Двенадцатая глава. На Распадковой

Двенадцатая глава. На Распадковой

В самом конце октября 1944 года Изот Аркатов вышел окраинными улочками в тайгу. За ремнём, опоясывавшим ватную стёганку, торчал топор. Через плечо — моток верёвки. Кирзовые сапоги крошили верх наста, мяли корку подмёрзшего песка. Снег держался местами, и на свободных от него плешинах зеленела прибитая ненастьем трава.

Сосновым бором Аркатов попал на высокий холм, за которым начиналась территория стройки. Обширная поляна над Берёзовым ключом была огорожена частым забором. На углах его — вышки с утеплёнными будками. Слышалось вжиканье пил, стук топоров. Грохотал экскаваторный двигатель. Дымили костры в прогалах между зданиями.

День был пасмурный. Низкие тучи кудлатились над вершинами сопок. Дымы стройки стелились над долиной, сквозняком их утягивало вверх и там они смыкались с подбрюшьем тёмных облаков.

Аркатова беспокоила приближающаяся зима. Снегом занесёт овраг, нужно искать новый тайник для рации и остального снаряжения. Теперь, осмотрев сверху панораму стройки и определив, что до завершения её — срок немалый: большинство помещений без крыш, часть лишь в срубах, — принял твёрдое решение о перемещении в более подходящее место своего заграничного груза. По рассказам Скопцева, урядник представил себе местоположение усадьбы Кузовчиковой-Заиграевой. Пришло время потревожить бабу.

Прислушивался он к разговорам среди горожан: что толкуют о происшествии в тайге? Но о гибели Скопцева никто и словом не обмолвился. Был слух о японском шпионе, будто бежавшем из-под носа тюремщиков, однако он воспринял его как очередную выдумку: побасенок на сей счёт во время войны не перечесть!

После рабочего дня Аркатов подкараулил прачку за железнодорожным переездом. Заиграева, худая, в тонком пальтишке, резиновых ботах, спешила домой. Клетчатый платок — до глаз. Изот Дорофеевич, нахлобучив лохматую шапку, обметнув шею до подбородка тёплым шарфом, придержал её.

— Погодь, дело есть!

— Чего тебе? — подняла она глаза на окрик. Аркатов взял её за тонкий локоть.

— Мужик законный возвернётся, чем оправдаешься?

«Как же про Ивана, если она сама с ним встречалась?» — Агриппина Петровна заподозрила неладное. В сердце ударила тревога.

— Тебе-то кака боль? Кто ты есть?

— Будешь много спрашивать, язык отсохнет!.. Твой Иван душил комиссаров. Властям ты не сообщила про муженька? Знаю, не сказала! Где твоё место? В тюрьме твоё место! К военным пристроилась? Зачем? Шпионишь!

— Отойди, чумной, а то закричу!

Аркатов приставил к её спине финку.

— Пикнешь — прирежу! Показывай избу! Иди, будто знакомого повстречала.

— Чего пристал? Про Ивана — быльём поросло!

— Шагай, курва, без остановки! — Аркатов надавил ножом.

Домик Заиграевых был старым, сработанным из малогодных шпал. Горенка да прихожая. Усадьба задами упиралась в обрыв. Хлев из жердей, обмазанных глиной.

— Сараюшку не запирай!

— Соседей кликну! — противилась Заиграева.

Аркатов — нож к горлу.

— Пикни только! Прирежу ублюдка твоего! Помни! — Аркатов сбежал по тропке на берег реки.

К усадьбе Заиграевых он вернулся поздним вечером. В ямке под обрывом положил мешок с грузом. Крадучись, поднялся к сараюшке. Поторкал дверку — не заперта! Опасаясь засады, он постоял, прижавшись к стенке. В правой руке — маузер! Ни звука. Спустился с ношей. Сторожко отворил дверцу. Присвечивая ручным фонариком, ногами раскидал в углу сухой навоз, опустился на колени, проделал углубление под нижней жердью. В нишу положил тяжёлый свёрток. С тщательностью замаскировал тайник…

* * *

«Потенциальный противник» — усмехался про себя генерал Чугунов, вспоминая разговор в Москве, в Главном Управлении военной контрразведки «Смерш», куда его вызывали недавно в связи с начавшейся переброской на Дальний Восток вооружения, горючего, военного снаряжения. Квантунская армия — вот настоящий противник Забайкальского фронта! Зачем вымучивать этакую секретность? Из вражеской армии тянется интерес к тайнам Забайкалья. Она создана на полуострове Квантун сперва как оккупационная. Клочок суши был арендован Россией у китайцев в 1896 году на 25 лет. После поражения царских войск в 1904—1905 годах на Дальнем Востоке японцы захватили полуостров, посчитав его российским владением. В 1923 году, когда истёк арендный срок, Япония не вернула Китаю Квантун. В 1931 году военные силы ринулись отсюда на Маньчжурию.

К осени 1941 года вблизи советских границ было сосредоточено около миллиона солдат и офицеров Страны Восходящего Солнца — едва ли не весь цвет императорской армии! Самураи, готовые шагнуть за Амур, ходили с летучим присловием на устах: «Не опоздать на автобус!». Победа советских людей под Москвой и Сталинградом отрезвила восточных вояк.

На «оперативку», как любил называть утренние совещания генерал, пригласили и Голощёкова. Возвращаясь из Москвы, Чугунов задержался в Распадковой. Отвлекаясь от «московских мыслей», Тарас Григорьевич обратился к гарнизонному уполномоченному:

— Что наработали вы, товарищ старший лейтенант?

— Обо всём комплексе оперработы или только по эпизоду рации, товарищ генерал? — Голощёков выглядел щеголем: отлично сшитая гимнастерка, свежие погоны и подворотничок, тёмно-синие бриджи — с иголочки. Сапоги — что зеркало: смотри и не насмотришься. Аккуратная подстрижка усиливала впечатление приглаженности здоровяка в роговых очках.

— По данному эпизоду, поелику короче! — суховато уточнил Тарас Григорьевич.

Голощёков изложил вкратце ход поиска неизвестной радиостанции и проведённых оперативных мероприятиях по выявлению радиста. Фёдоров с завистью слушал складную речь уполномоченного: умеет подать! Свою же повседневную заботу Семён Макарович не смог бы так ловко обсказать — толкучка одна!

Отвечая своим мыслям, Тарас Григорьевич сказал:

— Японцы клянутся в своём нейтралитете.

— Не просматривается их след, товарищ генерал! — ответил Васин. — Интерес вроде белой эмиграции…

— За её спиной — японская разведка, как дважды два — восемь, не правда ли, товарищ Фёдоров? — Чугунов имел сведения из Харбина об активных контактах эмиссаров атамана Семёнова и сотрудников разведотдела штаба Квантунской армии.

Длинная фигура Семёна Макаровича загораживала свет от окна. О делах зарубежья он мало что знал, потому отозвался неопределённо:

— Можно полагать…

— Разрешите, товарищ генерал? — Голощёков поправил роговые очки на переносице. — Установлен контакт шофера Ступы и слесаря Зверева.

— Эка невидаль!

— Зверев в Распадковой недавно. Ранее, как мы полагаем, Ступа не знал его. Что у них общего?

Фёдоров поежился, будто на него плеснули ледяной водой. Шофёра Опанаса Ступу он знал больше года. Неужели тот ловко маскировался?..

— Конкретнее, прошу! — Генерал строго смотрел на Голощёкова.

— Выпивают вместе. А Ступа нелюдим. Где их интерес?

— Ну, батенька, с такой меркой в России можно каждого зачислить в шпионы. Отвлекаетесь чёрт-те на что!

— Откуда деньги на водку? На рынке бутылка пятьсот рубликов тянет! — не уступал Голощёков.

— Так часты гулянки? — вмешался Васин. Он досадовал: рядом неделю, а молчал этот любитель «Золотого руна»!

— Засекли две встречи…

— Вы, старший лейтенант, не задавайте нам вопросов! Оперативно-розыскные действа — ваша область службы! Будут выводы, вон есть майор Васин — доложите…

За окнами погромыхивал состав. Коротким гудком подал сигнал паровоз. Размеренно позванивал стакан, задевая на подоконнике графин с водой.

Генерал не нашёл возможным обсуждать предположения уполномоченного «Смерша». Он бережно протёр очки кусочком замши, изъятой из коричневого футляра.

— Рельсы дотянули до базы? — сменил разговор Чугунов.

— Ветка почти готова, товарищ генерал, — доложил Фёдоров.

— Порассуждаем, отстранясь от текущего момента. Поставим себя на место противника, — продолжил Чугунов. — База им установлена. Назначение узнал, допустим, от Кузовчикова. И срок окончания стройки добыт. Спрашивается в задаче: что предпринять, чтобы масштабнее навредить неприятелю?

— Не слишком ли большая фора врагу? — с ноткой досады спросил Васин. Он не полагал, что тайна в Распадковой раскрыта агентами во всех тонкостях.

Чугунов поводил плечами, оглянулся на двери.

— Сквозняки, чёрт бы их побрал! Притворите, пожалуйста, створки покрепче, Климент Захарович. Мне не хотелось схопить испанку!

Васин придавил кулаками половинки рамы, прихлопнул форточку. Фёдоров не мог скрыть усмешку: старатель!

— Фора невелика! Смогли же агенты поджечь у нас под ногами землю? — Чугунов вертел в пальцах футляр очков. — Вот гасим, а она всё тлеет!.. Хреновые из нас пожарники!

— Если Кузовчиков искренне сдавался, то тем самым путал какие-то карты противника, — заметил Фёдоров. — Не состоялась встреча на вокзале. Каким звеном был он в неведомой нам цепи?..

— Вы же верили Кузовчикову! — удивился Голощёков.

— Червячок сомнения точил меня, — признался Семён Макарович.

— Считаете, будут искать? — спросил Чугунов. — Восстанавливать цепочку?

— Был же у них какой-то замах на него! Уверенности стопроцентной у меня нет, но этот казак спутал-таки харбинские планы!

— Вернёмся к планам, — Чугунов водил ладонью по карте-схеме нового арсенала. — Сорвать стройку им не по зубам. Затормозить — поздно! Помешать завозу «начинки»? Это не исключено, но мера спорадическая…

— Агенты имели радиостанцию. Выходили несколько раз в эфир. Их снабдили снарядами для диверсии. — Васин, облокотясь о стол, просматривал свои записи. — Возможно, противник намерен взорвать склады?

— Одним махом?! — усомнился Фёдоров. Сколько же динамиту нужно пронести через контроль!

— И в самом деле, Климент Захарович, если противник мыслит теми же категориями, что и вы, то как осуществить замысел?

— Методом детонации! — вставил слово Голощёков.

— Для сего нужно, по меньшей мере, знать начинку, товарищ старший лейтенант. Противник, как я полагаю, пока не может знать этого. Кстати, я сам этого не знаю.

— Скорее всего, жечь вагоны со снарядами. И термит тут в масть! — Фёдоров, пренебрегая субординацией, обратился непосредственно к генералу. — Откуда у вас уверенность, что шпион не сидит за пределами Забайкалья, на базах отправителя? Не шлёт нам мину замедленного действия?..

— Уверять в обратном у меня нет оснований, капитан. Но не считаю, что японцам удалось населить всю страну своими агентами. Или вы иного мнения, товарищ Фёдоров?

— Уж шибко прыткие эти агенты! — Фёдоров почесал затылок, нисколько не смущаясь строгого взгляда генерала. — Скопцев убит в тайге. Кузовчиков сбежал. А в эфире баба-яга или шишига из-под колоды?..

— Дорассуждались до чёртиков! — Чугунов хмуро обратился к Васину. — Пеленгаторы задействованы?

— Круглосуточно, товарищ генерал!

— Поручим Голощёкову поискать лешего среди отделочников и интендантских команд! — Чугунов кивнул на старшего лейтенанта. — Как показали последние месяцы, он вполне способен тайно раздеть до наготы потенциального врага. Наловчился он и упускать таковых!

— Приказание будет исполнено, товарищ генерал! — Голощёков щёлкнул каблуками начищенных сапог.

— Позвольте, товарищ генерал? — Фёдоров с извинением посмотрел на Васина: «Простите за самовольство». — Не попробовать ли ввести в качестве, так сказать, раздражителя Агриппину Заиграеву? Кузовчиков побывал у неё. Скопцев интересовался. Значит какие-то виды на неё имеют закордонники-супостаты!

Васин понял замысел Фёдорова:

— Дать ей круглосуточный пропуск на территорию складов. Специально найти предлог для её посещения базы…

— Отказываюсь понимать! — блеснул очками Голощёков. — Заиграева и наши секреты!

— Тут наша игра, старший лейтенант! Считаю, такой шаг перспективен. Да и проверяли её по нашей просьбе. — Васин выжидающе смотрел на генерала.

— А как же предостережение старшего лейтенанта? — Чугунов иронично глянул на майора. — Как быть с проверкой личности этого порождения культа религиозного?

— Установим неусыпное наблюдение!

— Как она среагировала на побег Кузовчикова? — обратился генерал к Фёдорову.

— Перемен не установлено. Трудится, как и прежде, прилежно и безотказно.

— Разве мы не знаем, что и среди более надёжных граждан выявлялись изменники? Какой-то нонсенс! — Голощёков сник.

— Перейдём на французский, господа? — Чугунов обвёл всех насмешливыми глазами. — Что ж, если согласны, то послушайте меня, хохла черниговского. Придётся помогнуть, как предложил капитан Фёдоров, нашим противникам…

Селенга замерзла. В воде остались плоты. Лесной склад был завален пиломатериалами. Брёвна для снабжения города дровами некуда было вытаскивать из реки. На разгрузку лесобазы были мобилизованы жители и работники предприятий. Кирей Зверев очутился среди грузчиков на аврале.

Доставали лес из воды допоздна. Под звёздами Изот Дорофеевич направлялся в посёлок НСЧ — так назывался строительный участок железной дороги. Лицо Аркатова-Зверева раскраснелось, словно он побывал в парной. В мышцах — приятная слабость. Под шапкой — огонь! И наполненность души какая-то лёгкая, ранее не знакомая вовсе…

Двое подавали доски. Вверху принимал солдат.

— Живее переставляйте ноги, славяне!

Сперва на холодном ветру было знобко. Незаметно темп движения ускорился. Первая пара грузчиков оборачивалась скорее. Кирей осердился: чем мы хуже? Стал подталкивать напарника. Первая пара — две ходки, а они — полторы. Азарт состязания брал за душу. Подручный попался тоже с «заводом». Шлёпая по грязному снегу, почти бегали. Новое, давно не испытываемое чувство желания превосходства разжигало кровь.

— Хватай — подавай! — покрикивал Кирей. — Руки — крюки, шибчее!

Бегом неслись к кагату. Заметил, что первая пара не обходит лужицы с ледком, а пересекает поперёк — давай за ней!

Далёкое воспоминание кинуло в жар. Он помогал таскать мешки на мельницу, к верхнему жернову. По ступенькам лестницы, рискуя сорваться или подломить ногу, мчался на верхотурье. И кровь пульсировала в висках, как вода в узком русле. И сухо во рту. И пот заливает глаза. Опередить других — гордость перед завозчиками! Отец — хозяин ветряка — подбадривал с надрывом: «Наддай!». Мешки очутились наверху. Он привалился к перекладине ветрила. Услышал похвалу снизу. День будто бы посветлел…

С таким же лёгким настроением вышел Кирей Зверев на дорогу к «стеколке». И вдруг поразился: «А чем всю жизнь был занят?». Он ничего толком не умел: ни пахать, ни жать, ни строить, ни молотком колотить. Его и не учили этому. Его учили одному: делать зло человеку! «Рассоплился!» — одёрнул себя, запахивая плотнее поношенную солдатскую шинель. Последние дни Кирей ощущал какой-то озноб во всём теле и падал духом: «Не заболеть бы!».

На въезде в военный городок он заметил газогенератор Опанаса. Поднял руку. Шофёр остановил трёхтонку.

— Здорово булы, товаришок. Сидай, колы до посёлка!

Кирей оббил с валенок прилипший песок, опилки, нахлобучил будёновку в мазутных пятнах. Чёрные брови над маленькими глазами вздыбились:

— Кстати, Опанас! — Он проворно забрался в кабинку. — Слушай, браток, если человек стахановскую премию получил, что из этого следует?

— Насчёт обмыть? Га? — Вечер у Опанаса намечался свободным.

— Догадливый, хохол!

— Куда прикажете? — Вишнёвые глаза шофёра утонули в весёлом прищуре. — А-а-а, оцэ на повороте к Селенге? Хлебный ларёк рядышком с кирпичным сараем? Собака бурая лежит на завалинке возле козла?

Оба расхохотались. Кирей выпрыгнул на песчаный взгорок, махнул рукой в брезентовой рукавице. — Не опаздывай, Опанас!

Зверев спешил. В тот вечер необходимо было переместить рацию. Пользуясь ранними сумерками, урядник незаметно затерялся меж соснами. Трусцой одолевал взлобки, бегом — по заснеженным низинкам. Перед тайником в Гадючьем овраге отломал сосновую ветку, заметал свои следы. Разворошив валежник, вынул брезентовый мешок из выемки, вложил его в фанерный баульчик, хранимый в соседстве под кучей хвороста. Вспугнул кедровку, обосновавшуюся на ночлег в дупле осины…

Аркатову-Звереву дано было право самому определять способ уничтожения базы: управлять акцией из Харбина не было возможности. Двусторонняя связь не предусматривалась. Урядник умел зашифровывать короткие тексты по памяти. Сносно работал телеграфным ключом. У него не было ни кодовой книги, ни таблицы шифров. Разовые передачи вполне устраивали Тачибану. Сообщения следовали на русском языке. В случае провала японских следов не должно оставаться!..

В городе он удачно легализовался, прибившись к ремесленникам-инвалидам. Артель «Механлит» не имела отдела кадров — инспектор, бухгалтер, кассир, секретарь в одном лице. Приняли без проволочки сменным слесарем. Отдежурил сутки, двое — свободных…

Случайные люди подсказали Аркатову-Звереву, где спросить насчёт угла. Саманный домик располагался между длинными бараками, в глубине огороженной штакетником усадьбы. Со стороны улицы его закрывали разросшиеся черёмухи и тополя. От калитки к нему вела дорожка средь грядок и посадок малины.

Опанас без ошибки выцелил жильё Зверева. Издали учуял дурманящий запах жареного сала с луком. В прихожке стянул с себя армейский ватник. Сполоснул руки под умывальником в сенях. Пригладил ладонями свои русые волосы.

— Вечер добрый, Кирей! Хозяевам — теж!

— Хозяева в гости стреканули! — Зверев был в заячьей безрукавке, накинутой поверх застиранной гимнастёрки.

На столе в кухне под электрической лампой поблескивала бутылка. Два стакана. Опанас положил к ним краюху тёмного хлеба.

— Моя доля, Кирей.

— Обижаешь? — Зверев сузил дымчатые глаза.

Гость отнёс хлеб и засунул в карман ватника. Смущённо сел за стол.

— Сиротливо без людыны! Один да один со своей коломбиной. Старшина собачится. В гараже — доброго слова нема! Наедине со своим горем тяжко, Кирей…

— Конечная мудрость, Опанас — выжить в жестокой заварушке, в шухере этом! — Хозяин налил в кружки водки. В сковороде золотисто отсвечивали ломтики свиного сала и жареная картошка.

— Гарную премию отхватил!

— Не жалуюсь! — Шалые глаза Зверева блестели нетерпением.

Он обметнул взглядом стол. Сбегал в сени и вернулся с миской солёных огурцов.

— Гулять так гулять! Режь последний огурец! — Зверев поднял кружку. — Ну, товаришок, за победу!

Опанасу и выпить зверски хотелось, и завтра с рассветом за баранку. Ну-к, старшина унюхает? Загремишь в штрафбат, как ворюга последний…

— Не чикайся, Опанас! — Кирей опорожнил кружку, хекнул, ложкой зачерпнул картошку. Жевал убористо, жадно — поблескивали его стальные зубы.

Опанас отважился: водка обожгла горло. Заел салом. Явилась вялость в теле.

— Чого оця премия?

— Заказ фронта выполнили до срока! — Кирей хватал куском хлеба ломтики сала со сковороды. Проворные глазки его метались в поисках съестного. Отправил огурец в рот.

— Мы теж не подкачаем, Кирей. И нам выпадет премия. Как считаешь, друже?

— Всё от Бога! База важная, военная. Мой приятель по цеху всю дорогу напевает: «Наш Владимир Коккинаки долетит до Нагасаки и покажет он Араки, где и как зимуют раки!».

— То ж до войны спивали! — Опанас хмельно улыбался. — А база мировецкая! Скоро конец!

— Век жизни человека известен: наслаждайся и умирай! Вот начало и вот конец. — Кирей вновь наполнил кружки. Первым выдул и торопливо зажевал огурцом.

— Водку днём с огнём не сыщешь. Откуда у тебя? — Опанас тонул в расслабляющей истоме.

— А-а, выделили стахановцам. Пять тридцаток кладовщику — вся хитрость!

— Ловкач! — Опанас лениво подчистил кусочком хлеба сковороду, вытер пальцы о штаны. — Меня, Киря, перевели в батальон обслуживания. Возим грузы на склады…

— Крыши же нет! Под снег грузы?!

— Накроют. Куда ж девать ящики? На складской ветке целые вагоны простаивают! — Опанас умолк, наслаждаясь покоем, глядя на покалеченную руку Кирея. — Чи на войне, чи шо?

— В детстве нашли заряженный патрон. Взялся, недоумок, разряжать… Жизнь не пощупал руками — вот получил!

— Ты кажешь — дистанция жизни… А на кой ляд вона мени? Кому нужен? Я, как мой старый автомобиль, изношен, ослаблен, латан-перелатан…

— Послужим ещё, старина!

— На моей коломбине только я и рискую, — с заметной гордостью сказал Опанас. — Никто не отважиться ездить! Взрывоопасный механизм! Вот ты говоришь, выжить в заварушке. Комиссар учил меня: «Не живи, Панас, растительной жизнью, как чертополох на задворке! Живи соколом!».

— Небось, из жидков комиссар? Сокол-то — хищник!

— Товаришок, не завирайся! Взвейтесь, соколы, орлами! При царе спивали. Тогда що, не розумели? — Опанас смежил хитроватые глаза, ослабил ремень на гимнастёрке.

— Ты при царе кем был? — заинтересованно воззрился Кирей.

Шофёр моментально затянул пояс, выколесил грудь, выпучил глаза под жидкими бровями.

— Стать! Ешь очами офицера, ме-ерза-авец!

Зверев невольно подхватился, как брошенный пружиной, раскрыл в изумлении рот: «Повело товаришка!». Вскочил и Опанас:

— Не обижайся, будь твоя ласка! Унтер-офицером был. Вот и зацепило. — Опанас засобирался в казарму. — Пора на топчан!

Кирей опомнился и посоветовал:

— Горсть пшена пожуй, а лучше — проглоти. Никакой старшина не учует! Возьми кедровых орешек — верное средство. — Кирей проводил Опанаса до калитки:

— Уважил, приятель. Спасибо! Заходи, всегда рад!

…Чугунова не порадовал ход стройки. Дел ещё на тысячи и тысячи рук! До глубоких заморозков не перерезать победной ленты. А как мечталось командованию рапортовать к празднику 27-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции — не получается! Генерал видел, с каким напряжением работают строители. При нём кровельщик едва удержался на крыше — голова закружилась от малокровия! Не бросил, пока не окончил урок. Подносчик бетона шатался от слабости. Котловое довольство здесь не фронтовое!

Тарас Григорьевич, вернувшись в оперпункт «Смерша», доложил по телефону свои соображения члену Военного Совета фронта (так именовался теперь прежний Забайкальский военный округ). Со всей твёрдостью настаивал: военных строителей нужно перевести на снабжение по нормам действующей армии! Член Военного Совета пообещал обговорить предложение с командующим войсками. Завершая разговор, спросил:

— По части вашей службы нечего доложить?

— Работаем с переменным успехом.

— Желаю постоянных удач!

Поздним вечером Чугунов собрал контрразведчиков в кабинетике Голощёкова.

— Товарищ старший лейтенант, проследите за выполнением приказа о повальной проверке территории базы! — распорядился генерал. — Миноискателями прощупать все закрома, все клетушки и закутки нового хранилища. То же проделать на прежних цейхгаузах. Сапёрам проползти на животах! И пусть подпишут акт: «Мин не обнаружено!».

— Это правильно, товарищ генерал! — выпалил Фёдоров.

Офицеры невольно заулыбались: капитан одобряет генерала! Чугунов не дал развить свою мысль Фёдорову. Обратился к Голощёкову:

— Задача ясна?

За время обследования с генералом гарнизона и новой базы старший лейтенант потерял наглаженный вид: бриджи в пятнах глины, сапоги поблекли. Он кивком головы подтвердил: «Будет исполнено!».

— Эфир молчит. Он догадывается: засвечен! — Фёдоров, занятый своей идеей, горячо доказывал: — Пеленгаторные машины на виду. Вот и приблизить бы час «икс»!

— Как продолжение нашей дезы? — Генерал по-мальчишески подмигнул Васину. — Как вы, майор? Пустить слушок по гарнизону… Подыграем?

— Не получилось бы, как с овощной базой. — Васин потёр свою лысину, виновато поглядывая на Чугунова.

— Самокритика — шаг к исправлению! — Тарас Григорьевич обратился к Фёдорову: — Кумекай дальше, капитан! И ужесточи контроль при входе на стройку. Удвоить посты! Кстати, допуск Заиграевой на базу оформлен?.. Если нет, то придержите пока.

Фёдоров протянул генералу лист бумаги с рапортом об отчислении на фронт. Тарас Григорьевич нацепил на переносье очки, прочитал просьбу.

— Майор Васин знает?

— Я посчитал…

Чугунов сердито сдвинул брови:

— Считать будем после Победы!

— Между прочим, какой-то Изот Дорофеевич числится во всесоюзном розыскном реестре, — напомнил о себе Голощёков.

— Вы хотите сказать…

— Так точно, товарищ генерал! Местные товарищи обещали присмотреть за Киреем Зверевым. Ну, а мы — за Ступой. Это редкое сочетание: Изот и Дорофей… Да впридачу Опанас!

— Сейчас любая версия годится для отработки!

— Товарищ генерал, считаю своевременным допросить официально Заиграеву, — сказал Голощёков. — Она скрывала данные о первом муже.

— Опять двадцать пять! — Фёдоров ударил кулаком себя по коленке. — Ну, что стоило Заиграевой просто приколоть вилами соседа? Тогда она была бы социально нормальным элементом. И ты, Яков Тимофеевич, не вёл бы на неё досье. За ней — статья убийцы. Теперь же она — выродок культового звания. Ату её! И ты потеешь, и твои сексоты мёрзнут, мокнут, добывая компромат…

— У вас, товарищ капитан, политическая близорукость! Заявляю официально, товарищ генерал! — Голощёков побледнел от напряжения.

— Не майся дурью, Голощёков! Курица она домашняя, а не социальный элемент! Она ни сном, ни духом не ведала ничего о Кузовчикове.

— То-то вы бражку с ней распивали! Не во сне, ни на духу, а в натуре! — распалялся Голощёков.

— У вас, Голощёков, мания хватать да имать! Лечиться надо!

— Товарищи офицеры! — забасил Чугунов. — Сие не посиделки!

— Предлагаю административно выселить Заиграеву в Курумкан, на лесозаготовки! — упорствовал Голощёков.

— Ну, держиморда! — задохнулся в возмущении Фёдоров.

— Прекратить! — грохнул Чугунов. — Товарищ старший лейтенант, подготовьте материалы.

— Да вы что-о?! — Семён Макарович отбросил субординацию, обернулся к Васину, ища поддержки. — Это же произвол!

— А вы, капитан, что? — Лицо генерала побагровело. — Вы не в институте благородных девиц! Сие помните, Фёдоров!

— Товарищ генерал, я ручаюсь за эту семью! Голощёков мстит за побег Кузовчикова.

— Не медлите, товарищ старший лейтенант, с документированием. А вам, товарищ майор, поручение перепроверить личный состав вольнонаёмных в гарнизоне. — Генерал повернулся к Фёдорову и с напором добавил: — Вы, капитан, пока служите в органах контрразведки «Смерш» и извольте вести себя согласно нашим правилам и установлениям!

— Товарищ генерал, я — коммунист! Это — первое. Фёдоровы не пятнали свою фамилию кривдой никогда! Это — второе. И ещё. Прошу удовлетворить мою просьбу об отчислении в маршевую роту для отбытия на фронт!

Чугунов, как больная птица, скосил голову, поднял бровь удивлённо: такой прыти от Фёдорова он не ожидал. Звание кричало: «Поставь капитана на место!». А голос человека, умудрённого жизнью, остуживал: «Не руби с плеча!».

— Трое суток домашнего ареста, товарищ капитан! Наказание отбудете после поимки агента противника!

— Вот спасибо! — Фёдоров поклонился. — Отосплюсь всласть!

— Това-арищ капитан! — Васин удручённо развёл руками. — Не похоже на вас, Семён Макарович!

Генерал продолжал изучающе смотреть на Фёдорова. Этот землеустроитель живёт эмоциями мирного человека. Всё мерит мерками житейскими. Он далёк от официальной оценки обстоятельств. Возможно, не знает указаний Центра об очистке приграничных областей и полосы отвода железных дорог от социально опасных элементов. Оправдывает ли всё это несдержанность? Фёдоров нарушает элементарную воинскую дисциплину!.. И всё же, все же… У него не близорукое сердце, у этого волгаря! Сердечный человек, руководствуется своей совестью в любой обстановке. Достоинство и честь дёшево не отдаст. И отдаст ли?.. А как быть ему, генералу?..

— Материалы по Заиграевой пришлите в Читу нарочным! — заключил Чугунов.

Семён Макарович мысленно обвинил Голощёкова: провокатор! Рушилась вера в справедливость. Гибло его представление о Тарасе Григорьевиче как о достойном уважения коммунисте. Фёдоров считал неотвратимым обратиться в военную прокуратуру с протестом и любой ценой вырваться на фронт.

— Офицеры, свободны! Васин, останьтесь! — Чугунов в раздражении ходил по комнате.

Фёдоров не мог успокоиться. Он представлял себе, какими глазами будет глядеть на него, советского офицера, Петька Заиграев, как с презрением подожмёт губы Маргарита Павловна. А каково Агриппине Петровне? За что ей такой довесок к горькой судьбе? И от самого себя куда деваться?..

В соседней комнате Голощёков задержал Фёдорова.

— Ты, кореш, охолонь! Чем не нравится тебе Распадковая? Чем лучше фронт? — Голощёков закурил трубку и по комнате поплыл аромат «Золотого руна».

— Мне не нравятся ловкачи! — Фёдоров затягивал ремень на шинели. — У тебя всё?

— Нет, капитан! Нам пахать вместе, как бы ты ни лютовал, Сеня, агент за нами. — Вид у Голощёкова был победительный, будто бы вражеский радист уже изобличён и водворён за решётку.

— Чему радуешься, Голощёков?

— Ну, не надо, дорогуша! Слюнтяйство оставь за порогом «Смерша». Вот, завяжу узел, и ты вынужден будешь отказаться от газогенератора: шофёр Ступа под наблюдением! Придётся казённые сапоги по грязи бить! — Голощёков засмеялся и глаза под очками утонули в пухлых щеках.

— Ты же подводишь генерала! — сказал Фёдоров.

— Чугунову нужна была зацепка? Нужна. Зря, что ль, он сидит в Распадковой? Он получил зацепку. А что из этого выйдет, наблюдения покажут. Он доложит по начальству: был на месте, принял меры!

— Везёт тебе, Яков Тимофеевич! — с иронией заметил Фёдоров.

— Везёт тому, кто сам везёт, запомни, Сеня! Пусть Зверев не шпион. Но почему у него красный загар? Почему он навязывает дружбу шофёру, причастному к базе? Вот и оцени сам. Считаю: тут попадание в яблочко!

— Трепло! — Фёдоров всё ещё не мог успокоиться. — А Заиграева чем тебе насолила? Чего к ней-то прицепился?

— Мне-е?! Ну-у, ты пузырь, Сеня! Государству она мешает! Понял? Социально опасный элемент! Если хочешь знать, она у здешних ребят на учёте давно как потенциальный преступник. После побега Кузовчикова — яснее ясного!

— Посему ты поселил меня в соседи к ней?

— Не отрицаю. Свой глаз всё-таки…

Фёдоров с надеждой поглядывал на дверь, за которой остались Чугунов и Васин: генерал даст ход рапорту! Голощёков выбил пепел из трубки в кадку фикуса. Повёл речь о предстоящем поиске радиста. Он считал, что агент будет вертеться, как вьюн без воды: документы у него фальшивые!

— Проколется! Как наставляет наш генерал? Только глубокие знания, основательная подготовка, постоянное, планомерное изучение противника могут привести к искомой истине.

— Подкован ты на все четыре ноги, Яков Тимофеевич. Не мне, сирому, чета! — Фёдоров убедился, что ответа от генерала он не получит немедля, стал собираться. — Среди чиновников, заметь себе, старший лейтенант, нет столетних. Интриги сводят их до срока в могилу! И насчёт истины можно поспорить. Она тогда для тебя истина, когда сам её добудешь, а не уловишь в словах начальника.

Домой Фёдоров попал после полуночи. На цыпочках пробрался в свою клетушку. Ввернул лампочку под самодельным абажуром из старой газеты. Отсыревшая шинель давила плечи. Кинул её на диван. На столе конверт: из Куйбышева! Торопливо распечатал. Выпал листок с машинописным текстом. Между печатными строками, по заранее пробитым точкам, от руки фиолетовыми чернилами:

«Красноармеец Фёдорова Людмила Карповна… Смертью храбрых 17 октября 1944 года в 200 метрах южнее фольварка Замосць в братской могиле…».

Жёлтые круги поплыли в глазах. Семён Макарович пластом рухнул на диван, на серую шинель солдатского покроя…

В субботу 4 ноября 1944 года в Забайкалье буранило. Распадковую затянуло серой пеленой. По развалу сопок крутило низкие тучи, гнало белое крошево и вдоль заборов загорбились первые намёты снега.

Фёдоров после извещения о гибели Людмилы ходил сам не свой. Он помогал сапёрам проверять миноискателем складские помещения. Тут его и настиг посыльный.

— Товарищ капитан, приказано прибыть вам к начальнику гарнизона! — откозырял и был таков.

Фёдоров увидел в затишке газогенератор. Поспешил к нему.

— Не могу! — Опанас вытирал ветошью замазученные ладони, виновато глядя на капитана. — На разрядных грузах.

— Во как нужно! — Семён Макарович чиркнул себя по горлу.

— Хиба по старой дружбе. — Опанас почёсывал затылок, отворачиваясь от буранистого ветра. — Сидайте, будь ласка!

Фёдоров подобрал полы шинели и — в кабинку.

Опанас вертел руль, пытаясь удержать «коломбину» в колее. Фёдоров хватался за скобу перед собой, чтобы не удариться о передний щиток. Ступа разговор издалека завёл:

— Откуда деньгу люди гребут? Ну, скажем, слюсарь…

— Ты о чём, Опанас?

— Есть тут людына. На «Механлите», в артели. Був у него. Царский паёк на столе. Звидкиля? Га? — Вишнёвые глаза Опанаса с хохлацкой хитринкой посматривали на Фёдорова. — Премию выдали! За дурачка мэнэ считает! Пре-емия!

— Он тебя в гости, а ты — в подозрение. Не по-дружески выходит.

— Двоюродный тын нашему плетню — вся дружба! А водка за какие вареныки?

— Ты меня спрашиваешь? — рассмеялся Фёдоров.

— Какие тут смешки! На толчке пятьсот карбованцев за пляшку. А ця промова: «Живи, пока живётся!», «Про када-сь наслухався!».

— Ну, Опанас, бесшабашный человек попался…

— Пальцы крючком. Глаза кабаньи. Хохоток с душком яким-то…

— Как фамилиё твоего царя?

— Киреем звать. Бодай его лыхо — не спросил фамильё! Кирей да Кирей.

— А ты спроси, товарищ Ступа! И к хохотку прислушивайся почутче. Уловил, товарищ Ступа?

— Думка ваша приёмна, товарищ капитан. А чого вы сумны?

— Не грусть, Опанас, горе душит!

— Жинка? — Шофер сбросил газ, притормаживая в размыве на спуске.

— В Польше…

— Ну, що ты зробышь?! — Опанас с силой нажал педаль — «коломбина» уросливо рванулась. — На каждом шагу — недоля! Ну, гады! Ну, фрицы!

Подъехали к штабу гарнизона в молчании. Фёдоров спрыгнул и поднял руку в знак благодарности.

— Думку вашу понял. До побачення!

У начальника гарнизона — полковника танковых войск — находились командиры и замполиты военных строителей, железнодорожники, офицеры комендатуры отдела передвижения войск, начальник политотдела спецчастей гарнизона. Разговор шёл о начале заполнения новых хранилищ военным снаряжением. Обговаривался график подачи грузов и сроки приёма в эксплуатацию новой ветки на базу.

— Товарищ капитан! — Начальник гарнизона обратился к Фёдорову. — Всякие радиоштучки, о которых наслышан гарнизон, вблизи новых арсеналов, сами понимаете, недопустимы!

Требование уместнее было бы адресовать гарнизонному уполномоченному отдела «Смерш», но Семён Макарович возражать полковнику не стал.

— Мне ясно!

— А мне — не очень! Конкретные действия?

Поднялся Голощёков, найдя необходимым восстановить служебную принадлежность.

— Активности агентуры врага не замечено. Поиск появившейся было в эфире радиостанции в районе Распадковой, вверенной по службе мне, ведётся непрерывно пеленгатором. Контакт держим с территориальными органами НКВД и НКГБ.

После обмена мнениями и докладами, Фёдоров направился к выходу. Его придержал Голощёков.

— Завернём ко мне, Сеня! Ну, не дуйся, как мышь на крупу. Да и буран приутихнет…

— Айда!

Яков Тимофеевич располагался в просторной комнате. Опрятный двухтумбовый стол. Два телефона на подставке с витыми ножками. Портреты Дзержинского и Ленина…

Голощёков помог Фёдорову снять шинель: портупея застряла под погоном. Усадил его в кресло.

— Никакие слова изменить ничего не в силах, Сеня! Одно средство превозмочь боль — побороть свою слабость.

После стычки по поводу Заиграевой Фёдоров чувствовал себя с Голощёковым стеснительно, словно напроказивший школьник перед наставником. И не потому, что был неправ, — в этом Семён Макарович не раскаивался: ему было неуютно сознавать, что старший лейтенант полон рвения, как будто бы ничего предосудительного он не совершал.

Голощёков воспринял молчание Фёдорова за знак примирения.

— Время и мужество — целители и утешители, — продолжил он негромко. — Не посчитай за банальность. Так оно и есть в жизни. Сам пережил. Отец погиб в июле сорок первого, под Смоленском. Не трави, Сеня, себя!

Пили крепкий ароматный чай. Окно секла снежная крупа. Бешеный ветер крушил что-то на железной крыше казённого особняка на пологом холме.

Фёдоров прислушивался к тихому голосу сослуживца, к буйным наружным звукам, посматривал, как обиходил комнату Яков Тимофеевич, и проникался чувством прощения. Ровным голосом спросил хозяина:

— Что даёт наблюдение за поднадзорными?

— Выпивают втихаря. — Голощёков враспояску прошёл к вешалке, достал расчатую пачку «Золотого руна», набил трубку и закурил. — Ничего конкретного пока не установлено.

— Шофёра Ступу перебросили на транспортировку взрывгруза. Теперь бить мне казенные сапоги пехтурой, как ты и предрекал. По-дружески прошу: оставь в покое Заиграеву!

— Каток покатился, Сеня! Теперь всё в руках Чугунова…

— Спасибочко за чай, Яков Тимофеевич! — От последних слов Голощёкова настроение Фёдорова помрачнело.

Спал военный городок. Спал посёлок железнодорожников. Встретился парный патруль. Присветили ручным фонариком. Откозыряли капитану. Дома Фёдоров долго стучал в калитку. За хозяйкой такого прежде не замечалось: калитка на запоре! Скворечня на шесте раскачивалась в завихрениях бурана. Лаяла Найда.

— Семён Макарович? — кричала Маргарита Павловна.

— Собственной персоной!

— Счас… — Хозяйка в густом месиве снега и лёгкого песка, срываемого ветром с барханов, не признала сразу постояльца.

— Собрался уж уходить! — Фёдоров протиснулся в калитку, заметённую бураном, задвинул засов.

— Варнаки шастают. Перво дело — замок!

— Замок — от честных людей. Бесчестного никакой запор не остановит. В милицию надо!

Поднимаясь в сени, Маргарите Павловна придержала шубейку, сползавшую с плеч, осудила:

— Ноне у милиции каша во рту замерзает! Пугнули сами — вся милиция. Тебе, Макарыч, конверт тама-ка…

Письмо от тестя, из Куйбышева:

«Игорек спрашивает про маму. Что отвечать ребёнку? Эх! Тебе, понятно, не легче, но ты при боевом деле. Надо пересилить боль свою. Сеня…».

Тесть переслал соболезнующее послание однополчан Людмилы:

«…Подразделение передислоцировалось на запад. В трёх грузовиках. Откуда ни возьмись, фрицевские танки. Расстреливали из пушек и пулемётов в упор. Ваша жена, наш боевой товарищ, бросила гранату под гусеницу… Разделяем Ваше горе, скорбим вместе с Вами. Она была смелой до отчаянности. Можете гордиться ею! Схоронили на польской земле в тот день 29 замечательных ребят. И Людмилу. С воинскими почестями положили в братскую могилу. Рядом с шоссе на Краков. Силы духа Вам и личного мужества!

Замполит роты Н. Каштанов».

— Чай напрел, Макарыч! — позвала хозяйка.

Почаёвничав в подавленном настроении, Фёдоров извинился перед Маргаритой Павловной и, облачившись в сырую шинель, направился в штаб батальона. Тревога гнала его в снежную тьму. Буран слепил глаза, переметал дороги. Ему невыносимо тяжко было привыкать к мысли: Людмилы нет и не будет! И служба идёт нескладно. Намерение дезинформацией вызвать агента на активные поступки пока не дало результата…

В коридоре штаба Фёдоров неожиданно увидел майора Васина. Шинель и серая ушанка были в снежинках. Видимо, с ночного поезда только что пришёл. Дня три назад Семён Макарович проводил майора в Читу. «Не даёт покоя и ему наш агент!» — догадался Фёдоров. Поздоровались.

— Не спится, Семён Макарович?

— А-а-а, какой тут сон! — Фёдоров бросил пальцы за ремень.

— Погода не для сна. Забуранило в Забайкалье. — Васин опустил портфель на пол и сел на деревянный диван в коридоре. — Погодка в самый раз для пакостников!

— И повод для воровских дел имеется. Красный Октябрь для наших противников — кумач для быка! — Фёдоров опирался о спинку дивана. В глазах его читались боль и безнадёжность. Васин видел удручённое состояние коллеги.

— Печаль свою не превращайте, Семён Макарович, в мировую скорбь. Ты извини, пожалуйста, за такие шершавые речи. У генерала сын погиб, сам знаешь. У Голощёкова — отец…

— Не могу, Климент Захарович! Похлопочите, чтобы отослали меня на фронт! Смутно на душе…

— Держись, мужик! Утешать не стану — это пустые звуки… Думай о деле — тут утоление наших болей.

— Не по себе мне, Климент Захарович. Какое-то предчувствие воротит душу. Знаете, как перед бедой! — Фёдоров сел обок Васина, расстегнул шинель, рядом положил ушанку. — Покойный отец говаривал: «И грабли раз в году стреляют!».

— Считаешь, погода ему в масть?

— Ящики перегружают прилюдно в тупике. Автомашины снуют от вагонов до артиллерийских складов… Заманчиво, чёрт его дери!

— Голощёков надежную охрану выставил, как считаешь? — забеспокоился Васин. — Оцепление частое? Если что, не провороним?..

— Всего в жизни не предусмотришь, Климент Захарович… Каждое дело — на свой манер! — Фёдоров тёр виски пальцами.

Климент Захарович не открылся в своём неизбывном горе. Он потерял жену. И тосковал по ней. И частые хвори его — от тоски. Вечерами в своей холостяцкой квартире в Чите ждал, что кто-то позвонит ему в дверь. И этот «кто-то» будет она. Но такого звонка всё не было. Пять лет нет такого сигнала. Ушла в темноту и — ни слуху, ни духу. Так часто оборачивается судьба разведчика. Климент Захарович знал это по службе. Но с личной участью никак не мог смириться! И для Васина самым верным другом стала работа. В редкие свободные часы он жил в тягостном одиночестве…

— Не пора ли нам пора, что мы делали вчера? — нарушил тишину Васин. — Веки сами слипаются. Пусть Голощёков самолично ловит шпиона! Доверим ему такой пустяк…

Климент Захарович подхватил пухлый портфель и ушёл в комнату для приезжих. Фёдоров подался в оперпункт «Смерша». Укрывшись шинелью, задремал на диване. Подняли его донкающие звуки. Тутукал маневровый паровоз. На гарнизонной пожарной каланче надрывно донкал колокол:

— Тревога!

Из штаба выскочили вместе с Васиным. Первая мысль: где? Засеянное снежинками небо бордово светилось над воинской веткой.

На ветке новостройки, где на ночь были оставлены неразгруженные вагоны, полыхало пламя, озаряя округу багрянцем.

— Разрядный груз! — кричал составитель поездов, сигналя фонарём с красным огнём. — Не приближайтесь!

Возле колеи суетился солдат в куцей шинели. Поблёскивал штык его винтовки. Другой военный в ватнике спускался к пути от сосен. Размахивал рукой с наганом. Помощник машиниста «маневрушки» раскатывал брезентовый шланг, прикрывая лицо локтем. В отдалении слышались звуки пожарной машины…

На пригорке, в густом бору, прятался Зверев. Отблески пламени плясали на деревьях и стволы сосен чудились отлитыми из красной меди. По расчётам урядника, огонь должен вот-вот поднять на воздух содержимое вагона. От станции бежали солдаты. В пелене бурана и красных отсветах пожара они представлялись великанами. Повизгивала сторожевая овчарка. Раздавались команды:

— Впере-ёд!

Зверев сорвался с места. Бежал он в глубину тайги. На спуске в овраг замер, прислушался. Посыпал свои следы махоркой. Спружинив на ногах, прыгнул вниз. Стремился как можно дальше улететь от обрыва. Приземлился, пропахав борозду в снегу. Рукавом разровнял её и вновь рассеял махорку. В густом лесу буран не властвовал. Гудели вершины деревьев, трусил снежок. На бегу, проваливаясь до колен в сугробах, он ловил ухом звуки. Взрыва он не услышал: «Неужели в вагоне хранились не опасгрузы?». В суматохе, в нервном напряжении мог и пропустить момент. Вон, буран и тот мало слышен, не то, что на открытом месте…

В сомнениях и переживаниях Зверев очутился километрах в пяти от города. Распадком прокрался в Гадючий овраг. Там хранились лыжи, подбитые камасиной. Они скользили отменно вперёд и тормозили движение назад. Став на лыжи, Зверев почувствовал себя уверенно. Погони он не слышал. Шумели деревья. Вырулив на дорогу, ведущую в город, он попал на твёрдую лыжню, слегка припорошенную свежим снегом. И снова обратился к махорке, высеяв её на длинной отрезке своего следа…

— Не духарись, Изот! — урезонил себя Зверев, свободно двигаясь по спуску в улицу.

Метель не ослабевала. Дорогу пересекали перемёты. Зверев замер. Воровски оглянул округу. Кроме свиста ветра, ничего не услышал. Опустил уши лохматой шапки — два дня выискивал такую на барахолке. Пересёк пустырь. Темнели три сосны. Возле них — остатки чьей-то лачуги. В развалине спрятал лыжи. Дождался, пока позёмка сгладит следы и целиной потопал в посёлок НСЧ.

В своём запечном закутке, накрывшись с головой одеялом, мысленно перелопачивал случившееся. Картинки обрастали детальками, представала настоящая панорама пережитого.

…Накануне он встретил шофёра Ступу. Обменялись мнениями о боях советских воинов в Венгрии и Югославии, посетовали на погоду, договорились о вечеринке в праздничные дни. Опанас пожалковал:

— Нема часу дух перевести! Партия вагонов со снарядами привалила! Хай ему бис в бок! Раньше возили от пакгаузов, а теперь — от проходной. Вертишься, як белка в колесе.

— Ездка коротка — одно смыканье! — сочувствовал бывший шофёр Кирей Зверев.

— Так я ж кажу: вертёж-крутёж! Набиваем нижний склад под крышу…

Зверев после встречи со Ступой взобрался на вершину Лысой горы и поверх вершин в бинокль прикинул расстояние от проходной до крайнего хранилища — метров сто от силы! Если поджечь вагон на краю ветки, то пожар перекинется на строения. Ветер с Селенги тянул по долине Берёзовки в сторону нового хранилища.

Глубокой ночью Зверев проник к стоянке вагонов. Разгружать опасный груз в темноте интенданты не разрешали. Он видел караульных в оцеплении. Обмануть их не составляло труда — в школе под Харбином он навострился оставлять в дураках постовых. Высмотрел он в метельной замятие часового у вагонов. Улучив промежуток, когда он топал у края сцепки, Зверев открыл крышку буксы, накрутил на сучковатую палку маслянистую паклю, помазал откатную полосу дверей вагона и успел сорвать пломбу с запорной накладки. Скатился в кювет. Караульщик, пытаясь поднять ворот короткой шинели, отвернулся от ветра. Похлопывая себя по бокам, вновь отошёл за вагон. Следующим заходом Звереву удалось бесшумно отодвинуть дверь — по смазке она откатилась легко. Прикрывшись полой, он ширкнул термитным шариком о досочку. Вспышка ослепила его. Он сунул огненный ком в щель двери, с остережением притворил её. Отпрыгнул в кювет. Упал и, утопая в намёте, уполз в тень навала грунта, образовавшегося при расчистке ложе ветки. Оскользнулся на глинистом гребне и по-заячьи упрыгал в первые сосновые заросли. В бору побежал на горку. Оглянулся: огня не было. Темнели вагоны. Часовой притопывал в сторонке от рельсов…