Новые трудности перевода

Новые трудности перевода

С холма на Квебек смотрел наш Пушкин. Здесь в самом высоком месте, откуда открывается чудесный вид на город, на медные шпили церквей и черепичные крыши старинных домов, – установлены несколько бюстов всемирно известных писателей и поэтов, живших в разное время в разных странах, но творивших на французском языке.

Наш Александр Сергеевич, как мне показалось, смотрел на город задумчиво и печально. Я постоял рядом, любуясь памятником. Здесь одно из тех мест в Северной Америке, где испытываешь гордость, что ты русский человек. И думаешь: пока был и есть Пушкин, а он жив всегда, ему принадлежит вечность, – жива и русская литература, и не умрет никогда.

В самый разгар моих размышлений, – словно специально подгадал, – позвонил литературовед и переводчик Ричард Колберт. Он прочитал "Сломанный забор" и повесть Риты "Не уходи, родной". Ричард был полон впечатлений, готов к серьезному разговору, как только у нас появится свободное время. Приезжать к нему в Вашингтон нет надобности, но телефонной беседой с Ритой он ограничиваться не хочет. Лучше, если из гостиницы мы свяжемся по скайпу, посмотрим друг на друга и побеседуем.

Вспомнилось о двадцати ящиках французского коньяка, точнее деньгах, что получу, если отзыв Колберта о "Сломанном заборе" будет отрицательным. Да, деньги хорошие, даже очень, отказываться от них, играть в благородство и великодушие, я не стану, потому что потратил на Риту пропасть времени, которое – те же деньги, да и, признаться, поиздержался в дороге.

Первоначально, в горячке спора с Ритой, даже подумал: выиграю спор, но деньги не возьму, но спустя время передумал. Какого черта, в конце концов… Я не Ротшильд и не Рокфеллер, чтобы бросаться такими деньгами, а Рита, точнее ее отец, оплачивающий поездки дочери по миру, гостиницы, наряды, – человек более чем обеспеченный, для него двадцать ящиков коньяка такая мелочь, что и разговора не стоит.

Мало того, он будет рад как-то отблагодарить меня за труды, – пусть даже таким способом. И вообще, спор есть спор. Отдай и не греши. Эти мысли пронеслись сумбурным потоком, но почему-то радости не принесли. Напротив, услышав интонации Колберта, его веселый голос я почувствовал, как сердце кольнула тревога.

– Ричард, но в двух словах скажи свое мнение. Мне одному, по секрету. Пьеса не понравилась? Да или нет?

Но собеседник оказался непреклонен:

– Андрей, впереди разговор. Зачем торопить события.

Моя тревога стала расти. Может быть, все плохо, пьеса ему по душе? Нет, такого не может быть. Ричард человек с высоким художественными запросами, нужно написать по-настоящему качественную вещь, чтобы заслужить его доброе слово. "Забор" полон недостатков, которые трудно даже перечислить… Эти сомнительные герои, этот водитель грузовика… Недоделанный, душевно неразвитый расист, человеконенавистник. Сюжет с банальной ожидаемой концовкой, слог вялый, а диалоги скучные.

– Хорошо, мы тебе позвоним, как только…

Рита, стоявшая рядом, напряглась, спросила, кто это. Пришлось ответить правду. Сказал, что с Ричардом свяжемся позже, вечером. А пока погуляем по городу, зайдем в старинные лавки, в ресторан. Хотелось потянуть время, подготовиться к разговору, возможным плохим известиям. Нет, о поражении я еще всерьез не думал, оно казалось невозможным и все же…

– Не торопись.

– Нет уж, сейчас я тороплюсь, – отрезала Рита.

С реки дул ветер, трепавший ее волосы, щеки разрумянились, в глазах загорелись огоньки, или это солнце затеяло игру в свет и тени. В эту минуту она была так хороша.

Что ж, зачем бегать от денег, – надо бежать к ним. Чем скорее, тем лучше. Мы шли к гостинице, по старинным улицам Квебека был разлит непривычный для этих северных мест зной. Может от этой жары и духоты, но недобрые предчувствия не отпускали всю дорогу.

* * *

В Ритином номере, едва удалось установить связь с Колбертом, я был сражен наповал. Сразу, в первую же минуту.

– Должен вас поздравить, – с компьютерного экрана Ричард смотрел на Риту ясными глазами, на лице расплылась добродушная улыбка человека, сообщавшего нечто приятное. – Эта прекрасная пьеса. Прошлый раз, когда вы принесли повесть из московской жизни, я был немного разочарован. Но теперь…

Ричард сыпал комплиментами, я сидел на жестком кресле, вцепившись в деревянные подлокотники, будто боялся, что кресло из-под меня выбьют. И ощущал несправедливость оценок Ричарда, "Забор" не мог понравиться моему приятелю. Но это случилось…

Ричард говорил, что пьеса про американцев создана для того, чтобы быть поставленной здесь, причем в очень приличном театре. Мало того, Колберт готов отправить свой экземпляр одному театральному режиссеру, человеку известному и с обширными связями. Если он не возьмется за постановку, то отдаст кому надо. Ричард напишет синопсис, сопроводительное письмо, почтет эту за честь. Оговорился, что есть недостатки, но мелкие, их легко устранить.

Ричарда привык объясняться без реверансов, даже в сторону красивой женщины. Все лестные слова идут от сердца, – нет сомнений. Но почему? Его литературный вкус не мог испортиться с момента нашей последней встречи, когда он высказался о творчестве Рите далеко не лестно. Значит, это я ошибся в оценке "Забора".

– Там сосед главного героя – гей, – сказал я. – Слушай, эта гомосексуальная тема мне не нравится. То есть… Эта дань моде, конъюнктура книжного рынка. Сейчас за нее все хватаются, думают, что оригинальны, а на самом деле…

Рита недобро сверкнула глазами, я сник в своем кресле, понимая, что занимаюсь мелкими недостойными укусами, своими замечаниями мнение Ричарда все равно не изменю. Но совесть моя была чиста: свои замечания я высказал Рите заранее, и сейчас не сказал ничего нового.

– Как раз наоборот, – Ричард принял мою реплику за приглашение к дискуссии. – Между главным героем, человеком традиционных взглядов, и геем, живущими по соседству, рождается непонимание. Затем неприятие, переходящее в конфликт. Это хорошо. Так возникает сюжет, интрига. Чем кончится дело? Это же интересно.

– А соседка через улицу? – я не мог остановиться. – Она просто нимфоманка. Таскает к себе мужиков. Живет жалкими мещанскими интересами: телевизор, борьба с собственным весом. И вот объектом ее домогательств становится новый сосед. Все кончается свадьбой. Пошлятина. И эта женщина, она не тянет на героиню.

– Это простая земная женщина. Разве на досуге она должна читать Шекспира или рыцарские романы? Любить платонической любовью и сочинять стихи типа "Соловей – любовник розы"?

– Ну, зачем такие крайности…

Я понимал, что проиграл, поэтому пошипел еще какое-то время и выдохся. Рита бросала обжигающие взгляды, даже стучала кулаком по моему костяному колену, а Колберт находил остроумные ответы на все замечания. Рита, приняв поздравления, лучилась от счастья. Мне оставалось присоединиться.

* * *

Мы прервали долгий разговор с Колбертом. Спустились в ресторан и пообедали.

– Не умеешь ты проигрывать, – сказала Рита.

– Не в этом дело. Просто не первый год знаком с американским литературным рынком, но не могу понять: что по их понятиям хорошо, а что плохо. Русские издательства оптом скупают и публикуют западных авторов. Мы все берем, без разбора. Самые унылые, слабые, поверхностные вещи. Кажется, на Западе не осталось ни одного писателя, второстепенного, давно забытого, невостребованного, которого бы не издали у нас. Вытащим из небытия какого-нибудь заплесневелого графомана, скажем, что он моден у них – и будут покупать в России. А мы и рады: носимся с иностранными графоманами… Как с писаной торбой. Будто своих мало. И еще какому-нибудь бездарю литературную премию дадим, – даже посмертно. Есть и такой пример. Из жизни, не из области абстрактного юмора.

– Просто в Америке мало читают. До русской литературы у людей руки не доходят.

Я ответил, что Рита заблуждается. Мнение, что в Америке количество книг в доме равно количеству комнат, – хоть и расхожее, но ошибочное, очень далекое от правды. Читают не меньше, чем у нас. Тем не менее книжный рынок не на подъеме.

Во время финансового кризиса обанкротилась крупнейшая сеть книжных магазинов "Borders". Это были неповторимые магазины с широчайшим ассортиментом. Люди приходили туда на целый день семьями, с детьми, с женами. Сидели в просторных холлах, в креслах, на диванах, читали, пили кофе. Это была даже не сеть магазинов, – читательский клуб по интересам. Государство должно было оказать финансовую помощь "Borders", ведь вопрос жить или умереть крупнейшей книжной сети, – не коммерческий. Это государственная политика в области просвещения и образования. Но государство устранилось. Очень жаль…

Осталась другая сеть "Barnes and Noble". И в магазинах полно покупателей. Хотя объемы продаж бумажных книг снизились, растут продажи электронных книг. Кстати, цена их не ниже цены книги бумажной. Люди охотно выкладывают деньги, – здесь нельзя зайти в интернет и скачать книгу задаром, – это незаконно. Права авторов и издателей государство все-таки защищает. И литераторы не в обиде, гонорары за бумажные книги это 10 – 15 %, а за электронную все 50 %. Так что, книгу хоронить пока рано.

– И наших авторов покупают на Западе…

– Кого? Толстого, Пушкина, Тургенева, Достоевского. А современники задаром не нужны. Ну, есть пять-шесть имен, изданных на периферии западного мира, – и все. И вот вопрос: почему так? Даже в советское время был большой перечень русских авторов, издававшихся здесь. А сейчас – пустота. Игра идет в одни ворота, – и мы проигрываем с разгромным счетом.

– Пока Александр Сергеевич за нас отдувается. Один за всех.

– Вот именно… Или наша литература настолько деградировала, что уже не может вынести никакой конкуренции? Чего ждут на Западе от нас, или уж ничего хорошего не ждут? Может быть, дело не в качестве литературы. Может быть, пропасть русского и западного сознания так велика, что не судьба понять друг друга, поэтому нет к нам интереса. Для меня сие – тайна.

Но Рита слушала мои жалобы в пол-уха, она наслаждалась своим триумфом. И я не стал развивать грустную тему.

* * *

Мы вернулись в номер и завели с Колбертом разговор о Ритиной повести. И снова я спорил, – но на этот раз взял роль адвокаты Риты, но не из духа противоречия. Повесть «Не уходи, родной» искренне понравилась.

Это рассказ о том, как некая Вера, молодая образованная женщина из обеспеченной семьи, полюбила человека рабочей профессии, странного и противоречивого парня. Эта любовь, самозабвенная и одновременно какая-то болезненная, для нее – словно наказание без вины. С одной стороны, Вера не видит перспектив в жизни с Ильей, часто его не понимает, даже тяготится этой связью. С другой стороны, душевно к нему привязана, не может его оставить.

У Ричарда было противоположное мнение. Он сразу вынес приговор, – плохо, но начал разговор не с главного, а с второстепенных мелочей. Но именно эти мелочи, громоздившиеся одна на другую, их избыток, в конце концов набрали большой вес и решили судьбу повести.

– Вот вы пишете: "От Ильи пахло так, будто в кармане он носил дохлую мышь, все время хотелось отойти в сторону или отвернуться". А почему от него плохо пахло?

– Как ты помнишь, Илья монтажник. Собирает небольшие котельные. Которые работают на мазуте или угле. Грязь, солярка, угольная пыль… Этот запах просто въедается в человека.

– Наверное, Илье надо чаще мыться. Не понимаю, почему он такой грязнуля.

– Это легко переделать.

– Илья не вызывает положительных эмоций. Высокий, с узкими неразвитыми плечами, астеник. Глаза, как вы пишете, "глаза навыкате, тусклые, будто сделаны из бутылочного стекла".

– Он работает допоздна, нет времени думать о своей внешности…

– Он обязан посещать тренажерный зал. И курить ему надо немедленно бросить. Зубы он уже испортил. Теперь хочет умереть от рака легких?

– Он бросит, – пообещал я за Илью. – К концу книги.

– А почему он совсем не заботится о здоровье? У Ильи варикозное расширение вен на ногах. Вот тут место, я прочитаю: "Проклятые вены, – сказал Илья, снимая штаны. – Когда-нибудь они меня доконают". И дальше на другой странице: "Чертовы вены, – Илья стянул штаны и стал смотреть на ноги. – И что с ними делать? Скоро, скоро они меня угробят". Вот дальше место: "Илья, приспустив штаны, сидел на стуле и разглядывал хитросплетения набухших вен. "Только посмотри на это, – сказал он. – Они меня убивают, эти проклятые вены. Да, скоро понесете меня на погост". И так далее. Он все время жалуется, но к врачу почему-то не идет.

– Господи… Да в России ходи к врачам или не ходи, – разницы мало. Больных непрерывный поток, – на каждого десять минут приема. Врачу и жалобы выслушать некогда, не то что вылечить человека.

– Тогда надо так и написать: Илья не идет к врачу, потому что русские врачи не лечат. И объяснить почему они не хотят исполнять профессиональные обязанности. А если так: почему этих врачей с работы не увольняют? Зачем они нужны?

– Если их уволить, даже жалобы будет некому выслушать.

– Да, Россия загадочная страна, – Колберт вздохнул. – Но теперь, прочитав повесть, я понимаю, почему век мужчины у вас так короток. Ну ладно… Илья каждый вечер пьет пиво. От этого, вы сами пишете: "Лицо у него бледное, одутловатое". Ему немедленно, пока алкоголизм не взял за горло, пока страшная болезнь не сожрала тело и душу, – надо вступить в общество анонимных алкоголиков. И каждый день ходить на собрания. Другого выхода нет.

– В России Общество анонимных алкоголиков не слишком популярно.

– Что вместо него? – удивился Колберт.

– Есть какие-то общества, но… Но народу в них – по пальцам считать. Но можно вызвать на дом врача нарколога. Он выведет из запоя.

– Этого американский читатель не поймет. Здесь алкоголизм и наркоманию лечат в клиниках. Вместо общества Анонимных алкоголиков Илья почему-то записывается в Коммунистическую партию. Он ходит на собрания, платит взносы и называет себя патриотом. Это юмор?

– Ирония. А Илья может записаться в какую-нибудь другую партию. В экологическую, например. Он будет бороться с загрязнением окружающей среды, с незаконными вырубками леса…

– Человек, посвятивший себя строительству котельных, коптящих небо, работающих на грязном угольном топливе, вдруг берется защищать окружающую среду… Это странно. Выходит, он борется против самого себя?

– Это можно объяснить загадочной и противоречивой русской душой. Илья как бы блуждает в потемках. Это почти по Достоевскому, которого на Западе так любят. В рабочее время Илья – среду загрязняет. А в свободное время – за экологию.

– Что, ж… Пожалуй, это интересно. Мотивы Достоевского… Но почему он в рабочее время говорит о женщинах? А на свиданиях только о работе и о политике? Понимаешь ли, в Америке с женщинами не говорят о политике и о работе. Политика и работа никому задаром не нужны. А тут только политика… Такое впечатление, что Илья душевно нездоров.

– Это тоже часть загадочной русской души: где надо и не надо говорить о работе. И о политике. А на рабочем месте, в мужской компании – о женщинах.

– Хорошо, пусть так. Но лексика, слова, которые употребляет Илья в разговоре – низменные: сволочи, кабак, пивняк, потаскухи, озверели… И так далее. Но вдруг, ни с того ни с сего, он переходит на высокий штиль. Вот, например: "Если родина позовет, я возьму ружье и пойду ее защищать". Или вот: "Если я услышу зов родины, – заряжу ружье и встану на ее защиту". Вот тут: "Если надо будет, почищу ружье от ржавчины и грудью встану за родину".

– Это тоже тема Достоевского. С одной, Илья – циник и сквернослов, с другой стороны, – патриот.

– Нет, этого я постичь ни в силах… Но вот главное: как случилось, что молодая и красивая женщина полюбила такого…

– Женщины чаще любят плохих людей, чем хороших. Женская любовь – вечная загадка мироздания. И почему герои должны быть положительными, похожими на ангелов: приделать крылышки, они и воспарят?

– У меня когда-то был похожий парень, – призналась Рита, долго хранившая молчание. – Я его с натуры срисовала. Это было увлечение, не любовь. Я себе говорила, что он такой запущенный, ну, как уличная дворняжка, потому что живет работой. Он – человек дела. Некогда о себе позаботиться. Все это – чистая правда.

– Нет, американцы не поймут странный выбор женщины. Американская женщина не захочет связать жизнь с пьющим коммунистом. Человеком, который занимается саморазрушением.

– Ну, это же книга, – сказал я. – Не жизнь.

– Литература – это и есть жизнь, – отрезал Ричард.

– А если мы сделаем Илью красавцем с орлиным профилем, горящими глазами. Курить он бросит, выпивать будет по праздникам.

– Нет, так не пойдет, – помрачнел Колберт. – Переделать эту книгу нельзя. А если все-таки попробовать, что останется? Почти ничего. Получится совсем другая книга. О другом мужчине, другой женщине, других отношениях. Эта повесть в ее теперешнем виде безнадежна для понимания американцев.

– Подожди, не руби с плеча, – я возмутился и назвал имена трех-четырех русских литераторов. – Ведь вы на Западе публикуете много сомнительных вещей. Один автор пишет о пожирании дерьма, другой пытается реабилитировать большевиков… Написано плохо, небрежно. Скукотища. Но ведь печатают. А повесть, которая глубже и лучше, нельзя?

– Этих авторов печатают не в Америке, а в Европе. Здесь не станут эту галиматью публиковать.

Мы попрощались с Ричардом. Неудача повести омрачила настроение Риты, и но ненадолго.

– Наверное, Ричард прав, – сказала она. – Нам друг друга понять трудно. Но все равно, надо пытаться…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.