Глава десятая ДУМЫ О КАЧЕСТВЕ

Глава десятая

ДУМЫ О КАЧЕСТВЕ

Из записей в девятой тетради

1

Шагая вдоль главного конвейера, Ярцев приглядывался к тому, на чем в иное время не останавливал даже беглого внимания. Сейчас его вдруг насторожило, что под ногами торцовая брусчатка — заводской паркет из деревянных плашек. Вышиби одну, вывалится вторая, затем третья… И ноги сами собой заскользили осторожно, как на зыбком льду. Сию же минуту он ощутил, что его провожают долгим взглядом начальники участков, бригадиры и сборщики сразу двух смен — утренней и вечерней. Идет пересменка. Остановись под этими озабоченными взглядами и осудишь себя: нашел время испытывать внимательность людей к своей персоне, когда у них еще не улеглись волнения от вчерашней встряски.

Ярцев шел по вызову начальника ОТК, как было приказано — «доложить результаты выборочной обкатки автомобилей ночного выпуска», — и нес тревожные думы: «А вдруг в автомобилях ночного выпуска затаились аварийные огрехи?.. Их не удалось выявить сегодня на выборочной обкатке, а потом… сколько проклятий пошлет заводу несчастный автолюбитель».

Это и еще что-то неосмысленное, кипящее в груди сдерживало Ярцева от того, чтобы не побежать на вызов начальства, и не позволяло останавливаться. Остановишься, и все захрястнет внутри, ни одного слова не отломишь для выхода наружу. И снова шаг за шагом память возвращала его к событиям вчерашнего дня.

…За три часа до окончания второй смены последнего дня месяца остановился главный конвейер. Остановился по техническим причинам. Наладчики, инженеры, технологи, ремонтники кинулись искать неполадки в электронных блоках «мозгового центра», в звеньях тяговой цепи, в контактах электропроводки, в роликовых опорах подвески. Ищут час, второй. На исходе третий… За эти три часа должны были сойти с конвейера сотни автомобилей, которых не хватало для завершения месячного плана.

Сборщики расходятся понуро, с огорчением и досадой. А чему веселиться, когда остановился и не трогается конвейер? Уходи, не оборачивайся. Уходи и забудь о дополнительных начислениях к зарплате за выполнение плана, за качество… Нет, стойте! Разве можно так? Ведь он не чужой, свой, твой!..

Разумеется, никто не задерживал сборщиков ни в проходных, ни на площадках автобусных остановок. Весть, что остановился главный конвейер, встревожила город так, словно на него уже наползали громадины вечной мерзлоты, возвещая о возвращении ледникового периода. Из горкома партии позвонили в общежития: «Поговорите с рабочими, сборщиками, может, найдутся добровольцы остаться у конвейера, и затем… нельзя допускать, чтобы такой завод не выполнил плана, выбился из графика…» И добровольцы нашлись. Поток сборщиков устремился к заводу. Даже коменданты молодежных общежитий тут появились во главе колонн своих жильцов. Федор Федорович в числе первых. Бледные, встревоженные, будто захлебнулась атака и люди залегли на нейтральной полосе под губительным огнем, а их надо поднять во что бы то ни стало… Поднять!

В девятом часу вечера главный конвейер тронулся! Сборщики спешили наверстать упущенное. К полуночи план был выполнен с превышением на семьдесят машин.

Василий Ярцев понимал, что авральный выпуск автомобилей таит много огрехов, и предложил своей бригаде обкатчиков остаться на площадке сбыта до утра. Летняя ночь короткая. С рассветом начать бы обкатку если не всех, то доброй половины автомобилей. Обычно обкатывали выборочно — пять-шесть из сотни. Члены бригады хмурились, но раз сам бригадир наметил себе десяток для придирчивой обкатки, не отставать же им.

Наступил рассвет. Первый автомобиль из своей десятки Ярцев провел на привычном режиме. Автомобиль не выказал никаких жалоб. Не поверилось. Взял второй. То же самое. Лишь западала педаль сцепления при переключении скоростей; ее придерживала застывшая капля краски на изгибе кронштейна. Устранить ее на площадке сбыта — одна минута.

Третьему автомобилю досталась усложненная трасса. После разгона по гладкой бетонке Ярцев провел его на предельной скорости по стенке испытательного трека, затем бросил на ребристые скосы бетонированной эстакады, оттуда загнал в сухой песок, потом принялся мотать по кругу булыжной мостовой и по «трясучке» — настилу из железобетонных бревен, где трясет так, что весь белый свет дробится на мелкие осколки. Если бы тот, кому достанется этот автомобиль, посмотрел на такую обкатку, то проклял бы трек: «Ведь это может угробить машину и водителя».

После таких встрясок водителю действительно необходим отдых не менее часа, автомобилю — доводка ходовой части. Но этот автомобиль пожаловался только на хлябь в креплении «дворников». Редкий случай. Ярцев сделал пометку в графе мелких неполадок, устранил хлябь и поставил свой штамп на листе контрольной обкатки — «дефектов не обнаружено». Можно было дописать «эталон», но воздержался: нельзя хвалить продукцию авральной сборки, так еще войдет в моду наверстывать простой конвейера за счет энтузиазма сборщиков. Постоянно на этом далеко не уедешь…

Четвертый, пятый, шестой, седьмой автомобили также не дали на обкатке тревожных сигналов, можно отправлять потребителям без зазрения совести. И другие обкатчики оставляли на своих листах такие же отметки. По сравнению с показателями прошлых дней нет резких отклонений, хотя следовало ожидать много минусов.

Ожидать… К тому у Василия Ярцева, как ему казалось, были далеко не зыбкие доводы. Вчера вечером он наблюдал за работой сборщиков на участке, где завершается изоляция салонов кузова от пыли, влаги и шума. Далее идет наведение комфорта. Там и тут — ручной труд: еще не придумали и неизвестно когда придумают такие автоматы, которые умели бы так же чувствовать красоту внутреннего убранства кузова, как чувствует человек.

Сколько в кузове изгибов, углублений, стыков, щелей, шероховатостей и отверстий, которые надо заклеить, заровнять, закрыть, уплотнить надежно и красиво. Выполняют эту работу девушки. Поставь вместо них парней, не выдержат они изнурительной кропотливой однообразности и сурового ритма безостановочного движения конвейера. Не успел сделать одно дело в строгий отрезок времени, будешь делать два или заклинишь весь поток. Но девушки успевают, даже находят время посмотреть на себя в боковое зеркало и поправить прически. Модницы, чародейки. Потому-то и появляются тут «посторонние» из смежных цехов, вроде нет у них других путей к своим станкам и агрегатам.

На укладке жгутов — резиновых уплотнителей ударных дверных проемов кузова — работали девушки, с которыми не первый год дружит Ирина Николаева: две Кати, две Раи, две Гали.

— Забавные девчонки, — рассказывала о них Ирина. — На работе водой не разольешь, а в общежитии цапаются. Всех женихов в шесть языков косят, потому ни одна не может осмелиться сказать о своем выборе: изведут. Разлучить их надо, иначе состарятся в девках.

Так было сказано после первой встречи с ними на комсомольском собрании цеха. Тогда одна из них — Галя, черноглазка, пересмешница, — бойко взглянула на Василия, соразмерила его рост с другими и, покачав головой, чему-то заулыбалась.

— Ревнивые они и чуточку завистливы, но не злые, шутить умеют, — уточнила Ирина после молодежного вечера в городском Дворце культуры, когда Василий рассказал ей, что ее подруги под водительством черноглазки сыграли с ним шутку: в буфете заказали чашечку кофе с конфеткой и, посмеявшись, разбежались в разные стороны.

И вот они у конвейера в часы сверхурочной работы. Две малышки Раи, две рослые Кати работали слишком уж легко. Они, не глядя, присаживались на подножки кузова с двух сторон. В руках у них извивались жгуты из черной резины. Еще мгновение — и жгуты, как заколдованные змеи, послушно вытягивались, ложились в пазы. Две Гали — одна белокурая, другая черноглазка, — на ходу вытесняя подруг, раскидывали вдоль пазов клейкие ленты и, приглаживая их, казалось, без всякого внимания к делу, шаловливо покачивали ногами, будто сидели на скамеечке. «Внимание у них окончательно притупилось, — подумалось тогда Василию. — Все броско получается. А может, привыкли к такой броскости? Привычка привычкой, но кто за них будет перебирать уплотнители, если дорожная пыль начнет душить водителя, а в дождь бросай руль и спасайся под стогом сена?..»

Вспыхнули сигналы пятиминутки — короткой паузы с остановкой конвейера. Василий подошел к девчатам, собрался было поговорить с ними о том, что его заботило, но они не дали ему и рта раскрыть. Снова разыграли парня. Начала Галя-черноглазка.

— Ой, Вася, — воскликнула она испуганно, — ты болен… Девчонки, ему очень плохо, зовите неотложку!

— Бедненький, — подтвердила белокурая Галя, — еле на ногах стоит. Возьмите его под руки…

Высокие Кати встали с двух сторон.

— Где шприц, шприц где?! — засуетилась Рая. И вдруг появилась перед Василием с наконечником от шланга для заливки радиаторов. Парень смущенно сделал шаг назад.

— Держать, держать его! — скомандовала Галя-черноглазка. — У него зрачки расширены…

— Девушки, я к вам по-серьезному…

— Мы тоже по-серьезному. Думаешь, только ты один тут серьезный? Вот сейчас проверим плотность швов на твоем пиджаке, отрегулируем притирку дверок, — она показала на рот, — протрем фары с расширенными зрачками, подтянем вкладыши под твоей черепной коробкой, и, глядишь, на следующей пятиминутке появишься тут нормальным человеком. А так стыдно смотреть на тебя. Что в тебе нашла Ирина? Автомобиль с танковой башней на плечах…

Поднялся хохот. От зла Василий не знал, куда повернуться: кажется, смеялся весь цех. Не оглядываясь, он бросился к выходу.

Девушки торжествовали. Галя-черноглазка по-разбойничьи засвистела вслед. Вот и поговори с такими. «А может, все не так? Не слишком ли много ты думаешь о себе? Ведь не один ты до боли в голове озабочен делами завода», — сказал себе Василий, садясь за руль девятой машины, которую решил обкатать на испытательном полигоне.

2

Испытательный полигон построен по проекту и под наблюдением главного инженера завода Евгения Артемьева. Он будто нарочно, в назидание потомству собрал сюда все самые отвратительные для автомобилистов дорожные уродства — ухабы, канавы, рытвины, размытые взвозы, крутые каменистые повороты, перепаханные проселки, выбоины на асфальте — и заковал их в бетон, навечно: дескать, смотрите, со временем этот полигон будет музеем былых автомобильных дорог. Мало того, невдалеке разместились три камеры «пыток» автомобилей: одна — морозильник с якутским, до пятидесяти градусов, морозом, другая — пыльник с горячими песками и въедливой пылью, какие можно встретить только среди ползучих барханов и в знойной степи черных земель, третья — водоструйка с имитацией вихревых ливней, какие бывают, кажется, только в индийских тропиках. Пока ведешь новенький автомобиль по всем закоулкам этого полигона, представляется, будто побывал во всех концах света, в забытых богом уголках.

И все это нагорожено против легкового автомобиля с комфортабельным салоном, с изящной облицовкой, ажурным кузовом из стекла и тонкого проката под полировкой нежных красок. Умышленная компрометация продукции завода или самонаказание придумал себе главный инженер таким сооружением. Ведь первая и вторая модели выпускаемых здесь автомобилей вымотали из него столько сил, что он не может их считать чужими, они живут в нем и причиняют ему боль каждым сигналом из пунктов рекламации. Кто не помнит, как главный инженер неделями пропадал у наладчиков агрегатов изготовления деталей передней подвески? Ночами туда прибегал с чертежами и микрометром — сверял точность регулировки механизмов. А распределительный вал довел его до того, что прямо из цеха увезли в больницу — переутомление.

Василий Ярцев знал главного инженера еще до строительства этого полигона. Сравнительно молодой, лет сорока двух, ростом чуть ниже генерального директора. Тот высокий, сухой и на слова скуп, а этот гибкий и разговорчивый. Когда они стоят рядом, то можно подумать — волейболисты из одной команды: один мягко и точно подкидывает мяч над сеткой, другой коротким и резким ударом завершает победный бросок.

На стажировке в Турине Василий Ярцев почти целый месяц возил главного инженера на разных машинах фирмы «Фиат» и рассмотрел его издали и вблизи. Привлекательный человек. С энциклопедическими знаниями автомобильного дела. Итальянцы называли его «инженер-универсал», допытывались, кто его родители, где он получил образование, кто учит его говорить на итальянском языке. Искали в нем что-то общее с собой. Их еще трудно убедить, что в нашей стране способным людям все доступно независимо от способностей дедушек и бабушек.

Как-то Евгений Артемьев пригласил Василия Ярцева в электронно-вычислительный центр автоматических линий. Продолговатый зал. На одной стене закреплены панельные щиты с неисчислимым количеством мизерных лампочек, на другой — пульты управления с множеством кнопок, тумблеров и разных рубильников. К приходу русского инженера хозяева включили все схемы — морально устаревшие, новые, новейшие. Попробуй разберись и оцени, какая тебя не обманет, когда перед глазами мелькают светящиеся пунктиры, разбрасывая в разные стороны световую пыль, как Млечный Путь на небе, где, говорят, сам бог заблудился и покинул то царство с огорчением. Уйдешь отсюда и ты, русский инженер, со своим помощником без ясного понимания того, что тут происходит. Все мельтешит, ослепляет, искрится, хоть закрывай глаза и наугад показывай пальцем — вот это нам подойдет…

Нет, Евгений Артемьев попросил отключить одну схему, вторую и, когда на щитах остались только две пунктирные линии, стал следить за цифрами, которые выдавались счетными машинами на пульт управления ведущего инженера. Третью схему выключать не стали — она отражала действительное положение дел на работающих автоматических линиях.

— Вот эта схема заслуживает внимания, — сказал он по-русски Ярцеву.

Итальянцы обменялись короткими улыбками, не скрывая удивления. Евгений Артемьев тоже улыбнулся, ощупывая их искристым взглядом с прищуром: дескать, я тут не один, со мной еще помощник, в конечном счете качество работы автоматических линий и схем, которые мы выберем сегодня, будут оценивать они — водители автомобилей.

…После пробного пуска первой линии приступили к сборке автомобилей. Все шло нормально. По установившейся в мировой практике традиции автостроителей первые машины новых заводов красятся под цвет флага той страны или республики, где построен завод. В данном случае речь шла о цветах флага РСФСР. Обер — шеф-монтажник покрасочных камер, специалист из Франции — неожиданно выразил недоумение: почему не предупредили его заранее, что первые машины, собираемые из туринских деталей, следует покрывать эмалью двух цветов — красной и синей?

— А сколько лет вы преуспеваете в автомобильной промышленности? — спросил его главный инженер.

— Замена распылителей требует десять — двенадцать часов, — ответил тот.

— Два часа. Или вы признаетесь в несовершенстве монтажа агрегатов. Пишите…

— О, нет, нет, это жестоко! Прошу три часа, — взмолился шеф-монтажник.

— Никакой жестокости, — поправил его главный инженер и, тут же развернув схему монтажа, объяснил, как и каким путем следует подключить распылители с красной и синей эмалью. — Для поправки потребуется всего полтора часа. Если вы не уложитесь в это время, мы сами сделаем за вас…

Через два часа были покрашены два кузова синей, четыре — красной эмалью.

Так шесть первых автомобилей вышли из ворот завода развернутым флагом Российской Федерации. Тот момент Василий Ярцев не забудет до конца жизни: он сидел за рулем синей машины, что была поставлена справа в первой шеренге, и ему казалось, у него в руках не руль, а древко знамени. Разве забудешь такое! При этом ему каждый раз видится то улыбчивое, то задумчивое лицо главного инженера, его карие глаза, взгляд то суровый, то мягкий. В нем будто два Артемьевых. Один — добрый, внимательный главный инженер, другой — тоже главный инженер, но неуживчив с первым, потому непонятен своей загадочной суровостью.

Двойственность виделась Василию Ярцеву всякий раз, когда вел на испытательный полигон автомобили, собранные из деталей и узлов родного крутоярского завода. И вдруг, после встречи с девушками-пересмешницами, забылись думы о суровости главного инженера. Обкатав восемь машин из авральной серии на треке, девятую повел на полигон в зону «пыток». Теперь его привлекали водоструйная и пыльная камеры.

— Не жалей талька, дай сажную пыль, — сказал он мотористу, раскинув на спинке кресла свой чистый носовой платок, и подумал: «Наверное, девчатам будет не до смеха, когда увидят сажу на платке».

И когда завыли, загудели моторы, когда, казалось, через стены, через стекла кузова начала просачиваться пыль, Ярцев от досады чертыхнулся: «Все-таки мелочный я человек. Девчат устыдить захотел».

Свистит резина на роликах камеры, наращивает обороты двигатель. Положено три минуты не сбрасывать газ и не давать сигнал «стоп», если в первую минуту пыль не забьет фильтры двигателя и не перехватит дыхание водителя. «Чихать» двигателю обычно приходится на последней минуте. На этот раз все получилось уже после того, как «пыльная буря» в камере утихомирилась. Василий, не глядя на платочек, повел автомобиль в камеру ливней — под водоструйку — не столько для проверки гидроизоляции кузова, сколько для того, чтобы помыть машину и вернуть ее на площадку чистой, будто она не была в пыльной камере.

Десятая машина также не дала повода уличить девушек-пересмешниц в том, что они в минувшую ночь допустили огрехи в укладке уплотнителей. Лишь под ковриком передней кабины обозначилась влага. Огрех: завышен размер прорези для рычага тормозной педали. Укладчик гидроизолятора не заметил этого. Там на установке рычагов работают парни…

Выборочная обкатка автомобилей, собранных после вынужденной остановки конвейера, закончилась. Бригадир обкатчиков должен представить объективки руководству. Сейчас стало ясно, что качественный ритм не сбит. Но надо ли спешить с таким выводом к начальству? Может получиться самообман, за который потом, после потока рекламаций по «ночной» серии, глаза некуда будет деть от стыда. Нет, не должно случиться такого. Хоть невероятно, но так. И не много ли ты, Василий Ярцев, берешь на себя, не понимая каких-то закономерностей времени? Ведь жизнь учит, убеждает тебя, наглядный урок ты получил и сегодня — нельзя верить только себе. Если не все, то большинство твоих заводчан такие же ревнивые к славе завода, как и ты. Однако попробуй уяснить, почему сегодня не веришь себе. В чем дело?

Перешагивая свежевымытые квадраты заводского паркета, Василий Ярцев забыл свою обиду на девушек. Благо в тот раз они не дали ему и рта раскрыть, будто угадали, зачем он к ним подходил, и разыграли. Пожалуй, и за это надо сказать им спасибо. Они с минуты на минуту должны появиться на своем участке: вторая смена уже у конвейера. Замедли шаг и дождешься. Но задерживаться нельзя — ждет начальник ОТК, и его, вероятно, не первый раз тормошит по телефону главный инженер. Ведь Евгению Артемьеву, в котором уживаются два главных инженера — мягкий и суровый, — тоже надо знать, чем закончилась утренняя пробежка автомобиля по полигону «пыток». Знать если не для доброго настроения, то хотя бы для раздумий вместе с генеральным директором.

Ярцев не ошибся в своих догадках: главный инженер несколько раз звонил начальнику ОТК, а затем, как сказал его помощник, минут десять назад прибыл сюда вместе с главным механиком. Они сидели в кабинете начальника за приставным столиком, беседуя, как показалось Василию, на отвлеченную от вчерашних событий тему.

— Садись, отдохни, соберись с мыслями, — предложил главный инженер Ярцеву, будто знал, какие сомнения мучают испытателя.

Ярцев присел к угловому столику. А главный инженер продолжил фразу, которая была прервана минуту назад:

— …Они уходят от того, к чему мы идем. Можно подумать, научно-техническая революция для нас начало того пути, который уже пройден в Детройте и Турине. С этим можно было бы согласиться, если бы Октябрь семнадцатого года не избавил нас от того, что они считают главным стимулом развития, — от конкуренции между предпринимателями, от права сильных душить слабых. Научно-техническая революция не застала их врасплох. Нет, наоборот, они готовились к ней, не жалели денег на приобретение патентов, на содержание ученых, изобретателей, конструкторов. Но тот же Генри Форд ищет свой заменитель конвейера. Почему? Конвейер — механизм, слишком чувствительный к капризам отдельных индивидуумов. Один сборщик может возмутить сотни соседей справа и слева. Опасное общение. Надо создавать технический микроклимат для каждого сборщика, сажать их в одиночные окопы, как это делали стратеги вермахта, когда стали бояться массового бегства своих вояк в тыл или сдачи в плен. На наш язык это переводится так: «Боюсь коллективного единодушия людей, они могут потребовать то, что взяли рабочие России еще пятьдесят с лишним лет назад». Так кто же теперь хватается за хвост, а кто за голову?

— Но сдельщина ведь тоже, по существу, оставляет рабочего в одиночном окопе, в микроклимате с личными интересами, — заметил седеющий начальник ОТК.

Василий привстал: пора докладывать. Но главный инженер плавным жестом руки остановил его и продолжил свою мысль:

— Да, у сдельщины долгий век. Она досталась нам от далеких предшественников. Против нее еще Маркс выставил тезис — она вызывает ухудшение качества продукции, нарушение технологических режимов. Издавна говорят: «Время дороже денег». Отлично сказано. Мы внедряем повременно-премиальную оплату труда по самой строгой шкале. Время не подвергается девальвации. У него одно постоянное измерение — от прошлого к будущему. И нынешняя научно-техническая революция в наших условиях приближает нас к тому, о чем мечтал автор «Капитала».

«Нет, пожалуй, не зря затеялся тут такой разговор», — заметил про себя Ярцев, удивляясь тому, что главный инженер умеет отвлекаться на толкование вопросов, связанных с НТР, которая, как явствует из хода беседы, охватила все промышленные центры мира. Но в нашей стране она продолжает дело социальной революции, укрепляет в людях труда веру в успех коллективных усилий, потому конвейер отвечает духу нашего времени. Там же, где боятся сплочения рабочих, конвейер стал опасным явлением, его готовятся расчленить.

Василию хотелось включиться в беседу. То, о чем тут говорили, помогло ему понять, почему все-таки не обнаружена резкая разница в качестве сборки автомобилей, которые обкатывались вчера и сегодня.

В самом деле, строго регламентированный режим движения конвейера, как сказал начальник ОТК, не дает возможности сборщику делать резкие скачки, чтобы опередить товарищей, не позволяет забывать о том, что ему положено делать. Но если он освоил свое дело и добросовестно выполняет его в положенное время — это и есть основные слагаемые технически обоснованной нормы труда. В ущерб качеству ее дважды не перевыполнишь, не будет повода для погони за количеством без качества.

— Минутку, — прервал начальника ОТК главный инженер. — Послушаем, что скажет бригадир обкатчиков. Он, кажется, готовится опровергнуть наши доводы.

— Готовился, — сознался Василий. — Готовился по всем статьям, но не собрал веских доводов.

— Мы в этом не сомневались.

— Однако, — Ярцев гулко передохнул, — непредвиденная остановка конвейера могла дать и непредвиденное количество огрехов.

— Могла, — согласился главный инженер.

— Поэтому, — продолжал Ярцев, — я не мог бежать к вам с криками «ура» после обкатки трех автомобилей.

И далее он рассказал о своих сомнениях. Признался, как его осмеяли девушки. Напомнил главному инженеру, как был ослеплен световой пылью трех схем вычислительного центра в Турине — вдруг выбор сделан ошибочно? Не утаил и своих прежних дум о полигоне «пыток», о суровости и мягкости, которые как-то уживаются в одном человеке — главном инженере завода, но теперь готов сказать о нем иначе…

— Вот этого прошу не делать, — возразил Артемьев, — боюсь поспешной аттестации на Знак качества, хотя готов заметить, что в Туринском вычислительном центре мы не выбирали, а отключали непригодные для нас схемы. Ошибки не могло быть. И конвейер остановился вчера по иной причине. Что касается «суровости» и «мягкости», то эти два Артемьевых обязывают главного инженера строго следить за собой. Спасибо за откровенность, за сегодняшнюю инициативу… А на девушек злиться не надо, они у нас красивые, умные, веселые и хорошо работают.

— Утомительно однообразная у них работа, — заметил Василий с оттенком сожаления в голосе.

— Сидеть без дела в одной позе тоже утомительно, — ответил главный инженер, и мягкость его взгляда стала пропадать. — Нет работы без напряжения физических и умственных сил. «Труд не может стать игрой». Об этом еще Маркс предупреждал. Плата за труд потому и называется так, что ее надо заработать. Я против тех, кто получает деньги за присутствие на работе… Нет труда без творчества. И сборщикам на нашем конвейере, в отличие от туринских и фордовских, созданы условия для повышения профессионального мастерства, для роста, для взаимного обогащения опытом. Они могут и должны уходить от монотонности путем подмены друг друга внутри экипажа, а затем переходить целыми бригадами с одной операции на другую. Изнурение… — Главный инженер помолчал, взгляд его показался Василию усталым. — Впрочем, ты жалеешь девушек, а сам на утомление не жалуешься.

— Спать хочу, — признался Василий.

— Меня тоже всю ночь что-то тревожило… Поедем вместе в Росинку, к электромонтажникам. Там воздух! Три часа сна — и усталости как не бывало.

По дороге в Росинку — так называется зона отдыха с коттеджами на острове, что зеленеет ниже плотины гидростанции, — главный инженер заговорил о двух книгах, которые прочитал недавно. Та и другая о жизни инженеров. Удивительно, до чего книги похожи! И грани сюжета смыкаются, будто авторы под диктовку одного творческого бога записывали одновременно одно и то же.

— Выходит, писатели прислушиваются к богу, — сквозь дрему попытался уточнить Василий.

— Бог, по Библии, — творец. Но тут, как видно, один записывал, другой добросовестно переписывал, хотя живут в разных концах континента.

— Но вы сами говорили: научно-техническая революция охватила весь мир.

— Говорил, — подтвердил главный инженер, — однако это не значит, что она везде проходит под знаком социального прогресса…

Сквозь дрему до Василия доходили какие-то слова, фразы, смысл которых сводился к тому, что в книгах, в кино, на сценах театров люди без конца конфликтуют, подозревают один другого в стяжательстве, в корысти, в ловкачестве, будто вся действительность, вся красота жизни соткана из непримиримости.

— …Я не отвергаю различия между добром и злом, не собираюсь замазывать противоречия, но меня не надо учить драться… Драться умеют даже воробьи. Мудрость нашего времени, пожалуй, состоит в том, чтобы люди утверждали себя добрыми делами. Ведь мы идем туда, где будет царствовать не зло, а добро, доверие. Не бойся, Ярцев, доброты…

Неужели это главный инженер так осуждает современных романистов, драматургов, кинорежиссеров? Наверное, он. Артемьев за рулем, ему нельзя дремать, нельзя, нельзя, нельзя… И вдруг Василий четко услышал мягкий голос главного инженера:

— Не трогайте, не трогайте его. Принесите подушку, пусть спит…

Ярцев попытался открыть глаза, но это ему не удалось — он безмятежно спал. Только вскоре злые языки истолковали все по-своему: Ярцев был беспробудно пьян, его даже из машины не могли вытянуть…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.