Глава двенадцатая

Глава двенадцатая

Когда мне шел пятнадцатый год, наш дом снова наполнился детским плачем. Мама подала заявку на приемное материнство; наши обязанности состояли в том, чтобы ухаживать за детьми несколько недель, пока принимается решение об их дальнейшей судьбе. Некоторых из них отправляли в приемные семьи, а других забирали из родных семей и помещали в муниципальные заведения под опеку из-за того, что дома с ними плохо обращались. Я усмотрела в этом некую иронию. Маме как-то удалось пройти все тесты и доказать, что она любящая родительница, способная ухаживать за маленькими детьми. Если бы только чиновники из департамента знали, как она обращалась со мной!

Как и в случае с нашим псом Бобби, вся грязная работа легла на мои плечи. Помимо того, что я готовила еду, заправляла кровати, подкрашивала входное крыльцо, теперь я должна была стирать и гладить пеленки. Стоило зайти кому-то из проверяющих, мама была тут как тут, с младенцем на руках, – но как только проверка заканчивалась и нужно было менять ребенку пеленки, она передавала его мне. Я не могла понять, зачем она все это затеяла, пока не узнала, что ей за это платят. На детей ей было наплевать, главное – деньги.

Я по-прежнему пела в хоре и по-прежнему виделась с дядей Биллом три-четыре раза в неделю. В редкие спокойные минуты я придумывала свой собственный мир, в котором Билл даже пальцем не смел меня тронуть и я не подвергалась унижениям. Я изо всех сил старалась вести себя как все подростки, как мои друзья, с той лишь разницей, что у меня был страшный секрет, который я ото всех скрывала.

Когда мне уже исполнилось пятнадцать лет, меня и еще пять девочек из школы допустили до экзаменов первого уровня[9]; это было большое достижение: мы первыми в истории школы заслужили право сдавать такие экзамены. Маму это, конечно, не впечатлило. Я очень надеялась на хорошие результаты, но постоянные скандалы дома и насилие дяди Билла не оставляли мне ни времени, ни сил, чтобы как следует подготовиться. У меня начались сильные головные боли, и по совету одного из учителей я пошла на прием к врачу.

Когда доктор спросил, что меня беспокоит, я расплакалась. Что я могла ему на это ответить? Я сказала, что нервничаю из-за экзаменов и что вообще чувствую себя очень несчастной, но не сказала почему. Доктор оказался очень милым человеком и не стал выпытывать правду, а просто выписал мне бензодиазепин. Я была уверена, что это таблетки от головы. Про транквилизаторы мне тогда еще ничего не было известно. Я не видела причин не доверять врачу, так что начала регулярно принимать лекарство; результат не заставил себя ждать: голова стала болеть реже и не так сильно. Жизнь больше не казалось совершенно ужасной, и я даже начала думать, что со всем справлюсь. Побочными же эффектами были легкие головокружения и немного затуманенное сознание. В день экзаменов я беспомощно смотрела на листки с заданиями. В результате все пять испытаний я провалила.

Я очень расстроилась, ведь в глубине души по-прежнему мечтала стать журналисткой, а для этого требовались высокие результаты. Пересдавать, однако, было нельзя. Моя жизнь мне не принадлежала. Единственный раз я приняла самостоятельное решение, когда поняла, что не хочу учиться в классической школе; профессию же за меня выбрала мама: она решила, что я должна стать медсестрой. Осенью шестьдесят первого года она записала меня в колледж соседнего городка на курс сестринского дела.

Мне было грустно уходить из школы, но друзья пообещали поддерживать со мной связь. На лето мать устроила меня на фабрику, чтобы я немного подработала во время каникул. Это было оборонное предприятие, и я работала в сборочном цехе. Как-то раз, когда мы с мамой сидели в кухне и высчитывали, сколько денег из зарплаты я могу потратить на проезд и прочие расходы, а сколько должна отдавать ей, приехал дядя Билл.

Я хотела уйти погулять с собакой, но мама не разрешила.

– Не будь такой грубой, у нас же гость, – сказала она строго. И прибавила: – Останься и поговори с ним.

Хорош гость! Мне казалось, в гости приглашают друзей, а не тех, кто делает жизнь страшной и отвратительной. Но Билл прекрасно знал, что вслух я ничего такого не скажу. Не осмелюсь.

Мама сообщила Биллу, чем мы с ней были заняты. У Билла были свои соображения на этот счет.

– Я сейчас совершенно свободен и могу возить Кэсси на работу и с работы, – предложил он.

– Это будет просто чудесно! – сказала мать, довольная, что сэкономит на транспорте. – Как это мило с твоей стороны, Билл. Кэсси, скажи дяде Биллу спасибо.

За что мне его благодарить? Теперь у него появится возможность насиловать меня. И я еще должна быть благодарна?

На том и порешили. С утра Билл будет заезжать за мной и отвозить на фабрику, а вечером встречать после работы.

– Не стоит благодарности, – сказал Билл, довольный собой. – Правда, на обратном пути мы можем иногда задерживаться, мало ли какие у меня возникнут дела.

С этими словами он посмотрел на меня, но я отвела глаза. Униженная, я молча переваривала, как родная мать обрекает меня на целое лето мучений и насилия.

На новой работе я познакомилась с Кэти. Осенью она должна была пойти на те же курсы сестринского дела, что и я. Дружба с ней немного скрасила тоскливые дни на фабрике. Мне было всегда немного неуютно на новом месте из-за природной застенчивости и из-за тайны, которую я скрывала от всех, но, познакомившись с Кэти, я немного успокоилась.

По дороге домой Билл каждый раз издевался надо мной прямо в машине, в поле или на лодке. Я теперь даже не сопротивлялась, просто старалась отрешиться и думать о чем-нибудь другом, отключить свои чувства, забыться. Билл больше не насиловал меня, из страха, что я забеременею, но заставлял делать другие ужасные вещи, унижал меня, как мог.

Наступил сентябрь, начались занятия в колледже, и у меня сразу появилось много новых подруг. Особенно сдружилась я с Кэти. Мы подшучивали друг над другом, обсуждали мальчиков и преподавателей, делились самым сокровенным. Она рассказывала мне о своей семье, про папу-стоматолога, про маму, про сестричку. Однажды я чуть не рассказала ей про дядю Билла. Я теперь была так занята, что видела его только по выходным, но он по-прежнему отвозил меня на лодку и заставлял удовлетворять его извращенные желания.

Я смотрела на Кэти, на ее доброе, понимающее лицо и думала, как лучше ей обо всем рассказать. Теперь я уже знала, что дядя Билл – насильник. Знала: то, что он делает, это преступление. Однако я продолжала бояться, что меня сочтут соучастницей. Все подумают, что я сама этого хотела, даже добивалась. А как иначе объяснить, что на протяжении вот уже девяти лет я мирюсь с насилием? Виноватой все равно окажусь я, так говорил Билл. «Что о тебе люди подумают?» – спрашивал он. Я верила Биллу, в конце концов, столь долгое молчание может показаться подозрительным.

Я ведь уже пыталась рассказать обо всем, но, к несчастью, выбрала плохого слушателя. Свою мать.

Я не могла ничего сделать, кроме как занять себя по максимуму, чтобы не осталось времени ни на встречи с дядей Биллом, ни на грустные мысли. В колледже я помогала организовывать танцы, поездки и другие веселые мероприятия. По пятницам пела с группой, выступавшей в местных клубах. В воскресенье, после церкви, если только Билл не утаскивал меня в ненавистный «плавучий дом», я встречалась с Кэти, и мы проводили остаток выходных вместе. Меня не покидало ощущение, что я обманываю подругу, болтая с ней о мальчиках, о том, как затащить их на танцы. Разве я смогу когда-нибудь встречаться с молодым человеком? И уж тем более выйти замуж?

Только когда я впервые по-настоящему влюбилась, я поняла, что любовь не остановить: она сметает все преграды. В один прекрасный день осознаешь, что любишь кого-то, и уже ничего не можешь с собой поделать. К моему собственному удивлению, я влюбилась в молодого человека, которого знала с раннего детства. Это был Стив, сын дяди Билла и ровесник Тома. Стив часто приходил на мотогонки поболтать с моим братом, и порой они вместе дразнили меня. Когда наши матери разругались, мы перестали общаться, но через несколько лет, когда мне уже было шестнадцать, снова встретились на семейном празднике у общих знакомых. Я стеснялась: Стив, красивый парень, сразу мне понравился. Весь вечер мы болтали в стороне от остальной компании, и я поняла, что он не только красив, но и очень мил. Когда он пригласил меня на свидание, я с удивлением поняла, что он смотрит на меня как на девушку, хочет встречаться со мной. Не веря своему счастью, я сразу же согласилась.

Во время первого свидания мы посетили любимое место Стива – старый заброшенный замок неподалеку от его дома. Пока мы шли, Стив взял меня за руку, и я засияла от счастья. С тех пор почти все время мы проводили либо в старом замке, либо у нас дома. Мама не возражала. Мы сидели в обнимку у меня в комнате и слушали пластинки. Однажды Стив не смог прийти, и я поняла, как мне его не хватает; тут-то до меня и дошло, что я влюбилась. Ничего подобного я раньше не испытывала. Это было светлое, чистое чувство. Дальше поцелуев мы с ним пока не зашли, и меня это вполне устраивало.

При следующей встрече Стив сказал, что очень соскучился.

– Я все время хочу быть с тобой, Кэсси, – добавил он. – Я люблю тебя.

Я была на седьмом небе от счастья. Он любил меня. Он хотел быть со мной, просто потому что любил меня. Я была самой счастливой девушкой в мире!

О встречах с Биллом теперь не могло быть и речи, ведь я встречалась с его сыном! Так что я всеми способами избегала своего мучителя. Днем я училась в колледже, по вечерам запиралась в комнате и занималась, по пятницам пела в группе, а выходные проводила со Стивом. Я старалась не думать о Билле и о том, что он сделал со мной. Ничто не должно было помешать моему счастью. Иногда я представляла, что будет, если мы со Стивом решим пожениться. Неужели дядя Билл придет на свадьбу? Что, если о наших «отношениях» он расскажет сыну и повернет все так, что я снова окажусь во всем виноватой? В конце концов я убедила себя, что Стив не поверит ни одному его слову. Стив был добрым и любящим молодым человеком, мы прекрасно понимали друг друга. Мне было известно, что ему дома тоже приходилось несладко, и, хоть мы и не вдавались в подробности, я знала, что у нас очень много общего.

Мы со Стивом любили друг друга. Ох уж эта первая любовь! Мы были уверены, что никогда не расстанемся, и строили планы на годы вперед, жизнь казалась прекрасной. Это были лучшие месяцы моей жизни.

После первого года в колледже меня с подругами отправили на лето на практику в местные больницы. Меня пугало то, что жить мы должны были не дома, а в больнице. Во-первых, дома я смогла бы чаще видеться со Стивом, а во-вторых, только у себя в комнате я чувствовала себя в безопасности. Лишь однажды дядя Билл стал приставать ко мне там, и то у него ничего не вышло, потому что я закричала, а больше он и не пытался.

К счастью, Кэти направили в ту же больницу, что и меня. Мы ездили на барбекю с курсантами полицейской академии, ходили в настоящую кофейню и общались со взрослыми медсестрами. Я познакомилась с очень интересными людьми как из числа врачей, так и из числа пациентов. Однако работать в отделениях было очень тяжело. Старшие сестры держали нас, молодых медсестер, в ежовых рукавицах. Мы могли говорить, только если к нам обращаются, косметикой пользоваться запрещалось и вдобавок приходилось носить некрасивую форменную одежду.

Сначала я попала в мужское ортопедическое отделение. Здесь мне пришлось удовлетворять желания пациентов, которые, чтобы немного развлечься, просили меня придерживать их гениталии, пока мочились в бутылочку, или вытирать их после влажных обертываний. Все это вызывало воспоминания об «играх» дяди Билла и было просто невыносимо. Я попросила сестру-смотрительницу перевести меня в другое отделение. Она не стала ничего спрашивать – видимо, понимала, что я была еще не совсем готова для такой работы и что для начала нужно найти мне занятие попроще. Меня на время перевели в отделение физиотерапии.

В этом отделении работал потрясающий терапевт. Удивительнее всего было то, что у него полностью отсутствовало зрение. Все любили его за профессионализм и веселый нрав. Мне понравилось работать в отделении физиотерапии, но меня снова перевели, на этот раз в детское отделение. Вскоре после того как я начала работать с детьми, умер двенадцатилетний мальчик. Несколько дней я не могла успокоиться. В конце концов старшая сестра отделения выгнала меня.

На следующий день меня вызвала сестра-смотрительница. Она не ругала меня, но сказала, что, скорее всего, в медсестры я не гожусь. Она спросила, нет ли у меня желания, пока не поздно, поменять профессию. Я, всхлипывая, стала объяснять, что пошла учиться на медсестру, чтобы угодить матери, и что не могу подвести ее. Я просто не могла вернуться домой. Что мать мне скажет, если я вернусь раньше срока? Что она сделает со мной?

Сестра-смотрительница сказала, что в будущем из меня может выйти хорошая медсестра. Сейчас я просто не готова к таким стрессам. Она сказала, что я должна позвонить домой и попытаться объяснить ситуацию матери. Пересилив страх, я позвонила. Сначала мама молча слушала меня, а затем начала кричать в трубку:

– С чего ты взяла, что можешь заявиться домой раньше срока? – Давно я не слышала ее такой разъяренной. – Тебе доставляет удовольствие расстраивать меня? А? Нравиться выставлять меня полной дурой?

Я не могла и слова вставить в свою защиту.

– Ты просто никчемная неудачница, – прибавила мать.

Я промолчала. Что я могла сказать?

– Если ты вернешься домой раньше срока, ты мне больше не дочь, – рявкнула она напоследок и бросила трубку.

Я была одна, вдалеке от дома, подавленная неудачей в профессии. И действительно чувствовала себя неудачницей. Мама могла этого и не говорить, я сама так про себя думала. Любая другая мать стала бы утешать дочку: «Не волнуйся, дорогая. Мы что-нибудь придумаем. Возвращайся домой, все уладится». Ждать таких слов от моей матери было бессмысленно. Ее не волновали мои чувства, ей бы и в голову не пришло меня утешать.

Мне очень хотелось позвонить Стиву, но у них дома тогда не было телефона. Единственным плюсом завершения моей медицинской «карьеры» была скорая встреча с возлюбленным. Мысль о том, что скоро я увижу Стива, помогла мне пережить тот ужасный день.

На следующий день я вернулась домой. Мама сидела в саду, и я решила сразу же с ней поговорить, надеясь, что за ночь она успокоилась.

– Привет, я вернулась, – сказала я, готовая выслушать поток брани и обвинений в свой адрес. Вместо этого мать решила показать, что я для нее не существую. Она не произнесла ни слова. Никто со мной не заговорил. Элен как раз уходила на работу. Тома и Роузи не было дома, а Анна, взглянув на меня, быстро прошептала: «Мама очень сердита на тебя» – и отвернулась.

Я поднялась в свою комнату, распаковала вещи и решила навестить Стива. Мне не терпелось его увидеть. Только он меня поймет и пожалеет. Он любит меня и будет рад, что я вернулась раньше срока.

Когда я постучала, дверь открыла Гвен, мать Стива.

– Здравствуйте, а Стив дома? – спросила я, широко улыбаясь.

Гвен странно посмотрела на меня и ответила:

– Тебе нельзя с ним видеться.

Я не сразу ее поняла и продолжала стоять на пороге, потом пояснила:

– Я только что приехала с практики и хотела его проведать… Он дома? – снова спросила я.

– Боюсь, вам со Стивом нельзя встречаться, – сказала Гвен твердо. – Между вами все кончено. И не приходи сюда больше.

Я все равно ничего не понимала. Стив был дома, я знала это – его велосипед стоял у входной двери, – поэтому крикнула:

– Стив, это я, Кэсси. Что происходит? Последовала пауза, затем я услышала голос Стива:

– Мама, впусти ее.

То, что произошло потом, разбило мое сердце. Я подбежала к Стиву, ожидая, что он сразу же обнимет меня, но он не пошевелился. По его лицу было видно, что он много плакал. Что случилось? Стив был самым добрым и милым человеком из всех, кого я знала. Кто же посмел его обидеть?

Я обняла его за шею, но он отстранился.

– Послушай, Кэсси, – сказал он мягким голосом, – нам нужно расстаться. Я очень тебя люблю, правда, но встречаться нам нельзя. Прости.

Он начал всхлипывать, вслед за ним заплакала и я. Я не могла понять, почему мы расстаемся, ведь все было так хорошо. Я должна была узнать причину.

– Что случилось, Стив? Мы же любим друг друга! – Я с трудом могла говорить, задыхаясь от рыданий. – Пожалуйста, скажи мне, что случилось. Если ты меня любишь, зачем нам расставаться?

– Я не могу тебе всего рассказать, и не проси, – сказал он, затем оттолкнул меня и в слезах убежал к себе в комнату. Я хотела побежать за ним, но Гвен выпроводила меня. Я заметила, что она тоже плачет.

Что мне оставалось делать? Я вышла в распахнутую дверь и зашагала вниз по тропинке. Мой мир рушился, а я не знала почему. Самый дорогой на свете человек бросил меня.

Я села прямо на тротуар рядом с его домом и просидела так несколько часов. Должно быть, я надеялась, что Стив выйдет поговорить со мной. Но он не вышел. Когда начало темнеть, я поняла, что ждать бессмысленно, и пошла домой, где никто со мной не разговаривал. А куда мне еще было идти?

У меня в голове все еще не укладывалось то, что произошло. Бред какой-то: если он меня любит, зачем тогда он бросил меня? А раз уж бросил, то почему сам так расстраивается?

Несколько следующих дней прошли как в тумане. Я изнывала от желания снова увидеть Стива, заставить его рассказать всю правду, но у меня не было денег на автобус. Я даже хотела отправиться к ним пешком, но это было очень далеко, а он мог и не захотеть меня видеть. В любом случае, я чувствовала, что это бессмысленная затея. Не тот Стив человек, чтобы так жестоко играть со мной: захотел – полюбил, захотел – бросил. Раз уж он принял решение, значит, оно окончательное.

Расставание со Стивом тяжело мне далось, я чувствовала сильную боль в верху живота. Я лежала на кровати, свернувшись калачиком от боли, не в силах шевельнуться. И не могла ничего поделать. Как всегда. Я снова оказалась один на один со всем миром.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.