встретились — год спустя.
На улице я столкнулась с одним из своих ночных собеседников, доктором Марленом Папава: «Вы еще здесь?! Немедленно идите в порт, еще можете успеть — российские военные корабли эвакуируют отдыхающих. Один раз вам повезло, но оставаться в городе дальше слишком опасно».
В порту шла посадка: женщины с плачущими детьми, просидевшие ночь в порту под обстрелом. Когда битком набитый корабль отходил от берега, стоявшие на пирсе грузинские гвардейцы, гогоча, салютнули в воздух автоматными очередями. Малыши с криками упали на палубу, прячась за чемоданы. Немолодая женщина рядом тихо сказала: «Сколько раз читала в газетах, что где-то идет война, кого-то убивают, и думала: „Это все далеко, меня не касается!“ Вот Бог и покарал…»
Через пару часов с нижней палубы прибежали дети, радостно крича: «Есть давать будут!» Действительно, моряки накормили сутки не евших ребят кашей с тушенкой и киселем. За деньги. В сорок пятом русские солдаты угощали кашей немецких детей бесплатно.
В сочинском порту за мной увязался юный местный житель: «Блендинка, что сегодня дэлаешь? Откуда ты такая малчаливая?» — «Из Сухуми». — «Э-э-э», — протянул он. И отвалил.