ИВАН ЕФРЕМОВ И «АГНИ ЙОГА»

ИВАН ЕФРЕМОВ И «АГНИ ЙОГА»

*********************************************************************************************

Встреча с чудесами наяву, которыми манили нас, подростков первого послевоенного поколения, ефремовские «Рассказы о Необыкновенном», произошла у меня неожиданно на выставке полотен Н. К. Рериха в 1959 году. Тогда, вместе с группами очарованных и растерявшихся от новизны и необычности впечатлений зрителей, я, экскурсовод Третьяковской Галереи, вновь и вновь пыталась понять в сверкающей сказочности его гималайских пейзажей природу их неотразимой, живой убедительности. А когда вышел из печати большой, издательства «Гознак», альбом о творчестве Н. К. Рериха, где была помещена моя вступительная статья, мне, как молодому автору, посчастливилось встретиться с Иваном Антоновичем Ефремовым.

*********************************************************************************************

Сейчас, спустя много лет, отчетливо помнится поразившее при первой встрече ощущение контраста размеров обычной московской двухкомнатной квартиры и величественной фигуры отворившего дверь ее хозяина. Огромного роста, косая сажень в плечах, в свободной серой рабочей куртке, он внимательно просветил меня жестким излучением светлых пристальных глаз.

А потом взгляд смягчился, засветился доверием и даже, показалось, каким-то по-мальчишески задорным выражением. Ни разу за все так незаметно пролетевшее время наших бесед мне не пришло в голову, что он похож на «пришедшего из будущего» Дар Ветра, героя первого его фантастического романа «Туманность Андромеды», как это виделось А. И. Шалимову. Хотя, прочитав статью «Дар Ветер среди нас» я не могу не признать, что ощущение этого несомненного сходства неосознанно жило во мне, но относясь, так сказать, к прошлому. Очевидно потому, что я увидела Ивана Антоновича уже немолодым, главной его чертой показалась мне не богатырская удаль и сила, но глубокая, какая-то издревле идущая мудрость, и в славянских его чертах я с удивлением узнавала чеканную эпическую пластику давно ушедших великих и мудрых народов.

Конечно, такому впечатлению в немалой мере способствовал и «музейный» интерьер ефремовского дома. Все в нем было редкостно, доподлинно, чудесно — коллекции минералов, книги по всевозможным отраслям знаний, документальные фотографии, рисунки и картины, настоящие тибетские танки — иконы на шелке, завораживающие магией строго центрических композиций красочных изображений-символов. По обеим сторонам всегда открытой двери в рабочий кабинет симметрично, «стражами порога», высились два огромных африканских копья с мощными короткими лезвиями, а поодаль стояло и третье — точная деревянная копия боевого копья масаев с длинным и широким острием. Над входной дверью в квартиру — другой страж — древний буддийский керамический арслан, фантастический лев с хвостом яка — память о трехлетней комплексной советско-монгольской экспедиции в Гоби, которой Иван Антонович руководил в 1946–1949 годах. Широко известным естественнонаучным ее результатом стала уникальная коллекция скелетов исполинских динозавров в Государственном музее палеонтологии, а результатом художественным — документальная повесть «Дорога ветров». Вспоминая и снова переживая те вольные и счастливые дни, Иван Антонович доставал из потаенных своих архивов, показывал и комментировал экспедиционные фотографии Особенно запомнилось мне описание раскопанного древнейшего захоронения, в котором под неподъемным даже для экспедиционной лебедки каменным монолитом лежал огромный свыше двух метров, костяк человека какой-то неизвестной пока науке до-монгольской народности. «Эта находка настолько противоречила всем; уже известному и устоявшемуся, что ее нельзя было опубликовать», — сетовал Ефремов.

И, конечно, разговор неизменно возвращался к Центрально-Азиатской экспедиции Рерихов, монгольский отрезок пути которой пролегал в непосредственном соседстве (по гобийским масштабам) с маршрутами экспедиции Ефремова.

«Старого» Рериха Иван Антонович лично не знал, но успел познакомиться и один раз встретиться и побеседовать с возвратившимся из Индии его старшим сыном — выдающимся ученым-тибетологом Юрием Николаевичем Рерихом. По словам жены Ивана Антоновича — Таисии Иосифовны Ефремовой, Юрий Николаевич во многом подтвердил то, что узнал Ефремов об экспедиг ции Рериха в Монголии. Со знанием дела, трезво анализировал Ефремов ход и особенности легендарной для меня рериховской экспедиции. Но не эти, в общем-то «земные», обычные подробности увлекали меня. Хотелось возможно достовернее и полнее узнать о самых главных, малоизвестных ее результатах, о которых коротко поведала в 1965 году публикация в журнале «Международная жизнь», — «Путь к Родине». Кто они, Махатмы Гималаев, приславшие с Н. К. Рерихом в 1926 году послание Советскому Правительству? Раджа-йоги, люди огромного древнего знания, — был ответ. — Того знания, которое представлялось запретным и колдовским европейскому мышлению эпохи христианского средневековья, и, по традиции, — если не колдовским, то сомнительномистическим — мышлению нового времени. Но именно наш космический век позволяет и обязывает современную науку трезво и непредвзято оценить это пришедшее из дали тысячелетий драгоценное наследие. Путь его современного нового открытия и возвращения в жизнь особенно труден — «как по лезвию бритвы». Архаична и невежественна косность запрета знания, и так же недопустима и опасна всякая его мистификация, «безответственное, скороспелое любопытство, потребительское к нему отношение».

Поэтому неизменно, полушутя-полусерьезно — «Мы чел (чела — ученик. — А. Ю.) не берем» — отвечал он на просьбы обращавшихся к нему романтиков, сразу же обезоруживая и возвращая на землю всех готовых воспарить в «высшие сферы». «Я свое мировоззрение и знание создал сам, а не получил готовым», — объяснял Иван Антонович невозможность стать чьим-либо «гуру».

— Но у него и не было свободного времени, чтобы лично учить других. Все свое время и знание он вложил в свои книги, — говорит Таисия Иосифовна Ефремова. Мы ведем разговор в его рабочем кабинете. Теперь это кабинет-мемориал, с большими фотографическими и живописными портретами писателя, с памятными сувенирами, подаренными почитателями его таланта. И так же, как при нем, летит на репродукции со старинной гравюры британский красавец-парусник «Фермопилы», и все на том же месте, за стеклом книжного шкафа, неприметная на первый взгляд фотография русского броненосца «Ретвизаи», о подвиге которого в Цусимском бою Ефремов хотел написать героический рассказ.

Таисия Иосифовна бережно достает стопку старых тетрадей. На одной из них, выцветшей за 30 лет, голубовато-серой, общей, в клеточку, надпись: «1956. Материалы по Великому Кольцу». Это — та из «премудрых тетрадей», как величал их сам писатель, в которой зафиксирована предварительная работа над «Туманностью Андромеды».

Среди плотно заполняющих записей по всевозможным энциклопедически широким проблемам — от сугубо фантастических (как «чертеж идеи» биполярной математики) и «обычных», статистических расчетов процентных соотношений воды и суши (70:30), оптимальных для развития жизни на планетах, — до полного поименного списка танцовщиц-апсар древнего индийского неба четыре странички убористого текста занимают выдержки «Кое-что важное из А. И.». Каждая фраза обозначена порядковым номером, всего их 86.

На первый взгляд эти отдельные положения не представляют собой какой-либо смысловой целостности. Это скорее глубоко эмоциональный, художественный текст, изложенный размеренным, торжественным, строфическим слогом.

25. Каждый помнит детей, ушедших из дома за счастьем, и сказки всех времен отдают счастье этим детям.

33. Магнитная волна, искра электричества и мысль — эти три путника встречают стремящегося в Беспредельность.

36. Роящийся столб мыслей проникает пространства дальних миров.

54. Только прошедший дисциплину духа может осознать, как сурова действительность свободы.

Здесь космологические положения (70. Космическая жизнь состоит из действия притяжения и отталкивания, иначе говоря, из ритма взрывов и накоплений) переслаиваются нравственно-практическими максимумами (57. Умейте поразить тьму лицемерия, но каждый лепесток искренности пусть живет!) и выводами политико-мировоззренческого характера (56. Человек, отдавшийся очень государственной религии, подобен ослу, несущему неизвестный груз); оценки особенностей религиозного мышления средневековой Европы (11. При средневековом идолопоклонстве Христу голос Фомы Кемпийского звучал протестом) дополняются суждениями о характере древнеиндийских систем (18. Хатха-Йога не должна рассматриваться как самостоятельная. Рост духа обращает ее в Раджа-Йогу). И вот он, конец нити, могущий помочь в определении этого законспектированного Ефремовым; источника, принадлежащего, по-видимому, и по содержанию, и по слогу одновременно и западной, и восточной традиции:

38. Молитва Шамбале. Ты, позвавший меня на путь труда, прими умение и желание мое. Прими труд мой, Владыка, ибо видишь меня среди дня и среди ночи. Яви, Владыка, руку твою, ибо тьма велика, Иду за Тобою!»

В «Выдержках из А. И.» дважды (38 и 65) упоминается легендарная Шамбала, тема которой проходит лейтмотивом и в индийском (цикле полотен Н. К. Рериха, и многотомной «Агни Йоге» («Живой этике»), записанной в 30-40-х годах в Гималаях Еленой Ивановной Рерих. Ее образ, «Матери Агни Йоги», со стилизованными чертами прекрасной и мудрой Уты Наумбургской, запечатлел Н.К. Рерих в одной из поэтичнейших своих картин «Камень несущая» («Держательница мира»). Стоя на горном склоне, у самого порога словно видимой в прозрачном кристалле волшебной голубой страны, она несет в ларце ее бесценный дар.

— Да, «Выдержки из А. И.» — это конспект книги «Агни Йога», — подтверждает мою догадку Таисия Иосифовна. — С «Агни Йогой» Иван Антонович познакомился, еще до встречи с Юрием Николаевичем Рерихом. Может быть, он читал ее еще в 30-е годы в Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, а, может быть, встретился с нею во время своей экспедиции в Монголию в 1946–1949 годах. Там было много серьезных специалистов.

Уже само присутствие конспекта Агни Йоги в «премудрой» ефремовской тетради — свидетельство творческой дерзновенности, фундаментальности и ответственности предпринятой в романе «Туманность Андромеды» разработки темы космической коммунистической культуры Земли как синтеза многонациональных историко-культурных традиций народов. На то, как оценивал Ефремов проштудированный им источник, косвенно указывают находящиеся в «премудрой тетради», непосредственно за «Выдержками из А. И.», два небольших фрагмента-тезиса речей главных героев романа — Председателя Совета Звездоплавания Земли Грома Орма и историка Веды Конг. «Никакие документы истории (письменные), — набрасывает писатель речь Веды Конг, — не имеют значения для народной памяти, которая фиксирует только знаменитые дела. Но для знаменитых дел народная память очень долга — литература за 11 тысяч лет, наводнения, Атлантида и т. п. Поэтому всякая фальсификация истории путем уничтожения архивов, создания подбора документов, называния мест и городов бесполезны перед столетиями. В этом — народная история сказок, преданий и другого искусства, фольклора полностью расходится с историей так называемой научной, оперирующей письменными источниками и беспомощной перед фальсификацией».

Душой художника и интеллектуальной интуицией ученого-энциклопедиста Ефремов открыл и принял для себя в Агни Йоге красоту и энергию живого, «некнижного», не искаженного знания тысячелетий. Даже при беглом сопоставлении текстов его «Выдержек из А. И.» и прогремевшего на весь мир романа о Великом Кольце их идейносодержательная близость становится не только несомненной, но подчеркнуто открытой. На протяжении всего романа — почти дословно цитируемые автором чеканные афоризмы «Выдержек».

Так, изменив лишь архаическое обращение «Владыки» на современное — «Старшие», Ефремов повторяет текст «Молитвы Шамбале» в «Клятве Геркулеса», которую в его обществе будущего дают все переступающие школьный порог молодые люди, перед выбором наставника на новом этапе жизненного пути. Эту клятву произносит и анализирует в своей лекции психолог Эвда Наль: «Семнадцать лет — перелом в жизни. Скоро вы произнесете традиционные слова в собрании Ирландского округа: «Вы, Старшие, позвавшие меня на путь труда, примите мое умение и желание, примите мой труд и учите меня среди дня и среди ночи. Дайте мне руку помощи, ибо труден путь, и я пойду за вами». В этой древней формуле между строк заключено очень многое, и сегодня мне следует сказать вам об этом». Характерно, что Эвда Наль определяет текст «Клятвы Геркулеса» как древнюю формулу и в ее речи можно найти еще несколько непреложных, актуальных для космического века установок древней мудрости.

«Когда мы говорим «Хочу», мы подразумеваем: «Знаю, что так можно», — говорит Эвда Наль.

Нет личного желания, но непреложность законов материи. Не хочу, но — знаю («Выдержки», 21).

«Когда-то люди называли мечтами стремление к познанию действительности мира» (Эвда Наль).

Учение, которое ведет к истокам действительности, люди обычно называют мечтами («Выдержки», 16).

«Не обращайте внимания на спады после взлетов души, потому что это такие же закономерные повороты спирали движения, как и во всей остальной материи» (Эвда Наль).

Не обращайте внимания на ныряния и взлеты духа, ибо это могут быть лишь кольца спирали движения («Выдержки», 47).

«Действительность свободы сурова, но вы подготовлены к ней дисциплинои вашего воспитания и учения» (Эвда Наль).

Только прошедший дисциплину духа может осознать, как сурова действительность свободы («Выдержки», 54).

Облекая живой, образной плотью всеобщеимперативные формулы «древней мудрости», Ефремов делает их средством характеристики своих героев будущего. Они становятся конкретными, содержательными формами масштабного и свободного мышления историка Веды Конг. «Веда Конг думала о подвижном покое природы и о том, как удачно выбираются всегда места для постройки школ. Важнейшая сторона воспитания — г это развитие острого восприятия природы и тонкого с ней общения. Притупление внимания к природе — это, собственно, остановка развития человека, так как, разучаясь наблюдать, человек теряет способность обобщать».

Приостановка осознания духа — притупление внимания к явлениям природы. Разучаясь наблюдать, человек теряет способность синтеза («Выдержки», 14).

Глубокое диалектическое положение «неаристотелевой логики» Агни Йоги ключевой момент в речи Председателя Совета Звездоплавания Грома Орма: «Мы решаем проблемы использования производительных сил в крупном масштабе, отбросив мелко-утилитарные приспособленческие тенденции старой экономики. Однако и до сих пор иногда люди не понимают момента удачи, потому что забывают о непреложности законов развития. Им кажется, что строение должно подыматься без конца. Мудрость руководителя заключается в том, чтобы своевременно осознать высшую для настоящего момента ступень, остановиться и подождать или изменить путь.

Люди обычно не понимают момент удачи. Им кажется, что строение должно подниматься без конца, вне всяких строительных законов. («Выдержки», 17).

При сопоставлении текстов «Туманности Андромеды» и «Выдержек из А. И.» нельзя не видеть, как планомерно и многогранно введены писателем их мысли-указания в идейно-композиционную структуру романа от самого поверхностного, описательно-сюжетного уровня до самых глубоких концепционно-образных и жанрово-стилевых его планов.

Вот на страницах книги появляется яркий фрагмент жизненного уклада общества будущего — «Праздник Пламенных Чаш», весенний радостный праздник женщин, возродивший древнеиндийский обычай «выбирать красивейших женщин, которые подносили отправлявшимся на подвиг героям боевые мечи и чаши с пылавшей в них ароматной смолой». В этой сцене Ефремов, всегда с особым увлечением изучавший историю танца с древнейших времен и до наших дней, развертывает в зримые образы одну из завершающих записей своих «Выдержек»: «Как пылала смола в чашах древних и жена возносила чашу, опираясь на меч подвига» (84).

Сцена Праздника Пламенных Чаш — это, в свою очередь, непосредственный пролог к событиям дерзновенного опасного Тибетского опыта — первого межгалактического контакта (с планетой Эпсилон Тукана Туманности Андромеды). Крылатые фразы «Выдержек» (4, 9, 10)

— «Каждая ошибка, совершенная для Нового мира, превращается в цветок смелости» (4); «Лучшую песню поем дерзновению» (9); Самый маленький обратился к зажигающимся звездам и сказал: «Здравствуйте, братья!» (10) — фактически являются эпиграфами к этой главе.

«Последствия действия можно заживить лишь действием» (1), «Слово раскаяние отсутствует в словаре Сензара. Оно заменено выражением «Разумное сотрудничество» (2) — эти записи из «Выдержек» послужили писателю отправными при создании глав «Остров Забвения» и «Ангелы неба», повествующих о раскаянии и самоосуждении Мвена Маса, одного из главных участников Тибетского опыта, о его возвращении к жизни современников, о восстановлении погибшего спутника № 57.

Запись 67: «Разве герои древности похожи на героев современности? Разве герои древности нуждались в запасе неистощимого энтузиазма?

Их подвиги были кратки, и один взрыв огня мог напитать их энергию» — звучит идейно-образным лейтмотивом завершающей главы романа, в которой экипаж звездолета «Лебедь» отправляется в невозвратный 140-летний полет к планете зеленого солнца Ахернара.

И центральная идея романа — мысль о новом человеке-герое, «ненасытном в подвиге», как о норме для общества будущего, — также находит свое подтверждение в записи 61: «Герой, истинно, ненасытен в подвиге».

Атмосферой подвига, высокой героики в романах Ефремова люди будущего окружены с малых лет — с первых мгновений появления на свет, как в исключительном случае с родившимся в звездолете Эргом Ноором, увидевшим «свое первое небо» в системе двойной звезды Теты Волка — «черное; с чистыми огоньками немигающих звезд и двумя солнцами невообразимой красоты — ярко-оранжевым и густо-синим». Со времени свершения каждым молодым землянином опасных и тяжких «подвигов Геркулеса» открывается нескончаемая дорога труда, познания и восхождения. Высоким, торжественным и одновременно лаконично-репортажным, «утверждающим» слогом описываются в космических романах Ефремова незабываемые, видимые и переживаемые его героями, — дарованные им судьбой, венчающие их подвиг, сцены рождающейся в опасностях героической красоты («Опасность есть венец подвига», (44). Это картины победного прорыва давящего мрака планеты железной звезды; трагической экспедиции к «планетам-жемчужинам» Беги; восстановительных работ на спутнике на высоте 57 тыс. километров над Землей; вхождения в «нуль-пространство»; полета в «бурях аммиачного снега» Плутона; содрогающихся земных недр в титановых рудниках под Южной Америкой и т. д. Эти, как и многие другие героические пейзажи романов Ефремова воспринимаются прямым продолжением «отграненных» его «изящным и холодным стилем» (в оценке А. Толстого) реальных чудес ранних «Рассказов о Необыкновенном». Приобщая читателя к ежеминутно творимым на Земле, сию минуту рождающимся подвигам, выхватываемым крупным планом из тысяч других, писатель вновь возвращается к ним спустя 300 лет, давая уже ретроспективно легендарную их интерпретацию устами другого историка, Фай Родис, героини романа «Час быка», вспоминающей о героях древности Рен Бозе, Мвене Масе, о Дар Ветре и Веде Конг, о легендарных пионерах заселения Ахернара (то есть, о героях осуществившегося полета «Лебедя»),

Для «Туманности Андромеды», так же, как и для всех более поздних романов Ефремова, характерна особая «атомистическая», многоцентрово-динамическая композиция, широчайшая временно-пространственная и причинно-следственная связь ситуаций, событий, судеб, характеров. Невольно вспоминается запись в «Выдержках»: «Неисчислимы слои паутины кармы, связывающие самые разнородные существа». Неслучайно жанр «Туманности Андромеды» вызывает такое обилие определений: «роман-энциклопедия», «роман-утопия»; «социально-философский роман». А можно было бы назвать ее и «космическими хрониками», поскольку в них автор описывает становящуюся на его глазах «реальную историю» космического будущего, находясь в самых горячих точках ее стремительного потока. Или — «поэмой в прозе о Беспредельности», поскольку в ней он вдохновенно воспевает открывающиеся «взлетевшему» человечеству бесконечные горизонты блистающего мира звездной Вселенной.

Перенасыщенность информацией — характернейшая черта произведений Ефремова, подчас оборачивающаяся калейдоскопическим мельканием сюжетов и образов. Но неизменно в них убеждает непосредственность и яркость как бы воочию видимого, чудо предстояния несомненной реальности, которая, как и факты жизни, не требует доказательств. И в неиссякаемо-щедром творении образов стремительных потоков жизни могучей зрительной энергией и памятью геолога и палеонтолога, дисциплинированных и насыщенных самостоятельным чтением великой и древней книги природы, Ивана Ефремова настраивала и вдохновляла «самоотверженная» Агни Йога.

Спрессованная в ее мозаически пестрых строфах нравственная и интеллектуальная энергия стала для писателя-ученого тем чудесным «кремнем», из которого его талант щедро высекал пламя художественных образов. Максимы «Живой этики» вдохновили писателя на создание целого нового народа не условно-фантастических, но осязаемо-реальных образов людей коммунистической Земли, помогли развернуть огромную панораму героических человеческих характеров уходящей в беспредельность спирали эволюции.

Герои романов Ефремова — Тайс и Эрис в «Тайс Афинской», Иван Гирин и Сима, Даярам Рамамурти и Тилоттама в «Лезвии бритвы», Веда Конг и Дар Ветер, Чара Нанди и Мвен Мае — в «Туманности Андромеды» — это люди вечного поиска и светлого нравственного потенциала, непримиримые борцы со злом во имя Добра, Истины и Красоты. Венчают эту восходящую ефремовскую спираль героев образы новых людей Земли Эры Встретившихся рук, которой проложил путь воспетый в «Туманности Андромеды» дерзновенный тибетский опыт. Герои романа «Час быка», принесшие своим задыхающимся в аду бесправия и невежества братьям все безграничное космическое знание и самоотверженную помощь Земли, предстают перед жителями опустошенного, изверившегося Торманса в обличье легендарных Раджа-йогов древности.

И вместе с тем их образы полны глубокой человечности, теплоты и обаяния, они убеждают узнаваемой портретностью реалистических характеров-типов.

Лирический герой Ивана Ефремова — человек, прочно стоящий на Земле, чувствующий и осознающий свою неразрывную, кровную с ней связь и свою ответственность за нее. И всегда над ним, ведя его мечту все вперед и выше, «прорезая световые облака Млечного Пути, сияет распростертый Лебедь, вытянув длинную шею в вечном полете к грядущему», горят те же мириады солнц бесконечных миров, которые открывают людям своими «звездными рунами» тайны мироздания на полотнах Николая Рериха.

Николай Рерих и Иван Ефремов! Счастливое сцепление этих имен, сохраняя для меня все очарование редчайшей, «дарованной судьбой», субъективной случайности, открывает в то же время свою внутреннюю непреложную объективную логику. Теперь это сопоставление видится доказательным утверждением явления современной науке новой исследовательской проблемы, столь же увлекающе манящей, сколь и грандиозно необозримой. Как две стыкующиеся, каждая своим неповторимым и ярким блеском светящиеся грани единого целого, живопись и искусство слова всемирно прославленных художника-мыслителя и писателя-ученого проявляют проступающий рельеф неуклонно растущего в пространстве отечественной художественной культуры XX века кристалла крылатого космического устремления. И убеждающую, острую достоверность реальности его явления сообщает самая разительная контрастность этих граней. Если в полотнах Рериха идеи космической эволюции воплощены в образах фольклорно-романтических, то живой плотью романов Ефремова стала полная борьбы, страданий и побед прогнозируемая им история человечества. В метафорически-условных полотнах-мистериях Рериха Великая Матерь Мира напитывает светом духа и мысли все существующее, и сияющие сказочные цветы этого живого огня плывут в синеве вечности. В романах Ефремова «роящийся огненный столб мыслей» устремляется в открытый космос с вершины Кении посылкой объединенной энергии всех силовых станций Земли; и пронизывающая межгалактические пространства, несущаяся сквозь дали световых лет, всепроникающая космическая мысль есть результат направленных передач Великого Кольца высших цивилизаций.

Ефремов неизменно стремится дать материалистически-научно доказательным, открытым текстом, в земных, реалистических образах то, что в картинах «идеалиста» Рериха облечено в плоть сокровенного иносказания. — За каждой из этих методологически-полярных творческих концепций — глубокая личностная убежденность в настоятельном, не терпящем отлагательств, обращении внимания современных землян к теме актуальной огненной Беспредельности. В этой воинствующей убежденности, вдохновенной программности ее авторского утверждения — тайна неизменной, все растущей для человека конца XX века притягательности и светоносных полотен Николая Рериха, и героикоромантических книг Ивана Ефремова — их, закономерно становящихся явью наших дней, вчера еще казавшихся фантастическими, «мечтаний».