5. «Мучительница и душегубица» (Дело Дарьи Салтыковой, Российская империя, 1762–1768 годы)

Восшествие Екатерины II на престол сопровождалось, как обычно, всплеском «надежд на просвещенное и гуманное правление». Для этого имелись основания: императрица действительно попробовала взяться за «свинцовые мерзости русской жизни». Одной из первых «ласточек» стало дело помещицы Салтыковой.

Дарья Николаевна Салтыкова была внучкой крупного чиновника петровского времени, думного дьяка Автонома Иванова, сколотившего себе немалое состояние службой в Поместном приказе, через который проходили все земельные пожалования. Своему сыну он оставил подмосковное село Троицкое (сейчас поселок Мосрентген, входящий в Новомосковский административный округ Москвы) и несколько тысяч душ крепостных, которые после его смерти перешли дочери. Дарья Николаевна вышла замуж за гвардейского офицера Глеба Салтыкова и некоторое время была вполне счастлива в браке, родив мужу двух сыновей. Однако семейное счастье продолжалось недолго: ротмистр Салтыков скоропостижно скончался, оставив двадцатипятилетнюю вдову владелицей дома в Москве, трех поместий и шестисот душ крепостных.

Дарью Николаевну с завидной регулярностью путают с ее тезкой графиней Дарьей Петровной Салтыковой, урожденной Чернышёвой, женой генерал-фельдмаршала графа И. П. Салтыкова. Портрет последней нередко предлагается в качестве изображения «мучительницы и душегубицы». На самом деле достоверных изображений Дарьи Николаевны попросту не существует.

«ДОБРОЕ НАЧАЛО – ПОЛОВИНА «ДЕЛА»

Вскоре на Салтыкову потоком пошли жалобы от ее крепостных людей, обвинявших свою владелицу в убийствах и истязаниях. Как потом установит следствие, их было не менее двадцати одной. Жалобам долгое время не давали хода – помогли родственные связи помещицы, а также щедро раздаваемые ею взятки. Только в 1762 году двум дворовым Салтыковой удастся передать жалобу Екатерине II, недавно ставшей императрицей. Для молодой правительницы изложенное в прошении оказалось прекрасной возможностью продемонстрировать приверженность идеалам законности, которую она продекларировала при вступлении на престол. В октябре 1762 года московскому отделению Юстиц-коллегии было поручено расследовать достоверность изложенного жалобщиками. Дело оказалось в производстве чиновника Степана Волкова, человека неродовитого и не подверженного «влияниям», и его помощника князя Дмитрия Цицианова.

Следствие установило следующее: «В поданном Е. И. В. оной Салтыковой от людей ее доносителей – Савелия Мартынова и Ермолая Ильина – на нее, Салтыкову, доношении показано: из них, доносителей, Ермолай Ильин был женат на трех женах, из коих помещица третью его жену убила скалкою и поленом до смерти, а при том убийстве были люди ее: Михайла Мартынов, да Петр Ульянов; которую приказала снести сверху в заднюю палату и сама [Салтыкова] за ней сошла с кормилицею Василисою и девкою Аксиньею, и в той задней палате отливали ее вином, чтоб она хотя мало промолвила; а потом послала за приходским священником Иваном Ивановым, который и пришел, но оной жены его уже живой не застал и пошел обратно, и ту его, Ильина, жену хоронить не стал; а оная помещица убитое жены его мертвое тело, ночным временем, с крестьянином Романом Ивановым и с девкою Аксиньею послала в свое село Троицкое, которые, привезя то мертвое тело, отдали старосте Ивану Михайлову, а его, Ильина, после того отвозу послала в то ж село ее схоронить и при том сказала ему:

– Ты хотя и в донос пойдешь, только ничего не сыщешь, разве хочешь, как и прежние доносители, кнутом [быть] высечен.

Он, убоясь того, что и прежде того по разным убийствам доносители высечены кнутом и сосланы в ссылку, а другие с наказанием кнутом отданы для жесточайшего ее мучения к ней в дом, затем и не доносил. Об убитии оного Ильина жены, которую звали Аксиньею, Яковлева дочь, оною Салтыковою, в 1762 году в московской полиции и в бывшей Правительствующего Сената конторе на оную Салтыкову доносили ее ж Салтыковой люди: Мелентий Некрасов, Володимир и Иван Шавкуновы, Артемий Тарнохин и Игнатий Угрюмов, и показывали, что та женка бита ею, помещицею, самою, смертно скалкою и поленьями, от которых побои и умре скоропостижно и отвезена в село Троицкое крестьянином Романом Ивановым с девкою Аксиньею, и погребена попом Петровым, и при погребении для прощания был и муж ее Ермолай Ильин за караулом, дабы не ушел и об убийстве не объявил. А о том слышали они от оного мужа ее Ильина. А при том же показывали, что показанный Ермолай Ильин женат был на трех женах: на первой – Катерине Семеновой, на второй – Федосье Артамоновой, а на третьей – выше писанной Аксинье Яковлевой, и тех первых его двух жен она же, помещица, била разными побоями, сама, поленом и палкою, а муж их Ильин попрекал, будто бы, за нечистое мытье полов, – и с прочими людьми секал батожьем и плетьми, от которых побои и те его две жены в разные времена померли, а во сколько времени после побои, – о том не упомнят; и мертвые их тела – Катерины Семеновой погребено в Москве, у приходской церкви попом Иваном Ивановым, а Федосьи Артамоновой и Аксиньи Яковлевой – отосланы в село Троицкое с крестьянами Давыдом и Романом Ивановыми, где попом Степаном Петровым и погребены.

И по тем их показаниям, по указу из оной сенатской конторы, как об оных, так и о других, показанных в убийстве от них на оную помещицу, исследовать велено сыскному приказу, для чего из того их показания в сыскной приказ послана выписка; но в том сыскном приказе, по присылке в оный тех показателей, мая с 13-го 1762 года, до взятия того дела в Юстиц-коллегию октября по 18 число того ж году, кроме как справка с делами, от кого на оную Салтыкову были доносы и о ком именно и как решены, да из указов выписки, производства никакого не имелось…»

«Салтычиха» (иллюстрация работы В. Н. Курдюмова к энциклопедическому изданию «Великая реформа»)

Волков и Цицианов, составив список подозрительных смертей, заподозрили ее в умерщвлении ста тридцати восьми человек, из которых пятьдесят официально считались «умершими от болезней», пропали без вести семьдесят два человека, шестнадцать считались «выехавшими к мужу» или «ушедшими в бега». Эти сведения были получены следователями преимущественно из арестованных ими счетных книг, которые Салтыкова вела чрезвычайно тщательно, занося туда даже взятки должностным лицам.

ДЕЛА РАССПРОСНЫЕ

Следствие постоянно сталкивалось с тем, что допрашиваемые крестьяне не желали откровенничать. Ничего удивительного: в те годы жалобщиков обычно ждала весьма незавидная судьба даже в тех случаях, когда показания официально фиксировались. Власти возвращали крепостных владелице, где их ждали побои, а некоторых и Сибирь, куда с декабря 1760 года помещики могли ссылать своих крестьян и дворовых в обход каких-либо судебных процедур. Имелись и другие препятствия – Салтыкова активно противодействовала следствию через многочисленных знакомых в московских чиновных кругах. Осенью 1763 года, через год после начала следствия, Волков обратился в Сенат с просьбой разрешить применение в отношении подследственной пытки и в отстранении ее от управления имениями и доходами с них. Второе было «учинено» (временным управляющим назначили сенатора Сабурова), а вот в разрешении пытки Сенат отказал.

В то время пытка как следственное действие в России еще не была запрещена, но Екатерина всячески стремилась ограничить эту практику. В деле Салтыковой следователям было предписано ограничиться угрозой применения пытки, однако на подследственную это не произвело ровно никакого впечатления. Гораздо более полезным в смысле получения информации оказался «повальный обыск» – сплошной опрос жителей Троицкого и московской усадьбы Салтыковой на Сретенке. Проводили его одновременно Волков в Москве и Цицианов в Подмосковье. В общей сложности были опрошены более четырехсот пятидесяти человек, давших ценные и довольно точные сведения. К этому моменту Салтыкова уже была заключена под стражу, да и сам факт повального обыска убедил крестьян и дворовых, что за их хозяйку взялись всерьез.

Повальный обыск производился так: следователь или член суда, приехав на место, составлял список лиц, которые могли быть свидетелями. В список не вносились родственники подсудимых и люди, находящиеся у них в услужении. Подсудимые могли дать отвод избранным свидетелям. Окончательно избранных «окольных людей» вызывали на место и там допрашивали с соблюдением тех же правил, что и свидетелей. Оценка достоверности и силы их показаний также оставлялась на усмотрение суда.

В конечном итоге следователи сочли доказанными побои и пытки семидесяти пяти человек, тридцать восемь из которых, в основном женщины, погибли. Отдельным сюжетом стало дело о покушении на жизнь дворянина – молодого офицера Николая Андреевича Тютчева (деда знаменитого поэта Ф. И. Тютчева), работавшего в комитете по межеванию. В 1760 году он занимался сверкой границ земельных владений Салтыковой, сделался ее любовником, однако позже предпочел жениться на другой молодой женщине, Пелагее Денисовне Панютиной. Разгневанная Салтыкова дважды посылала дворовых заложить самодельную бомбу под московский дом, где жили Тютчев с женой, однако исполнители робели и оба раза не исполнили приказ хозяйки. Узнав о предполагаемом отъезде бывшего любовника из Москвы, мстительница организовала засаду, но кто-то из дворовых предупредил жертву анонимным письмом. Тютчев написал официальное заявление и получил охрану. Следы подготовки этого несостоявшегося покушения Волков и Цицианов искали особенно тщательно, понимая, что в глазах судей оно может оказаться преступлением не менее весомым, чем истязание десятков крепостных. Следователям удалось собрать не только свидетельские показания, но и получить документы о приобретении Салтыковой пороха и серы. В результате «злоумышление на жизнь капитана Тютчева» станет отдельным пунктом обвинения.

Карьера Николая Андреевича (1720–1797) не задалась – он дослужился лишь до чина секунд-майора, – зато его хозяйственные успехи с лихвой компенсировали служебные неудачи. Тютчев и его жена постоянно покупали землю и крестьян и успешно вели судебные тяжбы с соседями по поводу спорных участков земли. Со временем Тютчевы стали людьми весьма состоятельными – в их владении находилось две тысячи семьсот семнадцать крепостных душ.

В мае 1765 года, более чем через два с половиной года после начала, следствие было завершено, и дело передано в 6-й Департамент Правительствующего Сената (один из двух московских Департаментов).

«УКАЗ НАШЕМУ СЕНАТУ»

Трудно представить себе систему более несовершенную и запутанную, чем суд в Российской империи XVIII века, особенно до реформы Екатерины II. Во-первых, не существовало четкой системы судебных органов, что вызывало постоянные споры о подсудности конкретных дел определенному суду, которые могли тянуться годами. Во-вторых, юридическая квалификация большинства судей была чрезвычайно низкой, процветало взяточничество. В-третьих, суд опирался на формальную теорию доказательств, то есть функция суда при рассмотрении дела состояла не в оценке силы доказательств (это делал вместо него закон), а в том, чтобы убедиться в наличии строго определенного набора фактов. «Совершенными» (т. е. достаточными для вынесения приговора) доказательствами считались: а) признание подсудимого, полученное законным образом; б) письменные доказательства, признанные тем, против кого они направлены; в) согласные друг с другом показания двух надежных свидетелей, данные под присягой. При оценке показаний судья должен был ставить выше показания мужчины, чем показания женщины; духовного лица выше, чем светского; знатного – чем незнатного, ученого – чем необразованного. Показания некоторых лиц (например, клятвопреступников) не принимались во внимание. В случае если в деле отсутствовали «совершенные доказательства», обвиняемый оставался «в подозрении»: это означало, что разбирательство закончено, никакое наказание не назначено, при этом ни обвинительный, ни оправдательный приговор не вынесен.

Судопроизводство по уголовным делам велось при закрытых дверях, как правило, в отсутствие обвиняемого. Адвокатура как институт еще не существовала (за исключением Царства Польского, где она возникла во второй четверти XVIII века). Суд рассматривал «экстракт» из дела, подготовленный следствием; при желании судьи могли ознакомиться и с «полной версией», но прибегали к этой возможности нечасто. Нормы закона к рассматриваемым документам применялись механически; с учетом колоссальной путаницы в законах (особенно до того, как в 1832 году кодификаторская комиссия Сперанского собрала все разрозненные российские законы в единый свод) это открывало практически неограниченные возможности для судейских «вертеть дело» по своему усмотрению.

Чрезвычайно сложным и запутанным был также процесс прохождения дела по инстанциям, любая из которых могла неограниченное количество раз отменить решение нижестоящего суда и вернуть дело для повторного рассмотрения. Единой кассационной инстанцией, решения которой не подлежали бы отмене ни в коем случае, был только император.

Судьи знакомились с делом на протяжении трех лет. То, что оно было начато по инициативе императрицы, желание которой покарать преступницу было несомненным, а также то, что следователи выполнили свою работу на редкость добросовестно, предопределило решение: признать Салтыкову виновной «без снисхождения». Вынесение собственно приговора сенаторы оставили императрице. 2 (13) октября 1768 года, практически в шестую годовщину начала этого страшного дела, последовал Высочайший указ:

«Указ нашему Сенату. Рассмотрев поданный нам от Сената доклад о уголовных делах известной бесчеловечной вдовы Дарьи Николаевой дочери, нашли мы, что сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и такого великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола, одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она, особливо пред многими другими убийцами в свете, имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую. Чего ради повелеваем нашему Сенату:

1) Лишить ее дворянского названия и запретить во всей нашей Империи, чтоб она ни от кого никогда, ни в каких судебных местах и ни по каким делам впредь, так как и ныне в сем нашем указе, именована не была названием рода ни отца своего, ни мужа.

2) Приказать в Москве, где она ныне под караулом содержится, в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день, вывести ее на первую площадь и, поставя на эшафот, прочесть пред всем народом заключенную над нею в Юстиц-коллегии сентенцию, с исключением из оной, как выше сказано, родов ее мужа и отца, с присовокуплением к тому сего нашего указа, а потом приковать ее стоячую на том же эшафоте к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица».

3) Когда она выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то чтоб лишить злую ее душу в сей жизни всякого человеческого сообщества, а от крови человеческой смердящее ее тело предать Промыслу Творца всех тварей, заключа в железы, отвести оттуда ее в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там, подле которой ни есть церкви, посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ни откуда в ней света не имела. Пищу ей обыкновенную старческую подавать туда со свечою, которую опять у ней гасить, как скоро она наестся, а из сего заключения выводить ее во время каждого церковного служения в такое место, откуда бы она могла оное слышать, не входя в церковь.

Для исполнения сего нашего указа Сенат имеет учинить от себя все надлежащие к тому распоряжения. Имения оставить за ее несчастными детьми, а с людьми ее, приличившимися в сем деле, и в прочем во всем поступить и исполнить так, как в вышеупомянутом возвращаемом при сем сенатском докладе нам представлено. Подписано собственноручно: Екатерина»

Что и было «учинено». Дарья Салтыкова провела в одиночном заключении тридцать три года (а с учетом предварительного заключения – около тридцати семи лет), все более теряя человеческий облик. В ноябре 1801 года, в возрасте семидесяти одного года она скончалась и была похоронена на семейном участке Донского монастыря, где и сейчас все желающие могут видеть ее надгробие.

Впрочем, с надгробием тоже все непросто: место захоронения Салтычихи известно точно, но у публики почему-то пользуется «спросом» другая могила, расположенная неподалеку…