5. Друзья Буденного

5. Друзья Буденного

Они сидят в углу камеры и потихоньку, полушепотом, чтоб не слышал тюремный надзор, поют:

— "Веди-ж Буденный,

  нас смелее в бой,

Пусть гром гремит,

 пускай пожар кругом

Мы беззаветные герои

И вся-то наша жизнь — борьба…"

Они закадычные приятели и в прошлом оба — твердокаменные большевики. Встретились и подружились на фронте в грозовые дни гражданской войны. Оба командовали отрядами красных партизан, сражавшихся против Добровольческой армии генерала Деникина, затем служили в коннице Буденного и здесь вместе, в один день, вступили в партию большевиков.

За лихие подвиги в боях с белыми их наградили орденами "Красного знамени". Старший из них — украинец Тарас Каменюка — вместе со своим сравнительно небольшим отрядом разгромил в бою целый полк деникинцев, а отряд младшего — Григория Зубова — в конном строю захватил бронепоезд противника.

Но не только эти подвиги совершили друзья. Их жизненный путь в дни войны превратился в широкую дорогу партизанской славы и романтики. Тяжелые бои и высокие награды, лихие партизанские налеты и дележка захваченных трофеев, деньги без счета, вино, женщины и мечты о прекрасном будущем. Все это было в изобилии на фронтовом пути Тараса и Григория. А, главное, обоих опьяняла романтика гражданской войны.

Сам Буденный, не один раз, перед строем бойцов говорил, указывая на Каменюку и Зубова:

— Каждый буденновец должен брать с них пример. Они — наши лучшие герои и мои лучшие друзья…

Один боевой день сменялся другим, а впереди рисовалось радостное счастливое будущее: царство трудящихся и рай коммунизма, где всем будет хорошо. В это верили, об этом мечтали. Кончилась война и пришло долгожданное будущее. Но не такое, каким представляли его себе друзья, каким рисовали его партизанам ораторы, приезжавшие из центра.

Хотя царство трудящихся и было объявлено советской властью официально, но Каменюке и Зубову, как и многим другим, места в нем не нашлось. После демобилизации, приятелей прямо из армии, в порядке партийной дисциплины, отправили работать на маслобойный завод в город Армавир. Не на руководящую работу, а простыми чернорабочими. Из-за того, что оба были малограмотными. Пришлось им гнуть свои спины за гроши, тянуться в струнку перед каждым партийным чиновником и частенько голодать. А в страшный 1931-й год оба даже опухли от голода. Романтика кончилась.

Попробовали они жаловаться Буденному. Написали ему слезное письмо, щедро уснащенное ругательствами, но ответа от него не получили.

Эта последняя капля переполнила чашу терпения друзей. Заскучали они и окончательно разочаровались в завоеванном ими "царстве трудящихся". От их твердокаменности не осталось и следа…

Однажды вечером, возвращаясь домой с завода, Зубов сказал Каменюке:

— Эх, Тарас! Обманули нас. Со всех сторон обжулили.

— Кто? — недоумевая спросил Тарас.

— Да они… начальнички… Живем-то как? Хуже, чем при царе… За что боролись? За что кровь прозвали?

Тарас выругался, сплюнул и предложил:

— Пойдем выпьем.

— Денег нет, — . сказав; Григорий.

— Шинель продам. Хранил, как память. Зараз не хочу… Выпить треба…

Шинель продали. Напились. В обнимку ходили по улицам и последними словами ругали советскую власть и "начальничков". Финал был обычный — попали в камеру внутренней тюрьмы НКВД.

Здесь они держатся особняком. Никто из заключенных, кроме них, в прошлом красным партизаном не был. Поэтому Григорий и Тарас относятся к нам пренебрежительно, а к Смышляеву — с откровенной враждебностью.

— Белобандит! — бесцеремонно вслух определил Григорий при первом же знакомстве с эмигрантом.

— Лучше быть белым, нежели красным. У красных склонность к бандитизму врожденная, — отпарировал Смышляев.

Каменюка угрюмо покосился на него и зло процедил сквозь зубы:

— Жалкую (Жалею), що не попался ты мне на фронте. Таким я одним махом головы сносил.

— Теперь о чужих головах забудьте. Лучше о своей подумайте, — спокойно ответил бывший офицер.

Каменюка сжал кулаки, но возразить не успел. В разговор вмешался Павел Гордеев. Глаза его лихорадочно блестели каким-то нездоровым любопытством. Взволнованно и хрипло он спросил партизана:

— Значит вам приходилось рубить головы? Как же это?

Каменюка ответил неохотно:

— Та так… як уси партизаны… А бачить на то погано. Отрубишь ее, а она зевает и плаче. Больно ей… До сего часу снятся…

Фамилия Каменюки под стать его наружности. Рост огромный, сила воловья, руки, как два молота. Он неповоротлив и в движениях медлителен. Черты его лица грубы и неподвижны, точно впопыхах вырублены из камня неумелым скульптором.

В противоположность ему Григорий небольшого роста, стройный и с хорошей военной выправкой. Беспокойный и живой, как ртуть. Весь день мечется по камере, словно волк в клетке. Лицо калмыковатое, глаза маленькие и быстрые…

Приятели-буденновцы, первое время в тюрьме, бодрились и духом не падали. Они надеялись на своего друга маршала Семена Буденного. Им удалось переслать на волю письмо ему.

— Нас братишка Буденный выручит. Не такой он человек, чтобы друзей в беде бросать, — говорил Григорий.

— Эге-ж! Выручит, — вторил ему Тарас… Первый допрос Каменюки закончился весьма неожиданно для энкаведистов.

Следователь сорвал с груди арестованного партизана орден «Красного знамени» вместе с клочком рубашки.

— Чего рвешь? — угрюмо спросил Каменюка. — Не ты его вешал.

— Калинин вам ордена вешает, а мы их сдираем. Понятно? — и следователь расхохотался.

Кое-как скрутили бунтаря и били его несколько часов подряд.

После этого случая следователь умер в больнице, а Каменюка отправлялся на допросы уже в сопровождении «почетного конвоя». В нашу переполненную людьми камеру втискивались полдюжины бойцов полка НКВД, прижимали гиганта штыками к стене, надевали на его лапы две пары наручников, а на ноги — кандалы. Затем штыками же выталкивали его в коридор.

На допросах Тараса избивали зверски, но он был почти нечувствителен к боли.

— У мене шкура дубленая, — хвастается Тарас. — Белые в гражданскую добре выдубили. Ось, бачьте, — и в сотый раз демонстрирует перед нами свое огромное тело, сплошь покрытое шрамами.

— 28 ранений. От всякого оружия. Гарно мене белобандиты расписали? Красиво?… Так после того, для мене следователи вроде мошкары.

Григория энкавсдисты не трогали больше месяца, но потом, однажды ночью, вызвали на допрос. Обратно в камеру он явился только через двенадцать дней, худой, избитый и с погасшими глазами. Когда первая радость встречи с Тарасом прошла, Зубов тихо сказал другу:

— Плохи наши дела, Тарас. Эти гады хотят, чтоб мы с тобой подписали, что, будто бы, участвовали в…подготовке вооруженного восстания против советской власти то погано.

— Мы? Партизаны?… Ты им в глаза наплюй, — и Каменюка смачно выругался.

— Знаешь, Тарас, я., подписал, — еще тише произнес Зубов.

— Гриша! Та, як же ты?

— Понимаешь, Тарас, выдержать невозможно. Пытка без конца. Большой конвейер. Их много, а я один, Легче, кажется, на фронте сто раз умереть.

— Не горюй, Гриша. Буденный нас выручит.

— Выручит, как же. Держи карман шире. Он, вот, нам не отвечает, а начальнику краевого НКВД прислал письмецо. Про нас пишет.

— Ну? Что ж ты мовчишь? Що вин пише? Григорий безнадежно машет рукой, — И говорить не стоит. Врагами народа клеймит нас.

— Що ж цэ такэ? разводит руками Тарас.

— Это называется, — насмешливо вставляет Смышляев, — за что боролись, на то и напоролись…

Вечером Зубова вызывают «без вещей». Он обнимается с другом.

— Прощай, Тарас! Больше не увидимся. Следователь сказал, что меня приговорят к расстрелу.

Гигант молчит. Крупные слезы катятся по его каменному лицу…

Поздно ночью нас разбудили хриплые стоны; страшное зрелище представилось нашим глазам. На полу у двери билось в судорогах огромное тело Каменюки. Из раны у локтевого сгиба его руки текла, в подставленный двухлитровый кувшин для воды, тонкая струйка крови. Кувшин был переполнен вокруг него образовалась кровавая лужа;..

Старый партизан не перенёс трагической: разлуки с другом. Он зубами перегрыз себе вены не руке. Позже мы узнали, что в ту же ночь Тарас Каменюка умер в тюремном госпитале.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.