5 Общественно-политическое движение в армии и на флоте

Общественно-политическое движение в первой половине XIX в.

В классовом обществе армия всегда является орудием господствующего класса, при помощи которого решались вопросы внутренней и внешней политики. Правящие круги ревниво оберегали вооруженные силы от влияний, могущих поколебать те устои, на которых зиждились армия и флот. Но как ни старались правители России в этом направлении, как ни ограждали они войска от участия в общественно-политической жизни страны, все же им не удавалось осуществить эту задачу полностью.

Характеризуя этапы развития революционного движения в России, В. И. Ленин писал: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» — звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.

Буря, это — движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах»[612].

Армия и флот явились активными участниками каждого этапа революционной борьбы. Первым этапом революционного движения в армии и на флоте явилось восстание декабристов. Оно было подготовлено всем ходом исторического развития России конца XVIII — начала XIX в.

Огромное влияние на общественно-политическую жизнь в стране в целом и особенно в армии оказали войны с наполеоновской Францией. Отечественная война 1812 г. породила сложный комплекс явлений в России. Царь и его правительство понимали, что с Наполеоном нельзя вести борьбу лишь силами регулярной армии, без участия народа. Задача состояла в том, чтобы найти лозунги, отвечающие чувствам народа. Этим объясняется появление в Манифесте о сборе ополчения 1806 г. слов, что только народ «поставить может повсеместным ополчением непроницаемый оплот против враждебных сил, сколь бы они велики ни были»[613]. В то же время правительство принимает меры по охране внутреннего порядка. В 1805 г. возрождается Тайная экспедиция, переименованная в «Комитет 1807 г.», или Комитет общей безопасности. В его задачу входил не столько розыск французских агентов, сколько борьба с нарушением спокойствия и безопасности государства[614].

Угроза наполеоновского нашествия на Россию вынудила правительство развернуть идеологическую борьбу против захватчиков. В русской прессе появился ряд статей, целью которых было показать пагубность наполеоновской тирании и доказать необходимость мобилизации всех сил народа для борьбы с нею.

Особенно широко развернулась идейная борьба в ходе Отечественной войны. Война 1812 г. призвала на защиту страны лучшие силы. Мундир офицера носили и кадровые офицеры, и те, кто был уволен из армии при ее чистке Павлом I, и вновь пришедшие в армию молодые дворяне. Армия была полна горючим материалом и именно здесь стали формироваться новые прогрессивные идеи.

Крупным агитационно-пропагандистским центром стала походная типография, созданная при штабе армии. Ее руководители профессора Тартуского университета А. С. Кайсаров и Ф. Э. Рамбах понимали свою задачу широко: «Где ныне хотят побеждать, — писал Кайсаров, — там стараются прежде разделять мнения народа»[615]. Издаваемые штабом Кутузова листовки полны призывами послужить делу освобождения страны от захватчиков. В них описывались подвиги не только офицеров, но и солдат, а особенно крестьян. Простые люди, вставшие на защиту Родины, были объявлены «истинными или верными сынами отечества»[616]. Пропагандируемая борьба против наполеоновской тирании воспринималась в гораздо более широком плане и трансформировалась в идею борьбы против тирании и у себя в стране. «Идеи свободы, распространившиеся по всей стране, всеобщая нищета, полное разорение одних, честолюбие других, позорное положение, до которого дошли помещики, унизительное зрелище, которое они представляют своим крестьянам, — разве не может все это привести к тревогам и беспорядкам…? Может быть, революции столь же необходимы в жизни империй, как нравственные потрясения в жизни человека…»[617], — задавал себе вопросы молодой офицер Семеновского полка Александр Чичерин, а вместе с ним и другие его сверстники.

Таким образом, во время Отечественной войны 1812 г. зарождалась идея необходимости избавления как от внешней, так и от внутренней тирании. Оформление же и окончательная кристаллизация общественного сознания в этом направлении завершились во время заграничных походов. «1812 год, — отмечал М. И. Муравьев-Апостол, — а вовсе не заграничный поход создал общественное движение, которое было в своей сущности не заимствованным, не европейским, а чисто русским»[618]. И он справедливо отмечал: «Мы были дети 1812 года»[619]. Если до наполеоновских войн 1812–1815 гг. в среде офицерства еще имели место иллюзии о реформаторских стремлениях Александра I, то после Венского конгресса от них не осталось и следа. В то же время офицеры убедились в положительной роли многих буржуазных институтов, познакомились они также с деятельностью масонских лож, тугендбунда и других тайных обществ.

Придя к выводу о необходимости изменения существующего в России крепостнического строя, передовые офицеры стали искать пути его преобразования. Время с 1814 по 1820 г. и было периодом исканий форм создания революционной организации. Начало было положено в 1814 г. М. Ф. Орловым и М. А. Дмитриевым-Мамоновым, составившими проект организации «Орден русских рыцарей». Правда, дальше составления программы общества и разработки основ аристократической конституции дело не пошло, так как ни Орлову, ни Дмитриеву-Мамонову не удалось найти единомышленников, за исключением поэта-партизана Дениса Давыдова. Деятельность общества была прервана войной. Вновь М. Орлов вернулся к идее создания общества, когда русские войска возвратились из Франции. Участие в обществе приняли, кроме Дмитриева-Мамонова, Меншиков, С. П. Трубецкой, Л. В. Перовский, Вольховский, М. Горчаков, Литке и другие лица[620].

К этому же времени относится зарождение офицерской артели в Семеновском гвардейском полку Офицеры полка испросили разрешение у командира полка генерала Я. А. Потемкина собираться вместе, обедать и проводить свободное время за чтением книг и газет и обсуждением текущих политических событий. Потемкин не только разрешил эти собрания, но даже сам стал на них бывать. Когда Александр узнал об этом, он тотчас приказал прекратить «такого рода сборища»[621]. Хотя артель существовала недолго, все же она оставила след среди офицерства. По ее образцу в 1814 г. была создана «Священная артель» в среде офицеров квартирмейстерской части Генерального штаба. В эту организацию входили И. Г. Бурцов, А. Н. и М. Н. Муравьевы, И. И. Пущип, В. Д. Вольховский, А. В. Семенов и другие офицеры. На собраниях артели раздавалась острая критика существующих порядков в армии и в стране в целом[622]. Артель просуществовала около трех лет и прекратила свое существование в связи с созданием новой организации. Некоторое значение имели сложившиеся при штабах 1-й и 2-й армий образовательные кружки, в которых проводились «чтения и беседы о прочитанном и виденном»[623]. Так сложились первые преддекабристские организации.

Важную роль в оформлении политических взглядов будущих декабристов сыграло «Общество военных людей», возникшее как научная организация при Главном гвардейском штабе. Целью общества было «подготовлять членов для главного общества, не имеющего тогда своего образования». Общество использовало созданную при штабе специальную военную библиотеку. Начальник штаба генерал Сипягин благосклонно смотрел на это начинание и даже полагал; что ему принадлежит честь организации при этой библиотеке «Общества почетных и действительных членов, которого цель есть издание Военного журнала»[624]. В него вошли: Ф. Н. Глинка, А. Н. Муравьев, Н. Н. Муравьев, И. Г. Бурцов, М. К. Грибовский, Е. П. Оболенский и др. Общество возобновило издание «Военного журнала», редактором которого стал Ф. Н. Глинка. На страницах этого журнала выступали Бурцов, Муравьев, Раевский и другие прогрессивно мыслящие офицеры. Редакция журнала поставила задачу пропагандировать русское военное искусство, показывать подвиги русских полководцев и солдат и препятствовать восхвалению реакционной иностранщины.

Следует указать также на такие формы общения, как офицерские собрания, широко практикуемые при штабах 1-й и 2-й армий в период с 1815 по 1821 г. Здесь проводились чтения и беседы на различные военные и политические темы. На этих собраниях офицеры сближались между собой, лучше узнавали друг друга и устанавливали связи.

Первой крупной организацией, которая имела вполне определенную политическую программу, предусматривавшую установление конституционной монархии и ликвидацию крепостного права в России, стал «Союз Спасения». Он возник в 1816 по инициативе С. П. Трубецкого, А. Н. Муравьева и Н. М. Муравьева. Вскоре в это общество вступили М. И. Муравьев-Апостол, С. И. Муравьев-Апостол, И. Д. Якушкин, М. С. Лунин, Ф. Н. Глинка и П. И. Пестель. К началу 1817 г. в этой организации было до 30 чел. Руководители «Союза Спасения» в самом названии общества стремились подчеркнуть свои цели. Они хотели освободить Россию от крепостного права, которое могло привести страну к отсталости и гибели. В то же время у общества было и другое название — «Общество истинных и верных сынов отечества». В листовках 1812 г. так называли крестьян, вставших на защиту Родины от внешних врагов. Теперь пришло время борьбы против врага внутреннего, против крепостничества и абсолютизма — и участники движения стали так называть себя.

В задачу «Союза Спасения» входило добиваться «введения монархического конституционного правления»[625], а если царь это не сделает добровольно, то не исключалась возможность и насильственного ограничения самодержавия и даже цареубийство, писал И. Д. Якушкин[626]. Однако в конце 1817 г. общество распалось. Пожалуй, главной причиной этого было различное понимание путей реализации поставленных целей.

В 1817 г. исполнялось пятилетие со дня окончания Отечественной войны 1812 г. По этому случаю решено было провести торжества в Москве. Двор в сопровождении гвардии прибыл из Петербурга и оставался во второй русской столице довольно долгое время.

Участники распавшихся обществ не оставили мысли о необходимости преобразования России. Они продолжали собираться и в Москве. Встречи происходили на квартире полковника А. Н. Муравьева в шефском доме у Хамовнических казарм. Здесь они в начале 1818 г. сформировали общество «Союз благоденствия». В новое общество вошли А. Н. и Н. М. Муравьевы, С. И. и М. И. Муравьевы-Апостолы, П. И. Пестель, И. Д. Якушкин, М. С. Лунин и др. Общество приняло устав[627]. Во главе общества стояла Коренная управа. Исполнительным органом являлась Дума, состоявшая из 6 чел. «Союз благоденствия» делился на управы. Они были учреждены в Петербурге, Москве, Кишиневе, Тульчине и других городах и объединяли около 200 чел. Как и «Союз спасения», новое общество ставило своей задачей ликвидацию крепостного строя и установление представительного правления и конституции. О республике вопрос пока не ставился. Путь достижения этой цели лежал через создание тайных и легальных организаций, в задачу которых входила пропаганда нового свободного строя, формирование общественного мнения и постепенный переход от крепостничества к буржуазному строю. Участники общества были убеждены, что феодальная Россия «общим мнением всегда потрясена быть может и следовательно от общего мнения зависит»[628]. Для создания «общего мнения» как идеологической предпосылки перехода к новому общественному строю, обществу нужно стать массовой организацией. Необходимо отметить, что складывание этого общества падает на время усиления оппозиционных настроений в широких кругах, понимавших, что феодальные отношения себя изживают. Руководители «Союза» стремились опираться на эта круги. Это нашло отражение в уставе общества: «Союз не взирает на различие состояний и сословий: все те из российских граждан, дворяне, духовные, купцы, мещане и вольные люди… приемлются в Союз благоденствия»[629].

Общество не предполагало обращаться к народным массам. Оно хотело принести крепостному крестьянству освобождение сверху. Участников «Союза» страшили «ужасы» Французской революции. Общество развернуло довольно широкую антикрепостническую пропаганду через журналы «Сын отечества», «Дух журналов» и «Военный журнал».

Члены «Союза» старались использовать все формы получения легальной трибуны для пропаганды новых идей и для борьбы с реакцией, мракобесием и крепостничеством во всех его проявлениях. В этих целях был использован существовавший с 1815 г. литературный кружок «Арзамас».

М. Ф. Орлов вместе с Н. И. Тургеневым, П. А. Вяземским и Н. М. Муравьевым стали бороться за «образование общего мнения». В «Арзамасе» возникла идея создания легального журнала для распространения «мнений ясных и правильных», но эту задачу осуществить не удалось.

За новые формы общественных отношений боролись и другие общественные деятели. В 1818 г. в «Сыне отечества» была напечатана статья профессора А. П. Куницына «О конституции». Автор статьи ратовал за «представительный образ правления». Вслед за этим в 1818–1820 гг. Куницын выпустил две части своего труда — «Право естественное», в котором формулировалось философское кредо нового направления. Взгляды Куницына соответствовали взглядам декабристов. Через Н. И. Тургенева они постарались установить с этим ученым связь. К этому же времени относятся антикрепостнические выступления в печати известного статистика К. И. Арсеньева и других профессоров Петербургского университета. Пропаганда новых идей шла довольно успешно. Значительная часть офицеров гвардии почти открыто выражала сочувствие революционным событиям в Пьемонте, Испании и особенно в Греции. В середине 1820 г. Бессарабия стала центром тайного греческого общества «Фелики Этерия». Дом братьев Кантакузинов стал местом, где русские офицеры встречались с организаторами греческого движения — А. Ипсиланти и др.[630] Возникла даже идея, что 16-я дивизия М. Ф. Орлова окажет помощь повстанцам: «Ежели б 16-ю дивизию пустили на освобождение, — писал Орлов А. Н. Раевскому, это было бы не худо»[631]. Орлов и другие считали, что уже настало время переходить к активным действиям и у себя в России. Участников «Союза» уже не удовлетворяли «конституционные мечтания», они хотели большего.

На совещании Коренной управы в 1820 г. был заслушан доклад одного из самых деятельных членов «Союза» — П. И. Пестеля — о государственном устройстве. Являясь страстным сторонником республиканской формы правления, Пестель убедил участников совещания активно бороться за народное представительное государство путем революционного военного переворота. Но существующая организация не годилась для осуществления «военной» революции. В ее состав входили и те, которых пугала перспектива революционной борьбы. Они хотели лишь реформ. Вот почему встал вопрос о ликвидации «Союза благоденствия».

Правительство Александра I было серьезно обеспокоено возможностью проникновения в Россию революционных идей с Запада. На конгрессе в Троппау участники «Священного союза» выработали ряд мер борьбы с распространением революционной идеологии. Вернувшись в Россию, Александр I убедился, что свободолюбие проникло в оплот трона — гвардию.

После возвращения гвардии из заграничного похода 1813–1814 гг. в отдельных полках установились гуманные порядки. В Семеновском полку отменили физические наказания. Александр I усмотрел в этом проявление «вольнодумного духа». В апреле 1820 г. в Семеновский полк был назначен командиром полковник Ф. Е. Шварц, который за пять месяцев своего командования умудрился назначить 44 провинившимся солдатам 14 250 палочных ударов. Наказаниям подвергались и герои войны 1812 г. В полку нарастало недовольство, которое готово было вылиться в прямое неповиновение. Поводом для этого явился случай оскорбительного отношения к солдату Бойченко во время утреннего осмотра 16 октября 1820 г. Обходя строй солдат, Шварц заметил, что у Бойченко не были застегнуты все пуговицы на мундире. Он подошел к Бойченко, плюнул ему в лицо, а затем повел солдата вдоль строя и приказал солдатам тоже плевать на провинившегося. Этот случай переполнил чашу терпения солдат. Вечером после переклички солдаты первой «государевой» роты самовольно построились в казарме и вызвали ротного командира капитана Кашкарова. Они просили его доложить по команде о недовольстве установившимся жестоким порядком, тяжелыми учениями и запрещением в свободное время ходить на работы для заработка. Кашкаров доложил Шварцу о происшествии в его роте. Шварц донес о протесте 1-й роты командиру бригады вел. кн. Михаилу и командующему гвардейским корпусом гене залу Васильчикову. Решено было арестовать «бунтовщиков». Вечером 17 октября рота без оружия была направлена в штаб корпуса. Все попытки узнать зачинщиков были безрезультатны. Тогда роту под конвоем направили в Петропавловскую крепость. Поскольку 1-я рота должна была идти в караул, Шварц приказал направить вместо нее по 20 чел. из других рот 1-го батальона полка.

О событиях стало известно всему полку. Полк отказался повиноваться, была сделана попытка захватить Шварца и расправиться с ним. Но ему удалось спрятаться. Офицеры полка, в том числе участники декабристской организации, не вмешивались в это «дело». Декабристы считали, что для широкого выступления обстановка неблагоприятна и не использовали момент. Волнения продолжались даже после того, как Шварц был отстранен от командования полком. Семеновцы требовали освобождения 1-й роты. Тогда был арестован весь полк[632]. Волнения охватили гвардию. Среди полков распространялись прокламации с протестом против угнетения солдат и тяжелого положения крестьян. В найденной в Преображенском полку прокламации царь прямо назывался «сильным разбойником», грабителем своего народа[633]. Следствие тянулось долго, так как солдаты держались стойко и не выдавали «зачинщиков». Их имена удалось установить только путем провокации. 24 солдата осудили к ссылке на каторжные работы, 9 из них прогнали шесть раз сквозь строй 1 000 солдат. Приговор был приведен в исполнение на территории Охтенского завода. Более 400 солдат были осуждены на поселение, остальных решили направить на службу в Сибирь, на Кавказ и в Польшу. Отданы были под суд и офицеры, причастные к «делу»: командир батальона капитан Вадковский, командир 1-й роты Кашкаров и командиры взводов Щербатов и Ермолаев. Следствие продолжалось еще шесть лет. Наконец в 1826 г. было вынесено решение направить участников выступления на службу в Кавказский корпус. Полк был заново укомплектован.

Выступление Семеновского полка явилось первым крупным выступлением против крепостничества. Царь был убежден в том, что волнения в Семеновском полку явились результатом влияния каких-то тайных обществ: «Я его приписываю тайным обществам, которые по доказательствам, которые мы имеем, в сообщениях между собою и коим весьма неприятно наше соединение и работы в Троппау»[634].

Александр был встревожен докладом командира гвардейского корпуса И. В. Васильчикова о невозможности послать русские войска для подавления революционного движения в Пьемонте. «Офицеры не желают идти против неаполитанцев… — докладывал генерал. — Число говорунов слишком велико, чтобы заставить их молчать. Революция в умах уже существует, и единственное средство не потопить корабля, это не натягивать больше парусов, чем ветер позволит»[635]. Александр I приказал Аракчееву усилить наблюдение за гвардией. Возникла идея создать для этой цели тайную полицию. «Офицеры посещают общества, — говорилось в документе, — имеют связи; беспокойное брожение умов по всей Европе, особенно со времени последних происшествий, может вкрасться и к нам… Словом, при теперешнем положении дел совершенно необходимо иметь военную полицию при гвардейском корпусе для наблюдения войск, расположенных в столице и ее окрестностях»[636]. Положение о тайной военной полиции было утверждено Александром в Лайбахе в начале 1821 г.[637] Наблюдение возлагалось на лиц «испытанной скромности и благонамеренности… которые бы отлично, прикрыв себя рассуждениями и беспечностью, умели вкрадываться в других»[638].

Тайная полиция явилась органом крепостного режима, выразителем которого был Аракчеев. Ему царь Александр I доверял управление страной во время своего отсутствия. Для режима аракчеевщины характерно планомерное и беспощадное проведение крепостнической реакции во всех звеньях государственного организма. С реакцией были связаны притеснения общественной жизни и преследование всех проявлений свободомыслия. Особенно настойчиво насаждал Аракчеев свои порядки в армии, чтобы искоренить в ней проявление прогрессивных начал. На первый план была поставлена тупая муштра — как средство отвлечения солдат и офицеров от жизни, восстановлена палочная дисциплина павловских времен и мордобой, попиравшие человеческое достоинство. Наушничество и доносы превратились в систему.

Казалось, все делалось для превращения армии в послушную машину. Царь успокоился. Всех крамольников убрали из Петербурга, а о событиях в Семеновском полку запретили упоминать. Подробности о «бунте» передавались из уст в уста как легенда, и тем острее был интерес к этому событию, проявляемый в армии и на флоте. В этом организаторы расправы вскоре убедились. Из всех полков, куда были направлены опальные семеновцы, стали поступать сведения о «разлагающем влиянии», которое они оказывали на солдат. Особенно это почувствовалось на Кавказе, на Украине и в Польше. По этому поводу вел. кн. Константин писал И. И. Дибичу: «Я всегда был того мнения, что несчастная была принята мера, что эту заразу Семеновского полка распустили по всей почти армии»[639]. Протесты против насаждения аракчеевщины продолжались. В 1821 г. против крепостнических порядков в Литовском гвардейском полку выступила группа офицеров. Вел кн. Константин Павлович отдал их под суд. К смертной казни были приговорены M. И. Пущин, П. А. Габбе и Веригин, но затем казнь была заменена разжалованием этих офицеров в рядовые[640].

В следующем году произошла так называемая «Норовская история». На смотру Лейб-гвардии егерского полка в феврале 1823 г. шеф бригады вел кн. Николай Павлович выразил недовольство строевой подготовкой 3-й роты ее командиру штабс-капитану В. С. Норову. Оскорбительная форма замечания вызвала возмущение офицеров всего полка. Они потребовали от вел. кн. отдать «сатисфакцию Норову». Не получив удовлетворения, 20 офицеров подали рапорт об увольнении из полка с переводом их в армию[641].

Все эти события не прошли бесследно и для участников «Союза благоденствия». Особенно большое впечатление произвело неповиновение солдат в Семеновском полку. Семеновская история ускорила процесс поляризации в обществе. Она отрезвила либералов, мечтавших о революции без участия народа, с другой стороны, она убедила радикалов в необходимости ускорения событий, поскольку в армии создавались благоприятные условия для выступления. Спустя несколько лет К. Ф. Рылеев, делясь с Н. В. Басаргиным мыслью о возможности привлечения солдат к восстанию, говорил: «Один подобный случай, а именно неповиновение Семеновского полка, был уже пропущен… не должно повторять ошибок»[642]. На московском съезде в январе 1821 г. было решено распустить «Союз благоденствия» и отказаться от либерально-просветительной пропаганды. Довольно значительная часть либералов отошла от движения. Это решение стало известно царю, и, несомненно, оно способствовало притуплению внимания военной полиции, которая довольно долго не могла обнаружить новую революционную организацию, возникшую вместо «Союза благоденствия». А между тем на месте ликвидированного «Союза благоденствия» возникло два новых общества — «Северное» и «Южное».

Южная управа «Союза благоденствия», сферой действия которой была 2-я армия, расквартированная на Украине и в Бессарабии, направила на январский съезд двух представителей, подполковников И. Г. Бурцова и Н. Комарова. Вернувшись со съезда, Бурцов созвал Южную управу и объявил о решении съезда распустить общество.

После бурных прений решено было не соглашаться с решениями съезда о роспуске «Союза благоденствия» и сохранить тайную организацию, которую возглавили три директора. П. И. Пестель, А. П. Юшневский и Н. М. Муравьев (последний — для связи с формирующимся Северным обществом). Руководители Южного общества приняли республиканскую программу и поставили задачу совершить «военную» революцию.

Северное общество сформировалось лишь в 1822 г. после возвращения Гвардейского корпуса из Литвы, где он был расквартирован с осени 1821 г. Тотчас по возвращении в Петербург члены бывшего «Союза благоденствия» объединились в новое общество. Эту организацию возглавил Никита Муравьев. В нее вошли С. П. Трубецкой, М. С. Лунин, И. И. Пущин, Е. П. Оболенский, Н. И. Тургенев и др. Это была хорошо законспирированная организация. Нужно подчеркнуть, что обе эти организации считали, что они составляют две части целого и поэтому полагали необходимым действовать совместно. «Я утверждал, — говорил на следствии Пестель, — что Северное и Южное общества составляют одно, потому что они оба суть продолжение «Союза благоденствия»[643].

Подтверждал это в своих показаниях и Н. Муравьев. Он говорил, что декабристские организации возникли «из одного и того же корня»[644]. Однако вначале руководители Северного общества не разделяли радикальных взглядов южан и скорее склонялись к умеренным воззрениям своего главы Н. Муравьева, пропагандировавшего идею конституционной монархии.

Обе части общества довольно сильно выросли. Более энергичным был рост Северного общества вследствие того, что полки Гвардейского корпуса были компактно расположены в Петербурге. Здесь же, в Петербурге и Кронштадте, стоял Балтийский флот. Особенно сильные офицерские организации были в Гренадерском, Измайловском и Московском гвардейских полках. Туда входил и кружок молодых морских офицеров. В большинстве своем они были республиканцами. «Никто никогда и не доказывал, — показывал на следствии Д. И. Завалишин, — или не убеждал об республиканском образе, ибо сие было не нужно, потому что на сей счет спора не было».

Интенсивно росло и Южное общество, особенно в 1824–1825 гг., когда в его состав влилось «Общество первого согласия», сформировавшееся в 1818 г. и переименовавшее себя в 1823 г. в «Общество соединенных славян». Правда, члены этого общества считали, что «никакой переворот не может быть успешен без согласия и содействия целой нации», они настаивали на вовлечении в движение широких кругов народа, полагая необходимым превратить его в массовое, ибо военные революции хотя и «быстрее достигают цели, но следствия оных опасны: они бывают не колыбелью, а гробом свободы, именем которой совершаются»[645]. Тем не менее «славяне» решили поддержать движение. Южному обществу стало известно о наличии какой-то тайной организации и в Кавказском отдельном корпусе. По поручению Верховной думы Южного общества на Кавказ отправился С. Г. Волконский стараться узнать «о дошедшем до нас слухе, что на Кавказе и в самой главной квартире в Тифлисе существует общество, имеющее целью произвести политический переворот в России»[646].

О наличии организации в корпусе Волконскому сообщил А. И. Якубович. Он заявил: «Действуйте, и мы тоже будем действовать, но каждое общество порознь, а когда придет пора приступить к явному взрыву, мы тогда соединимся»[647].

На раздельном существовании Якубович настаивал на случай неудачи выступления. «В случае неудачи вашей мы будем в стороне и тем будет еще зерно, могущее возродить новую попытку»[648].

К концу 1825 г. декабристская организация составляла крупную силу. «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и наций, прикосновенным к делу, произведенному высочайше утвержденной 17 декабря 1825 года Следственной комиссией» включал 570 фамилий[649]. В список не вошли 9 офицеров Черниговского полка и примерно 20 офицеров, привлеченных позднее. Руководители декабристов делали ставку на военных. На следствии по показаниям Пестеля выявилось, что общество «имело желание как можно более начальников войск обратить к своей цели и принять в свой Союз, особенно полковых командиров… Желало также и прочих начальников в общество приобрести: генералов, штаб-офицеров, ротных командиров»[650].

К деятельности в обществе было привлечено 17 генералов, 115 штаб-офицеров и 315 обер-офицеров. Под влиянием декабристов находилось 40 из 256 полков русской армии[651].

Первые два года после реорганизации ушли на выработку платформы союза. Н. Муравьев составил программу, получившую название «Конституция». Ее автор полагал, что новая Россия должна стать конституционной монархией при одновременном федеральном устройстве. Крепостное право уничтожалось[652]. Сравнительно скромные реформы, намечаемые в «Конституции» Муравьева, не удовлетворяли более радикально настроенных членов Северного общества, влившихся в период с 1823 по 1824 г. В 1823 г. в общество был принят поэт К. Ф. Рылеев, являвшийся страстным республиканцем, таких же взглядов придерживались А. А. Бестужев, В. И. Штейнгель и другие члены общества. Группа Рылеева возобладала в Северном обществе после отъезда на некоторое время из Петербурга С. Трубецкого и Н. Муравьева. В Северной думе, являвшейся распорядительным органом Северного общества, главную роль стали играть К. Рылеев, А. и Н. Бестужевы и Е. Оболенский. С этого времени Северное общество стало действовать более активно.

Наиболее демократический характер носил проект конституции, составленный П. И. Пестелем в Южном обществе. Он получил название «Русская Правда». По этому проекту Россия становилась республикой.

«Русская Правда» также декларировала немедленную ликвидацию крепостного права, которое «есть дело постыдное, противное человечеству». Все граждане «без всякого изъятия» должны пользоваться равными правами. Каждый мог выбирать и быть избранным без соблюдения ценза оседлости, грамотности или имущества. Служба в армии объявлялась священной обязанностью граждан. Таким образом, проект конституции П. И. Пестеля радикализмом требований значительно отличался от «Конституции» Муравьева.

По существу члены общества так и не пришли к единой точке зрения, хотя Пестель и делал попытку в этом направлении. Весной 1824 г., будучи в Петербурге по служебным делам, он привез с собой «Русскую Правду». Обсуждение ее выявило серьезные расхождения во взглядах членов Северного общества. Пестелю не удалось добиться, чтобы его проект конституции стал идейной платформой всего общества. Отсутствие единства в идеологической области привело к отсутствию единства действий во время восстания и в конечном счете к крушению военной революции. На 1826 г. планировался съезд, на котором предполагалось принять единую платформу.

Существовал ли у декабристов конкретный план действий? Да, существовал. В начале 1825 г. С. Трубецкой направился в Киев по служебным делам. Здесь он повел переговоры о совместном выступлении Северного и Южного обществ. Соглашение состоялось после того, как Трубецкой заявил о согласии северян установить республиканскую форму правления в итоге революционного переворота. Здесь был подготовлен «Манифест к русскому народу», который должен был принять Сенат после революции. «Манифест» предусматривал созыв Учредительного собрания для принятия конституции и избрания нового правительства[653]. «Манифест» декларировал буржуазные свободы — слова, совести и печати. Согласно плану, предполагалось собрать гвардейские полки на Петровской площади, овладеть Арсеналом, занять Петропавловскую крепость и, наконец, принудить Сенат принять «Манифест» и объявить об уничтожении монархического строя в России.

Декабристы полагали, что основной силой, способной осуществить переворот, должна быть армия. В то же время ряд руководителей восстания считал, что переворот должен быть поддержан и гражданским населением. «Только тогда он будет прочен, — доказывал, по словам Д. И. Завалишина, Рылеев, — ежели переворот сделается военною силою, то власть и останется в ее руках, и это весьма ненадежно: сейчас можно сделать контрреволюцию… Власть в руках военных, соединенная с силою, опасна»[654].

Декабристы боялись самостоятельных выступлений солдатских масс, считали необходимым их участие в движении лишь под руководством офицеров. «Все мы видели очень хорошо, что предпринимать что-либо, не имея никакой надежды на солдат, было бы безрассудно»[655], — говорили участники восстания, но боялись до конца раскрыть солдатам свои цели. Хотя агитация среди солдат и матросов считалась опасной, тем не менее она стала проводиться как на юге, так и на севере после волнений в Семеновском полку. Так, например, майор В. Ф. Раевский, рассказывая солдатам своей роты об этом событии, сказал: «Вот, ребята, как должно защищать свою честь, и если кто вас будет наказывать, то выдьте 10-ть человек вперед и, уничтожа одного, спасете двести»[656]. По данным тайной полиции, на уроках Раевский вел революционную пропаганду через дивизионную школу[657]. Вскоре он был арестован и сослан в Сибирь[658].

Большое впечатление произвели на солдат приказы командира 16-й дивизии М. В. Орлова об искоренении в полках побоев. Орлов обязывал офицеров «быть часто с солдатами, говорить с ними, внушать им все солдатские добродетели, пещись о всех их нуждах, давать им пример деятельности и возбуждать любовь к Отечеству, поручившему им свое охранение и свою безопасность». Завершался этот параграф приказа словами: «Я сам почитаю себе честного солдата и другом и братом»[659].

Осенью 1825 г. Александр 1 выехал из Петербурга. Во время путешествия он заболел и 19 ноября умер в Таганроге. Поскольку у царя не было детей, то формально престол должен был перейти к его брату вел. кн. Константину. Однако последний задолго до этого отрекся от права наследования престола в пользу вел кн. Николая. Об этом знал лишь весьма узкий круг людей. Константин официально числился наследником, 27 ноября войска были приведены к присяге ему. Присягнул Константину и вел. кн. Николай, поскольку из Варшавы не поступили сведения об официальном отречении Константина. Одновременно и Константин принес присягу Николаю. Не дожидаясь получения отречения Константина, Николай I объявил себя императором и назначил на 14 декабря день «переприсяги». Так создалось междуцарствие, которое руководители Северного общества решили использовать. На совещании 13 декабря было решено вывести войска на Петровскую (Сенатскую) площадь, окружить Сенат, направить туда делегацию в составе К. Ф. Рылеева и И. И. Пущина, которая предъявит требование объявить царя низложенным и принять «Манифест», затем созвать Учредительное собрание, ввести новую конституцию и избрать правительство. Диктатором (т. е. руководителем) восстания был избран кн. С. П. Трубецкой[660].

Решение о выступлении было отправлено — в Московскую управу и Южное общество. Руководители восстания были уверены в успехе. Но еще до восстания план стал рушиться. Каховский рано утром 14 декабря отказался убить Николая. Вслед за этим Якубович, которому было поручено захватить Зимний дворец, отказался вести войска, так как боялся, что солдаты и матросы могут убить Николая I. Стал колебаться и сам диктатор Трубецкой, хотя он и не сложил с себя полномочий. Наступило утро 14 (26) декабря. Все члены Северного общества прибыли к своим полкам. Присяга должна была проводиться по местам расположения казарм. Конногвардейский и Семеновский полки присягнули сразу. Присягнули также, хотя и не без трений, в Преображенском и Измайловском полках. Отказались от присяги Московский и Гренадерский полки и Морской экипаж. Они вышли на Петровскую площадь и стали в каре, дожидаясь приказа от руководителей восстания о дальнейших действиях. И вот в критический момент оказалось, что Трубецкой не прибыл на Петровскую площадь. Время было упущено. Сенат принял присягу и разошелся. Нужно было менять план действий и брать Зимний дворец, но никто не решился дать об этом приказ. В среде руководителей рождалась неуверенность и растерянность. Попытки Рылеева и Пущина найти «диктатора» были безуспешны. Трубецкой уехал в Главный штаб и не показывался. Когда Дума назначила, наконец, командовать восставшими кн. Е. П. Оболенского, то было уже поздно. Император смог организовать свои силы и перешел в наступление.

Николай узнал о готовящемся заговоре еще 12 декабря. Об этом ему сообщил генерал Я. Ростовцев, которого пытались привлечь на свою сторону декабристы. Еще раньше от генерала К. И. Дибича поступили данные о подготовке заговора на юге страны. Вот почему Николай не был захвачен врасплох. Когда стало известно о сосредоточении войск повстанцев на Петровской площади, царь стал принимать меры, чтобы изолировать их и не допустить присоединения других частей. В этих целях у Зимнего дворца были расположены кавалергарды и преображенцы, а Петровскую площадь окружили конногвардейцы, павловцы и коннопионеры. Царь не был уверен в успехе и действовал осторожно. Попытки разъединить стоявшие на площади в каре полки не увенчались успехом. Все пять атак были отбиты восставшими. При этом атакующие вовсе не проявляли активности, а атакуемые стреляли вверх. Все ожидали темноты, когда солдаты других полков хотели присоединиться к восставшим. Восставших поддерживало и то, что вокруг Сенатской площади собралось до 30 тыс. простых людей, и они были готовы строить баррикады. Когда контакт между толпой и восставшими стал явным и возникла угроза народной революции, Николай I применил артиллерию. Было убито 80 чел. Восстание было подавлено. «Мы более всего боялись народной революции»[661], — говорил А. А. Бестужев, и это привело к крушению восстания. Страх перед народом помешал организаторам восстания действовать решительно, чтобы осуществить свой план.

Расправа началась на следующий день, когда были арестованы почти все участники восстания. В этот день в казематах Петропавловской крепости очутилось 600 чел., аресты же продолжались еще долгое время[662].

Готовились к восстанию и в Южном обществе, здесь разрабатывались планы активного выступления уже в 1823 г. Н. А. Бестужев, И. Е. Швейковский, В. С. Норов и С. И. Муравьев-Апостол предполагали активно выступить во время предстоящего смотра Александром I 9-й пехотной дивизии в Бобруйской крепости. Мы, показывал Муравьев-Апостол, «положили овладеть государем, и потом с дивизиею двинуться на Москву. Сие осталось без исполнения по недостаткам средств»[663]. И хотя Александр I приехал на смотр и даже выразил удовлетворение состоянием 3-го корпуса[664], замысел не был осуществлен потому, что он не был согласован со всеми управами Южной директории. Васильковская управа нашла этот замысел хорошим и разработала план выступления на 1824 или 1825 г. во время маневров у Белой Церкви. Разработанный план был доложен Пестелю. Оп его одобрил, но считал нужным сочетать выступление на юге с одновременным выступлением в Петербурге.

Во время обсуждения плана на съезде в Киеве в январе 1825 г. сформировалась идея «военной» революции. Считалось возможным поднять весь 3-й пехотный корпус, убить царя, а затем двинуться к столице. В Петербурге Северное общество должно было в это время поднять армию и флот, чтобы заставить Сенат приступить к преобразованиям[665]. Срок восстания окончательно определен был на 1826 г., на время сборов в Лещинских лагерях.

Неожиданная кончина царя вынудила руководителей Южного общества форсировать подготовку восстания. По новому плану было решено поднять 3-й корпус, арестовать штаб-квартиру 2-й армии и дальше действовать по обстоятельствам. Но правительству стали известны эти планы по доносу Шервуда и Майбороды. В штаб 2-й армии прибыл генерал Чернышев и стал производить аресты уже 13 декабря. В этот день были арестованы Пестель и Юшневский, а затем и Барятинский. Тульчинская управа была обезглавлена. Каменская управа бездействовала. Ее глава генерал Волконский отказался поднять 19-ю пехотную дивизию. Лишь руководители Васильковской управы С. Муравьев-Апостол и М. Бестужев-Рюмин успели опередить аресты и как только получили сведения о восстании в Петербурге, решили во время присяги поднять Черниговский полк. Дело ускорило прибытие в полк жандармского офицера Ланга с предписанием арестовать Сергея и Михаила Муравьевых-Апостолов, что и было сделано командиром полка Гебелем. Сподвижники Муравьевых подняли полк, солдаты освободили арестованных и 30 декабря заняли Васильков, а затем двинулись к Белой Церкви.

Николай I, опасаясь развития восстания, приказал подавить его силой. Когда Черниговский полк подошел к Белой Церкви, то верные правительству части окружили восставших у села Устинова. Муравьев приказал «солдатам не стрелять, а итти прямо на пушки». Полк двинулся в атаку и был остановлен огнем артиллерии в упор. Борьба была неравной. В результате разгрома черниговцев было убито и ранено 5 офицеров и 26 солдат[666]. В плен было захвачено более 1 тыс. чел.

Причастными к восстанию Черниговского полка были 1 164 чел. Из них непосредственно черниговцев было 967, бывших семеновцев — 110, из других полков — 41 и из 8-й артиллерийской бригады — 26 чел.

Следственная комиссия приняла решение прогнать сквозь строй 12 раз 6 человек, от 1 до 6 раз — 180 чел., направить на Кавказ — 398 чел. и в сибирские полки — 21 чел.[667]

Суд над декабристами длился почти полгода. Царь сам допрашивал арестованных в залах Эрмитажа в присутствии следственного комитета. Суд проходил в глубокой тайне.

Во время следствия участники восстания вели себя стойко и смело. Почти все они говорили, что действовали сознательно во благо Родины. Об этом же они писали и после опубликования приговора. Так, П. И. Пестель перед казнью писал: «Я страстно любил мое Отечество, я желал его счастья с энтузиазмом, я искал этого счастья в замыслах, которые побудили меня нарушить мое призвание»[668].

Из 579 чел., преданных суду по этому делу, 5 чел. поставили «вне разрядов» и приговорили к казни. Это были П. И. Пестель, К. Ф. Рылеев, М. П. Бестужев-Рюмин, С. И. Муравьев-Апостол и П. Г. Каховский. По первому разряду было осуждено 121 чел.[669] Казнь состоялась на рассвете 13 июля 1826 г. па кронверке Петропавловской крепости.

Полки, участвовавшие в восстании, были расформированы, значительная часть солдат была наказана шпицрутенами. Из осужденного 2 031 солдата составили Сводный гвардейский полк и направили его своим ходом на Кавказ. Разжалованных офицеров распределили в разные полки на Кавказ, в Сибирь и Финляндию.

Следствие показало, что движение декабристов охватило гораздо более широкие круги, чем предполагалось. В. Одоевский справедливо отмечал, что в восстании «участвовали представители всего талантливого, образованного, знатного, благородного, блестящего в России»[670]. Правительство Николая было озабочено теперь тем, как показать Европе, что заговор не носил всеобщего характера. Вот почему от наказания были освобождены сыновья наиболее видных генералов и государственных сановников: Н. Д. Сенявин, И. П. Коновницын, Л. П. Витгенштейн, Н. Н. Депрерадович и др.

По окончании суда Николай I приказал опубликовать «Донесение следственной комиссии», в задачу которого входило дать официальную версию «заговора». Публикуя этот документ, правительство шло на прямой подлог. В «Донесении» отсутствовало главное, в нем не было изложения идей, за которые боролись декабристы. Умолчав о стремлении декабристов покончить с крепостничеством и ликвидировать абсолютную монархию, члены комиссии оставили лишь указание на «преступный умысел» совершить цареубийство.

В последующие годы в России было запрещено что-либо писать о декабристах. «Развитие было прервано, все передовое, энергическое вычеркнуто из жизни», — писал А. И. Герцен[671].

Гибель декабристов — это гибель военных талантов, гибель цвета русской военной интеллигенции. Дальновидные государственные деятели, к мнению которых прислушивались в стране, пытались спасти их или, во всяком случае, использовать их знания в интересах страны. Так, известный экономист адмирал Н. С. Мордвинов предложил собрать декабристов в одном месте в Сибири и предоставить возможность заниматься положительными науками — физикой, химией, математикой и т. п., чтобы способствовать процветанию этого края. «Можно было Вы, — писал он Николаю I, — образовать из них академию, при условии, чтобы члены ее занимались лишь вышеназванными науками и чтобы в библиотеке академии находились только книги, посвященные положительным знаниям»[672]. Но Николая I больше всего страшила возможность распространения просвещения в России, которое было источником «прозрения людей». Декабристам было назначены для ссылки в Сибирь не крупные, а глухие места, исключавшие возможность их общения.

Разгром декабрьского восстания. Расправа с участниками этого движения дали основание п правительству считать, что с крамолой в стране покончено. Николай I беспокоился об одном, чтобы революционное движение не затронуло широкие круги армии. Список осужденных по первому разделу был отпечатан и разослан в войска. За «прикосновенными к известному событию» было установлено бдительное наблюдение[673].

В силах Николая I было приказать забыть о декабристах, но не в его силах было остановить разложение крепостнического строя и утверждения новых, буржуазных отношений в результате развития производительных сил в стране. Правительство Николая I старалось сделать все необходимое для сохранения крепостнических порядков. Между тем борьба против крепостничества все более расширялась. В 1826–1834 гг. было 148 крестьянских выступлений, в 1835–1844 гг. число их возросло до 216, а в 1845–1854 гг. Министерство внутренних дел насчитало уже 348 выступлений.

Довольно сильно потрясли николаевскую Россию Севастопольское восстание и восстание военных поселений. Севастопольское восстание, вспыхнувшее стихийно в связи с эпидемией в 1830 г., захватило Севастополь и Черноморскую эскадру. Но поскольку восстанием никто не руководил и сами восставшие не знали, что им нужно делать, то правительству удалось задушить движение. По этому делу было осуждено 1 580 чел.[674] Испуганный Николай приказал, чтобы «несчастное происшествие, в Севастополе случившееся, до времени не было разглашаемо»[675].

Особенно грозным симптомом проявления недовольства крестьян явились волнения военных поселений 1831 г. Еще Александр I стал насаждать военные поселения сразу же после окончания Отечественной войны и заграничных походов. Особенно по душе эта идея пришлась Николаю I. Он счел необходимым укреплять и развивать эту форму устройства войск. Правительство Николая I до 1831 г. проявляло интерес к поселениям, и только грозные восстания умерили пыл царя.

Доведенные до отчаяния солдаты военных поселений не раз пытались восставать против своих угнетателей. В 1826 г. взбунтовалась гренадерская рота Аракчеевского полка. По этому делу было осуждено 30 чел.

Еще более серьезное выступление было в Чугуеве, где восстало два полка. После усмирения было арестовано 1 104 чел. из Чугуевского и 899 чел. из Таганрогского полков. Из них 313 чел. преданы военному суду, который приговорил 275 чел. «к лишению живота». Смертная казнь была заменена Аракчеевым 12 тыс. шпицрутенов для каждого осужденного. Избиение состоялось 18 августа. Вначале было наказано 40 чел. Из них 20 умело до конца истязания. Вновь волнения проявились в селе Шебелинке в Слободской Украине. Волнения были подавлены силою оружия. Само село было сметено огнем артиллерии, а жители его подверглись массовым избиениям. В 1829 г. отмечается восстание в округе поселенного Серпуховского полка, которое отличалось своей организованностью и упорством[676].

Самым серьезным было восстание новгородских военных поселян в 1831 г. Оно грозило превратиться в массовое выступление крестьян и поселенных солдат против аракчеевского режима[677]. Восстание началось 11 июля 1831 г. в Старой Руссе и захватило значительную территорию. Известие о восстании привело столицу в волнение. Для подавления восстания в район поселений были направлены войска. Начались массовые аресты, а затем новгородская следственная комиссия приступила к работе. В течение полугода шло следствие и суд. По суду было наказано 3 960 чел. В процессе наказания было запорото кнутом и забито насмерть шпицрутенами только по округам Старорусского уезда 129 чел., приблизительно столько же было убито в других округах. Остальные же после наказания были сосланы в Сибирь, на Кавказ и в другие места. В ноябре 1831 г. округа военных поселений были переименованы в округа пахотных солдат[678].

Крестьянские и солдатские волнения не могли не найти отклика в обществе. Вторая четверть XIX в., по выражению Герцена, была временем «наружного рабства и внутреннего освобождения». Этот. процесс проявлялся в самых различных формах. Едва закончила свою работу следственная комиссия по делу декабристов, как одно за другим стали поступать сведения либо о существовании новых тайных организаций, либо о новых выступлениях, либо о распространении запрещенных произведений, прямо или косвенно относящихся к делу декабристов.

Так, в Бобруйской крепости сделал попытку поднять батальон, а затем и весь Полтавский полк прапорщик Трусов и другие офицеры этого полка. Сам Трусов, по свидетельству декабриста Горбачевского, являлся членом Южного общества, и его попытка 6 декабря 1826 г. поднять восстание явилась запоздалым отголоском декабристского движения[679].

В 1827 г. в Москве было открыто тайное общество братьев Критских. На организацию общества Петра Критского и его товарищей толкнула «погибель преступников 14 декабря», говорилось в материалах следствия. По приказу Николая без всякого суда всех шестерых участников кружка заточили бессрочно в Шлиссельбургскую крепость, а спустя несколько лет направили в войска рядовыми.

В том же году возникло Оренбургское тайное общество, объединившее более 30 чел., из которых 20 были офицерами Оренбургского гарнизонного полка, Оренбургского казачьего полка и других частей, дислоцированных в Оренбурге. Общество не успело развернуть свою деятельность. Члены его были арестованы по доносу И. Завалишина, отбывавшего наказание за ложный донос в Оренбурге. По делу было привлечено около 80 чел.[680]

В 1828 г. в Москве было раскрыто еще одно тайное общество, организатором которого был Н. П. Сунгуров. Общество рассматривало себя как «остаток от общества 14 декабря 1825 года». Оно ставило своей целью установление конституционного режима. Путь к этому, по мнению участников общества, был один — революционный переворот, но с обязательным участием народа и армии. По данным процесса, руководители общества рассчитывали на поддержку 57 офицеров и 1 500 солдат Московского гарнизона. Общество было разгромлено до того, как сложилось в тайную организацию[681].

Военные власти были обеспокоены проявлением сочувствия осужденным солдатам и офицерам по делу 14 декабря. Это имело место в переформированном после восстания лейб-гвардии Московском полку и в ряде полков 1-й и 2-й армий — Ахтырском, Саратовском, Вятском, Алексопольском пехотных и др. То же происходило и в кавалерийских полках, где также наблюдались «вольные суждения и самовольство».

С Больше всего правительство беспокоил Кавказский корпус, где отбывали наказание сначала 36, а затем еще 23 офицера, разжалованных в рядовые, и 2 800 солдат, участников восстания в Петербурге и в Черниговском полку. В августе 1826 г. на Кавказ прибыл Сводный гвардейский полк «заглаживать свои заблуждения». В Тифлисе ему устроил смотр начальник Главного штаба генерал И. И. Дибич. Он доложил Николаю, что усердие командира полка полковника Шипова и офицеров дают надежду, что в боях с персами и турками полк заслужит «милость императора»[682].

Накануне прибытия полка на Кавказ флигель-адъютант А. Меншиков вел негласное следствие о настроениях в Кавказском корпусе. Докладывая об этом Николаю, он писал: «Тайное общество в Кавказском корпусе ген. Ермолов полагает решительно несуществующим»[683]. Царь принял это к сведению, но тем не менее предложил находившемуся в это время на Кавказе генералу Бенкендорфу и Дибичу продолжить наблюдение, в том числе и за самим Ермоловым. Царь писал Дибичу: «Вы не оставите [извещать] меня обо всем, что у вас или вокруг вас происходить будет, особливо у Ермолова… Ему меньше всех верю»[684]. Вскоре последний был смещен с поста наместника Кавказа и командующего Кавказским корпусом, а его место занял генерал И. Ф. Паскевич.

С уходом в отставку Ермолова и его ближайших помощников (Вельяминова, Модорова и др.) положение декабристов в Кавказском корпусе ухудшилось. За проявленное сочувствие к отбывающим наказание офицерам генерал-майор Н. Н… Раевский был переведен в 5-ю уланскую дивизию и за ним установлен надзор. Вслед за этим были произведены и другие перемещения командиров полков. И все же сам Паскевич вынужден был широко использовать офицеров, «прикосновенных к делу о злоумышленных обществах». Командиром Херсонского гренадерского полка был назначен полковник Бурцов, 41-го егерского полка — полковник Леман, 42-го егерского полка — подполковник Миклашевский. К корпусному штабу были причислены капитан Вольховский, сотник Сухоруков, поручик Искрицкий. Даже разжалованные в солдаты офицеры исполняли командные функции: М. И. Пущин — корпусного инженера, Е. Е. Логинов — корпусного топографа. Царь «изволил согласиться на таковое назначение … с тем, однако, чтобы означенные лица состояли под строгим надзором»[685].

О проявлении недовольства режимом сообщалось и из других мест. Продолжали поступать донесения о «произнесении дерзких слов» по адресу царя и царской фамилии солдатами в Костромском полку, лейб-гвардии Саперном батальоне, лейб-гвардии Драгунском полку и других частях. В ряде военных частей отмечались попытки вести революционную агитацию. Тетради с запрещенными произведениями Радищева, Рылеева и Пушкина передавались из рук в руки. В связи с этим были арестованы штабс-капитан Лейб-гвардии конного полка А. И. Алексеев, прапорщик 25-го егерского полка Барятинский, адъютант штаба 1-го пехотного корпуса капитан А. Шишков, штабс-капитан Генерального штаба С. Ситников и другие офицеры.

Насколько серьезно к этим проявлениям недовольства относилось правительство, свидетельствует дело поручика 3-го батальона Тарутинского пехотного полка Лансберга, обвинявшегося в революционной агитации. Дело началось в 1827 г. по докладу командира батальона этого полка майора Фрея. При аресте у Лансберга были найдены «Послание к Аракчееву» А. Пушкина, «Рылеев в темнице» (В. Розальон-Сошальского), «К друзьям» (В. Ф. Раевского) и другие материалы. Власти были озабочены тем, что в деле оказались замешанными также студенты и преподаватели Харьковского университета и чиновники губернского присутствия, и тем, что далее нить тянулась в Чугуевское военное поселение. Сгоряча правительство нарядило на расследование самого начальника Главного штаба И. Дибича, которому были предоставлены чрезвычайные полномочия, но по болезни его заместил генерал-адъютант Стрекалов, который постарался это дело потушить. Интересно, что следователи не установили, что среди хранившихся у Лансберга запрещенных рукописей были также странички из «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Радищева[686].

Во второй четверти XIX в. социальные противоречия еще более углубились. В обществе зрела оппозиция правительству. Шеф жандармов А. Х. Бенкендорф на пороге 30-х годов с тревогой докладывал царю: «Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные формы и чаще всего прикрывающийся маской русского патриотизма… Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции… и о свободе… Мы снова находим идеи Рылеева и только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ»[687].

Атмосфера в России накалилась в связи с тем, что в войсках, принимавших участие в русско-турецкой войне 1828–1829 гг., снова стали распространяться национально-освободительные идеи. Еще большее значение имело польское восстание, вспыхнувшее в 1830 г. и потрясавшее страну до 1832 г. Бенкендорф прямо указывал, что дух мятежа, распространившиеся в Царстве Польском и в присоединенных от Польши губерниях, имел вообще вредное влияние и на расположение умов внутри государства[688]. Особенно опасным с точки зрения правительства было то, что на сторону восставших поляков в 1831 г. переходили русские солдаты и офицеры. Достаточно указать, что аудиториату пришлось организовать ряд процессов над несколькими группами офицеров и солдат, «служивших в рядах мятежников». В одном списке 1831 г. числится 49 чел., перешедших на сторону поляков, в другом списке, относящемся к тому же времени, — 27 чел.[689] Многие русские офицеры были осуждены за проявление сочувствия повстанцам. Очевидно, из этих кругов вышла прокламация, распространившаяся в войсках, дислоцированных в Поволжье в начале 30-х годов. Авторы прокламации призывали к свержению деспотизма и требовали «устроить представительное правление» в России. «Восстаньте лишь, — призывали они, — и престол вострепещет, услыша гремящие отзывы свободы по всей земле Русской»[690].

Чтобы изжить крамолу в войсках, решено было все польские части расформировать, а замешанных в восстании сослать в Сибирь и Оренбург. За сосланными поляками везде был установлен строжайший надзор, пресекались их попытки поднять там мятеж. Так возникли процессы в Астрахани, в Омске, Томске и других городах, в которых фигурировали десятки польских офицеров и солдат, отбывавших ссылку в сибирских частях[691].

Всякая попытка выразить протест против режима сурово наказывалась. Тем не менее проявление протеста имело место, например в Гродно, Вильно и ряде других городов[692].

Если даже в частных письмах офицеров выражалось какое-то неодобрение порядков в стране, то за виновными учреждался на много лет надзор. Достаточно было прапорщику лейб-гвардии Финляндского полка князю Шаховскому написать домой, что во время маневров «потоптали мы несчастным мужикам все засеянные поля и неубранный хлеб», как он был взят под подозрение[693]. Стоило поручику кн. Хованскому написать, что после ухода его и других офицеров в отставку «полк очистился, остались решительно одни отборные молодые люди, с коими, говоря правду, и двух слов сказать нельзя», как по приказу Николая и за ним установили надзор[694]. Подпоручика лейб-гвардии Семеновского полка Бринкена за «дерзкие слова» по личному приказу царя исключили из службы, послали в Шлиссельбургскую крепость, а затем направили «по лишении чинов и дворянства рядовым без выслуги в один из линейных батальонов Оренбургского корпуса» под именем Рихарда Егорова[695]. Жандармы, ведущие перлюстрация писем, старались создавать «дела», чтобы угодить царю. Так возникли процессы поручика Лейб-гвардии уланского полка Савоини, писаря лейб-гвардии Павловского полка Д. Комиссарского, подпоручика Азовского полка А. Пестова и ряда других, посмевших в частных письмах критиковать существующие порядки[696].

И все же ропот на аракчеевские порядки в войсках не умолкал. Обеспокоенный шеф жандармов докладывал царю: «Солдаты и офицеры признают таковые для себя отяготительными и ропщут на оные».

В ответ Николай лишь приказывал усиливать репрессии. Сибирь была переполнена ссыльными. Исполняющий обязанность помощника шефа жандармов полковник Маслов докладывал, что пора, наконец, прекратить ссылку нижних чинов в Сибирские батальоны: «Сибирь, так сказать, наводнена преступниками разных сословий, с некоторого времени она сделалась не так уж страшна ссылаемым»[697].

Апостолы крепостничества решили революционной идеологии противоставить идеологию царизма. Министр просвещения граф С. С. Уваров сформулировал охранительные начала, которые должны были лежать в основе идеологии царизма. Они свелись к формуле: «самодержавие, православие и народность».

За утверждение этих начал взялись не только Министерство просвещения, но и жандармское ведомство, зорко наблюдавшее за состоянием умов в России. И хотя шеф жандармов А. Х. Бенкендорф считал, что у него нет серьезных оснований для беспокойства, однако в стране зрели новые силы, которые впоследствии встали на борьбу с крепостничеством и обскурантизмом. Это новое проявилось в 30-е годы в форме философских кружков, возникших в студенческой среде Московского и Петербургского университетов.

Мрачная действительность николаевской России вынуждала передовых людей того времени искать выход. Начались поиски революционной теории, которая осветила бы путь движения к более передовому общественному строю.

В 40-е годы центром идейного движения снова стал Петербург. Здесь шла консолидация прогрессивных сил, идейными руководителями и наставниками которых стали В. Г. Белинский и А. И. Герцен. Всю силу таланта использовали эти два исполина общественной мысли для того, чтобы разбудить умы молодого поколения и подсказать необходимость активной борьбы с охранительной идеологией и с крепостничеством.

Революционные демократы признавали народ решающей силой исторического развития, они утверждали материалистические начала в понимании общественных явлений. Для них было характерно увлечение теорией утопического социализма Сен-Симона и Фурье. Они были убеждены в том, что «вера в будущее своего народа есть одно из условий содействования будущему»[698].

В 1844–1845 гг. возник кружок М. В. Петрашевского. Состав кружка был весьма пестрым. На собраниях бывали поэты А. Н. Плещеев и А. Н. Майков, писатели М. Е. Салтыков и Ф. М. Достоевский, офицеры Н. П. Григорьев, Н. А. Момбелли, А. И. Пальм, Черносвитов, Ф. Н. Львов (2-й) и другие лица, принадлежавшие в разночинной интеллигенции. Своей главной целью члены кружка полагали изучение социалистического учения Фурье, поскольку оно отвечает «основным началам быта общественного». Петрашевцы считали необходимым ликвидировать крепостное право и утвердить в России республиканский строй. Для достижения этих целей они решили создать тайное общество, способное осуществить на деле новые идеалы[699].

Революционная буря 1848 г. вновь потрясла Европу. Ждали революции и в России. Напуганное начавшимся в Европе движением правительство Николая снова стало сурово расправляться с инакомыслящими. Первый удар был обрушен на кружок Петрашевского. По этому делу было привлечено 123 чел., из них арестовано 39 чел., среди них 6 офицеров: поручик лейб-гвардии конного гренадерского полка Григорьев, поручик лейб-гвардии Московского полка Момбелли, отставной поручик Достоевский, поручик лейб-гвардии егерского полка Пальм, штабс-капитан лейб-гвардии егерского полка Львов (2-й) и отставной подпоручик Черносвитов; 22 активных участника преданы военному суду. «Это вовсе не какой-нибудь мелкий заговор, образовавшийся в нескольких разгоряченных головах, — докладывал Липранди, ведший следствие. — Я постепенно дошел до убеждения, что в деле этом скрывается зло великой возможности, угрожающее коренными потрясениями общественному и государственному порядку»[700]. «Заговор идей» петрашевцев показался царю столь же опасным, как и заговор декабристов. Именно поэтому был вынесен столь суровый приговор. Петрашевскому было предъявлено обвинение «в богохулении, покушении произвести реформу быта общества в России, в участии в совещаниях о составлении тайного общества и о произведении восстания и недонесении об умышлении на цареубийство».

Тяжелые обвинения были предъявлены также Григорьеву и Момбелли. Первый обвинялся «в составлении и распространении злоумышленного своего сочинения «Солдатская беседа», заключающего в высшей степени дерзкие выражения против священной особы государя-императора», а второй — «в распространении изустно и письменно дерзких мыслей… злоумышлении к уничтожению императорского дома и в покушении составить тайное общество». В этом же обвинялись Львов и Достоевский[701].

Военный суд определил смертную казнь через расстрел 21 обвиняемому, но затем она была заменена более мягкими наказаниями: Петрашевский был осужден пожизненно на каторжные работы, Григорьев и Момбелли — на 15 лет, Львов — на 12 лет, а Достоевский — на 4 года крепостных работ и затем на службу рядовым[702].

Генерал-губернатору Петербурга предписывалось «означенную конфирмацию привести в исполнение 22 и не далее 23 сего декабря (1848 г. — Л. Б.) на Семеновском плацу при собрании части войск Гвардейского корпуса», сначала прочитать приговор о смертной казни и «тотчас приступить к исполнению обряда таковой казни» и лишь после этого зачитать конфирмацию, а затем, «надев на них арестантское одеяние и заковав тут же в ножные кандалы, отправить с места казни при кандалах» под конвоем в ссылку[703].

Царь был удовлетворен. Он приказал отпустить из-под стражи других лиц, арестованных по ошибке во время следствия, и 30 апреля 1849 г. во время парада гвардейского корпуса, «подозвав к себе егерского полка капитана Львова, пред всеми извинялся ему в том, что по одноимянству офицер сей был взят под стражу вместо другого капитана Львова, принадлежащего шайке коммунистов»[704].

В 1848 г. жандармы установили, что у мещанина Шапошникова собирались также и военные люди и толковали «о республике, перемене у нас общественного быта, о равенстве и других предметах». По этому делу осуждены Ал. Толстов, Европеус и другие лица[705].

Еще через год начался процесс над участниками так называемого Виленского бунта. По этому делу было арестовано более 30 чел. Сосланы отбывать службу рядовыми на Кавказ 23 чел. Им было предъявлено обвинение в чтении запрещенных книг, сношении с неблагонадежными людьми и в том, что они знали о готовящемся бунте, но не донесли[706].

Принятые меры не могли остановить распространения в обществе и армии свободолюбивых идей. Терпеть существование крепостничества становилось невозможным. «Революция на пороге России, — заявлял русский царь. — Но, клянусь, она не проникнет в Россию, пока во мне сохранится дыхание жизни»[707].

При первом же известии о революции на Западе Николай во всеуслышание сказал: «Господа, седлайте лошадей!» И как только австрийский император попросил оказать ему помощь в подавлении венгерского восстания в 1849 г., Николай I тотчас направил особый корпус. При этом русский царь предупреждал своих генералов о необходимости соблюдать все предосторожности, чтобы не произошло сближения между русскими и венграми, ибо «от этого сближения и наша молодежь заразиться может»[708]. Для такого напутствия у царя были основания, ибо русские офицеры и солдаты еще до выступления проявляли симпатию «к бунтовщикам».

Симпатии к восставшим стали еще сильнее проявляться, как только русские вступили в Венгрию. В ряде случаев войска отказывались применять оружие против повстанцев. Так, например, командир батальона капитан А. Гусев призвал своих офицеров и солдат перейти на сторону восставших. Суду было предано 16 чел. За отказ участвовать в подавлении восстания было приговорено к расстрелу 7 чел., а остальных сослали в Сибирь[709].

На сторону восставших перешел отряд в 100 чел. во главе с полковником Н. Руликовским. Этот отряд мужественно сражался до последних дней восстания. После капитуляции венгерской армии Руликовский и его товарищи были казнены у г. Надьвард[710].

Многие солдаты и рядовые сдавались в плен и затем вступали в ряды венгерской повстанческой армии. «Русские проявляют больше охоты брататься с нами, — писала газета «Свобода» 22 июня 1849 г., — чем бороться против нас»[711].

Обеспокоенный донесениями из Вены о проявлении сочувствия в войсках к восставшим венграм, Николай I предписал Паскевичу побыстрее отозвать экспедиционный корпус из Венгрии. Тем не менее присутствие русских войск в Австро-Венгрии помогло австрийской армии расправиться с венграми. Придя к выводу о бесперспективности борьбы, командование венгерской армии капитулировало. После ухода русских войск австрийцы учинили погром в Венгрии. В результате террора погибло много участников восстания.

Вплоть до Крымской войны в России не утихала борьба с крепостничеством. Массовым террором царизм пытался задушить протест против феодально-крепостнического режима. Но протест не только не угасал, а грозил вылиться в форму революции. И когда опасность всеобщего восстания стала реальностью, царизм оказался вынужденным отменить в 1861 г. крепостное право. Жертвы не были напрасны.

Во второй половине XIX в. общественно-политическое движение в армии и на флоте вступило в новую фазу. Оно связано с деятельностью революционеров-демократов и движением народовольцев.

Россия была потрясена неудачами Крымской войны. Все слои общества выражали свое возмущение, обвиняя правительство в бессмысленных материальных затратах и гибели громадного количества людей. Отражая эти настроения, «Полярная звезда» писала: русский царь «не имел веры в свой народ. Он знал Альму и Евпаторию, но крымской Сарагоссы, но богатырской защиты Севастополя не предвидел. Воздух 1612 и 1812 годов повеял в России при вести о неприятельском нашествии»[712].

Тем горше для народа был переход от героической борьбы за Севастополь, за которой следила вся страна, к крепостнической действительности. Однако «колоссальные жертвы, понесенные в войне, слишком глубоко взволновали русский народ, царю приходилось слишком часто взывать к его преданности, чтобы можно было сразу же вернуть народ к прежней пассивности и механической покорности»[713], — указывал Энгельс.

Начавшееся движение нельзя было остановить. Это движение довольно точно отражало расстановку классовых сил в стране, определяемую ходом экономического развития. А когда возникла угроза нового всенародного восстания крестьян, царь был вынужден сказать, что лучше освободить крестьян «сверху», не ожидая, пока они начнут освобождать себя «снизу».

Крепостнический строй рухнул в 1861 г. Реформа 1861 г. явилась крупным шагом по превращению феодально-крепостнической монархии в монархию буржуазную.

Но в результате реформы крестьяне были обмануты, их вновь надолго закабалили выкупными платежами. По стране прокатилась новая волна недовольства. Реформы не удовлетворили и передовые круги общества. По стране начались антиправительственные выступления. Передовые деятели, группировавшиеся вокруг Н. Г. Чернышевского, стремились раскрыть обман правительства и призвать народ к активной борьбе. Революционеры-демократы звали к борьбе за «социальную и демократическую республику».

В 1861–1862 гг. в стране возникло тайное общество «Земля и воля», целью которого была революционная борьба с царизмом — этим «главным врагом русского народа». Огарев, Герцен, Бакунин находились в тесной связи с организаторами общества. Политическим же их учителем являлся Чернышевский. Одновременно усилилась национально-освободительная борьба в Польше. Она тесно переплеталась с революционно-демократическим движением в России. Польское восстание 1863 г. было подавлено силой. Царизм усилил борьбу с демократическим движением в стране. Были арестованы Чернышевский, Писарев, Шелгунов и др. Власти закрыли передовые журналы. «Земля и воля», потеряв своих руководителей, распалась.

Революционная ситуация этих лет не привела к всенародному восстанию. Царизм праздновал победу. Начавшийся террор не привел, однако, к ожидаемым результатам. В конце 60-х годов опять начались студенческие выступления. В это время сложилось новое общество, названное также «Земля и воля». Народники 70-х годов верили, что Россия может и должна осуществить всенародную революцию и перейти к социалистическому строю, минуя стадию капитализма.

Видя в крестьянстве главную силу общественного развития, народники поставили цель поднять его на борьбу. Хождение в народ, несмотря на значительный размах, не дало ощутимых результатов[714]. Царизм легко справился с движением, и сотни молодых революционеров оказались в ссылке. Нужно было искать других путей борьбы.

Одной из причин неудачи народнического движения было то, что народники не ставили перед собой задачу вести пропаганду в армии. Между тем подъем революционного движения в стране не замедлил сказаться на армии и флоте. Основным содержанием общественно-политического движения 60-70-х годов являлся протест против крепостничества и его остатков, особенно остро проявлявшихся в армии. Специфические же условия в армии и на флоте порождали особые формы этой борьбы. Главной особенностью движения было то, что оно и в разночинский период революционной борьбы захватывало главным образом офицерские круги и не затрагивало солдатские массы.

Солдатские выступления. Едва закончилась Крымская война, как среди солдат Гвардейского корпуса и других частей стали распространяться слухи о предстоящей крестьянской реформе. Из Петербурга и Москвы в деревни стали поступать нежелательные для правительства «ложные сведения». Обеспокоенный этим начальник штаба Гвардейского корпуса генерал Э. Т. Баранов приказал полковым командирам установить надзор за перепиской солдат[715].

В Министерство внутренних дел стали поступать сведения о том, что в ряде мест отпускные солдаты не только распространяют слухи «о свободе крестьян», но и подстрекают последних к неповиновению властям[716].

Были отмечены случаи «подстрекательства» и со стороны офицеров. В связи с этим в 1858 г. были арестованы корнет Шмаров, подпоручик Н. Обдорский и др.[717] Однако все это были единичные выступления, не отразившиеся сколько-нибудь серьезно на состоянии войск и широко используемые властями для подавления протеста крестьян.

О характере выступлений можно судить по следующим примерам: в мае 1856 г. 60 солдат Херсонского гарнизонного батальона оказали неповиновение своему командиру за грубое обращение. В 1857 г. вышел из повиновения Кавказско-Горский эскадрон конвоя в Петербурге. Причина та же. Осуждено 46 солдат и 4 юнкера. В июле 1859 г. 15-я рота Ширванского полка выразила активное недовольство командиром[718]. В 1860 г. 4-я рота Люблинского пехотного полка отказалась подчиняться приказам своего командира. В 1862 г. отмечены случаи коллективного неповиновения в лейб-гвардии гарнизонном батальоне, в 1863 г. — в Ямбургском уланском полку, в 1865 г. — в Саратовском пехотном полку и ряде других частей[719].

Кроме неповиновения, имели место случаи нападения солдат на офицеров. Такие случаи отмечены в Тверском гарнизонном батальоне, в Александровском пехотном полку, в Ширванском пехотном полку, Лабинском отряде и других частях[720].

Все это были отдельные вспышки недовольства, число которых не превышало средних цифр воинских преступлений. Так, с 1860 по 1874 г. по данным военно-судебного ведомства было осуждено за побеги 58 691 чел., за нарушение чинопочитания — около 26 тыс. чел. Характерно увеличение числа осужденных офицеров. Например, с 1862 по 1870 г. осуждено за государственные преступления 1 263 офицера. Из них приговорено к смертной казни 34 чел.[721] Правительство сначала не видело во всех этих выступлениях серьезной опасности, хотя и учитывало необходимость изменения политики в армии после Крымской войны, что и нашло свое отражение в военно-судебной реформе.

Офицерские кружки и организации. Складывание общественного мнения.

Неудачи Крымской войны вызвали негодование в среде армейских офицеров. В последние годы войны, когда вскрылись многие язвы русской действительности, протест против николаевского режима был готов вылиться открыто. Отражая настроения офицеров, Л. Н. Толстой, участвовавший в обороне Севастополя, записал в своем дневнике: «Велика моральная сила русского народа, много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к Отечеству, восставшее и вылившееся из несчастной России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, и энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства»[722]. Офицерство стремилось принять участие в делах общественных. Оно стало громко обвинять руководителей Военного ведомства и генералитет в косности и рутинерстве. Оно упрекало их в нежелании совершенствовать военную технику, в сохранении отсталой системы боевой подготовки, в несовершенстве военной организации. Офицерство требовало гласного обсуждения наболевших в армии вопросов. Все эти формы протеста против крепостнических порядков совпадали с общим процессом переоценки ценностей в русском обществе. Обеспокоенное тем, что этот процесс захватил армию и флот, правительство потребовало от руководителей Сухопутного и Морского ведомств взять руководство начавшимся движением в свои руки и придать ему приемлемые для него формы. Одной из таких попыток является использование прессы.

По инициативе Д. А. Милютина Военное ведомство предприняло с 1858 г. издание нового общевойскового журнала «Военный сборник». Стремясь использовать в своих целях передовых представителей общественного движения, Военное ведомство пригласило в состав редакции Н. Г. Чернышевского.

Определяя задачи журнала, редакция в составе Чернышевского, профессора подполковника В. М. Аничкова и профессора капитана Н. И. Обручева заявила, что центром внимания явится «всестороннее и добросовестное изучение настоящего материального и нравственного состояния наших войск».

Резкие обличительные статьи по острым вопросам армейской жизни стали появляться с первого же номера журнала. Статьи «Голос из армии», «Изнанка Крымской войны», «Военная статистика и солдатский быт» поднимали самые злободневные вопросы, волновавшие широкие армейские круги. Особенно резко критиковал журнал крепостнические пережитки в армии. Редакция ратовала за ликвидацию телесных наказаний, за искоренение «солдатокрадства», за высокое нравственное воспитание солдата. «Горячее наше сочувствие должно быть обращено к этому сильному простому человеку, идущему против многих невзгод и лишений»[723].

Журнал перепечатывал некоторые статьи из «Морского сборника» по важным вопросам обучения и воспитания и особенно по проблемам, связанным с реформой флота.

Редакционная деятельность Чернышевского и его помощников вызвала резкие нападки со стороны генералитета и главного цензора полковника Штюрмера. Они усмотрели в публиковании критических статей подрыв опоры царизма — армии. Встал вопрос о реорганизации редакции журнала и подчинении его военной цензуре. И это было сделано в 1860 г. Так был положен конец пропаганде «вольнодумства» через официальный орган министерства. Время с 1860 по 1861 г. было тяжелым для журнала. Новый его редактор П. К. Меньков не смел и думать о каких-либо обличениях. Он, например, предоставил страницы журнала для статьи кп. Шварценберга в защиту телесных наказаний. Журнал получил массу протестов, а 106 офицеров напечатали в «Северной пчеле» письмо такого содержания. «Кн. Э. Шварценберг обдумывал, написал и напечатал свои взгляды по-немецки. До него, следовательно, нам нет дела, но нам неприятно, что дикие рассуждения иностранца…переводятся и находят себе место в журнале, редакция которого вверена вам, милостивый государь, не для того, чтобы распространять в нашем военном сословии невежество и проводить взгляды, доказывающие возмутительное непонимание духа русского солдата и потребности общества»[724]. Протест этот не был принят во внимание, а все подписавшие этот документ были взяты под наблюдение.

В 1862 г. с «Военного сборника» была снята цензура. В информационном сообщении была признана необходимость «гласного обсуждения всеми военнослужащими различных достатков и недостатков существующих установлений». Офицеры приглашались принять участие «во всестороннем обсуждении предполагаемых мер» (т. е. реформ)[725]. Однако подчеркивалось, что это обсуждение не должно впасть в тон так называемой «обличительной литературы»[726]. С этого времени журнал больше не выступал с резкой критикой. Тем не менее сам факт гласного обсуждения проводимых реформ сыграл значительную роль в формировании общественного сознания армии.

Еще большее значение получил «Морской сборник», возникший в 1848 г. В представленной Морскому ученому комитету записке адмирал Ф. П. Литке указывал: «… все служащие во флоте издавна чувствуют недостаток повременного издания такого рода, которое они могли бы считать своим»[727]. Из представленной программы комитет исключил раздел о состоянии флота и политические вопросы. И в период с 1848 по 1854 г. редакция сборника ограничивалась разрешенной тематикой.

Но после Крымской войны этот журнал из узковедомственного превратился в трибуну общественного движения 50-60-х годов. Оценивая деятельность журнала в этот период, Н. Г. Чернышевский писал: ««Морской сборник» есть одно из замечательнейших явлений нашей литературы — может быть, самое замечательное во многих отношениях»[728].

На его страницах нашли отражение многие вопросы, которыми жило русское общество и которые волновали передовых людей и флота, и армии. Именно этот журнал высказался раньше других за новые принципы комплектования и организации армии и флота, за ликвидацию крепостнических порядков в промышленности, обслуживающей нужды флота, за реформу военного права и реформу военной школы.

Первое место среди этих проблем занимал вопрос о создании парового флота и предстоящей в связи с этим реорганизацией. Редакция понимала свою задачу очень широко и освещала наиболее важные вопросы строительства паровых судов и их вооружения новыми, более совершенными, нарезными орудиями, а также связанные с этим вопросы комплектования и боевой подготовки личного состава.

Пожалуй, наиболее важным в выступлении «Морского сборника» по данному вопросу было то, что он указал на несовместимость существующей социальной структуры с намечаемой реформой флота и поставил вопрос о скорейшей ликвидации крепостного права, пагубно влиявшего на судовое и военное производство. Сборник называет крепостное право «противоестественным экономическим состоянием»[729].

Журнал ставил задачу создания отечественной экономической базы, способной освободить страну от технической зависимости.

Второй вопрос, который приобрел огромное значение, был вопрос о военном праве. Журнал выступил с критикой сословного закрытого суда, за замену его гласным буржуазным судом. Инициативу проявило само Морское ведомство, поставившее на гласное обсуждение проект нового судебного устава, составленного генералом П. Н… Глебовым. Этот проект отражал основы буржуазного права. Он предвосхищал те формы суда, которые установились после буржуазных реформ 60-х годов. В обсуждении проекта реформ морского суда приняли участие представители разных кругов общества и это обстоятельство в немалой степени способствовало формированию общественного мнения[730].

Столь же большое значение приобрело обсуждение вопросов воспитания и образования в средней военной школе. Выступление на страницах сборника Н. И. Пирогова положило начало наступлению на реакционную николаевскую систему боевой подготовки офицеров армии и флота. «Честь и слава Пирогову, — писал Н. Г. Чернышевский, — за прекрасное и решительное выражение таких здравых мыслей; полная честь и «Морскому сборнику» за помещение таких статей»[731].

Главной заслугой Пирогова было то, что он поставил вопрос о реформе военной школы как «вопросы жизни» всего общества. Как правильно отмечает Э. Д. Днепров, статья Пирогова и последующие статьи по этой проблеме продолжали традицию демократического просветительства и подготовили антиправительственное общественно-педагогическое движение 60-х годов[732].

По всем этим и некоторым другим вопросам «Морской сборник» нашел полную поддержку демократических кругов. Однако гласная критика правительства встревожила правительственные круги. Крепостники требовали распространения на журнал цензуры. Они осуждали вел. кн. Константина Николаевича за то, что он допустил слишком смелую критику на страницах подведомственного ему журнала. Даже Милютин отмежевался от «Морского сборника», правда, после того, как цензор Штюрмер добился роспуска редакции «Военного сборника». Милютин указывал редактору Менькову, что ««Морской сборник» не должен служить образцом для «Военного сборника» — «Морской сборник» грешен во многом, и я весьма желаю, чтобы «Военный сборник» не следовал его путем»[733].

«Морской сборник» в 60-е годы перерос границы своей тематики и на некоторое время стал рупором общественного мнения. Его тираж возрос до 6 тыс. экз. Каждую книжку «Морского сборника» ждали с нетерпением. Нужно было немалое гражданское мужество, чтобы открыто раскритиковать язвы николаевского времени, способствовать крушению николаевской легенды о «благопопечительном начальстве» и, главное, обеспечить формирование общественного мнения на флоте, о чем не могло быть и речи в николаевское время.

При всей важной роли легальной периодической прессы, пробуждавшей общественное сознание офицерства, еще большее значение имела нелегальная пресса и подпольная литература, распространявшаяся среди войск революционными организациями. Нелегальная литература, печатавшаяся за границей, поступала в Россию не только через сухопутную границу, но и на военных судах, возвращавшихся из заграничного плавания.

Охранка внимательно следила за прибывающими кораблями и нередко нападала на верный след: по донесению жандармского отделения были арестованы гардемарин Дьяконов и юнкер Трувеллер за доставку запрещенной литературы на фрегатах «Олег» и «Громобой»[734]. Запрещенную литературу находили во многих военно-учебных заведениях. Особенно много оказалось ее в Петербургском, Московском, Новгородском, Киевском и Полтавском кадетских корпусах. Кадеты читали Герцена и Чернышевского. В большом ходу среди них были «Современник» и «Колокол». Начальство устраивало обыски, чаще всего безрезультатные, вело беседы, лишь возбуждавшие интерес молодежи. Оскорбленные кадеты устраивали демонстрации протеста против полицейских методов слежки и дознания.

Жандармское управление доносило о распространении запрещенной литературы и среди солдат Гвардейского корпуса во время проведения лагерных сборов[735]. За это был арестован подполковник Шевелев[736].

Главнокомандующий 1-й армией генерал Л. Н. Лидерс доносил о массовом распространении в войсках брошюр «Что надо делать войску»? и «Что надо делать духовенству?», вследствие чего было сделано распоряжение по армии, «чтобы в случае появления между воинскими частями» они отбирались[737].

Широко распространялись также такие прокламации, как «Великорусс», в котором резко критиковался существующий порядок, выдвигались требования народного представительства. «Разного рода прокламации, адреса и «Великорусс» рассылаются во все штабы… В Артиллерийской академии «Великорусс» висит по мере выхода на стене в зале для желающих читать», — писал неизвестный, артиллерийский офицер в тетради, найденной у поручика 4-го стрелкового батальона 3. Г. Каплинского. Преображенцам прислали медали картонные «300 штук, на одной стороне портрет государя с надписью вокруг «Моим верным холопам», а с другой — «За усмирение восстания Санкт-Петербургского университета» — это отпечатано на бумаге», — писал тот же офицер[738].

Милютин с тревогой сообщал в 1861 г. об упадке дисциплины, особенно в войсках, дислоцированных в западных губерниях[739]. В циркуляре «О мерах предупреждения революционной пропаганды» он писал: «В некоторых частях войск обнаружены преступные намерения молодых офицеров к сближению с нижними чинами и внушению им противозаконных и ложных понятий, к совращению их с пути долга и верности. Замечено также, что люди посторонние стараются проникнуть в круг нижних чинов или привлечь их к себе, чтобы распространить между ними ложные толкования и подстрекать к преступным действиям. Тайные революционные партии избирают все способы, чтобы распространить свою пропаганду во всех частях России, и ныне обращают особое неусыпное внимание на военное сословие»[740].

Военный министр требовал очистить войска от всех «нравственно испорченных», т. е. зараженных революционным духом, офицеров, а войска «занять службой». Во исполнение приказа в 1861 г. было уволено в отставку 286, а в 1862 г. 243 офицера[741]. Правительство создало в 1862 г. следственную комиссию под председательством кн. Голицына по вопросу «О распространении в войсках и в гор. Петербурге печатных, преступного содержания воззваний и покушения некоторых лиц возбудить воинские чины противу правительства». Комиссия открыла, что «деятельность злоумышленников направлена к ниспровержению существующего порядка правления» и что она развита в больших размерах и на пространстве почти всего государства[742].

Комиссия рассмотрела список на 128 лиц, привлеченных к военному суду. По этому списку оказалось штаб-офицеров — 4, капитанов — 5, штабс-капитанов — 10, поручиков — 47, подпоручиков — 19, прапорщиков — 37, юнкеров — 5, учащихся военно-учебных заведений — 18. Из этого числа к смертной казни было приговорено 3 чел., сосланы на каторжные работы — 3 чел, к остальным были применены более мягкие наказания[743].

Складывание революционной военной организации. Военные кружки

Первоначально военные кружки в военно-учебных заведениях и в воинских частях возникли как просветительные. Участников этих кружков объединяло стремление познакомиться с революционно-демократической литературой, через которую они пытались найти ответы на волновавшие их вопросы.

Такие кружки возникали не только в кадетских корпусах и военных училищах, но и в академиях. Одними из первых появились кружки в 1-м и 2-м Московском кадетском корпусе, Константиновском военном училище и в Морском училище. Вслед за ними такие же кружки возникли в Воронежском, Орловском, Владимирском (Киевском), Новгородском и других корпусах[744]. Военное министерство было озабочено «заразой либерализма», в результате распространения которого большое число офицеров вовлечено в политические преступления. Милютин считал, что его распространение «служило очевидным доказательством распущенности и ложного направления воспитания в этих заведениях»[745].

Одновременно формировались кружки и в военных академиях. Они возникли в николаевской академии Генерального штаба, Инженерной и Артиллерийской академиях и Медико-хирургической академии. Кружок слушателей Академии Генерального штаба хотя и был хорошо законспирирован, однако сведения о его существовании проникли в жандармское ведомство[746]. Так же обстояло дело с кружком преподавателей. По данным В. А. Дьякова и Р. А. Таубина, через кружок «генштабистов» прошло около 170 чел.[747].

Вторым по значению был «кружок военных инженеров», созданный при Инженерной академии. По данным В. А. Дьякова, через этот кружок прошло более 60 чел. Начальство долго не могло ликвидировать этот кружок и исключало отдельных слушателей за чтение книг «преступного содержания»[748]. С деятельностью этого кружка связана «история» в академии, возникшая в связи с исключением слушателя Никонова «за неуместное объяснение с преподавателем». 125 слушателей подали рапорты об увольнении. Начальству удалось уговорить взять обратно рапорты только 10 чел. Остальные 115 чел. были исключены. Подвиг «115 благородных офицеров» был высоко оценен Герценом. В академию был направлен список учащихся (441 чел.), исключенных из других учебных заведений, которым запрещалось поступление в высшие военные учебные заведения, Для предотвращения поступления неблагонадежных лиц Главное артиллерийское управление разослало циркуляр во все артиллерийские и инженерные части, «чтобы они (начальники. — Л. Б.) обращали особенное внимание на служебное и политическое направление тех молодых офицеров, которые будут испрашивать разрешение отправиться в С.-Петербург для поступления в академии»[749].

Крупную роль играл кружок, действовавший в Михайловском артиллерийском училище и Артиллерийской академии. Его называли кружком «чернышевцев». Руководил кружком профессор полковник П. Л. Лавров. Им особенно интересовалось жандармское управление и в досье за ним числилось участие в студенческих волнениях Петербургского университета, подача царю адреса в пользу арестованного народовольца Михайлова, присутствие на демонстрации в Петропавловской крепости при погребении Штейнгеля. Жандармы подозревали его в «революционных замыслах»[750]. Генерал-адъютант Суворов писал вел. кн. Михаилу, что Лавров «человек весьма вредный, он то и делает, что подстрекает молодежь»[751].

III отделение сообщало о связях слушателей училища и академии с революционными кружками и участии их в противоправительственной пропаганде. Однажды Милютину был направлен список из 13 чел., арестованных за тайную пропаганду[752]. Милютин, просмотрев этот список, написал: «Замечательно, что все 9 воспитанников Михайловского артиллерийского училища, замеченные в деле о противузаконной пропаганде в народе, принадлежат к выпускам 1869, 1870, 1871, 1872 и 1873 годов и в особенности последнего. Можно предположить, что только в последнее время (с 1869 г.) началось какое-нибудь тайное зловредное влияние на юнкеров Артиллерийского училища»[753]. Его беспокоило, «нет ли на Выборгской стороне какого-нибудь кружка, в который вовлекаются молодые люди».

Под наблюдение было взято 88 слушателей училища и академии, но безрезультатно. Кружок открыть не удалось. Арестованные показали, что все дело свелось к созданию «секретной юнкерской библиотеки», которой ведали Воронков, Тышкевич, Прокудин, а затем Антов, Теплов, Нефедов, Введенский и др. Юнкера читали не только Вольтера, Ренана, Бюхнера, но также Писарева и Чернышевского. На сходках же обсуждались политико-экономические вопросы. На них бывали офицеры: Рогачев, Шишко, Кравчинский и студенты Медико-хирургической академии Дехтерев, Эйгоф, Стопалов и другие лица. Действовал кружок также в Царскосельской стрелковой офицерской школе[754].

Значительный интерес представляет кружок при Медико-хирургической академии. Под влиянием пропаганды многие слушатели этой академии бывали на демонстрациях. В частности, в известной Казанской демонстрации участвовало 20 слушателей академии (Вебер, Антушев, Гурович, Грамматикопуло и др.). Слушатели имели тесные связи с другими кружками и были сильно распропагандированы, что и проявилось в ходе студенческих беспорядков[755].

Военное министерство образовало специальную комиссию для расследования всех обстоятельств дела. На докладной записке комиссии Милютин сделал заметки: «Замечено, что с некоторого времени между студентами Медико-хирургической академии господствует весьма нехороший дух, обнаруживающий враждебные чувства к престолу и правительству… Некоторые студенты занимаются разными тайными происками, сходятся с лицами, распространяющими возмутительные убеждения, и получают воззвания, которые раздают своим знакомым. Есть также повод подозревать нескольких студентов академии в печатании предосудительных сочинений для возбуждения ненависти к властям»[756]. Исключения подозреваемых не привели, однако, к уничтожению тайного кружка. Он продолжал действовать.

Кроме академий и училищ революционные кружки возникали и в военных частях, дислоцированных в Петербургском и других военных округах. Они существовали в Киеве, Курске, Калуге, Ряжске, Нижнем Новгороде, Оренбурге, на Кавказе и в Сибири[757].

Первые организации

Естественным этапом в общественном движении явилось установление связи между кружками. Между ними шел обмен нелегальной литературой. Нередко происходили совместные выступления слушателей военно-учебных заведений, например участие в похоронах Н. А. Добролюбова и Т. Г. Шевченко, присутствие на панихиде в Петербурге и Боровичах по жертвам варшавских расстрелов, участие в студенческих волнениях и др.

В. A. Дьяков выдвинул гипотезу о существовании союза военных кружков[758]. Более определенно можно говорить о революционной организации офицеров в войсках 1-й армии, дислоцированных в Польше и на Украине. Эта организация сложилась на базе кружков, возникших с 1861 по 1863 г. Она имела руководящий центр — «Комитет русских офицеров в Польше»[759]. В отличие от петербургских кружков, занимавшихся главным образом политическим самообразованием, офицерская организация 1-й армии поставила своей целью развернуть широкую пропаганду не только среди офицеров, но и среди солдат. Офицеры распространяли в войсках листовки как заимствованные из «Колокола», так и составленные непосредственно в России. Примером могут служить прокламации «Чего хочет русский народ и что должен делать тот, кто его любит?» и «О Комитета русских офицеров в Польше»[760].

Кроме распространения листовок, офицеры довольно успешно вели устную пропаганду в войсковых частях. За революционную деятельность среди солдат Шлиссельбургского полка были преданы военно-полевому суду и расстреляны офицеры П. Сливицкий, И. Арнгольдт и Ф. Ростковский. Солдат, принимавших участие в их деятельности, сослали на Кавказ[761].

Наконец, были использованы воскресные школы, возникшие в период с 1860 по 1862 г. в отдельных гарнизонах в Торопце, Ромнах, Могилеве, Киеве и других городах. Поступившие от жандармов сведения о пропаганде там «вредных начал» послужили основанием для их запрета[762].

Руководители офицерских революционных кружков знали о существовании польских и украинских революционных организаций и старались установить с ними связи. Совещания, проведенные в Петербурге и Лондоне в 1862 г., имели целью оказать помощь готовившемуся восстанию в Польше и этим подготовить себя «для русского дела»[763].

Революционные связи с польскими организациями

После Крымской войны 1853–1856 гг. национально-освободительное движение охватило весь Привислинский край, Белоруссию и Украину. Захватило оно и армию, в которой было много офицеров, выходцев из западных и юго-западных районов России. Немало польских и литовских офицеров училось в военных училищах и академиях. Польская военная молодежь была тесно связана с русскими революционными кружками. В то же время польские офицеры создали свою организацию, ставившую целью подготовить кадры руководителей для активной борьбы за освобождение Польши.

Организаторами кружка явились С. Сераковский и В. Калиновский. Кружок сложился на рубеже 1856–1857 гг. Милютин указывает, что Сераковский привлек «с одной стороны, офицеров, чиновников, юнкеров, а с другой — студентов университета, Медико-хирургической академии и других высших учебных заведений»[764]. Эта организация разработала устав и имела четкую структуру. Она развернула свою деятельность не только в Петербурге, но в Литве и Польше. Собрания членов организации проводились на частных квартирах в форме «литературных вечеров». Их охотно посещали многие офицеры — слушатели Академии Генерального штаба, Артиллерийской, Инженерной и Медико-хирургической академий[765].

Сераковский, Домбровский и Новицкий сблизились с Добролюбовым. «Николай Александрович, — писал Чернышевский, — был близким другом некоторых из замечательнейших людей обоих кружков»[766]. Чернышевский имел в виду преподавательский кружок, сформировавшийся в Академии Генерального штаба. Столь же тесно был связан с этим кружком и сам Чернышевский.

В начале 60-х годов польская офицерская организация развернула свою деятельность в частях, дислоцированных в Литве и Польше. Для руководства ею в Литве был создан Литовский провинциальный комитет. Этот комитет имел довольно широкую сеть небольших, хорошо законспирированных кружков[767]. В Польше действовала своя офицерская организация. Между этими организациями и «Комитетом русских офицеров» был установлен контакт. Особенно энергично ратовал за тесное сближение между всеми этими организациями Андрей Потебня. Однако общего фронта не получалось. Польские и литовские организации не могли договориться ни по социальному, ни по национальному вопросам. Руководители Польского национального комитета претендовали на руководящую роль в предстоящем восстании. Боясь аграрной революции, они возражали против радикальной программы литовских революционеров. Наконец, они добивались восстановления Великой Польши и, следовательно, исключали возможность национальной независимости Литвы. Русские революционные организации офицеров и «Земля и воля» занимали прогрессивную позицию в этих вопросах и готовы были поддержать движение, считая, что оно положит начало революционной борьбе в самой России. Они утверждали, что дело поляков и литовцев есть дело русских.

Репрессии, начавшиеся в войсках после разгрома кружка Сливицкого и Арнгольдта, поставили под угрозу существование национальных революционных кружков. Весной 1862 г. руководители польской офицерской революционной организации решили перейти к активным действиям. На заседании Центрального народного комитета Я. Домбровский утверждал, что русские офицерские организации поддержат восстание. Однако комитет не решился начать восстание до того момента, пока не будут изжиты разногласия с литовцами. Кроме того, польские националисты не вполне доверяли русским организациям. Восстание в Польше произошло стихийно в январе 1863 г. В нем приняли участие широкие круги населения — рабочие, ремесленники, учащаяся молодежь и мелкопоместное дворянство. В ряде мест выступило также крестьянство. Отсутствие ясной и четкой программы у руководителей движения привело к тому, что у восставших не было единства и это обрекло восстание на неудачу.

Тем не менее национальные офицерские организации тотчас включились в борьбу и возглавили ряд повстанческих отрядов. «Комитет русских офицеров» и «Земля и воля» активно поддерживали восстание. Они обратились с воззванием к армии о солидарности с восставшими, надеясь, что следующим этапом явится выступление и в самой России против «виновника всех народных бедствий — императорского правительства»[768].

Обращение «Земли и воли», а также выступление А. И. Герцена в поддержку восстания возымело действие. Революционно настроенные командиры старались избегать столкновения с повстанцами, они отводили свои части в сторону, прекращали преследование польских и литовских отрядов. Более радикально настроенные русские офицеры переходили на сторону повстанцев. Как показало следствие, на стороне повстанцев выступало 214 русских военнослужащих[769]. Особенно отважно действовали члены «Комитета русских офицеров» Потебня и Краснопевцев. Командовали отрядами Богданов, Борисов, Снитко, Черняк, Ельчанинов, Иванцов, Тимкевич, Булатов и др. Восстание было подавлено. Польские и литовские организации оказались разгромленными. Были сильно ослаблены и русские организации. Но кровь, пролитая против общего врага — самодержавия, скрепила дружбой русский, польский и литовский народы.

Война 1877–1878 гг. дала новый толчок общественному движению, развивавшемуся на общей почве аграрного кризиса страны. Наряду с ростом напряженности в деревне стали возникать крупные осложнения и в городе. Рабочий вопрос все больше стал занимать видное место в жизни общества, отражая изменения в расстановке классовых сил в стране.

К концу 70-х годов в стране вновь сложилась революционная ситуация. В течение 1878–1884 гг. произошло 328 крестьянских выступлений, охватывавших от 10 до 29 губерний, часть которых пришлось подавлять силой[770]. В городах за эти же годы было зарегистрировано 225 волнений и стачек, охватывавших в отдельные годы до 15–16 тыс. чел.[771] В 1878 г. складывается «Северный союз русских рабочих», в который вошло несколько сот человек.

Правительство было напугано ростом активности масс в стране, совпавшим с крупными внешнеполитическими осложнениями, угрожавшими войной с европейской коалицией. Однако кризис самодержавия был вызван действиями той партии, которая в данный момент выражала интересы народа. Это была «Народная воля».

«Вопреки утопической теории, отрицавшей политическую борьбу, — указывал В. И. Ленин, — движение привело к отчаянной схватке с правительством горсти героев, к борьбе за политическую свободу»[772].

В отличие от «Земли и воли» народовольцы считали, что хотя крестьянство и является «главной народной силой», но для победы революции нужно обратить внимание на рабочих города и войска, ибо успех первого нападения всецело зависит от их поведения.

«Народная воля» перешла к террору. Исполнительный комитет партии считал, что только таким путем можно привести правительство в состояние паники и возбудить массы к действиям. Главной цепью партии должно быть свержение самодержавия. Ход событий, завершившихся цареубийством 1 марта 1881 г., после которого начался период идейного и организационного разброда партии, продолжавшегося до конца 80-х годов, хорошо освещен в литературе[773]. Поэтому мы на нем не останавливаемся и переходим к освещению событий непосредственно в армии.

Казалось, что буржуазные реформы 60-70-х годов, следствием которых было превращение армии в массовую, настолько укрепили военную систему России, что она может безупречно выполнять свои функции, не допуская сбоев. Однако в ходе русско-турецкой войны вскрылось немало недостатков в военной организации и в системе боевой подготовки, давших себя почувствовать непосредственно в ходе войны. Наблюдались неполадки с проведением мобилизации войск и сосредоточением их в районах боевых действий па балканском театре, обеспечение войск устаревшим вооружением, поразительно плохая организация снабжения и грандиозное казнокрадство, «достигшее размеров открытого дневного грабежа»[774], следствием чего были громадные потери в людях от болезней. «Офицерство не могло не задумываться, — писала В. Н. Фигнер, — над причинами всех этих злоупотреблений и искать средств для искоренения их»[775].

С войной был связан также процесс формирования в русской среде вообще и в офицерской в частности тираноборческих идей. Правительство Александра II довольно охотно прибегало накануне войны к лозунгам, поддерживавшим борьбу славянства против турецкой тирании. Эти лозунги должны были воодушевить как русские войска, так и славянское население. Они принимались в армии всерьез. Русская армия понесла немало жертв и обильно полила своей кровью балканскую землю, Румыния, Сербия и Болгария стали независимыми. Но эти народы получили одновременно конституционный строй, которого Россия не имела. Русское офицерство стало задумываться над положением дел у себя в стране. «Мы думали, — говорил Н. Д. Похитонов, — что вместо того, чтобы освобождать чужую страну, надо думать об освобождении России»[776].

Когда армия вернулась домой, в ней накопилось достаточно горючего материала. Кроме того, к этому времени в составе офицерского корпуса как в армии, так и на флоте произошли известные изменения в сторону демократизации. Хотя правительство тщательно заботилось об ограждении офицерского корпуса от проникновения недворянских элементов, тем не менее остановить процесс демократизации его оно не могло. В ходе русско-турецкой войны офицерский корпус пришлось пополнить выходцами из других сословий. Пришлось открыть отдушину и при приеме в технические военно-учебные заведения. В офицерской среде значительную прослойку стали составлять разночинцы — люди, нуждавшиеся в постоянной службе.

Все это обусловило возможность складывания как в армии, так и на флоте условий для формирования революционных кружков, активно участвовавших в борьбе с абсолютизмом.

Революционные кружки возникли IB ряде городов России в Петербурге, Кронштадте, Старой Руссе и др. Первым появился кружок в Одессе в 1879 г. Его организаторами были В. Ф. Костюрин и А. И. Желябов. Кружок имел целью, по мысли Костюрина, «повторить попытку декабристов и устроить широко раскинутую организацию»[777].

Почти одновременно сложилось несколько кружков в Кронштадте и Петербурге среди артиллеристов и моряков. Организатором артиллерийского кружка был В. Папин. В него входило 7 чел.[778].

Второй кружок, организованный В. П. Дружининым, состоял из молодых мичманов, находившихся под влиянием организации «Черный передел». Они вели работу среди матросов с целью приготовить из них будущих пропагандистов в деревне. Они сумели сагитировать около 100 чел.[779]

Третий кружок, организованный А. И. Желябовым и Н. Е. Сухановым, был морской. В него вошло 14 кронштадтских офицеров. Кружок выработал программу («Конституцию»), в которой говорилось, что основной целью организации является осуществление социально-политического переворота в стране под руководством партии «Народная воля». Моряки выполняли отдельные поручения исполкома партии, размножали и распространяли прокламации, доставали оружие и деньги[780].

Несколько кружков возникло в Риге (в 116-м Мало-Ярославском полку)[781], в Самаре (в 159-м Гурийском полку)[782], в Саратове (в 158-м Кутаисском полку), в Минске, Николаеве, Одессе, Кобеляках, Вилькомире и ряде других городов. Кружки появлялись в большинстве своем стихийно, и если между ними и народниками устанавливались связи, то все же революционно настроенные офицеры «не очень доверчиво относились к способу и плану действий тогдашних революционеров»[783].

Когда сформировалась «Народная воля», выдвинувшая на первый план политическую борьбу — свержение самодержавного правительства и завоевание свобод вооруженной рукой, то необходимость связи с армией и использования революционно настроенных офицеров стала первоочередной задачей. Это нашло свое отражение в программном документе исполкома партии, где указывалось: «Для успешного исполнения всех функций партии в высшей степени важно прочное положение в различных слоях населения. По отношению к перевороту особенно важны администрация и войско»[784]. Важна была самая постановка вопроса, указывает В. Фигнер, что «революционная партия, стремящаяся в первую очередь к насильственному ниспровержению самодержавия, должна искать опоры в войске»[785].

В конце 1880 г. исполком приступил к организации Центральной военной организации. Она создавалась на следующей основе: «Во 1-х, Военная организация должна быть строго централизована; во 2-х, Центральная военная группа должна быть составлена не по выбору самих военных, а из лиц, указанных И. К.; в 3-х, она должна быть строго отделена от всех фракций «Народной воли»[786].

От исполнительного комитета в Военную организацию вошли А. И. Желябов, Н. Н. Колодкевич, Н. Е. Суханов и А. П. Штромберг и были назначены офицеры Н. М. Рогачев, В. А. Папин, С. П. Дегаев и Н. Д. Похитонов. Душой Центральной организации был «энергичный, стремительный энтузиаст» Суханов[787].

Программа Центральной военной организации была составлена на основе «Конституции» морского кружка.

Кружок принимал участие в подготовке первомартовского выступления. Вслед за этим возникла идея поднять восстание 70–80 тыс. рабочих Петербурга, но, убедившись в невозможности этого, руководители кружка отказались от этой идеи.

После ареста Желябова, Суханова и Штромберга[788] Военный центр был обновлен. От исполнительного комитета в него вошли А. П. Корба, В. Н. Фигнер, С. С. Златопольский, из офицеров — А. В. Буцевич, Э. А. Серебряков, Ф. И. Завалишин и др.

Исполнительный комитет «Народной воли» обратился к офицерам с особыми воззваниями: «К офицерам русской армии» и «Славному казачеству войска Донского, Уральского и пр. объявление исполнительного комитета», в которых офицеров призывали присоединиться к обществу для защиты народа.

И хотя тираж первого обращения был невелик — всего 600 экземпляров, тем не менее оно стало известно почти во всех гарнизонах страны. «Недалеко общее восстание угнетенного народа…, — указывалось в обращении. — Офицеры русской армии, скоро наступит решительный час. Пред вами только два пути. Вы можете быть или освободителями народа, или же его палачами… Кто не за нас, тот против нас»[789].

Главной своей задачей Центральная военная группа поставила создание сети кружков. Для местных кружков был разработан «Устав местного офицерского кружка». Когда сеть провинциальных кружков разрослась, возникла мысль о включении их в Военно-революционную организацию, имеющую в крупных городах окружные центры. К этому времени относится составление программы центрального кружка, в которой указывалось, что Военная организация возникает с целью объединения и урегулирования революционных сил в армии, привлечения наибольшего числа активных деятелей и союзников и установления правильного общения с революционной партией всей России «для взаимной помощи и поддержки»[790]. Этой программой и руководствовался Военный центр, который развернул энергичную деятельность по формированию офицерских кружков. Его представители были направлены в Москву, Минск, Киев, Одессу, Николаев и другие города.

Рогачев организовал кружки в Петербурге. Он же создал кружки в Москве, Орле, Витебске, Риге, Митаве, Либаве, Вильне и в Минске[791]. С задачей организации кружков в Минск и Киев выезжал В. П. Дружинин, в Одессу и Николаев — В. Фигнер, на Кавказ — А. Корба[792].

Военный центр обратил свое особое внимание на военные училища и военные академии. Кружки были созданы в Петербурге (в Артиллерийской академии и Константиновском училище) и в училищах Москвы, Новочеркасска, Риги, Одессы и Тифлиса. Юнкера не только читали революционную литературу, но и распространяли революционные листовки.

Офицеры, окончившие училища и получившие направление в полки, продолжали там свою деятельность и либо создавали свои кружки, либо входили в смешанные кружки.

Военная организация сумела создать сеть кружков не менее чем в 25 городах, куда входило от 300 до 400 офицеров[793]. Готовился военный заговор.

Деятельность «Народной воли» встревожила правительство. Комитет министров констатировал, что в стране существует «хотя и немногочисленная, но опасная по своей дерзости шайка злоумышленников, стремящихся ниспровергнуть коренные условия гражданского порядка»[794].

В распространении вредных идей была заподозрена печать. На нее обрушилась волна запретов. Для наведения порядка в стране после покушения Соловьева был введен институт генерал-губернаторов.

Однако эти меры не привели к ожидаемым результатам. Взрыв в Зимнем дворце, организованный Халтуриным, показал неспособность III отделения обеспечить охрану царской фамилии. Он вызвал растерянность в правительстве.

Вновь было созвано совещание, на котором сформировали Верховную распорядительную комиссию под председательством генерал-адъютанта М. Т. Лорис-Меликова и обсудили «меры к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи». Лорис-Меликов обратился с воззванием «К жителям столицы», в котором выражал надежду на поддержку общества. «Народная воля» оценила диктатуру Лорис-Меликова как средство «сомкнуть силы правительства, разделить и ослабить оппозицию, изолировать революцию и передушить всех врагов порознь»[795].

Лорис-Меликов развил кипучую деятельность. Вскоре он представил царю доклад о необходимости реорганизации внутреннего управления с целью сосредоточения полноты власти в Министерстве внутренних дел. В связи с этим было упразднено III отделение, функции которого были переданы Департаменту государственной полиции. Министр внутренних дел становился также шефом жандармов. Верховная распорядительная комиссия была упразднена.

Свои задачи и программу действий Лорис-Меликов изложил на совещании редакторов крупных газет и журналов. Цель правительства была в том, чтобы печать объявила о несостоятельности надежд общества на конституцию.

Полицейские меры были усилены также в армии и на флоте. От командующих округами и командиров частей Военное министерство потребовало усилить борьбу с проникновением в войска и особенно в военно-учебные заведения революционной пропаганды.

Принятые меры не спасли Александра II. 1 марта 1881 г. он был убит агентом исполкома «Земли и воли» И. И. Гриневецким. Этот акт вызвал панику в правительственных кругах. Особенно большое впечатление на правительство произвело заявление Желябова на процессе, что если новый царь не пойдет на уступки, партия прибегнет к новому покушению[796].

«Народная воля» после 1 марта приняла новые меры для организации офицерских кружков в гвардии и в провинции. Но правительство перешло в наступление. Первый крупный удар был нанесен Военному центру летом 1882 г., в это время были арестованы Буцевич, вслед за ним был схвачен Ашенбреннер. Арестованный в декабре 1882 г. Дегаев предал организацию и раскрыл на следствии почти всю ее сеть[797]. В течение шести месяцев было арестовано около 200 офицеров. Правительство предало военному суду 14 народовольцев, из которых 8 являлись офицерами. Штромберг и Рогачев были приговорены к смертной казни, а остальным офицерам казнь заменили бессрочной каторгой[798].

Весной 1883 г. Военная организация «Народной воли» прекратила свое существование. Она не могла выполнить цель, поставленную партией, по следующим причинам: она не обладала четкостью и ясностью взглядов, необходимыми для борьбы;

дело снова свелось к привлечению в организацию офицеров, и очень мало было сделано для пропаганды среди солдат и матросов. В итоге офицерская организация не имела опоры в массах.

Третий и последний в XIX в. этап общественно-политического движения в армии и на флоте связан с пролетарским периодом революционного движения.

Характеризуя этот этап революционного движения, В. И. Ленин писал, что существует громадная разница между «разночинно-интеллигентской революционностью офицеров народовольцев, — и глубоко демократической, пролетарской и крестьянской революционностью солдат и матросов в России двадцатого века»[799].

Несмотря на провал Военной организации и многочисленные аресты, деятельность революционных кружков не прекратилась. Не прошло двух лет, как они возродились в морском Кронштадтском, Константиновском и Павловском пехотных училищах.

Во главе морского кружка стал гардемарин Н. Н. Шелгунов. Члены кружка читали социально-экономическую литературу, надеясь там найти ответы на «вопросы жизни». Кружок разработал программу, близкую к программе социал-демократов[800].

В Павловском училище кружок возглавлял юнкер Д. Бруевич. По его же инициативе возник кружок и в Константиновском училище. Два десятка юнкеров также читали запрещенную литературу.

В начале 1886 г. кружками была сделана попытка создать общую организацию и привлечь к ней кружки в пиротехническом училище (А. Баранский и др.), киевский кружок, возглавляемый подпоручиком И. И. Аксентовичем, и одесский — работавший под руководством Е. А. Селунского. Новая организация отличалась от народовольческой тем, что значительная часть ее стала отходить от тактики народовольцев и искать сближения с социал-демократическими рабочими кружками. На состоявшейся в июне 1886 г. сходке участники этой организации познакомились с программой группы «Освобождение труда» и были готовы войти в более тесный контакт. Однако их деятельность прервалась арестом. К следствию было привлечено 58 чел. Жандармское управление, проводившее дознание, отметило наличие разногласий в теоретических воззрениях отдельных членов: Брагинский вместе с моряками находил, что для успеха движения необходимо участие в нем всех заинтересованных слоев общества. Противники же их, Н. Н. Слепцова, Л. Ф. Гаевский и Д. С. Бруевич, к которым присоединились и юнкера Константиновского училища, утверждали, что «успех движения может быть обеспечен преимущественно участием в нем военных, и признавали деятельность среди народа менее плодотворной, нежели деятельность среди военных»[801]. После разгрома царской охранкой этих кружков связь с социал-демократами была прервана.

Переход к всеобщей воинской повинности сказался на состоянии воинской дисциплины. Число побегов в абсолютных цифрах уменьшилось. С 1875 по 1884 г. отдано под суд за побеги 23 772 чел., с 1885 по 1894 г. — 17 708 чел., а с 1895 по 1900 г. — 9 727 чел.

Угрожающим симптомом было то, что численность осужденных за нарушение воинского чинопочитания не уменьшалась. С 1878 по 1884 г. — осуждено 21 470 чел., с 1885 по 1894 г. — 20 676, с 1895 по 1900 г. — 12 610 чел.[802]

Военный министр докладывал в 1878 г. об осуждении 17 чел. за государственные преступления. Из них ряд лиц принадлежал «к преступному сообществу, образовавшемуся в России под названием социально-революционной партии, стремящейся путем насильственного переворота к ниспровержению существующего в империи государственного порядка»[803]. Так, И. Логовенко, мичман 2-го Черноморского экипажа, готовился осуществить взрыв в Николаеве, куда намеревался прибыть в августе 1878 r. Александр II. За принадлежность к той же партии и «участие в действиях этой партии» в 1879 г. осуждено 14, а в 1880 г. — еще 6 чел. Отдано же под суд за выступления против порядка управления в 1878 г. — 80 чел., в 1879 г. — 198, а в 1880 г. — 140 чел. Участие солдат в «беспорядках» в связи с голодом 1891 г. произвело значительное впечатление. Во время «подавления беспорядков обыкновенного характера, производимых крестьянами и рабочими, — сообщало Военное министерство, — в 19 случаях было командировано 34 роты, 12 местных команд и 10 сотен»[804]. Министра крайне обеспокоил факт нежелания солдат активно действовать против «бунтовщиков». Военные власти весьма сурово обошлись с солдатами. В 4 военных округах состоялось несколько процессов. Из 630 чел., отказавшихся подавлять крестьянские и рабочие выступления, к смертной казни был приговорен 81 человек (приведено в исполнение только 3 приговора, остальные заменены каторжными работами), к каторжным работам — 103 чел., к исправительным наказаниям — 215 чел., оправдано 239 чел.[805]. Военное министерство продолжало использовать войска против рабочих и далее, но при этом оно отмечало в своих докладах царю, что «командирование войск для содействия гражданским частям весьма вредно влияет на войска, если им приходится употреблять в дело оружие»[806]. Тем не менее в войска были направлены правила содействия гражданским властям, в которых говорилось, что «последствия от употребления оружия не налагают никакой ответственности как на гражданские, так и на военные власти» при подавлении «народных беспорядков и волнений»[807].

Военное и Морское министерства проявляли серьезную озабоченность в связи с активной деятельностью «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Союз распространял листовки на военных заводах (Сестрорецком, Обуховском, Франко-Русском, Ижорском и др.). Для подавления волнений на заводы направлялись войска, среди которых затем были обнаружены «злонамеренные материалы»[808]. Особенно опасным явлением были попытки офицеров найти общий язык с солдатами. По донесениям жандармов, «они сближались с нижними чинами одного с ними полка» и старались «внушить им мысли, противные порядку службы»[809]. Подобные факты сообщались жандармским управлением неоднократно. Они явились проявлением наступающего с конца 90-х годов революционного кризиса, захватившего армию и флот. В это время стали определеннее обозначаться общественно-политические течения. Развернувшаяся идейная борьба между народниками и социал-демократами захватила широкие армейские круги. В прогрессивных кругах офицерства зрели оппозиционные настроения. Часть офицеров стала искать путей активного участия в революционном движении, другая часть, не видя выхода, уходила в отставку. Их настроения отразил в своем дневнике М. К. Лемке: «Никакого гражданского воспитания в нашем брате дармоеде-офицере нет, ровно никакого, какая-то привилегированная и ничего не делающая каста»[810]. Большая же часть офицерства не принимала участия в активной борьбе против царизма. Между тем РСДРП на рубеже XIX — ХХ вв. начала развивать активную деятельность в войсках. Особенно опасными для правительства были попытки офицеров найти общий язык с солдатами. По донесениям жандармского управления, они «сближались с нижними чинами», чтобы «внушить им мысли, противные порядку службы»[811].

Первые обращения РСДРП к армии наблюдаются в 1900–1901 гг. В Вильне среди офицеров гарнизона была распространена листовка, призывавшая к отказу от подавления стачки[812]. В этом же году жандармское управление обнаружило появление листовок в частях, дислоцированных на Украине, в Грузии и Польше. К началу 1902 г. деятельность социал-демократических организаций в войсках и на флоте была зарегистрирована в 27 городах. В них распространялись листовки. Например, сибирским комитетом РСДРП распространялись статьи-воззвания Л. Н. Толстого: «Не убий!», «Офицерская памятка», «Солдатская памятка», в которых великий писатель призывал отказываться от расправ над народом[813].

В 1902 г. возникли, наконец, военные социал-демократические организации в Москве, Александрополе, Тбилиси, Саратове и других городах. Такие же организации появлялись и на флоте[814]. Центр тяжести в революционном движении стал перемещаться в солдатскую и матросскую среду. Характеризуя этот процесс, В. И. Ленин писал: «…Гигантский прогресс революции со времен Народной воли сказался именно в том, что за ружье взялась против начальства «серая скотинка», самостоятельность которой так напугала либеральных помещиков и либеральное офицерство»[815].

***

Армия и флот являлись активными участниками каждого этапа революционной борьбы. Главная роль в движении декабристов принадлежала русскому офицерству. Но оно не имело связи с широкой массой солдат и матросов.

Военная организация «Народной воли», состоявшая из разночинной военной интеллигенции, также не имела твердой опоры в армии и на флоте и ее деятельность не всколыхнула широких масс солдат и матросов.

И лишь после того как во главе революционного движения стал пролетариат, «глубоко демократическая, пролетарская и крестьянская революционность» охватила солдатские и матросские массы, которые повели за собой наиболее передовую часть общества.

Начался новый этап борьбы, связанный с революцией 1905–1907 гг.