1.7. «Я на таком острове, откуда очень трудно видеть бушующий океан»

«Я на таком острове, откуда очень трудно видеть бушующий океан».

(Р. Лонгва – Центру)

В сентябре 1926 г. в Пекин в качестве военного атташе прибыл Роман Войцехович Лонгва. Он был последним военным атташе в Китае (по апрель 1927 г). Ему было вменено в обязанность общее руководство центральной пекинской резидентурой. И с самого начала у Лебедева с Лонгва начались трения «…и по методам работы, и по организационным вопросам».

Первое столкновение произошло по поводу перевода резидентуры из главного здания полпредства в военный городок, с чем Лебедев согласен не был. Поэтому, когда в ноябре 1926 г. на должность руководителя центральной пекинской резидентуры прибыл Огинский («Островский»), Лебедев был переведен начальником агентурного пункта во Владивосток, где «имел торговую контору в Харбине и филиал во Владивостоке». В Пекине и во Владивостоке он был связан с «активкой», все теми же «Гришкой» и «Ванко» (Х. Салнынь и И. Винаров).

К октябрю 1926 г. в Китае в составе центральной пекинской резидентуры число источников превысило 50 человек, причем некоторые из них работали со значительными перебоями.

За 1925/26 операционный год (начинался с октября 1925 г.) от пекинской резидентуры было получено свыше 660 материалов, из них весьма ценных – 15, ценных – 518. Остальные материалы были малоценными (свыше 110) и не представлявшими никакой ценности и интереса для Центра.

Это была так называемая количественная и в целом благоприятная оценка разведывательной работы в Китае.

Качественная же оценка работы была далеко не высокой. Это было связано с тем, что данные о вооруженных силах милитаристов, национальных армиях, НРА, а также о политических группировках и внутриполитических событиях, поступавшие в Москву из Китая, имели два существенных недостатка: они страдали «значительной несвоевременностью» и основывались не на агентурной работе, а на сообщениях печатных источников.

Центральная пекинская резидентура и подчиненные ей аппараты работали в первую очередь по линии обслуживания повседневной работы руководящего центра в Пекине. Резидентура, по сути, играла роль разведотдела штаба в период военных действий. Был значительно расширен обрабатывающий информационный аппарат, который снабжал руководящих лиц нужными текущими сведениями и сводками. Исполнялись отдельные задания, необходимые лишь местному руководству и не представлявшие подчас особого интереса для Центра. Обстановка военных действий мешала насаждению агентуры в центрах противника. Лишь в северной части Китая – Маньчжурии, менее затронутой гражданской войной, были некоторые «достижения» – было завербовано несколько агентов в Мукдене и в Харбине.

Обеспечение текущих потребностей Центра отвлекало внимание от освещения вопросов, «…связанных с обороной СССР и в первую очередь с обстановкой в Маньчжурии, и вопросов японской экспансии на Дальнем Востоке».

В итоге было принято решение о разделении работы в Китае по зонам. Так, резидентуре в Харбине вменялась в обязанность организация разведки Маньчжурии с непременным освещением вопросов, связанных с обороной границ Советского Союза. А центральной пекинской резидентуре надлежало вести разведывательную работу собственно в Китае с точки зрения освещения внутрикитайских событий и с акцентом на вопросы политические и военно-политические, необходимые «для нашей китайской политики». Но выведение Харбина из подчинения центральной пекинской резидентуры не было стопроцентным, так как за Пекином осталось право и контроля, и дачи заданий, что никоим образом не могло положительно повлиять на решение поставленных задач.

Следствием подведения итогов деятельности центральной пекинской резидентуры и сделанных предложений о разделении работы в Китае по зонам явилось разукрупнение этой резидентуры. Харбинская резидентура была выведена из подчинения Пекина и подчинена непосредственно IV управлению Штаба РККА с учетом вышеперечисленных оговорок. Ей были переданы в подчинение дайренская и мукденская резидентуры, и предписывалось освещать вопросы, напрямую относившиеся к обороне СССР. Руководство всей работой резидентур в Маньчжурии возлагалось с 5 ноября 1926 г. на Вершинина, находившегося в Харбине.

В непосредственном подчинении пекинской резидентуры, продолжавшей называться центральной, были оставлены только четыре резидентуры – в Калгане, Шанхае, Тяньцзине, Ханькоу. Формально ей же подчинялась резидентура в Кантоне (резидент Велин, «Дмитрий»), однако связь с ней не удалось установить.

Центр потребовал от резидентур в Китае освещать в первую очередь взаимоотношения Англии и Японии по китайскому вопросу; политический курс Японии по отношению к СССР в Маньчжурии и Монголии; взаимоотношения Японии и Чжан Цзолиня. Специальное внимание предписывалось уделить вопросу о возможности замены Японией Чжан Цзолиня другим ставленником.

Не были забыты и «милитаристы» (взаимоотношения между Чжан Цзолинем и другими лидерами мукденской группировки; чжилийская группировка и Сунь Чуаньфан, их связь с Англией и США; разногласия и трения между отдельными представителями группировок), и национальные армии, и Гоминьдан, и Компартия Китая, и ее роль в Китае.

В военном отношении тщательному изучению подлежали вооруженные силы всех милитаристских группировок. При этом обращалось главное внимание не на численность отдельных дивизий, бригад и полков и их дислокацию, что в большинстве случаев было изменчиво и малодостоверно, а на основы организации этих частей, моральное и политическое состояние личного состава, обучение и подготовку, финансовые средства, вопросы вооружения, снабжения и комплектования. Задача вскрытия планов военных действий противоборствовавших группировок (которые и до этого не вскрывались из-за отсутствия агентуры) так и не была поставлена.

Невзирая на открытие генконсульства СССР в Шанхае, резидент военной разведки под прикрытие должности генконсульства прибыл только спустя полтора года – в конце 1925 г. Такая задержка объяснялась, во-первых, отсутствием кандидата на эту должность. Вернее, кандидат уже был – И. Г. Чусов, но он находился в Харбине, и ему с лета 1925 г. искали замену. Во-вторых, это было связано с отсутствием должностей по линии НКИД. Наряду с элементарным невыполнением обещаний НКИД открыто противодействал ряду таких мероприятий, и поэтому решение вопроса о выделении «крышевых» должностей затягивалось иногда на годы. В Шанхае так и не была выделена Разведупру обещанная и многократно обговоренная должность вице-консула.

В связи с этим сложилась практика действовать на месте, не дожидаясь всяких оформлений, посылать работника под каким угодно видом. При этом признавалось, что хотя возможности направляемых разведчиков в представительства СССР без закрепленных должностей будут уже, но это будет целесообразнее, чем долгое выжидание. Именно так и произошло с Чусовым, который был направлен в Шанхай под «крышу» сотрудника генконсульства.

В состав шанхайской резидентуры «под крышей» генконсульства был включен и переводчик Г. Портнов. Среди агентуры числился белоэмигрант С. Гогуль. В конце июня 1926 г. в Шанхае была похищена дипломатическая почта из Владивостока, в которой были письма, устанавливавшие связь шанхайской резидентуры с «центральным» резидентом Рыбаковым – «Рябининым». Помимо Чусова были «…названы Гри[горьев?], Звонарев, Гогуль и Озорнин как работающие по нашей линии». К. К. Звонарев¹⁴⁰ (1-й помощник начальника Разведупра, он же начальник 2-го отдела) находился в служебной командировке в Маньчжурии в январе – феврале 1926 г. для решения организационных вопросов. О Гогуле, сотруднике Разведотдела штаба Сибирского военного округа, речь пойдет далее. Озорнин, судя по всему, также являлся сотрудником разведотдела штаба Сибирского ВО. Принятое Центром решение отозвать Чусова так и не было выполнено.

Перед шанхайской резидентурой была поставлена задача отслеживать ситуацию в районе, охватывавшем провинции Чжэцзян и Фуцзянь и южные части Цзянсу и Аньхой. С июля 1926 г. (по спискам проходило шесть агентов) по январь 1927 г. состав агентурной сети резидентуры в Шанхае обновился полностью. Причиной тому была не только малоценность агентуры, но и пропажа дипломатической почты.

По состоянию на январь 1927 г. агентурная сеть шанхайской резидентуры по докладам резидента выглядела следующим образом:

Переводчик, вербовщик в Шанхае. Бывший секретарь комиссара по иностранным делам в Шанхае. Окончил русскую гимназию. Благодаря своему знакомству с сотрудниками комиссариата был всегда в курсе политических событий и закулисных дел комиссариата;

Агент-резидент в Ханьчжоу, бывший командир батальона в Чжэцзянской армии, сохранил связи в армии; «в настоящее время без должности»;

Агент-резидент в Нанкине, «учитель-интеллигент», имел связи в политических кругах Нанкина;

Агент-резидент в Шанхае, коммунист, бывший член Военной комиссии ЦК КПК. Прошел 2-недельные разведывательные курсы. Освещал провинцию Фуцзянь путем периодических поездок в эту провинцию из Шанхая;

Осведомитель в Шанхае, бывший офицер царской армии. Был связан со всеми белогвардейскими организациями и белогвардейскими представительствами при Чжан Цзунчане и Сунь Чуаньфане. Взят на службу условно. Шанхаю было дано указание этого агента ввиду малоценности его сведений и «…малого значения роли белых у Сунь Чуаньфана с работы снять»;

«Внутренний работник» – внутренний агент в Нанкине. Письмоводитель штаба войск Сунь Чуаньфана.

Словом, в большинстве своем агенты были незначительными и малоценными.

В конце 1926 г. пекинский резидент Огинский вынужден был констатировать, что оставлять имевшихся сотрудников резидентуры в Шанхае «в настоящем виде» нежелательно. В частности, Портнов был совсем слабым работником. То же можно было сказать и о Чусове, который давал совершенно «невозможную» информацию; пришлось ему направить телеграмму, что все поступавшее из Шанхая – сплошная дезинформация. Правда, подобная дезинформация шла из Шанхая и по линии ИНО ОГПУ и НКИД, что давало основания для вывода, что условия работы в Шанхае довольно тяжелые.

Для улучшения ситуации предлагалось произвести перемещение: И. Г Чусова направить в Мукден, а В. Т. Сухорукова, занимавшего должность вице-консула в Мукдене, командировать на равнозначную должность в генконсульство Шанхая. Однако такая должность так и не была выделена НКИД военной разведке, и в ближайшее время не приходилось рассчитывать на изменение позиции наркомата по данному вопросу. Да и сам Сухоруков вдруг проявил желание скорее вернуться в СССР и выдвинул условие, что «…в Шанхае будет не более полугода».

Особую роль в получении разведывательной информации, в том числе и агентурного характера, должны были сыграть военные советники – военные инструктора, направляемые советским правительством в китайские армии на Юге, Севере и в центральной части страны. Должны были, но не сыграли. Работа войсковых инструкторов НРА и национальных армий должна была вестись совершенно самостоятельно по линии военного атташе. При этом на ряд должностей военных советников направлялись специалисты по линии Разведупра.

Предполагалось, что сотрудники IV управления Штаба РККА, посылаемые в составе группы военных советников на Север и в Центральную часть Китая (здесь не предусматривалось создание разведывательного отдела), будут вести работу под видом инструктора официально, входя в состав китайского штаба. Подчиняться они должны непосредственно разведывательному центру, находившемуся в Пекине, от которого и будут получать соответствующие директивы и деньги.

Однако на деле ничего подобного не произошло. И причин тому было несколько. Во-первых, развал 2-й и 3-й национальных армий произошел раньше, чем там удалось развернуть намеченную работу (1-я армия прекратила существование еще раньше). Во-вторых, инструкторы, имея иные цели и задания, выполняли разведывательную работу спустя рукава. В-третьих, соображения политического и этического характера не всегда позволяли советским инструкторам вести разведывательную работу в армиях «наших друзей». В-четвертых, в некоторых случаях советских инструкторов отстраняло от объектов разведки само командование национальных армий.

Мешала разведработе и позиция некоторых руководителей групп советских военных советников, которые препятствовали передаче информационного материала своих подчиненных «на сторону». И, наконец, военные, выпускники академий, участники Гражданской войны, отобранные для работы по линии разведки на должностях инструкторов (советников), не имели опыта разведывательной деятельности, и проведенный в Центре инструктаж (если он и проводился) был явно недостаточен. В свою очередь, центральный резидент в Пекине не был в достаточной степени проинструктирован сам в части организации руководства деятельностью прибывавших разведчиков и не имел необходимых рычагов, чтобы воздействовать на них в нужном направлении.

В такой обстановке разведчики, попавшие в штабы китайских армий на должности инструкторов, так и не создали на местах агентурной сети из китайцев. А вернее, и не пытались, так как не представляли себе, как это делать. В лучшем случае они пользовались всякого рода осведомителями, которые с поражением национальных армий прекратили контакты.

Показателен в этом отношении доклад о ведении разведки в калганской группе военных советников летом – осенью 1925 г. начальника штаба группы Н. В. Корнеева (находился в распоряжении Разведупра штаба РККА):

«Разведывательная работа группы мыслима в двух направлениях: 1) на пользу армии ФЫНА (Фэн Юйсяна. – Авт), 2) на пользу государства, к которому принадлежат инструктора.

По первому направлению… можно вести советническо-организаторскую работу в штабе ФЫНА (к чему мы допущены не были) и прямо передавать разведывательные] данные, полученные штабом группы от своих источников. Последнее имело место в видах «завоевания делового доверия» и немало способствовало поднятию престижа группы сотр[удников] штаба ФЫНА. Здесь роль дачи таких сведений соответствовала роли снабжения оружием в отн[ошении] всей армии: она делала «стоящим» терпимое отношение к нашему проникновению в штаб. Однако, несмотря на лично хорошие отношения со штабом и его н-ком, никогда не удавалось заблаговременно проникнуть в планы ФЫНА, и все беседы в его штабе были чисто платоническими, безо всякого влияния на ход дела.

По второму направлению морально обязательное содействие соответствующим органам, вполне возможно. приведет к столкновению с принципом «завоевания доверия», коль скоро необходимо становится вести агентурную] разведку против той армии, в которой группа работает.

Вопрос решается возможностью надежно обеспечиться от провала, который неминуемо прорвет доверие ко всей группе. В данном случае в маленьком городе, где никто не может укрыться от наблюдения провала, и потому в группе твердо проводится отказ от агентурной] работы против армии ФЫНА».

Под выражением «морально обязательное содействие соответствующим органам» автор понимал добывание информации в интересах Разведупра. Скорее это был не доклад о ведении разведки, а отстраненные размышления неглупого человека о специфических вопросах, объяснявших, почему разведка с позиции военных советников (инструкторов) невозможна, а поэтому не организовывалась и не велась. И более того – вестись не будет. Причиной тому были не только далеко не бесспорные рассуждения Корнеева, но и отсутствие должного руководства со стороны центрального резидента в Пекине и каких-либо инструкций на данный счет. Хотя, возможно, устный инструктаж в Москве перед отправлением в Китай был получен.

Еще более удручающую оценку положению советских инструкторов в «народных» армиях дает помощник военного атташе при советском полпредстве в Пекине В. А. Трифонов, описывая отношения Фына (Фэн Юйсяна) к нашим инструкторам: «Какую работу они несут в фыновской армии? Обучают одиночных бойцов, выполняют обязанности артиллерийских техников по ремонту оружия, строят поезда. Основные отрасли военного дела – штаб, снабжение и оперативное руководство – являются заповедными для нас отраслями, куда наших инструкторов не подпускают и близко. Политработа разрешается в армии в минимальных дозах (в течение очень короткого времени существовало три клуба) под сугубым контролем и руководством фыновской администрации». Зато, подчеркивал Трифонов, Фэн Юйсян «…разрешает нашим инструкторам заниматься преподавательской деятельностью в школах». Именно к этому роду деятельности наши инструктора были менее всего пригодны, так как подбирались для активной оперативной работы. Они, хорошие бойцы с большим стажем

Гражданской войны, были совсем не готовы к педагогической деятельности. На родине «…большинство из них не подпустили бы к военной школе на пушечный выстрел». А в Китае они преподавали через плохих переводчиков, что отчасти спасало их от совсем конфузного провала. «Следует отметить, – указывал В. А. Трифонов, – что, как общее правило, наших инструкторов пускают в китайскую армию, за исключением Кантона, как бы в оплату за материальную помощь с нашей стороны. Даем мы оружия на миллион рублей – и китайцы разрешают нескольким нашим инструкторам работать у себя в армии, причем ставят в такие условия, чтобы они были минимально активны и полезны китайской армии».

Тем не менее, находясь в штабах 1-й и 2-й национальных армий, военные советники (инструкторы) могли добывать ценную информацию на доверительной основе, не прибегая к использованию агентуры. Но, как пишет Корнеев, все беседы в штабе Фэн Юйсяна были «чисто платоническими». Что в этом превалировало: объективные препятствия, чинимые китайским командованием, незнание, неумение или нежелание вести разведку, сказать трудно. Скорее все вместе взятое.

Поступавшие из Пекина от военного атташе указания никоим образом не настраивали военных советников на серьезную работу по добыванию разведывательной информации. Так, 21 декабря 1925 г. руководитель группы советских военных советников в Кайфыне Г. Б. Скалов получил от комкора А И. Егорова распоряжение умерить активность наших советников. Их дальнейшая активность, по мнению А. И. Егорова, была чревата опасными последствиями, которые могли «…серьезным образом повлиять и даже нарушить хорошо отлаженные и вполне установившиеся взаимоотношения всего нашего состава группы с руководящими кругами 1 – й Народной армии и, в частности, с самим маршалом Фыном». О какой организации разведки после таких распоряжений могла идти речь?

В ходе налета на советское полпредство в Пекине в начале апреля 1927 г. среди захваченных документов была и инструкция военным советникам от 6 сентября 1926 г., регламентировавшая их отношения с Разведывательным управлением. Инструкция была разработана на месте – в центральной пекинской резидентуре.

От каждого инструктора требовалось предпринимать все возможное для ознакомления с военной организацией армии, в которой он находится, а также и для осведомления о состоянии армии противника. Инструктор должен был систематически собирать нужную информацию и передавать ее старшему своей группы, а последний – местному резиденту, сотруднику IV управления, находившемуся на должности инструктора в штабе китайской армии. От инструкторов требовалось оказывать любую помощь местным резидентам. Инструктор должен был указывать также на тех, кто мог бы быть привлечен к сотрудничеству в качестве агента.

Инструктору вменялось в обязанность следующее:

– вести подробный дневник с указанием всего того, что ему приходиться делать, и перечислением лиц, с которыми он встречается, с изложением содержания проведенных бесед и своих впечатлений;

– составлять доклад (не менее одного раза в месяц) относительно положения дел в его собственной части и у противника, а также общей военной ситуации; при этом предписывалось излагать свое мнение по затронутым вопросам;

– составлять отчеты (даже не приведенные в должный порядок) военно-статистического и географического характера (не реже одного раза в три месяца) с детальным описанием региона (провинции), занятого армией, и соседних провинций, уделяя особое внимание коммуникациям;

– представлять специальный доклад о деятельности шпионских организаций и организации контрразведывательной работы в «его армии» и в армии противника;

– сообщать о состоянии революционного движения крестьян (бандитов, «красных пик» и т. д.) в своем регионе.

В случае возникновения необходимости срочно доставить информацию по назначению старший группы мог отправить сообщение непосредственно в Пекине, минуя местного резидента.

Итак, инструкция, регламентировавшая деятельность военных советников (инструкторов) в интересах сбора разведывательной информации, была разработана в Пекине только в сентябре 1926 г. – на «закате» пребывания советских представителей в Китае. А когда она была доведена до сведения самих инструкторов и была ли доведена – не известно. Мало было провести инструктаж, надо было еще наладить получение информации и организовать ее передачу, а в ходе повседневной деятельности выявить возникающие при этом недостатки и внести соответствующие коррективы. А для этого требовалось время, которого уже не было. Что же касается IV управления Штаба РККА, оно почему-то оказалось в стороне от этой важной работы и только сетовало на недостаток информации.

Главный штаб кантонской армии к этому времени почти не имел никакой разведки. Южнокитайская группа военных советников вела спорадическую разведывательную работу, посылая агентов в тыл противника в исключительных случаях. Наряду с этим существовала налаженная разведка китайских генералов (и довольно широкая).

«Генеральская» разведка была построена не столько на платных агентах, сколько на друзьях и знакомых, которые на основе данного генералу слова информировали его обо всем необходимом. Это была личная агентура конкретного генерала, и, кроме него, никто другой не был посвящен в ее детали. Поэтому, когда какой-нибудь китайский генерал устранялся с военно-политической арены (такое случалось, правда, нечасто), его агентурная разведка никому не передавалась.

В это время, учитывая психологию китайцев, предлагалось организовывать разведывательную работу в виде «…осведомления какого-нибудь из популярных членов Гоминьдана, которому будут писать в порядке дружеской информации». Вполне очевидно, что подобное предложение как генеральное направление работы было совершенно несостоятельно.

Попытки создания объединенной резидентуры в Центре нашли свое отражение на Юге Китая, правда, только в конце 1925 г. и, конечно, в весьма специфичной форме.

Ставилась задача создать организацию типа советского ГПУ, способную защитить страну от контрреволюции, шпионажа, бандитизма, крупных должностных преступлений, контрабанды и пр. В результате была создана коллегия в составе пяти человек, в том числе четверо китайцев: председатель – «Тан-Пин-Сан», «Фу-Ли» (секретарь военной комиссии), «Ян-Ин» и «тов. Чен» (помощник начальника политотдела

3-го корпуса) и один советский представитель, собственно организатор всей работы, – военный советник В. Е. Горев (псевдоним «Никитин»).

Кроме вопросов контрразведывательных коллегия занималась и вопросами разведки, которые были включены в программу деятельности, так как заниматься этим делом было больше некому.

Владимир Ефимович Горев, как никто другой, подходил к выбранной роли: участник Гражданской войны, в недавнем прошлом уполномоченный особого отдела 16-й армии Западного фронта, заместитель начальника Особого отдела Московского ВО, выпускник Восточного отдела Военной академии РККА, в распоряжении IV управления Штаба РККА.

«Организация секретной работы, – утверждал Горев, – базируется на трех вопросах, а здесь, в Китае, – на четырех. При отсутствии хотя бы одного из условий она идти не может». К первому условию были отнесены деньги, второму – личный состав, третьему – поддержка парторганизаций и четвертому – переводчики.

В части выполнения первого и третьего условий недостатка не чувствовалось, в то время как второе и четвертое условия совершенно не выполнялись.

Вопрос личного состава играл первостепеннейшую роль и отражался на всей работе. Если в отношении китайского личного состава и принимались какие-то меры, то в части русских сотрудников возникли проблемы. «В отношении инструкторского состава повторилась обычная история, – отмечал Горев в «Отчетном докладе о контрразведывательной работе в Кантоне за ноябрь 1925 г.». – Когда я уезжал, мне было обещано и даже подтверждено честным словом, что… будут немедленно посланы Браиловский и Катюшин по линии Г. П. У. и кто-либо [из] работников по линии Разведупра. Я позволил себе еще в Пекине высказать свое сомнение в выполнении этого обещания. Сейчас я принужден убедиться, что поступил неправильно, уехав, не дождавшись обещанных людей. По меньшей мере странно думать, что можно работу Г. П. У. организовать, не дав ни одного человека». В этой связи Горев докладывал, что, если не будут срочно присланы обещанные люди, он будет «…принужден считать, что работа Г. П. У. считается второстепенной» и обратиться «…к выполнению работы более важной» (видимо, военной), где он найдет, «вероятно, большее применение». В последней фразе заключались все приоритеты в работе Горева.

Налаживание контрразведывательной и разведывательной деятельности в Кантоне требовало подготовки китайских кадров. И здесь снова возникала проблема инструкторов. И не только инструкторов.

Без инструкторов школу открыть нельзя, замечал Горев, «… без школы нельзя получить китайских работников, без работников нельзя организовать дела». С переводчиком дело обстояло еще хуже: «Здесь переводчиков нет, а те, которые есть, загружены работой и выделены быть не могут. Обещаемый Ли не едет». Разговоры об английском языке – «чепуха», считал Горев. «Из партийцев по-английски говорят очень мало», – отмечал советский советник. А спекулянта для переговоров, не говоря уже об агентурных материалах, привлекать он не решался.

В докладе о разведывательной работе в Гуандуне за ноябрь 1925 г. Горев отмечал, что к концу отчетного месяца уже имелось «а) две резидент[уры] в пров. Гуанси, куда посланы окончившие краткие курсы коммунисты, местные (Гуанси) работники, б) резидентура в пров. Цзянси, полученная через китайский штаб, но еще не достаточно проверенная, в) резидентура в Гонконге, тоже новая, но организованная нами через нашу контрразведку».

Была начата информационная работа: приступили к обработке английской гонконгской прессы, были выписаны китайские газеты из Гонконга, Макао, Юньнаня, Гуанси, Гуйчжоу, Хунаня, Цзянси и Фуцзяня. Газеты обрабатывались только в военном отношении.

«До тех пор пока нам не удастся создать сильного руководящего аппарата в штабе, вернее, не подберем подходящего начальника, разведдело будет вестись под руководством коллегии, созданной для организации контрразведки. Затем функции будут поделены», – подчеркивал В. Е. Горев.

Им же был разработан «План организации разведывательной работы в провинциях Южного Китая и сопредельных районах». В первую очередь предусматривалось послать резидентов в провинции Южного Китая и сопредельные районы – Гонконг, Макао и Французский Индокитай. При расчете по одному человеку-резиденту на район в Китае нужно было иметь 15 человек, а в прилегающих районах – трех. В этом случае нашей агентурой должны были быть «….накрыты важные для нас провинции [и] столичные районы, откуда идет политика провинции, и пограничные районы, важные для нас».

Выпуск школы контрразведывательной и разведывательной службы в Кантоне 15 марта 1926 г. должен был решить проблему дефицита кадров. Согласно разработанному Горевым плану организации школы, предусматривалось одновременное проведение 3-месячных курсов на разведывательном (12 человек) и контрразведывательном (48 человек) отделениях из расчета восемь часов в день, не считая строевой подготовки, всего около 624 часов (астрономических). Преподавание должно было быть организовано чтением лекций, проведением семинаров и практических занятий. Предметы подразделялись на общие для всей школы и специальные по отделениям. К общим предметам были отнесены следующие: политграмота, политпартии и политзадачи (100 ч); элементы военного дела (оружие, стрельба, подрывное дело) (50 ч); элементы гражданского управления страной (14 ч); правила конспирации, основы разведки и контрразведки (4 ч); организация (4 ч); основы информационной службы (30 ч) и тайнопись (20 ч).

Среди специальных дисциплин, подлежавших изучению на отделении разведки, были названы: военное дело и войсковая разведка (114 ч); агентурная разведка (110 ч); информация (60 ч); организация (6 ч); контрразведка (60 ч); противник (40 ч); запасные часы (22 ч).

Каждый слушатель должен был изучать один из европейских языков, причем предпочтение должно было быть отдано русскому, затем английскому и французскому языкам.

Главным руководителем по школе Горев видел самого себя – «Никитина». Главным руководителем по разведывательному отделению он предложил назначить Терещатова, прибывшего одним из первых в Китай в 1923 г. Проведение занятий по специальным предметам он рассчитывал поручить Михайлову и Федору (Фрэду) Михайловичу Бородину¹⁴¹. По-прежнему недоставало «главрука по контрразведывательному отделению» и трех человек для преподавания специальных дисциплин.

Какая судьба постигла это, безусловно, необходимое, своевременное и здравое начинание, неизвестно. Вызывает лишь удивление предлагаемый дисбаланс слушателей на отделениях школы: 12 – на разведывательном и 48 – на контрразведывательном.

Опять же сказались приоритеты Горева. Он отмечал, что вся конттразведывательная работа в Кантоне на первых порах велась секретно под маркой разведки при гарнизоне. Ввиду ликвидации этой разведки в дальнейшем «официальной маркой» должно было стать «бюро детективов 1-го корпуса». Имелось также «…предположение Политбюро Гоминьдана по проекту Ван-Цин-Вея (Ван Цзинвэя. – Авт) организовать «политическое сыскное бюро», которое окажется полностью нашим, т. к. руководителем его намечается т. Тан-Пин-Сан…» Эти проекты так и не были реализованы. По мнению Горева, только контрразведку следует организовывать секретно, а значит – конспиративно. Странно, но свои представления о конспирации Горев не распространял на организацию и ведение разведки.

В январе 1926 г. здесь было принято «Положение о южнокитайской группе военно-политических работников», разработанное под эгидой начальника группы военных советников Н. В. Куйбышева.

Согласно положению, в состав штаба южнокитайской группы советников входил Информационно-разведывательный отдел, задачи которого были определены следующим образом:

– сбор всесторонних сведений из китайской и английской прессы о положении в Китае и, в частности, на Юге его;

– обработка сведений, поступающих от советников о состоянии НРА и армиях сопредельных государств;

– налаживание агентурной разведки в частях НРА, соседних Гуандуну провинций и в сопредельных колониях и обработка агентурных сведений;

– ведение карт боевых действий;

– статистическое и экономическое изучение Юга Китая;

– регулярная информация советников группы и военного атташе в Китае.

Информационно-разведывательный отдел, в свою очередь, подразделялся на два отделения: информационное и разведывательное. При отделе был также штат переводчиков и чертежников.

За рамками положения остался такой немаловажный вопрос: какова организация передачи собранной информации военному атташе в Пекине и руководству – в Москве? Средства связи с Москвой (радиостанция, шифровальщик, шифры) находились в руках М. М. Бородина, которыми никто, кроме него, не мог пользоваться. Что касается телеграмм, направляемых В. К. Блюхером через Бородина, то на большинство из них начальник южнокитайской группы не получал ответа. Складывалось впечатление, что телеграммы вообще не отправлялись. Только 19 мая 1927 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановило послать В. К. Блюхеру одного шифровальщика и выделить необходимые для телеграфных расходов суммы.

Положение прописывало (вернее сказать, пыталось прописать) и характер взаимоотношений начальника южнокитайской группы, который являлся одновременно и главным военным советником при национально-революционном правительстве и главном командовании НРА, с главным политическим советником: «Получая все директивные указания от военного атташе в Пекине, начальник группы по вопросам политического характера координирует свои решения с главным политическим советником при кантонском правительстве».

Судя по обмену письмами наркоминдела СССР Г. В. Чичерина с полпредом в Пекине Л. М. Караханом, примерно в конце марта 1926 г. Китайская комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) внесла изменения в «Положение о южнокитайской группе военно-политических работников» в сторону расширения прав главного военного советника. Возможно, новый вариант положения готовился под Блюхера, на повторной командировке которого в Китай настаивал Чан Кайши (Блюхер прибыл в Китай в конце мая 1926 г.); предусматривалось некоторое ограничение прав главного политического советника вмешиваться в военную работу.

Л. М. Карахан решительно возражал против тезиса о том, что начальник группы военно-политических работников имеет право самостоятельного решения чисто военных вопросов. Полпред утверждал: «нет чисто военных вопросов», поскольку они связаны с комсоставом, с взаимоотношениями генералов, коммунистов и комсостава в армии. Он настаивал на том, чтобы политический руководитель имел право вмешиваться в военную работу, давать указания на любой стадии по любому вопросу, иначе это означало бы «…отнять у политического руководителя возможность влиять и маневрировать в Кантоне». Все эти соображения являлись отражением позиции Карахана в части отношений полпреда и военного атташе в Пекине, предусматривавшей ограничение самостоятельности последнего.

Окончательный вариант положения неизвестен. Как бы то ни было, главный политический советник продолжал вмешиваться в военные дела, включая перемещение военных советников. Так, по указанию М. М. Бородина без согласования с главным военным советником В. К. Блюхером в начале января 1927 г. был снят с должности старшего советника при начальнике Главного штаба НРА генерале Ли Цзишэне М. Г. Ефремов¹⁴² (псевдоним «Абнольд»), а на его место назначен Г. Б. Скалов (псевдоним «Синани»).

К лету 1926 г. функции информационно-разведывательного отдела в составе штаба южнокитайской группы в Кантоне сводились исключительно к информированию начальника группы и местных военных советников. Вся агентура была сосредоточена в руках спецотдела, созданного В. Е. Горевым как прототип ВЧК – ОГПУ. Связь со спецотделом (начальник «Петров») поддерживалась через начальника информационно-разведывательного отдела, который являлся одновременно заместителем начальника спецотдела.

Подобное положение разведывательного отдела на вторых ролях, никоим образом не связанного с Разведупром, не могло не оцениваться как ненормальное в силу целого ряда причин.

Во-первых, специфические задачи, стоявшие перед спецотделом, соответственно определяли и то направление, по которому он шел в подборе своей агентуры и расширении сети, сосредоточивая, конечно, свое внимание на своих вопросах (контрразведывательных) в ущерб интересам военной разведки.

Во-вторых, сама агентурная работа спецотдела протекала все время в условиях постоянного, бессистемного освещения тех или других вопросов, ежедневным фиксированием совершенно случайных слухов, в дальнейшем не проверяемых и не разрабатываемых.

К этому времени безденежье, с которым столкнулся спецотдел, привело к расформированию «подпольного китайского ЧК» и, как следствие, к свертыванию его агентурного аппарата. На базе бывшего спецотдела была создана резидентура ИНО в составе двух человек с очень ограниченным кругом вопросов, подлежащих разработкам, и еще более ограниченным числом агентов, которые никак не могли обеспечивать военную разведку необходимыми сведениями.

Часть агентуры спецотдела получил и информационно-разведывательный отдел. Это были в основном коммунисты, но они были перегружены своей непосредственной работой в армии, поэтому сбору интересовавших сведений времени уделяли мало. В военном отношении эти агенты были совершенно безграмотны. Они были не в состоянии оценить важность и срочность получаемых материалов и в конечном итоге оказались малопригодными для военной разведки.

В июне 1926 г. начальником информационно-разведывательного отдела штаба южнокитайской группы был назначен Н. А. Семенов («Алексеев»)¹⁴³. Прибыв в Кантон, он приступил к ликвидации связей со старыми агентами и налаживанию новой агентурной сети.

В результате проведенной реорганизации аппарат информационно-разведывательного отдела, который в переписке с Москвой проходил как «разведотдел», а Семенов называл его «кантонской резидентурой», был сокращен до начальника, двух помощников, информатора, переводчика, чертежника и машинистки. Причем информатор в скором времени подлежал сокращению.

Свою работу, по мнению Семенова, разведотдел должен был выполнять различными путями: использованием агентурных данных, поступавших из китайских штабов; получением сведений из китайских документов и разговоров с осведомленными китайцами; получением докладов военных советников южнокитайской группы; обработкой английской и китайской прессы интересующих провинций и иностранной литературы по актуальным вопросам.

Реагируя на доклад Семенова, Центр отметил, что основной задачей, стоявшей перед разведотделом штаба южнокитайской группы в Кантоне, должно быть выяснение боеспособности «…вооруженных сил кантонского правительства и враждебных, а также союзных милитаристских группировок».

Одновременно обращалось внимание на организацию и ведение военно-политической разведки, что предполагало всестороннее освещение основных направлений внешней политики иностранных держав в Китае, их позиции по отдельным вопросам. Предписывалось также уделять сугубое внимание агентурной разработке совещаний милитаристов, их соглашений и тех военных сил противоборствующей стороны, которые могли быть использованы Кантоном.

Для выполнения этих задач, по мнению Центра необходимо было иметь постоянных агентов, которые «…постоянно вращаются в кругах, посвященных в вопросах текущей политики (соглашения между милитаристами, их планы действий на ближайшее будущее, их связь с империалистами и т. д.)».

В действительности все взвешенные предложения по организации агентурной работы и разумные замечания Центра к ним свелись в основном к получению разведывательных сведений путем личных связей, через парторганизации и советников.

Более того, Блюхер пытался подмять под себя в конце 1926 г. (в ходе противостояния уханьского правительства и Чан Кайши) резидентуру в Ханькоу, настаивая на том, чтобы ее руководитель Д. Ф. Попов стал советником по разведке при штабе НРА. Попова удалось отстоять.

Для постановки же разведки в Кантонской армии и непосредственного получения материалов о нацревармии «…был поставлен в штаб Галина, как и было решено ранее, т. Струмбис». Назначение Струмбиса (Жигура Яна Матисовича) ¹⁴⁴ состоялось в начале 1927 г. С ним было обусловлено, что он будет поддерживать связь с Пекином через резидентуру в Ханькоу. Через Струмбиса передавалась «штабу нацревармии» информация, которой располагала пекинская резидентура.

Первые результаты были весьма многообещающими: Струмбисом был своевременно передан план ведения боевых действий Чан Кайши, а также материалы советников VI и VIII корпусов. Запоздалая заинтересованность во взаимном обмене информацией должна была создать здоровую атмосферу. Однако времени для такого сотрудничества было отмерено не много.

Отказавшись от организации агентурной работы, опираясь на аппарат военных советников как на Юге, так и на Севере Китая, руководители групп не сумели или не пожелали обобщить имевшийся в их распоряжении обширный разведывательный материал и своевременно передать его в Центр. В результате Москва пребывала в неведении относительно происходящего в Китае и плелась в хвосте событий.

9 августа 1926 г. «Яворский» – Берзин направил телеграмму в Кантон «Уральскому» – Блюхеру, что Китайская комиссия обращает его внимание на отсутствие информации о Кантоне и в этой связи обязывает Блюхера систематически информировать Москву обо всех событиях на Юге Китая. В первую очередь требовалось срочно информировать о военном и общеполитическом положении в связи с Северным походом.

24 августа телеграмма подобного содержания была отправлена и в Пекин полпреду СССР Карахану.

Таким образом, Центр, имея своих военных и политических представителей в руководстве Гоминьдана, в штабах НРА, корпусов и дивизий, не располагал информацией о происходившем на Юге Китая, отсюда и неадекватная реакция в ВКП(б) и Коминтерне сначала на Северный поход, а позднее на противостояние в национальном правительстве.

Основная беда на Юге Китая, сетовал Берзин в одной из телеграмм Лонгве, заключается в том, что военные советники, имея даже достаточное количество материалов и сведений, не могли их ни обобщить и использовать, ни передать в Москву. Для этого у них не было ни времени, ни желания, а в большинстве случаев и возможности.

Возможность добывания разведывательной информации имелась и через советских военных советников в школе Вампу.

В школе, по словам В. К. Блюхера, был создан отдел военно-политической разведки, задачей которого «….являлся учет революционного движения в армиях дружественных Гоминьдану не только в Гуандуне, но и в Среднем, и в Северном Китае, где для связи со школой устанавливались так называемые корреспондентские бюро». Этот же отдел вел разведку и наблюдение во враждебных Гоминьдану армиях. Фактическим руководителем отдела военно-политической разведки являлся коммунист Чжоу Эньлай¹⁴⁵, начальник политотдела школы. Однако и эта возможность получения информации в интересах Разведупра не была реализована.

В 1925–1927 гг. в Шанхае военным советником при Военном отделе (Военной комиссии) ЦК КПК работал советский разведчик А. П. Аппен под псевдонимом «А. П. Хмелев».

В Шанхай Аппен прибыл 23 ноября 1925 г. По решению, принятому в Москве, он непосредственно не подчинялся начальнику южнокитайской группы военных советников В. К. Блюхеру, поскольку являлся официальным советским работником в Китае. Военно-партийная работа КПК началась с осени 1925 г. по инициативе Москвы и в соответствии с проектом директивы в ЦК КПК под названием «Организация вооруженных сил китайской революции», подготовленной в августе 1925 г. Восточным отделом ИККИ. В директиве говорилось, что от КПК требуется очень внимательное отношение и самая упорная работа по организации вооруженных сил революции и подготовке народных масс к боям «… с иностранными империалистами и реакционными китайскими милитаристами».

В этой связи ЦК и крупнейшим местным комитетам предлагалось создать военные отделы во главе с наиболее авторитетными членами бюро этих комитетов. Работа военных отделов должна была строиться «…на началах самой строгой конспирации, как для внешнего мира, так и внутри самой партии и внутри самого аппарата В. О.». Военные отделы должны были организовывать свою деятельность по двум направлениям: «Работа по накоплению и организации собственных сил и работа по разложению и использованию сил враждебных». В части работы по накоплению собственных сил предлагалось на ближайшее время серьезнейшее внимание обратить на

организацию частей армии Гоминьдана и народных армий. Дезорганизация вражеских сил должна была быть направлена в первую очередь на разложение армия Чжан Цзолиня. Гоминьдан рассматривался как союзник КПК. Поэтому ни осенью 1925 г., ни позднее вопрос о разложении Народно-революционной армии не ставился, а вопрос о накоплении и организации собственных сил напрямую связывался с НРА.

Хотя среди функций Военного отдела и значились такие, как распространение и закрепление своего влияния во всех военных группах и группировках, и в особенности в революционных (в первую очередь в национальных армиях и в армии Гоминьдана), и организация и подготовка партийных и рабочих отрядов в наиболее важных промышленных центрах страны. Однако эти функции являлись одними из многих и были далеко не основными. Переход КПК от союза с Гоминьданом к конфронтации с ним требовал изменения задач, стоявших перед военными отделами, с вынесением на первый план такой задачи, как распространение и закрепление влияния КПК в Народно-революционной армии и проведение курса на ее разложение. Однако этого не было сделано, отсюда и беспомощность компартии Китая в последующем развитии событий.

«Хмелев» (Аппен) участвовал в подготовке трех вооруженных восстаний в Шанхае, последнее из которых 21–22 марта 1927 г. завершилось успехом. Однако в целом он в своей работе проявил пассивность, если не беспомощность.

Существование Военного отдела ЦК КПК, советником которого являлся Аппен, предполагало ведение «партийной разведки». В постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 6 декабря 1926 г. в этой связи, в частности, отмечалось: «Разрешить нашим разведорганам пользоваться материалами партийной разведки там, где таковая существует (Финляндия, Германия, Китай) при условии передачи этих материалов через специального товарища по связи, назначенного ЦК данной партии». В задачу Аппена входило наладить ту самую партийную разведку, чтобы пользоваться материалами, добытыми с ее помощью. Однако организовать такую разведку в полном смысле этого слова не удалось, хотя о ее наличии было доложено в Москву.

6 мая 1927 г. он подготовил докладную записку на имя Я. К. Берзина о работе Военного отдела ЦК КПК, «о недостатках работы и перспективах на будущее». Аппен, в частности, отметил, что за период с января 1926 г. была проделана следующая работа:

– учреждены в наиболее важных пунктах Китая местные военные комиссии или уполномоченные от Военного отдела;

– оказана помощь Северной экспедиции (выпуск листовок, прокламаций и воззваний к солдатам «реакционных милитаристов и реакционного флота»; дезорганизация тыла противника путем подрыва мостов, железнодорожных путей и т. д., снабжение командования Северной экспедиции информационными материалами);

– сформированы рабочие дружины (общее количество дружинников по стране достигло 10 тыс. человек, в том числе в Шанхае – до 2 тыс. человек);

– начата работа среди вооруженных организаций «Красных пик»;

– взят курс на закрепление «партвлияния в войсках Нац-армии» («достижения в этой области не проверены»);

– установлены связи с рядом политических организаций Северной Маньчжурии и с корейской военной организацией;

– «вполне удовлетворительно поставлена информационная работа».

Информационная работа в данном случае относилась к выпуску листовок, прокламаций и т. д., но не имела ничего общего с добыванием разведывательной информации.

Довольно скромные результаты за полтора года работы, и что удивительно – никакой реакции на происшедший раскол Гоминьдана. Однако тому у Аппена были свои объяснения:

– «недостаточно внимательное отношение к военной работе партии как со стороны ЦК Киткомпартии, так и со стороны наших представителей»;

– отсутствие подготовленных и квалифицированных военных китайских работников;

– «слабый состав Военного отдела ЦК, временами доходивший до одного члена комиссии, к тому же малоопытного товарища»;

– «трудноразрешимый вопрос с вооружением как для дружинников, так и для крестьянских и партизанских отрядов, причем последние, в большинстве случаев имея вооружение, не имеют патрон[ов]»;

– «полное отсутствие средств для активной работы, например, удалось приобрести динамит, но не было машинок» (в этом случае непонятно, как можно было проводить дезорганизацию тыла противника путем подрыва мостов и т. д., о чем докладывал Аппен).

И, наконец, самое основное: «Весьма слабые проникновения в Нацармию вследствие того, что директива о проникновении в армию поздно была дана от ЦК Военному отделу».

Подобная формулировка свидетельствовала о попытке оправдать собственную безынициативность и снять с себя ответственность за провал работы в этом направлении. Недостаток квалифицированных кадров, отсутствие оружия для «дружинников» и средств для «активной работы» – подобных ограничений не знала помощь, оказываемая Советским Союзом Гоминьдану и НРА. Только военных советников в южнокитайской группе в мае 1927 г. насчитывалось 93 человека.

Казалось бы, кого как не Аппена следовало привлекать к разведывательной работе. «Вопрос этот нас тоже весьма волнует, – писал Берзин в Пекин в ноябре 1926 г. – Мы получили от него недавно письмо, в котором он указывал на свою полную оторванность и независимость от военного аппарата. Происходило это по причине особого курса, которого придерживались в этом вопросе Карахан и Войтинский, которые, как оказывается, не разрешали ему даже передавать нам информационный материал. Между тем материал у него был, и довольно интересный. Кое-что он нам сейчас прислал». Итак, материал был, а передавать «не разрешали». Весьма наивное объяснение Аппеном собственной беспомощности, а вернее, нежелания руководящего сотрудника военной разведки (последняя должность перед направлением в командировку – помощник начальника агентурного отдела Разведупра Штаба РККА) выполнять разведывательные задачи.

Тем не менее Берзин отмечал, что вопрос о связи Аппена с военной разведкой и использовании его весьма широких возможностей оставался открытым. В этой связи руководитель разведки предлагал военному атташе в Пекине Лонгве установить с Аппеном, как с нашим «старым работником», единый фронт и всецело его использовать. Предусматривалось, что Аппен, «как старый агентурщик», сможет наладить работу. Непонятная деликатность со стороны начальника IV управления Штаба РККА и члена Китайской комиссии Политбюро ЦК ВКП(б). Ситуация требовала указаний, которым надлежало неукоснительно следовать, а не высказывания пожеланий. Развитие событий в Китае в 1927 г. перечеркнуло все эти запоздалые планы.