Н. Мельников КАШГАРСКИЙ ГОСТЬ

Н. Мельников

КАШГАРСКИЙ ГОСТЬ

В условиях продолжающейся подрывной деятельности империализма важную роль играют органы государственной безопасности… Партия последовательно воспитывает работников этих органов в духе ленинских принципов, неукоснительного соблюдения социалистической законности, в духе неустанной бдительности в борьбе за ограждение советского общества от действий враждебных элементов, от происков империалистических разведок.

Л. И. БРЕЖНЕВ

Идоята Розыбакиева Михаил Петрович Хлебников раньше не знал и потому немало удивился, когда тот холодным декабрьским утром 1925 года в парке Федерации обратился с вопросом:

— Товарищ, можно вас?

— Да.

— Я знаю, вы чекист, — сказал Розыбакиев. — Иду к вам, в ОГПУ. Надо посоветоваться по одному, как мне кажется, очень важному вопросу. Может быть, поможете мне, сведете с нужным сотрудником.

— Пожалуйста, — согласился Хлебников. — Идемте. Я вас выслушаю.

Когда они вошли в здание губотдела, что и теперь еще стоит на углу улиц Гоголя и Карла Маркса, уселись за стол, Розыбакиев, оказавшийся образованным, интересным собеседником, продолжил начатый в парке разговор:

— Осенью 1921 года в доме моего товарища Керимахуна Мусабаева я познакомился с человеком, приехавшим из Кашгарии. Он назвался шейхом. В разговоре с ним я узнал, что имамы и муллы вместе с гоминдановцами и англичанами угнетают кашгарцев, унижают их человеческое достоинство.

Позже, когда гость ушел, Керимахун рассказал, что шейх, высокообразованный священнослужитель, носит сан дамуллы. Среди проживающих на территории Казахстана уйгуров-кашгарцев он слывет наиболее прогрессивным человеком.

Хотя Керимахун отзывался о шейхе хорошо, у меня о нем сложилось впечатление не как о прогрессивном, по-доброму настроенном человеке, а как о религиозном фанатике. В беседе он часто ссылался на Коран, останавливался на истории Магомета…

После этого я с шейхом не встречался и не знаю, сколько времени он пробыл в Алма-Ате. Позднее слыхал, что шейх уезжал на два года в Андижан, затем снова вернулся в Алма-Ату, занялся торговлей и вскоре стал имамом местной уйгурской мечети.

Недавно я встретил его на городском мучном базаре. Он спросил, читал ли я в последнем номере газеты «Кзыл узбек» статью об антипартийной оппозиции? И когда я ответил, что не читал, шейх пригласил меня к себе домой, показал эту газету. Дождавшись, когда я закончил чтение статьи, он спросил, какого я мнения об оппозиции. И тут же высказал свою мысль.

— Это хорошо, что политика Советской власти осуждается самими же ответственными партийцами. Оппозиция права, так как указывает на неправильные действия партии, и правительства.

Позднее я заметил, что шейх пользуется среди уйгуров-кашгарцев большим авторитетом и к нему часто приезжают люди, побывавшие за кордоном. Недавно, например, у него останавливался кульджинский торговец Султан Ахун, который из Алма-Аты часто ездит в Москву.

— Мне кажется, — сказал в заключение Розыбакиев, — тут что-то неладное. Вот и решил вас побеспокоить.

— Как его зовут? — спросил Хлебников.

— Я не знаю его имени. Говорят, у него две фамилии.

Розыбакиев вскоре ушел, а Михаил Петрович, озадаченный его рассказом, продолжал сидеть. Он думал над тем, где добыть хотя бы краткие биографические данные на этого шейха. Как докладывать об этом руководству, если даже неизвестна фамилия человека, подозреваемого в преступлении.

Наконец, Хлебников встал из-за стола. Высокий, стройный, он всей своей фигурой походил на хорошо тренированного спортсмена. Медленно прошелся по кабинету. Тихо скрипнули половицы. «А что, — решил Хлебников. — Пойду-ка я к Сашке, доложу ему обо всем, посоветуюсь». Взяв со стола протокол, тетрадный листок со своими заметками, направился к начальнику отделения Романову, опытному оперативному работнику, общительному товарищу, умевшему ладить со всеми сотрудниками отдела.

Прочитав заявление Розыбакиева, Александр Иванович Романов некоторое время молчал, припоминая что-то, затем сказал:

— Так это же, наверное, тот шейх, которого губотдел еще до моего приезда из Петропавловска проверял как перебежчика. А ну-ка подай мне зеленую папку, она на верхней полке шкафа.

Быстро перебирая документы, Романов нашел протокол допроса шейха Хафизова, материалы проверки его личности.

— Ну вот, видишь, — улыбнулся Романов, — оказывается, память верно служит. Шейхом уже занимались. Давай посмотрим, что тут написано о нем.

Из документов явствовало, что шейх Хафизов родился в памятный год, когда народное восстание дунган, уйгуров, продолжавшееся более четырнадцати лет, было жестоко подавлено китайской императорской армией.

Касым, отец новорожденного, был жителем кишлака Буруктай, расположенного вблизи древнего Кашгара. Он славился по всей Кашгарии не только своим богатством, но больше, как содержатель и руководитель религиозной мусульманской школы. Когда разнеслась весть о рождении сына, к Касыму пришло много людей с поздравлениями и подарками. Отец с улыбкой смотрел на маленького большеголового ребенка и думал: «Ну, вот, у меня теперь есть сын, который будет продолжать начатое дело». И дал ребенку имя Асадулла.

Маленький Асадулла подружился со своим сверстником, сыном крупного торговца Юсупом, и был с ним неразлучен. Вдвоем бегали они на Кашгарку купаться, ловить рыбу, а потом вприпрыжку, наперегонки неслись обратно.

Шло время. К восемнадцати годам Асадулла окончил мусульманскую старометодную школу в Кашгаре, которая готовила служителей ислама. От своего учителя узнал, что на территории Синьцзяна образовался ряд ханств, во главе которых после длительной борьбы и при поддержке Англии встал выходец из Кокандского ханства эмир Якуб-бек. Английская разведка пыталась превратить Западный Китай в свою колонию, в плацдарм для активной агрессии в Казахстан и Среднюю Азию.

— Мусульмане, — говорил учитель, — много потеряли из-за внутренних раздоров. Это привело к разгрому войск Якуб-бека и уничтожению его ханства.

В 1905 году Асадулла выехал в Андижан, где окончил трехлетнюю мусульманскую новометодную школу, в которой помимо учения ислама преподавались светские науки, коммерческое дело и т. д. Возвратился в Кашгар, а весной 1908 года выехал в старую Бухару, поступил в высшее духовное медресе.

Отец Асадуллы, он был ревностным служителем культа, слал в старую Бухару главному ахуну медресе свои письма. Он интересовался, как учится и живет его сын. Старый Касым был рад, что Асадулла во всем похож на него. Такой же крепыш, с непомерно крупной головой, широколицый, скуластый. И отец предавался радостным мечтам: может быть, аллах поможет его сыну стать ахуном в каком-нибудь медресе, и он будет пользоваться авторитетом у верующих. А это большая честь!

Касым был властолюбив и тщеславен. Ему мало было личной славы, богатств. Он хотел прибавить к своим заслугам и видное положение сына. «Пусть учится, — говорил Касым жене на ее просьбы вернуть сына домой. — Пройдет некоторое время и Асадулла станет муллой-ахуном. Что может быть лучше?»

Пятилетний курс обучения Асадулла закончил, получил высшую степень по духовному образованию — стал проповедником.

В конце 1916 года шейх Хафизов, покидая Бухару, заявил, что будет и впредь углублять свои знания законов ислама, проповедовать его учение среди всех слоев мусульманского населения.

По рекомендации из Бухары шейх выехал в Коканд, где без особого труда установил контакт с видными панисламистами. В их числе были почтенный Мустафа, видные исламисты и проповедники. В Коканде Асадулла выступил в одной из мечетей с проповедью о значении учения ислама.

Затем шейх кратчайшим путем через Ош и Гульчу выехал в Кашгар. В караван-сараях он требовал самых быстроходных лошадей и, не обращая внимания на летний зной, скакал, не зная устали. Асадулла торопился на день рождения своего отца.

Уже в Кашгаре, на одной из оживленных улиц, Асадулла заметил всадника, ехавшего навстречу. Всмотревшись в его лицо, он узнал своего друга детства Юсупа. Остановив коней и не слезая с них, они по-дружески крепко обнялись и дальше поехали вместе.

У ворот родного дома суетились какие-то люди. Когда Асадулла подъехал ближе, толпа застыла в низком поклоне перед ним.

Вся семья во главе с Касымом вышла встретить дорогого гостя. После теплых приветствий шейх вошел в дом; где его ждали почтенные муллы, мирзы из мусульманских общин, а также аксакалы кишлака Буруктай. Все расселись вокруг богатого накрытого дастархана. Пиршество продолжалось до вечерней молитвы.

Когда все документы, хранящиеся в зеленой папке, были изучены, Александр Иванович Романов сказал:

— Очевидно, все, что мы узнали из этих материалов, является лишь прелюдией, и довольно занимательной, к большому спектаклю. Сама пьеса где-то впереди. Ее содержание должно заинтересовать нас, чекистов. Ты как думаешь по этому поводу?

Хлебников ответил:

— Нужно переговорить с Мусабаевым Керимахуном, студентом. Это о нем упоминает Розыбакиев в своем заявлении.

— Нет, от разговора с Мусабаевым, пока не будет выяснено, кто он и как относится к шейху, следует воздержаться, — сказал Романов. — Сначала надо узнать, чем шейх занимался в Кашгарии после окончания учебы в Бухаре, разобраться в его связях здесь, в Алма-Ате, в других районах Казахстана и республик Средней Азии. Только после этого мы, вероятно, сможем найти ответ на вопрос: «Зачем кашгарский гость пожаловал к нам?»

— Всю работу, — продолжал развивать свою мысль Александр Иванович, — надо вести с учетом того, что Западный Китай был и остается одним из крупных центров, где империалисты, их ставленники организуют подрывную деятельность против молодого Советского государства. В Кашгаре у них одно время сидел английский консул Эссертон. Ему активно помогали бывшие царские консулы: Люба, резиденцией которого была Кульджа, Долбежев из Чугучака, белогвардейские эмигранты. С территории Синьцзяна осуществлялся контроль за работой антисоветских сил в Семиречье, Восточном Казахстане. Шейх Хафизов прибыл в Алма-Ату почти пять лет назад. Дальнейшая проверка, а ее я поручаю вам, Михаил Петрович, покажет, ехал ли шейх прямо к нам или до этого успел побывать в других местах.

С того дня Михаил Петрович Хлебников каждый день занимался делом Асадуллы Хафизова. Что делал шейх у себя на родине после того, как закончил учебу в Бухаре, Хлебникову помогли установить чекисты Ферганы, Андижана, Коканда. По документам, полученным от них, явствовало, что Асадулла находился в поле зрения органов ОГПУ около двух лет. Возвратившись из Бухары домой, к отцу, он недолго предавался отдыху. С первых дней шейх стал создавать религиозные кружки, деятельность которых направлялась на распространение идей ислама. Исполняя обязанности учителя в религиозной школе, Хафизов по совету отца установил тесные контакты с зажиточными кашгарцами. Через них он подружился с почитаемыми муллами в Кашмире, завязал с ними переписку, поддерживал непосредственную связь.

Из писем, получаемых от кокандского друга Мустафы и от Садыкова из Андижана, Асадулла узнал о волнениях в Петербурге, неудачах русской армии на германском фронте, о возмущении народных масс. Мустафа и Садыков подчеркивали, что проповедники готовы до конца защищать власть имущих.

В конце марта в комнату Касыма вбежал джигит. Не успев как следует отдышаться, выпалил:

— В России революция! Я узнал об этом от земляка, приехавшего из Туркестана.

Маленькая фарфоровая пиала выпала из рук старого Касыма, глаза округлились. Он попытался встать, но грузно опустился на свой тюфячок. Почтенные муллы, сидевшие рядом с Касымом, онемели от страшного слова «революция». А когда немного пришли в себя, пробормотали молитву против злого нашествия. У многих мулл в русском Туркестане были свои связи, а у некоторых хранилось имущество.

Позднее в богатый дом Касыма и его сына все чаще стали собираться служители религиозного культа, купцы, богатеи. На этих сборищах присутствовал и Асадулла Хафизов. Ему говорили:

— Когда в жизни мусульман Туркестана происходят такие большие перемены, ты, сын наш, как духовник, можешь сыграть большую роль и в Коканде, и в старой Бухаре. Тебе надо покинуть Кашгар и выехать за границу.

Об этом же толковал Асадулле и старый Касым.

— Поездка в страну большевиков, — говорил он, — будет опасной, но целесообразной. Ты должен выполнить волю аллаха.

Перед тем как отправиться в дальний путь, Асадулла прочитал большую проповедь в главной мечети Кашгара, где присутствовали многие авторитетные служители ислама. Один из них, с хитрыми, бегающими глазками, смотрел на Асадуллу с каким-то удивлением, его тонкие пальцы то и дело перебирали реденькую бороду. Он завидовал предстоящей миссии Хафизова в Среднюю Азию.

За день до отъезда Асадулла решил навестить Юсупа. Узнав о связях шейха с панисламскими кружками, тот не на шутку встревожился, просил быть осторожным.

— С этими панисламскими идеями, — сказал Юсуп, — ты восстановишь против себя гоминдановскую администрацию. С ней шутки плохи.

На это Асадулла заметил:

— В Фергану я еду для того, чтобы повидаться со своими друзьями, узнать их настроение в связи с происшедшей в России революцией. Там меня гоминдановцы не достанут.

Разговаривая, друзья вышли в сад, присели возле журчащего арыка. Мать Юсупа подала им завтрак. На подносе лежали две лепешки, отварные куски баранины, сладкий кашгарский кишмиш, курага. Женщина пожелала молодым людям приятного аппетита, ушла к себе.

За трапезой Юсуп пытался отговорить шейха от поездки в Туркестан. В такое тревожное время не следует, мол, выезжать из Кашгара. Но его друг был настойчив. Он упрямо заявил:

— Мне необходимо там быть. И какие бы опасности не встретились на пути, я проберусь в Туркестан.

Они простились, и Асадулла на другой день выехал к границе. Вечером он был уже в небольшом кишлаке. Шейх не знал здешних мест, по смело направился к крайней избе. Здесь, по словам верных людей, жил проводник-кашгарец Турсунахун, который взялся провести Хафизова через границу.

Путь до места занял немного времени. Турсунахун, хоронясь за валунами, пояснил:

— Самый трудный участок, господин, остался позади. Здесь, вдоль границы, не всегда ходит охрана. До кишлака на той стороне рукой подать. Идите прямо к избе, крайней слева. Хозяина зовут Ораз. Скажите, что я привел вас к границе.

К указанной проводником избушке Асадулла приближался не спеша, осторожно ступая по едва заметной в потемках тропе. Послышался громкий лай. Собака кинулась на шейха, но после окрика хозяина отбежала в сторону.

Ораз был средних лет, отличался могучим телосложением. Он хорошо говорил на кашгарском наречии. После ужина Ораз и шейх нашли много общего во взглядах на жизнь, на разворачивающиеся события в советском Туркестане.

Утром Ораз дал Асадулле лошадь, объяснил, как лучше доехать до Коканда, назвал фамилии людей, у которых можно найти приют, покормить коня.

Не доезжая до Коканда нескольких километров, шейх свернул к ближайшему кишлаку. Здесь, в чайхане, он хорошо покушал, отдохнул, побеседовал с посетителями, пытаясь выяснить обстановку в городе. Оставив хозяину лошадь, пешком направился в Коканд.

Шейху везло. Не успел пройти с километр, как его догнал местный житель и пригласил к себе в повозку.

Шейх плохо знал Коканд, так как был в нем всего один раз, когда возвращался из Бухары. Поэтому решил знакомых из предосторожности пока не беспокоить.

Приближались сумерки. По узкому переулку Асадулла подошел к небольшому глинобитному домику. На стук в калитку вышла средних лет женщина в парандже. Шейх извинился за свой поздний визит, спросил, можно ли переночевать. Не ответив на вопрос, женщина окликнула мужа. На ее зов со двора пришел широкоплечий, плотный узбек в широких шароварах и большой белой рубахе.

— Переночевать просится, — сказала женщина, бросив на шейха испытывающий взгляд.

— Ну что же, места хватит, на дворе тепло. Давай заходи, гостем будешь, — согласился муж и приказал: — Жена, готовь ужин! Мы пока поговорим…

Асадулла по вполне понятным причинам не сказал хозяину, что приехал из далекого Кашгара. Следовало соблюдать осторожность.

Утром Асадулла с аппетитом съел большую порцию плова, запив ароматным чаем со сливками. Затем решил навестить своих знакомых, живших в старой мусульманской части города, которую в основном составляли глинобитные и саманные постройки. Здесь находилось свыше трехсот мечетей и караван-сараев. На узких и кривых улицах собирались группами мужчины, вели между собой оживленный разговор. Изредка куда-то спешили верховые, оставляя за собой облака белесой пыли.

Асадулла подошел к дому своего друга Мустафы, но от слуги узнал, что тот рано утром уехал в ближайший кишлак и вернется только на другой день. Зайти еще к одному знакомому мулле шейх не решился. Он направился в квартал, где были расположены чайханы-ночлежки. Побродив часа два по пыльным улицам, Асадулла остановился у чайханы, что стояла в стороне от таких же невзрачных мазанок. Через запыленные окна в синей дымке кальяна он различил людей, сидевших на нарах, покрытых старыми паласами. Над дверью висел небольшой фонарь. Шейх толкнул дверь ногой, его сразу же обдало запахом только что испеченных лепешек. Асадулла осмотрелся, занял место поближе к выходу.

Недалеко от двери стоял пузатый тульский самовар. Рядом с ним на медных подносах покоились пиалы и чайники различных цветов и размеров.

Шейху подали чай. Вскоре сюда зашел оборванный дервиш и сел рядом с Асадуллой. Пришелец был любознателен. За чаепитием он надоедал вопросами, старался втянуть соседа в разговор. Шейх, заметив необычный к себе интерес, встал и вышел на улицу.

На следующий день Асадулла встретился с Мустафой, который рассказал ему о многом.

— С тех пор, как большевики пришли к власти, в городе стало неспокойно. Народ жалуется на нехватку хлеба, мяса, топлива. Люди из кишлаков стараются не выезжать на базар. Бумажные деньги потеряли всякую ценность. Назревают большие события.

Мустафа посоветовал шейху временно воздержаться от встреч, подождать, когда окончательно выяснится настроение и позиции высшей прослойки духовенства.

С согласия Мустафы Асадулла поселился у него в доме. Хозяин подробно информировал шейха о всех событиях, которые происходили в городе.

Как-то возвратясь домой, Мустафа посоветовал Асадулле сходить к дамулле Сабиту, дом которого стоял около ближайшей мечети.

На другой день рано утром шейх осторожно постучался в дверь. Навстречу вышел заспанный старик и, увидев Хафизова, догадался, что к хозяину пожаловал важный гость. Пригласил его войти, провел в комнату. Асадулла еще не успел сесть, как рядом с ним оказался Сабит. Он приветствовал шейха низким поклоном и шепотом сообщил ему о прибытии в Коканд делегаций от крупных промышленников, торговцев, духовенства.

— По-видимому неспроста, — заключил Сабит. — Намечается что-то вроде съезда. Вы прибыли вовремя. Вас поддержат и выдвинут от Кашгарии представителем на этот съезд.

В конце ноября 1917 года в Коканде состоялся съезд мусульман, о котором говорил дамулла Сабит. Крупные торговцы, буржуазно-националистическая интеллигенция, представители мусульманского духовенства провозгласили буржуазную автономию Туркестанского края, образовали контрреволюционное правительство, возглавившее так называемую «Кокандскую автономию». Членом этого правительства был избран и шейх Асадулла. В правительство вошли также главари клерикальных организаций «Улема», «Шурои Исламия», южного отделения партии «Алаш», Мустафа Чокаев, Тынышпаев и другие. Не надеясь на поддержку широких масс, кокандские «автономисты» заключили союз с русской белогвардейщиной, их подпольной «Туркестанской военной организацией», а также с атаманом Дутовым, хивинским ханом и бухарским эмиром, за спиной которых стояли английские, французские и американские империалисты. Они стремились к захвату Средней Азии, к превращению ее в свою колонию. Большие надежды возлагали они и на семиреченских казаков, возвращавшихся домой из Персии. Но в районе Самарканда казаки сложили оружие и сдались бойцам Красной гвардии. Подпольный контрреволюционный штаб в Ташкенте принял решение: от общего выступления отказаться, приурочив его к более благоприятному моменту. Тогда правительство «Кокандской автономии» решило действовать самостоятельно. Опираясь на банду Иргаша, насчитывающую несколько сотен всадников, оно подняло восстание, арестовало Кокандский Совет. Однако малочисленные красногвардейские отряды при активной поддержке трудящихся оказали мятежникам упорное сопротивление и с помощью подошедших из Самарканда отрядов Красной гвардии 19 февраля 1918 года разбили «Кокандскую автономию». Оставшиеся в живых члены самозваного правительства бежали за границу.

Поспешил скрыться и шейх. На лошади, которую ему привел курбаши из конюшни, принадлежавшей видному лидеру «Кокандской автономии» Мамедову, он, после двухчасовой скачки, забрызганный грязью, влетел на двор караван-сарая, что во втором Беговате. Старик-хозяин, увидев продрогшего шейха, предложил ему горячего чая. Асадулла жадно, большими глотками отпивал из пиалы ароматный напиток и мысленно проклинал февральскую погоду, тяжелые события в Коканде, которые он перенес. Хозяин понимал, что перед ним сидит важная персона и догадывался, что этого человека к нему привело какое-то неотложное дело. Почувствовав на себе вопросительный взгляд, шейх первый нарушил молчание.

— Я, — сказал он, — член правительства Коканда, временно распущенного. Мы еще вернемся с большим войском под знаменами ислама. А сейчас, отец, замени мою уставшую лошадь на хорошего скакуна. Вот тебе деньги. Прикажи немедленно седлать.

— Слушаюсь!

Не прошло и часа, как шейху была подана отличная беговая лошадь. Асадулла вскочил в седло, поскакал по грязной, размытой первыми февральскими дождями, дороге в сторону Гульчи. Вскоре погруженный в темноту древний Коканд остался далеко позади.

Шейх скакал в Кашгар по знакомым ему дорогам, по тайным тропам, проложенным контрабандистами. Асадулла был удручен. Он не мог понять, почему так мгновенно рассыпалась «Кокандская автономия», на которую возлагал большие надежды.

Прибыв к Оразу, шейх рассказал о постигшей неудаче в Коканде и попросил вечером переправить его через границу. Ораз, ссылаясь на трудности, ответил, что не сможет сразу выполнить просьбу.

— Конные отряды, — сказал он, — разъезжают вдоль границы, ловят беглецов.

Через сутки хитрый Ораз, хорошо знающий приграничную зону, провел шейха в сторону Южного Синьцзяна. Только здесь, вдали от Коканда, занятого большевиками, Асадулла несколько успокоился.

Через два дня пути перед шейхом открылись окрестности Кашгара. Скоро он будет в родном кишлаке Буруктай. Асадулла взглянул на весенний караван облаков, медленно плывущих по небу, стал поторапливать лошадь. А вот и кишлак. Легкий ветерок доносил из чайханы шашлычный запах. Около домика, греясь на солнце, расположились старики. Они сидели на корточках, вели неторопливую беседу.

Асадулла, боясь расспросов, стороной объехал чайхану и направился к своему дому. Старый Касым при появлении сына не на шутку растерялся, но, поборов минутное замешательство, спросил:

— Почему так скоро вернулся? Что случилось в Коканде? Садись, рассказывай.

Шейх не замедлил выполнить просьбу отца. Он рассказал ему о полном крахе «Кокандской автономии», о том, как проходил съезд контрреволюционных сил Туркестана. Асадулла отметил, что трудящиеся массы города, особенно бедняки, отнеслись к «Кокандской автономии» враждебно, были на стороне Советской власти.

Шейх волновался. Заметив это, отец сказал:

— Сын мой! Все, что ты рассказал, поистине страшно. Но об этом не надо всем знать. Мы должны воздать благодарение аллаху за то, что он спас тебя от смерти и ты стоишь сейчас передо мной. А сил у нас хватит!

— О, если бы слова твои, отец, дошли до аллаха! — воскликнул шейх, вскакивая с места. — Я готов к борьбе за наше дело.

Старый Касым, обняв сына, сказал:

— Значит, я не ошибся в тебе. А теперь иди, отдыхай. Впереди много работы.

Несколько дней подряд Асадулла не выходил из дома. Через близких людей собирал сведения о настроениях мусульман в связи с просочившимися слухами о разгроме «Кокандской автономии». После этого сперва в окрестных кишлаках, а затем и в Кашгаре стал выступать с речами, выдавая себя за «кокандского мученика». Шейх открыто заявлял, что, опасаясь репрессий со стороны большевиков, был вынужден оставить Коканд и выехать в Кашгар.

Через некоторое время Асадулла поступил учителем, в Кашгарскую религиозную школу, стал слушателем в медресе дамуллы Абдукадыра, окончившего высшее духовное медресе в Египте. В 1920 году шейх по рекомендации Абдукадыра вступил в организацию панисламистского и пантюркского толка.

Хитрый и дальновидный Касым, связанный множеством нитей со всеми прослойками мусульман в Синьцзяне и далеко за его пределами, узнал, что китайское правительство считает деятельность пантюркистских и панисламистских организаций противозаконной и намеревается репрессировать всех, кто сеет смуту среди дунган, уйгуров, казахов, киргизов и узбеков.

Опасаясь ареста, шейх поспешил заручиться рекомендательными письмами знатных людей и в июне 1920 года выехал в Кульджу, где устроился учителем в духовно-мусульманскую школу. Он быстро нашел знакомых среди духовенства, русских белоэмигрантов, в официальных кругах китайской администрации познакомился с офицерами-анненковцами, дутовцами. Это было как раз то общество, которое искал Асадулла и которое устраивало его во всех отношениях.

Однажды шейх был приглашен на весьма важное и секретное совещание у кульджинского генерал-губернатора Дао Иня, где присутствовали высшие гоминдановские чиновники, китайские купцы, русское белогвардейское командование и английские представители. Обсуждались вопросы об организации на территории Западного Китая больших белогвардейских отрядов, их вооружение и снабжение, разрабатывался план нападения на советское Семиречье.

Асадулла Хафизов был осторожен. Мусульмане в Кульдже еще не знали, что под личиной смиренного служителя ислама скрывается авантюрист, готовый во имя восстановления в Туркестане прежних порядков поддерживать любые антисоветские акции. Именно на этом совещании у шейха возникла мысль: взять на себя обязанность организатора всей работы, направленной против Советской власти в Туркестане и Семиречье. Губернатор знал о той роли, которую играл шейх, будучи в составе правительства «Кокандской автономии», и в своих высказываниях по обсуждаемым вопросам не раз ссылался на Хафизова, как человека, хорошо знавшего сложившуюся в Семиречье и Туркестане обстановку.

В конце совещания было принято решение: шейх поедет в советский Туркестан и будет там жить до особого распоряжения. По легенде, Асадулла должен появиться на земле большевиков как поборник революционных идей.

— Сложная задача, — говорил шейх. — Ведь я повсюду известен как панисламист.

— Для пользы нашего дела нужно перестроиться, — ответил Ю-чен, — Для начала станете членом подпольной революционной организации, которая действует в Кульдже среди уйгуров.

В июне 1921 года шейх Хафизов нелегально перешел советско-китайскую государственную границу и остановился в Алма-Ате. Здесь он объявил себя поборником революционных идей среди уйгурского населения, распустил слух, что вместе с Абдуллой Розыбакиевым, другими делегатами выезжает на III конгресс Коминтерна. Сам же уехал в Узген, а через некоторое время появился в Андижане. Здесь шейх нашел своего друга Али Хаджу и с его помощью проник в революционно настроенные круги уйгуров. Асадулла посещал собрания и митинги, встречался с нужными людьми. Вскоре он завоевал среди уйгуров авторитет, прослыл и революционером.

Используя оказанное доверие, шейх пробрался на пост председателя правления союза «Кошчи», организованного в Андижане.

Во время государственного размежевания и образования среднеазиатских советских республик Хафизов вместе с буржуазными националистами Касымом Алиевым, Карим Ахун Хабибуллой Ходжаевым, Али Ходжой, Нурасом Ходжаевым и другими вел антисоветскую националистическую агитацию за выделение уйгуров в автономную область. Боясь ответственности за эти действия, срочно выехал из Андижана и в декабре 1924 года вновь прибыл в Алма-Ату.

…Наблюдая за поведением Хафизова, Михаил Петрович Хлебников установил, что среди знакомых шейха есть и члены партии. Доложив об этом руководству, Хлебников решил переговорить с Бахтиевым Абдурахманом, кустарем-шапочником, и, выбрав время, направился к нему в дом, рассчитывая поначалу заказать новую шапку, а затем, если позволят обстоятельства, расспросить у него и о шейхе.

Бахтиев радушно встретил Михаила Петровича, провел его в комнату, в которой жил и работал. Закрыв за собой дверь, хозяин любезно спросил, что хочет заказать гость.

— Вы верующий? — спросил Хлебников, когда разговор о новой шапке подошел к концу.

— Нет, — ответил Бахтиев. — А что?

— Недавно я был на мучном базаре и около мечети, что напротив мясных рядов, видел вас в обществе шейха, имама уйгурской мечети.

— Да, я знаком с шейхом, — ответил кустарь-шапочник. — Кто из местных уйгуров не знает его. Он, как смола, липнет ко всем. Приехал сюда, кажется, в 1921 году, и первое время говорил, что там, в Кашгаре и Кульдже, якобы участвовал в революционных организациях. На этой почве, собственно, и началось наше общение с ним. Я говорю наше, потому что с ним поддерживают товарищеские отношения многие местные жители. Я знал, что он уезжал в Андижан, но потом вновь вернулся в Алма-Ату и вот уже года два проживает здесь. Большинство моих знакомых считают шейха панисламистом, говорят, он не может принести пользы для революционно настроенных уйгуров. Он связался с проживающими в городе торговцами-кашгарцами и с их помощью занял пост имама уйгурской мечети. Как-то в беседе шейх пытался склонить меня к выходу из рядов партии.

— Каким образом? — насторожился Хлебников.

— Узнав о материальных затруднениях в семье, сказал, что я, хожу безработным, а большевики не помогают мне ни в чем. «Брось это, — говорил шейх. — Займись своей профессией — шей шапки».

Шейх установил знакомство с членом партии Давлетовым. Тот был даже гостем Асадуллы, а когда заболел, то шейх приводил к нему трех мулл, которые читали над лежавшим без сознания Давлетовым страницы Корана.

— Мне также известно, — говорил Бахтиев, — что шейх занимается выдачей справок уйгурам, дунганам и даже китайцам, приезжающим из Синьцзяна в основном нелегально, а также проживающим здесь бывшим подданным Китая, удостоверяя их личность, китайское подданство. Гоминдановский консул на основании этих справок выдает китайские паспорта.

— Есть ли у шейха на это какие-то полномочия?

— От Советской власти у него полномочий нет. А вот с консулом шейх, очевидно, установил тесный контакт. Он, как я думаю, имеет связи как с самим консулом, так и со многими служащими консульства. Как-то ездил даже на пикник, который консул устраивал у себя на даче.

Бахтиев умолк. Видно, о чем-то напряженно думает. Хлебников тоже молчал, ожидая, что еще скажет собеседник. Бахтиев продолжил свой рассказ:

— Мне кажется странным вот еще что. Из образованного в городе союза «Кошчи» уходят люди. В основном это уйгуры, считающие себя китайскими подданными. А недавно я узнал, что выдавая справки на получение китайских паспортов, шейх берет с людей деньги и расписки в том, что они не будут больше состоять в союзе «Кошчи». Дом шейха стал пристанищем для торговцев, приезжающих из Кашгара, Кульджи, других городов.

Хлебников знал, что Давлетов является одним из наиболее близких знакомых шейха и беседа с ним могла дать новые подробности о кашгарском госте. Это же мнение сложилось и у Романова, когда Михаил Петрович доложил ему о своем визите к Бахтиеву. Подумав немного, Романов предложил:

— Очевидно, наши дальнейшие усилия следует направить на выявление характера взаимоотношений шейха с гоминдановским консулом. Надо также продолжить изучение всех лиц, приезжающих к шейху из-за границы. В этой связи беседа с Давлетовым может оказаться полезной, во что я мало верю, откровенно говоря. Но ее мы отложим на более поздний срок. В удобное для нас время следует пригласить Давлетова в губотдел.

В коридоре, куда вышел Хлебников, его ожидал переводчик Валиев, недавно принятый на работу в органы. Он попросил разрешения войти в кабинет на несколько минут.

— Заходите, — сказал Михаил Петрович, пропуская переводчика вперед.

— Когда я зашел в чайхану Сыддыка, что стоит на восточной стороне улицы Фонтанной, напротив мучного базара, — начал свой рассказ Валиев, — то увидел в дальнем углу комнаты своего знакомого сапожника Имин Ахун Турды Ахунова, одиноко сидевшего за дастарханом. Мы знаем друг друга с детства и в юные годы все свободное время часто проводили вместе. Но сейчас редко встречаемся, и нам было о чем поговорить. Разгоряченный крепким чаем, Ахунов продолжал болтать без умолку и рассказал, как мне кажется, много интересного об имаме уйгурской мечети шейхе Хафизове Асадулле Касымове. Вам бы, Михаил Петрович, потолковать с Ахуновым, который возмущался тем, что шейх плохо отзывается о Советской власти. Меня Ахунов просил помочь встретиться с кем-нибудь из чекистов.

— Ну что же, — ответил Хлебников, раскрывая блокнот, в котором записывал все, что считал важным. — Приглашай своего друга на послезавтра к десяти часам утра.

Сапожник Ахунов пришел к Хлебникову в своей рабочей одежде. Длинный кожаный фартук, туго стянутый поясом в талии, прикрывал рубаху, сшитую из зеленой китайской добы. На Ахунове были черные поношенные штаны, на ногах — азиатские калоши. Голову, ближе к затылку, прикрывала старая, выцветшая на солнце тюбетейка. Заметив нескрываемое удивление на лице Хлебникова, Ахунов сказал:

— Так лучше. Никто не обратил внимания, куда я пошел. А если бы переоделся, заметили бы все соседи. Потом не отобьешься от расспросов.

— О ком вы хотели рассказать чекистам? — спросил Хлебников, когда Ахунов уселся на предложенный ему стул.

— О шейхе.

— Давно его знаете?

— С тех пор, как он прибыл в Алма-Ату. До отъезда в Андижан он был одним, а когда спустя два года вернулся, показал себя совсем другим человеком.

— Как это надо понимать?

— А так. До отъезда в Андижан его поддерживали уйгуры, особенно выходцы из Кашгарии. Они так поступали потому, что, по словам шейха, он в Синьцзяне состоял в нелегальной революционной организации. Теперь же шейх стал ярым противником Советской власти. Он всюду распространяет провокационные и клеветнические слухи.

— Что это за слухи? — спросил Хлебников.

— Его антисоветские высказывания. Свидетелем многих из них я был сам. Однажды в присутствии Сабита Кадырова шейх говорил о какой-то особой политике Советского правительства на Востоке, называя ее «колонизаторской политикой». Он заявил, что Москва при помощи денег решила устроить свои революции в странах Востока. Шейх постоянно твердит о скором падении Советской власти и утверждает, что на Востоке партия только тогда будет иметь авторитет, когда положит в основу своей деятельности идеи ислама…

— Это же политическая безграмотность, — заметил Хлебников.

Ахунов пожал плечами и, ничего не сказав на замечание Хлебникова, продолжил рассказ:

— Шейх в разговорах со служащими гоминдановского консульства Сабитом Кадыровым, Хафизом Иминовым, Касымом Хатамовым и другими неоднократно подчеркивал, что имеет связь с уйгурами-кашгарцами, проживающими в Баку. Там якобы среди населения распространяется литература с идеями панисламизма и пантюркизма.

За последние два года шейх заметно разбогател, ибо помимо руководства мечетью еще и торгует. Он имеет приказчиков, таких, как Ибрагим Ахун, которые на его деньги занимаются торговлей в Сарканде и Талды-Кургане.

Узнав от Ахунова, что Асадулла Хафизов готовится к сдаче имамства в мечети и на эту должность уже имеется кандидат, Хлебников подумал: «Как бы шейх не ушел из поля нашего зрения».

Отпустив сапожника, Михаил Петрович взял папку с материалами на шейха, раскрыл блокнот с записями. Несколько часов кряду он изучал имеющиеся документы, делал выписки, сопоставлял факты.

В тот же день Хлебников передал все материалы Романову и внес предложение о пресечении контрреволюционной подрывной деятельности шейха Хафизова.

Когда Михаил Петрович закончил доклад, Романов взял лист бумаги, переданный ему Хлебниковым, прочитал написанное и долго сидел задумавшись. Потом, как бы про себя, сказал:

— Вот это букет мы раскопали. С твоим предложением, Михаил Петрович, согласен. Но прежде чем пойти с докладами к начальнику губотдела и прокурору, надо провести еще некоторые мероприятия по сбору дополнительной документации о преступной деятельности шейха. Запишите, Михаил Петрович, что нужно сделать…

По свидетельству членов правления союза «Кошчи», других граждан общее число людей, получивших справки от шейха на получение китайских паспортов и вышедших из союза, перевалило за пятьдесят.

Свидетели Карим Мусабаев, Исраил Исламов, Абдулла Давлетов и другие рассказали о фактах враждебной агитации, которую проводил шейх среди уйгурского населения Алма-Аты, районов Джетысуйской губернии, прихожан уйгурской мечети.

Арест шейха Хафизова Асадуллы Касымова был назначен на 12 июня 1927 года. Оперативную группу возглавил Михаил Петрович Хлебников. Перед началом операции он зашел к начальнику губотдела Флоринскому. Тот предупредил:

— Смотрите за шейхом внимательно. Он может пойти на самые крайние меры, чтобы избежать ответственности. Надо исключить все попытки с его стороны к уничтожению улик преступной деятельности. Желаю удачи…

Было около 12 часов ночи, когда оперативная группа Хлебникова прибыла к уйгурской мечети. Шейх жил рядом, в отдельном доме, имевшем подвальное помещение. Наверху, в двух комнатах, которые разделяла просторная прихожая, размещался Хафизов, подвал занимал его слуга, уйгур-кашгарец Хашимов.

Дверь Михаилу Петровичу открыл временный постоялец шейха кашгарец Исмашахун Сейтходжаев, не имевший при себе документов, удостоверяющих личность. На шум вышел сам Хафизов. Предъявив ордер на арест, Хлебников вначале обыскал шейха. В карманах его одежды нашел семь затасканных, потертых на изгибах листов исписанной бумаги. На вопрос: «Кому принадлежат эти бумаги и записи в них?» — Хафизов ответил: «Мне». По просьбе Хлебникова шейх подтвердил изъятие у него бумаг личной распиской. Посадив шейха на пол, застланный кошмой (в доме не было ни одного стула), и оставив его под охраной красноармейца, Хлебников продолжил обыск.

Составив на вещи отдельный акт, заверенный подписями шейха и понятых, Хлебников приобщил его к протоколу обыска, как весьма важный для следствия документ.

Среди многочисленных писем, адресованных шейху и в беспорядке лежавших на широком подоконнике, Хлебников нашел газету «Кзыл Узбек». На ее первой странице под лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» рукою шейха была сделана надпись, содержавшая злобную клевету на советских людей.

Когда взошло солнце и правоверные потянулись к мечети на утреннюю молитву, шейх Хафизов, конвоируемый красноармейцами, шагал по пыльной Торговой улице к зданию губернского отдела ОГПУ…

Документы, изъятые при личном обыске у шейха, Валиев по просьбе Хлебникова дословно перевел на русский язык. Из семи листов четыре содержали расписки кашгарцев на получение китайских паспортов.

На трех листах были записи шпионского характера. Часть их излагалась в форме вопросов и ответов. Все вопросы, а их было десять, и ответы на них подробно освещали эмиграцию населения из Западного Китая в Семиречье, республики Средней Азии, а также выезд отдельных лиц в Синьцзян.

Изучив все материалы, выслушав доклад о ходе и результатах операции по аресту шейха, Флоринский предложил Романову и Хлебникову написать обстоятельную докладную записку в губком партии. Затем они обсудили план допроса шейха Хафизова Асадуллы Касымова, ярого врага Советской власти.

Ранним августовским утром 1927 года рабочий бойни Сидельников, проходивший мимо забора Алма-Атинского исправительно-трудового дома, заметил в траве туго скатанный сверток бумаги. Он поднял его, развернул. На листке виднелись какие-то непонятные ему, Сидельникову, знаки. «Наверное, кто-то из заключенных перебросил через ограду», — мелькнула мысль. Сидельников постоял в нерешительности несколько минут и пошел к железным воротам. Увидев часового, подал ему листок, сказал:

— Передайте, пожалуйста, начальнику. Вон там, у забора, поднял.

— Где?

— Да вон там, у тополя.

— Сейчас вызову.

На сигнал часового вышел дежурный и, выяснив личность передавшего записку, разрешил идти.

Автора записки установили в этот же день. Им оказался следственно-заключенный шейх Хафизов Асадулла Касымов. Во время вечерней прогулки он, выбрав момент, перебросил бумагу через забор.

Вызванный в исправительно-трудовой дом Романов, который вел следствие по делу шейха, пригласил с собой Хлебникова. Прочитав переведенную на русский язык записку, Александр Иванович резко бросил ее на стол дежурного:

— И тут провокатор и клеветник остался верен себе.

Михаил Петрович взял записку. Шейх сообщал:

«Меня за связь с гоминдановским консулом приговорили к смертной казни. Поскольку я приговорен и чтобы не погибнуть от рук неверных, то я… кончаю самоубийством. С белым светом расстаюсь через три дня…».

Далее следовали завещание и наставление о том, как должны будут поступить с его телом, с должниками и долгами.

— Надо же такое придумать, — заметил Хлебников после того, как прочитал «послание» шейха. — Дело еще у прокурора и когда оно будет направлено в суд, неизвестно. А шейх уже слюни распустил. Пакостливый, как кошка, трусливый, как заяц.

— Верно сказал, Михаил Петрович, — улыбнулся Романов.

И, обращаясь к дежурному и начальнику исправительно-трудового дома, добавил:

— Надо принять все меры, чтобы не допустить самоубийства. Этот шейх боится возмездия. Он нам нужен живой.