Глава 6. Национализм и расизм

Идеология расизма в его традиционном варианте базируется на следующих допущениях:

• человеческий род не является единым, а состоит из нескольких глубоко отличных друг от друга видов, называемых расами;

• каждому такому виду (расе) свойственен определенный набор черт, начиная от строения тела и заканчивая психической конституцией;

• поведение индивидов в конечном итоге определено их расовой принадлежностью;

• неравный интеллектуальный и культурный статус рас предполагает их иерархическую соподчиненность.

Однако таковы допущения лишь традиционного, «классического» расизма. Существуют современные формы расизма, не подпадающие под это определение. К их анализу мы обратимся в заключении данной главы.

Раса и расизм

Попытки классификации человеческого рода по отдельным категориям, названным расами, а также объективного описания этих категорий предпринимались с самого начала становления биологии как науки (Бюффон, Линней). В этот период и появляется термин «раса», обозначающий определенный набор физических черт, наличие которых связывается с тем или иным географическим ареалом. Так возникла дожившая до наших дней типологизация, согласно которой человечество делится на три большие расы — европеоидную (население Европы), монголоидную (население Азии и Южной Америки) и экваториальную, или негро-австралоидную (население Африки и Австралии). В ходе развития биологических знаний вообще и физической антропологии в частности предпринималось множество попыток расовой таксономии[246].

Классическое подразделение человеческого рода на виды принадлежит французскому анатому Кювье, который выделил три расы: белую, или кавказскую, черную, или эфиопскую, и желтую, или монгольскую. По А. Ретсиусу, однако, человеческих рас всего две — долицефальная (с удлиненным черепом) и брахицефальная (с овальным черепом). По И. Канту, посвятившему несколько лет своей научной деятельности антропологии, человечество состоит из четырех рас: белой, негритянской, монгольской (или калмыцкой) и индийской (или индостанской). По И. Ф. Блюменбаху, существует пять различных рас: кавказская, эфиопская, американская, монгольская и малайская.

Принципом классификации поначалу выступали внешние признаки (цвет кожи, структура волос, форма черепа, строение скелета и т. д.). С развитием биологической науки за основу типологизации стали брать такие характеристики как группа крови, белок сыворотки, ферменты. Казалось бы, то обстоятельство, что между людьми существуют физические и физиологические различия и что эти различия связаны с ареалами расселения (что в свою очередь объясняется длительной адаптацией человека к условиям среды), бесспорно. Однако ни одна из предложенных расовых типологизаций не выдержала критики. В процессе теоретического деления человечества на расы (число которых в некоторых таксономиях достигало двадцати[247]) выяснилось, что четко зафиксировать комплекс признаков, характерных для одной группы, сосредоточенной в одном географическом ареале, и не характерных для других, живущих в других ареалах, невозможно. Это привело многих антропологов к выводу, что раса представляет собой типологический конструкт. Иными словами, эта категория отражает не столько действительные различия между группами, сколько различия в способах классификации, принятых учеными[248].

Если в сфере физической антропологии эвристический статус понятия «раса» остается предметом споров, то в области социально-гуманитарного знания большинство исследователей отказалось от этого термина как ненаучного. Тому несколько причин. Во-первых, массовые миграции, имевшие место на протяжении столетий, и географическая мобильность современного населения привели к такому количеству смешений, что расовая «чистота», даже если таковую допустить, безнадежно нарушена. Во-вторых, социокультурные различия внутри человеческих групп, по каким бы физиологическим признакам их ни проводить, гораздо глубже, чем различия между такими группами. Наконец, в-третьих, понятие «раса» веками использовалось для оправдания неравенства и потому представляет собой инструмент социальной (а не научно-теоретической) классификации[249]. Раса, таким образом, — это идеологический артефакт, востребованный в условиях сегрегации, но излишний в условиях гражданского равенства. Симптоматично, что такая отрасль социологической науки как «социология расы» имеет своим предметом не «расу» как некую реальность, а реальность общественных отношений, которые сделали возможным появление такой категории.

Расизм как теория и идеология

Наряду с представителями биологической науки к понятию «раса» в XVIII—XIX вв. прибегали историки. Именно историки создали первые расовые теории, которые могут быть названы расистскими. Если теоретизирование по поводу рас в рамках естественно-научного знания носило идеологически нейтральный характер, то представители гуманитарных наук заложили основы расизма как идеологии.

Среди них — ныне забытый немецкий историк Христофор Майнере (1747-1810). Если для Карла Линнея и других авторов «естественных историй человечества» расы представляют собой подвиды в рамках одного вида, то для Майнерса это неочевидно. Он подвергает сомнению гипотезу о происхождении человека из единого источника, согласно которой отдельные народы — ветви одного ствола, и ведет речь о двух «стволах» (Staemme) — «кавказском» и «монгольском». Каждому из них Майнере приписывает не только определенный набор телесных, но и психических черт, полагая, что по наследству передаются не просто различия в облике, но и в «духе» индивидов, принадлежащих различным расам. Наконец, Майнере утверждает наличие иерархии между расами: представители «кавказского» ствола обладают свойствами, ставящими их выше представителей «монгольского», в силу чего первые предопределены к господству, а вторые — к подчинению.

История человечества, как писал Майнере, должна продемонстрировать, «почему одна часть суши и одни народы всегда были господами, а все остальные им служили; почему богиня свободы издавна жила в пределах столь узких границ, а страшный деспотизм восседал на троне у большинства народов, расселенных на столь широких просторах; почему, наконец, европейские нации даже в состоянии дикости варварства отличались от всех прочих в превосходную строну, и в особенности — своей восприимчивостью к просвещению»[250].

Идеи Майнерса, высказанные им в 70-е гг. XVIII в., оказались невостребованными. Иная участь ожидала восемью десятилетиями позже Жозефа Артура де Гобино — французского историка, писателя и эссеиста, четырехтомный труд которого «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853-1855) считается основополагающим для расизма как идеологии.

Термин «раса» граф Гобино употребляет в биологическом значении — как обозначение группы людей с «изначально чистой кровью» или «первичной этнической стихией». Чистота расы для Гобино — условие чистоты и величия культуры, а нарушение расовой чистоты в результате смешения высших с низшими — причина биологического и культурного вырождения. Эти мысли Гобино нашли впоследствии широкий отклик в философской публицистике. Среди тех, кто развивал вслед за Гобино тезисы «культурного пессимизма», были Р. Вагнер и О. Шпенглер.

Ни Гобино, ни его эпигоны не утруждали себя сколько-нибудь строгим описанием расовых типов, бессистемно нанизывая друг на друга сведения, заимствованные из различных областей знания. Помимо физической антропологии таким источником служила лингвистика. «Кельтская» и «славянская» расы, которые X. Майнере выделил внутри «кавказской», равно как «семитская» и «арийская» расы у позднейших авторов представляли собой результат прямого перенесения типологизаций языкознания на сферу философии истории.

Расовые теории, в огромном количестве возникшие на рубеже XIX-XX вв., не отвечали даже самым мягким критериям научности. Но они к этому и не стремились. Ибо с самого начала были идеологиями, а идеологии по определению не нуждаются во внутренней непротиворечивости и в проверяемости на опыте. Как и всякая идеология, расизм обслуживал определенные политические цели. Главной целью в данном случае была легитимация господства.

Пожалуй, самым знаменитым из теоретиков расизма той эпохи был Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855-1927), публицист, по происхождению англичанин, но по причине глубокой внутренней симпатии к «германству», превративший себя в немца. Его «Основания XIX столетия» (1899) выдержали в Веймарской и затем в нацистской Германии около тридцати изданий. Чемберлен усвоил и радикализировал идеи Гобино. В отличие от учителя, он считал, что физическое и духовное «вырождение» можно предотвратить, если последовательно проводить правильную расовую политику. X. С. Чемберлен одним из первых, если не первым, предпринял систематическое развертывание расистских идей в сторону антисемитизма. Разумеется, недостатка в авторах антисемитского толка не было и до него. Достаточно вспомнить Шарля Морраса, Мориса Барреса и Эдуара Дрюмона, уже упомянутых выше. Однако во всех этих случаях антисемитизм не был элементом последовательно расистской системы аргументации. Все названные авторы вполне укладываются в историю национализма.

Содержание расистской логики

Выделим ключевые моменты логики, которые позволяют считать ту или иную аргументацию расистской. Это, прежде всего, особый способ интерпретации различий. Расизм заключается в особой интерпретации той очевидности, которая состоит в наличии между людьми различий, в том числе фенотипических. Он утверждает, что поведение индивидов запрограммировано их принадлежностью к группе (называемой или не называемой «расой»). Расизм утверждает, далее, связь между различием и господством. Предполагается, что между культурными характеристиками группы и ее местом в обществе можно установить отношение детерминации.

Социальные истоки расизма

Поскольку главной функцией расизма является легитимация господства, его историю принято начинать с эпохи Великих географических открытий, т. е. с конца XV — начала XVI в. Ведь именно в этот период начинается колонизация одной — европейской, «белой» частью человечества, другой, «цветной» его части. Однако колониализм как таковой долгое время не сопровождался расизмом как идеологией. Применительно к первым трем векам колониальной экспансии можно говорить лишь о «проторасизме». Далеко не случайно, что испанцы и португальцы в Южной Америке были озабочены обращением завоеванных в свою веру. Равным образом в период работорговли, начавшийся в XVII в., католическая церковь занималась обращением «язычников» в христианство: церковь исходила из идеи единства человеческого рода. Даже использование рабского труда поначалу не опиралось на идеи расового превосходства. В этом не было нужды. Все определялось экономически — «исторической доступностью» труда африканцев.

На вопрос, почему расизм получает распространение лишь в конце XIX — начале XX в., оставаясь до этого времени периферийным интеллектуальным явлением, достаточно убедительно ответила X. Арендт. В соответствующем разделе «Истоков тоталитаризма»[251] X. Арендт показала неразрывную связь между экспансией европейского капитализма за пределы Старого Света — империализмом — и расистской идеологией как инструментом оправдания и обоснования этой экспансии. Даже если бы расизма не существовало, нечто подобное следовало бы выдумать.

В одном пункте, однако, мне хотелось бы с X. Арендт поспорить. Она полагает, что теоретический расизм последней трети XIX в. (составляющий в ее книге часть феномена, названного ею «расовым образом мысли») принципиально отличен от расизма как идеологии. Следовательно, таких защитников «идеи расы», как Гобино, нельзя считать расистами. Между теми, кто строил блестящие и остроумные концепции, и теми, кто осуществлял жестокие и зверские деяния, пролегает пропасть, полагает X. Арендт[252]. На мой взгляд, необходимо с самого начала ввести критерий, позволяющий отличить «расовый образ мысли» от расизма как идеологии. В первом случае мы имеем дело с относительно безобидными взглядами, имевшими широкое хождение среди образованной публики соответствующей эпохи. В другом случае — с совокупностью теоретических утверждений, служащих оправданию политического господства. Представляется неубедительным различение между отдельными приверженцами идеологии расизма только на том основании, что одни остались в сфере теории, а другие применяли эту теорию на практике. Если из данной теории вытекает данная практика, различия между адептами этой идеологии несущественны. Таким образом, графа Гобино не следует изымать из истории расизма и помещать его в какую-то отдельную историю.

Формы расизма

Обычно, говоря о расизме, имеют в виду хорошо известные и однозначно одиозные явления. Это институализированный расизм: от рабства в Южной и Северной Америке[253] до правовой дискриминации небелого населения до середины 1960-х гг. включительно и от нацизма Третьего рейха до апартеида в Южной Родезии и ЮАР[254]. Между тем этими проявлениями расизм, имевший место в XX в., равно как и расизм, бытующий сегодня, далеко не исчерпывается.

Мы уже упоминали о расистском обосновании японской экспансии (см. выше «Национализм и империализм»). Причем в данном случае расизм успел проявить себя как на уровне дискурса, так и на уровне политического действия. В 1938 г. адмирал Нобумаза Суетсугу, тогдашний министр внутренних дел Японии, прямо заявил о том, что цель японской политики в Юго-Восточной Азии — положить конец господству белой расы и установить господство желтой, а в 1939-1945 гг. японская военная машина попыталась реализовать эту идею на практике[255]. Расизм свойствен и другим разновидностям «паназианизма», например, стремлению объединить Азию под эгидой Китая. Компоненты расистского дискурса прослеживаются во многих «паннационалистических» идеологиях: от пантюркизма и панафриканизма до сионизма. Это, прежде всего, биологическое понимание национальной принадлежности, концепция нации как общности «крови» и связанная с этой концепцией мифологизация той или иной воображаемой группы в качестве особого человеческого вида. Миф о семитской расе, который строит Мозес Гесс в «Риме и Иерусалиме» (1862), аналогичен мифу об «арийской расе», который несколько десятилетий позже будут создавать идеологи пангерманизма. Своеобразный вклад в разработку «арийской идеи» внесли и адепты пантюркизма, а также теоретики различных европейских паннационализмов (от культа «британско-тевтонской» расы до «скандинавианизма»).

В частности, в рамках пантюркизма (см. ниже, Часть V, гл. 1) большой популярностью пользовалось повествование о турках как о подлинных «арийцах», истинных основателях цивилизации в Центральной Азии, откуда она впоследствии пришла в Европу. Согласно этому повествованию, само слово «ариец» происходит от тюркского «ари», что значит «чистый». Народы, составлявшие эту — арийскую — «расу», населяли регион от Урала до Тихого океана на востоке и до Балтики на западе. Эти народы якобы были частью племен хунну, основавших Монгольское царство в начале XІІI в. и в течение нескольких веков противостоявших китайской экспансии в северо-западном направлении. Они же возглавляли племена кочевников, которые в 560 г. заключили дипломатические соглашения с Византией и заняли Восточный Туркестан, а впоследствии смешались с народами Малой Азии, Балкан и Скандинавии (в частности, Финляндии). В XI в. они переселились из Северной Персии в Малую Азию, а в XIV — заняли большую часть Балканского полуострова.

Одним из авторов европейского расового мифа был Томас Карлейль. Раса, величие которой прославлял английский историк, описывалась как «британско-тевтонская». Этот же миф, но уже не в романтическом, а в социал-дарвинистском ключе, развивали Чарлз Кинсли (Charles Kingsley) и Джон Сили (John Robert Seeley). В 1855 г. Ч. Кинсли опубликовал работу "Wesward Но", в которой отстаивалась мысль, что дряхлеющий романский мир уступает место молодому «тевтонскому лесному народу», а Д. Р. Сили в книге «Распространение Британии» ("Expansion of Britain", 1882) обосновывал британское влияние в Азии, Африке и Америке англо-саксонским расовым превосходством. Теми же идеями вдохновлялся и Редьяр Киплинг.

В начале XX в. мифологема «англо-саксонство» была заменена другой мифологемой — нордическая раса. Ее первыми разработчиками были американцы — антропологи Мэдисон Грант и Лотроп Стоддарт и палеонтолог Генри Осборн, а самым известным популяризатором — Альфред Розенберг с его «Мифом XX века»[256]. В наши дни панъевропеизм в его расистской упаковке представлен рядом крайне правых политических группировок, например — «Панъевропейской партией».

Характеризуя расистскую идеологию, мы оговорились, что выделенные нами признаки свойственны традиционному, «классическому» расизму. Особенность современного расизма — его еще называют сублимированным — состоит в том, что его сторонники, как правило, избегают утверждения иерархии между расовыми группами. Они лишь подчеркивают различия между этими группами. Мир делится не на «высших» и «низших», а на разных. Современные сторонники расизма, как правило, вообще избегают понятия раса. Коль скоро фразеология в духе Гобино и Чемберлена стала признаком политической некорректности, от нее отказываются и вместо «крови» и «генотипа» говорят о «культуре». Что же остается в таком случае от расизма? Что позволяет исследователям утверждать, что, несмотря на риторический камуфляж, расизм как идеология и соответственно как мировоззрение продолжает жить, причем вовсе не влачит маргинальное существование, а выступает значимым элементом современной политической борьбы?

Пожалуй, определяющий признак расизма — натурализация различия. Констатировать факт, что большие группы людей отличны друг от друга фенотипически, совсем не значит расписаться в принадлежности к расизму. Расизм начинается с особой интерпретации этих различий, а именно: с фиксации этих различий как неустранимых и с их увязывания с отношениями господства.

Операция по натурализации различия заключается в том, что природные, биологические особенности той или иной группы истолковываются как источник ее социокультурных особенностей. Между внешним обликом определенной группы (будь то цвет кожи или какие-то иные черты) и ее местом в социальном взаимодействии устанавливается причинно-следственная связь. Если большинство представителей данной группы, на фенотипическом уровне отличной от остальных групп, из поколения в поколение занимают одно и то же положение в социальной иерархии, то, согласно расистской логике, объяснение этому следует искать в некоторых специфических, изначально заложенных свойствах этой группы. Как эти свойства называть — свойствами данной «расы» или же данного «духа», данного «народного характера» или данного «культурного типа» — вопрос вторичный. В конечном итоге все эти обозначения выполняют ту же функцию, которую в классическом расизме выполняла «кровь» (а позднее — «гены»): они предполагают наследование социальных признаков. Навыки, приобретаемые людьми в ходе социального научения, черты индивидов, формируемые в процессе социализации, в расистской логике выступают как нечто изначально данное и передающееся по наследству.

Видимость убедительности этому взгляду придала эпоха колониализма. Технологическое преимущество европейцев позволило им в течение почти четырех столетий удерживать ситуацию, при которой экономическое и политическое господство дополнялось символическим господством. Это господство было закреплено институционально, в том числе через институт коннубия — запрета на брак между представителями разных «рас». В результате различие между политически доминировавшими и политически подчиненными закрепилось и на социально-культурном, и на фенотипическом уровне: те, кто занимал различные ступени в социальной и соответственно культурной иерархии, принадлежали различным «расам».

Непреднамеренный расизм

Идеология и практика расизма в такой мере дискредитированы, что применять этот термин к тем или иным участникам политического действия непросто. Сегодня даже убежденные расисты, как правило, не соглашаются с такой квалификацией их позиции. Они, правда, делают это скорее по соображениям политкорректности. Сами они сознают свою причастность расизму и, имея дело с единомышленниками, этого не скрывают. Но на современной политической сцене есть немало акторов, которые не знают, что они расисты. Это нечаянный, непреднамеренный расизм. Он присутствует на уровне базисных навыков мышления у многих из тех общественных активистов, кто ставит своей целью как раз борьбу с расизмом. Я имею в виду, в частности, идеологию антирасизма. Как это ни парадоксально, но лидеры и члены организаций, поставивших своей целью искоренение расизма, часто участвуют в его распространении, ибо участвуют в воспроизводстве расистского дискурса[257]. Печальным подтверждением этого обстоятельства стала Всемирная конференция против расизма, прошедшая в 2001 г. в южноафриканском городе Дурбан[258].

Расизм versus национализм

Довольно распространено мнение, согласно которому расизм — огрубленный и доведенный до шовинизма национализм. В пользу этого мнения можно привести тот аргумент, что так же, как национализм считает принадлежность индивида той или иной нации фундаментально-антропологическим свойством, расизм считает таким свойством принадлежность индивида той или иной расе. А поскольку «раса» в расистской интерпретации часто есть не что иное, как наделенное квазиуниверсальностью этническое сообщество[259], расизм предстает в виде редуцированного национализма. Как и националисты, адепты расизма считают членство в национальном коллективе определяющим для мышления и поведения индивидов. Разница лишь в том, что расисты понимают этот коллектив не в качестве культурно-исторической, а в качестве биологической общности.

Однако существует немало аргументов, оспаривающих такой подход к расизму. Расизм и национализм плохо совместимы и исторически и логически.

В чем заключается их логическая противоположность? Принцип национализма — принцип совпадения границ культуры с границами государства, и, наоборот, границ государства — с границами культуры. Националисты стремятся либо к построению национального государства, которое обеспечит развитие национальной культуры, либо, если такое государство имеется, к приданию некоторому культурному образцу статуса государственной культуры. Принцип расизма отрицает само деление на нации-государства. «Воображаемое сообщество», к которому апеллируют расисты, лежит поверх национально-государственных границ. Если национализм состоит в превращении культурного тела в политическое, то расизм разрушает и то и другое. Нацию как культурное сообщество он разрушает тем, что сводит национальную принадлежность к кровнородственной общности, нацию же как политическое сообщество — тем, что устанавливает политические границы, презирая этнические, лингвистические и конфессиональные деления. Принцип расизма — принцип империи.

Что касается исторической противоположности расизма и национализма, то она обнаруживается уже в противоположности социальных носителей этих идеологий. Впервые носителем расовой идеи выступила аристократия, тогда как национальную идею отстаивали представители «третьего сословия», буржуа. «Раса аристократов против нации граждан» — эта формулировка одного из параграфов в труде X. Арендт очень точна. Дворянство по определению не могло сочувствовать националистическим лозунгам: представление о «народе» как суверене и о равенстве всех входящих в народ лиц как граждан означали для дворянского сословия конец того политического порядка, на котором базировалось само его существование[260].

Антисемитизм как форма расизма

Известный исследователь расизма Оливер Кокс полагал, что антисемитизм не следует рассматривать в одном контексте с расизмом, поскольку у них разные социальные и политические функции. Функция расизма — легитимация эксплуатации одними группами других групп, функция антисемитизма — социальное исключение или физическое уничтожение определенной группы. Однако при таком подходе феномен расизма непозволительно сужается. Функция последнего, как мы попытались показать в предыдущем изложении, далеко не сводится к оправданию эксплуатации и угнетения. Расизм теснейшим образом связан с процедурами социального исключения. Поэтому вполне правомерно считать современный антисемитизм формой расизма.

Мы не случайно ведем речь именно о современном, т. е. связанном с Современностью, антисемитизме. До наступления Современности антисемитизм носил не идеологический, а религиозный характер. Ненависть к евреям в течение Средних веков и в начале Нового времени была ненавистью христиан к иудеям, не желавшим расстаться с «неправильной» верой.

Все изменилось с секуляризацией и формированием буржуазных отношений.

Капитализм высвободил прежде сдерживаемую сословнодинастическим строем пружину финансового капитала. А поскольку в финансовой сфере доминировали евреи, ненависть бедняка к богачу-ростовщику и богачу-меняле приобрела форму ненависти к евреям. «Еврей» стал метафорой духа наживы и эксплуатации, символическим воплощением чуждой, непонятной и враждебной стихии, вызванной к жизни капитализмом. Немецкий социолог начала XX в. В. Зомбарт, вторя французским консерваторам конца XIX в., отождествлял фигуру буржуа с фигурой еврея, а дух капитализма — с еврейством[261]. Между тем среди капиталистов, т. е. собственников средств производства, было немного евреев, по той простой причине, что они долгое время к этой форме собственности не были допущены. Зато их было много в сфере обращения — товарного и денежного обмена. «Еврей» в качестве торговца и банкира оказался в роли посредника между капиталистом и рабочим. И тем самым — наиболее заметной фигурой в отношениях сверхэксплуатации, сопровождавших ранние этапы становления капитализма. Трудовой договор капиталиста и пролетария в эту эпоху был, по выражению Теодора Адорно и Макса Хоркхаймера, «договором грабителя с жертвой». Но то, что она действительно ограблена, жертва в данном случае замечает лишь в сфере потребления. А именно, когда сталкивается с разницей между ценой труда (в виде зарплаты) и ценой товаров. А кто предлагает рабочим товары? «Торговец предъявляет им тот вексель, который был подписан ими фабриканту»[262].

И хотя сфера обращения была занята не только евреями, продолжают авторы «Диалектики Просвещения», «они были заперты в ней слишком долго для того, чтобы ту ненависть, которую приходилось им сносить с давних пор (как нехристианам. — В. М.), они бы не отражали через ее сущность»[263].

Антисемитизм и «еврейский вопрос»

«Еврейский вопрос» — одна из мифологических конструкций, рождаемых бытовым антисемитизмом и поддерживаемых политическими элитами. В массовом сознании эта мифологема вызвана к жизни аберрацией стремления к социальной справедливости. Если на одном полюсе общества сосредоточено несметное богатство, а на другом его полюсе — чудовищная бедность, то должны быть те, кто в этом виновен. «Еврей» в этой ситуации — козел отпущения. Это символическая фигура. Ненависть к ней практически не коррелирует с реальным присутствием евреев в экономической и политической жизни. Известен феномен антисемитизма без евреев.

Для правящего класса в деспотических государствах «еврейский вопрос» — это наличие в обществе слоя людей, которые в силу высокого уровня образования и социальной мобильности подозреваются в нелояльности по отношению к власти.

В явном или неявном виде антисемитизм сопровождает существование большинства авторитарных режимов XX в. В существование «еврейского вопроса» верил не только Гитлер, но и его советский vis-a-vis Сталин. Ошибкой было бы объяснять особенности антисемитизма в каждом из этих режимов особенностями личной юдофобии диктаторов. Антисемитизм здесь — не психологический феномен, а структурный момент тоталитарного правления.

Если в случае нацизма антисемитизм был положен в основание идеологии, то в случае большевизма он долгое время остается неявным. Антисемитизм впервые дает о себе знать во второй половине 20-х гг., когда Сталин делает его инструментом в борьбе за власть. В противостоянии сначала Троцкому, а затем Каменеву и Зиновьеву Сталин использует юдофобию низового слоя партийно-комсомольского актива, рекрутировавшегося в основном из сельского люмпен-пролетариата[264]. Впоследствии антисемитизм служит укреплению созданной Сталиным системы абсолютной власти. На риторическом уровне Советский Союз остается, разумеется, страной победившего интернационализма. На деле, однако, подозрительность по отношению к евреям становится неотъемлемой частью государственной — в частности, кадровой — политики. Негласная система квот окончательно складывается после войны. В этот же период антисемитизм приобретает все более артикулированный характер. Сначала кампания борьбы с «безродным космополитизмом», затем «дело врачей» практически сняли табу. Когда «космополиты» и «врачи-вредители» были названы по именам, ни у кого не осталось сомнений относительно их этнической принадлежности.

Обе эти кампании иногда связывают с обострением паранойи Сталина в последние годы жизни. Отчасти они, в самом деле, объясняются особенностями личности престарелого тирана. Однако государственному антисемитизму тех лет можно дать и непсихологическую интерпретацию. Борьба с евреями была моментом борьбы тоталитарного режима с интеллигенцией. Антисемитские кампании 1946-1952 гг. вписывались в систему мероприятий власти по устрашению новой интеллектуальной элиты. Они имели своей целью не столько борьбу с инакомыслием, сколько его профилактику.

Фигура врага — конститутивный элемент репрессивного правления как такового. Тоталитарный режим не может существовать без постоянной борьбы с врагом. Только перед его лицом этот строй способен добиться необходимой ему тотальной мобилизации и через нее — тотальной лояльности. При этом поиски внутреннего врага служат решению этой задачи даже эффективнее, чем противостояние врагу внешнему. Внутренний враг невидим, а потому борьба с ним требует неусыпной, ежедневной и ежечасной бдительности. Разоблачая «еврейский заговор», тоталитарный режим не просто вызывает страх — он направляет порождаемую страхом агрессию в нужное русло.

Эта функция антисемитизма — канализирование агрессии фрустрированных масс — наиболее выпукло обнаружилась в национал-социализме. Нацисты сделали борьбу с «мировым еврейством» главным лозунгом своей внутренней и внешней политики. «Еврейство» стало в их идеологии универсальной объяснительной схемой. И торгово-финансовый капитал, закабаливший рабочих, и марксизм, обещающий их освободить, преподносились нацистской пропагандой как части «всемирного еврейского заговора». Нацизм обнажил расистское содержание антисемитизма и довел его до логического завершения, выдвинув тезис, что «окончательное решение» пресловутого вопроса заключается в физическом уничтожении евреев.