К НЕЙ ЕХАЛА ДОЧЬ…

К НЕЙ ЕХАЛА ДОЧЬ…

Не спалось Аусме, она подымалась с постели, накидывала на плечи халат, открывала окно и подолгу стояла у него, вдыхая свежий морской ветер. Телеграмма Велты: «Мама, встречай завтра, поезд № 1, вагон № 4» — взбудоражила ее. Нельзя сказать, что приезд Велты был неожиданным. Она сама оформляла приглашение и все же, чем меньше оставалось времени до встречи, тем сильнее волновалась.

К ней ехала дочь, которую она потеряла еще девочкой. Казалось, потеряла навсегда. Но вот судьба после долгой разлуки возвращала ей Велту. Какая она теперь?

Аусма отходила от окна, брала в руки фотокарточку улыбающейся молодой женщины, жадно рассматривала ее.

«Доченька моя», — шептала она, прижимая фотокарточку к груди.

Больше двадцати лет ждала Аусма Велту. Чувствовала, что, став взрослой, она сама во всем разберется и уйдет от Гунара. Тоска по матери должна привести ее домой — так полагала Аусма. Снова посмотрела на фотокарточку, подумала, что едет к ней уже взрослая женщина, а не та пятилетняя девочка, которую накануне войны в 1941 году обманным путем увез с собой из дому Гунар.

О, Гунар, сколько несчастья внес он в ее жизнь! С первых и до последних дней их совместной жизни он так и не стал любящим супругом, заботливым отцом семейства. У него была своя жизнь, которой отдавал все свое свободное время. Сколько Аусма помнила, он был постоянно занят, то выпивками с друзьями, то сборищами айзсаргов[6]. Дома появлялся, чтобы переодеться и снова куда-то исчезнуть. Быстро летели годы, один за другим появились дети, а счастье в семью так и не пришло. Особенно обострились их отношения после июля 1940 года, когда в Латвии была восстановлена Советская власть. Аусма обрадовалась этому событию, а Гунар воспринял его враждебно, путался с какими-то подозрительными людьми, домой возвращался усталый и злой. Узнав, что Аусма бывает на митингах, жадно читает газеты и с радостью слушает сообщения радио о первых шагах Советской власти в Латвии, предупредил: «Смотри, не стань большевичкой. Скоро их вешать будем. Моя рука не дрогнет!..» — хлопнул дверью и ушел из дому.

Грозное предупреждение Гунара на какое-то время сдержало Аусму, но бурлящий поток новой жизни все же захватил ее. Как-то в школе, где она работала учительницей, появился Круминь, друг ее детства. Разыскав ее в классе, ни о чем не спрашивая, положил на стол перед нею две брошюры, сказал: «Прочитай. Завтра поедем в депо Засулаукс. Выступишь перед рабочими и расскажешь о школьном образовании в Советском Союзе. Скажешь, что так и в Латвии будет». Улыбнулся, крепко пожал ей руку и ушел.

На следующий день Аусма выступила. Это был один из самых памятных дней в ее жизни. Потом она выступала на заводах, фабриках, мастерских и чувствовала, как правда о Советском Союзе зажигает сердца люден, и в то же время замечала, что общение с рабочими обогащает ее саму. Появилась уверенность в себе, в своих силах, домашние невзгоды отошли на второй план. Но вновь пришел Гунар и, как всегда, грубо сказал: «Все выступаешь? Красной стала? Советую прекратить. И перестань путаться с этим Круминем. Запомни, болтаться ему на виселице. С ним висеть захотела? Повесим!» И больше ни слова, будто бы и в дом пришел лишь для того, чтобы сказать только это.

Раньше, когда Гунар грубил, Аусма сдерживалась, не обостряла отношений, чтобы не слышали их ссор дети, но сейчас молчать уже не могла. Сознание правоты того дела, которому начала служить, придавало ей силы, и впервые за время совместной жизни с Гунаром она ответила:

— За совет спасибо, но выслушай и мой.

Гунар непонимающе уставился на нее. Аусма говорила тихо, но в каждое слово вкладывала всю силу осознанной независимости.

— Если хочешь жить в семье, ходить на воле, то советую порвать с айзсаргами, этими фашистами. Иначе я вынуждена буду… Впрочем, ты понимаешь, о чем я говорю. Будет ли на виселице Круминь — не знаю, но тебе тюрьмы не миновать!

— Ты… Ты думаешь, что и кому говоришь? — захлебнулся Гунар и направился к жене с угрожающе поднятыми кулаками. Аусма не испугалась и с вызовом смотрела в побелевшие от злости глаза мужа.

— Остынь! — властно потребовала она. — Подумай!

Гунар остановился перед нею в нерешительности. Такой свою жену он еще ни разу не видел.

— Та-а-ак, — протянул он, медленно опуская руки и тяжело дыша. — Значит, кто кого?

— Лучше бы по одной дорожке ходить, — примирительно ответила Аусма.

— Никогда! Никогда по одной дорожке с большевиками не пойду! — дал волю гневу Гунар. — Тесна для меня с ними эта дорожка. Не только дорожка. Мир тесен! — прокричал он в исступлении, потрясая кулаками, и забегал по комнате, как разъяренный зверь. — Они отняли у отца магазин, национализировали банк, где были наши деньги! Они сделали нас нищими! И ты советуешь идти с ними по одной дорожке? Нет уж, иди с ними ты. Ты была нищая, и тебе по пути с этими пролетариями. Я пойду своей дорогой, хоть в петлю, но своей!

Аусме хотелось рассказать Круминю о разногласиях с Гунаром, но она не решилась: в то время во многих семьях случались подобные истории. В общественные и семейные отношения, складывавшиеся годами, ворвалась новая жизнь со своими законами, отличными от тех, которыми люди жили раньше, и не каждый находил свое место в новой обстановке. В Латвии шло размежевание сил, касавшееся не только общества в целом, но и многих семей. Коснулось оно и семьи Аусмы.

19 июня 1941 года Гунар исчез из Риги, взяв с собой Велту и оставив дома записку: «С дочкой уехал к родным отдохнуть». Аусма почувствовала что-то неладное, однако вскоре успокоилась — ведь Гунар и раньше неожиданно уезжал к родителям в Лиепаю и брал с собой кого-либо из детей. На третий день после его отъезда началась война. Спасая ребят, Аусма ушла на восток с Красной Армией. Однако не удалось ей сохранить сыновей. Младший погиб, когда эшелон попал под бомбежку, а старший, воевавший в партизанском отряде, освобождавший Латвию от фашистов, был убит в бою под Ригой.

Когда Аусма вернулась домой, ее ждал еще один удар: Гунар бежал с гитлеровцами и увез с собой Велту. Не стало детей у Аусмы, не стало семьи.

И вот к ней ехала дочь!