Глава 23 Битвы последнего часа

Глава 23

Битвы последнего часа

– Посмотрите сюда, доктор! Вам не кажется, что тут и кроется разгадка?

– Не думаю. Обугленный слой не превышает и миллиметра. Дерево практически не пострадало.

Я держал в руках небольшой кусок дерева, обгоревший с одной стороны. Пульсирующий жар температурой около 680 градусов, возникающий, когда ракета, тормозя, возвращалась в земную атмосферу, опалил конструкцию, сделанную из дерева, потому что оно обладало хорошими изоляционными свойствами. Но в целом дерево, обшитое листовым металлом, не пострадало.

Вместе с лейтенантом Руктешелем, начальником наблюдательной команды, мы стояли в небольшом сарае в деревушке где-то в центре Польши. Вокруг нас на земле лежали разбросанные рваные куски алюминия от цистерн, помятые стабилизаторы, части насосов и ракетного двигателя. В углу громоздились куски внешней обшивки, сломанные электрические реле, мотки проводов, гироскопы и обломки системы управления. В этой же куче лежали яйцевидный бак для окиси водорода и обломки алюминиевых труб.

Мы в очередной раз прилетели на «шторхе» в район падения ракеты, где уже были собраны обломки «А-4». Мы надеялись, что, разобравшись в них, сможем найти источник наших неудач и неприятностей в течение нескольких последних месяцев.

С конца ноября 1943 года практически все наши испытательные запуски были направлены в сторону Польши. До августа 1943 года наши ракеты, взлетавшие с Пенемюнде, всегда летели над морем. Две из наших ракет сбились с курса. Они упали в лесистой местности к западу и северу от Гдыни. К счастью, ни люди, ни здания не пострадали. Они оставили по себе воронки диаметром 30 метров и глубиной более 10 метров; осколки оказались очень маленькими, не более 1,5 сантиметра. Идентифицировать эти темно-синие фрагменты было практически невозможно, но в данном случае можно было безошибочно определить место падения ракет.

В их боеголовках не было взрывчатки. Чтобы соблюсти все условия полета, мы наполняли их песком, а вместо настоящего детонатора ставили макет.

Когда ракета падала в море, то емкости с краской, которые она несла в корпусе, позволяли безошибочно определять место падения – самолет воздушной разведки видел на воде ярко-зеленое пятно, что позволяло оценивать расстояние полета и точность попадания.

После воздушного налета на Пенемюнде 17 августа встал вопрос, продолжать ли нам стрельбы отсюда. В начале сентября пришел приказ из штаб-квартиры – прокладывать траектории ракет над сушей и производить стрельбы из Близны в Польше с помощью только что сформированной в Хейделагере экспериментальной батареи 444. Такого рода стрельбы на большие расстояния в ходе экспериментов с дальнобойной артиллерией производились и раньше – с одного огневого рубежа через малонаселенную местность до другого.

В юридическом отделе Верховного командования я выяснил правила ответственности, если сбившаяся с курса ракета причинит вред гражданскому населению. В их основе лежало мнение, что если при стрельбах были предприняты все возможные меры предосторожности, то соответствующая организация освобождается от ответственности. Она возлагается на тот отдел, который отдал приказ о проведении стрельб и утвердил направление и район целей.

По служебным каналам я сообщил об этих правилах в Ставку фюрера. Через несколько дней я получил приказ: «Район целей будет утверждать рейхсфюрер СС (Гиммлер). Должно быть оповещено военное командование в данном районе. Армейская команда, проводящая стрельбы, несет ответственность только за безопасность местности в непосредственном окружении огневого рубежа. Вне ее пределов полную ответственность несет рейхсфюрер СС».

Таким образом, в лесных массивах вокруг Близны, которые лежали в треугольнике, образованном Вислой и Саном, появился полигон для стрельб. Меж густых еловых, сосновых и дубовых лесов располагалась большая поляна площадью примерно в половину квадратного километра. Здесь в полном уединении стояли каменный дом и ветхая конюшня с соломенной крышей. За октябрь и ноябрь тут были возведены казармы, жилые дома, укрытия для транспорта и большие складские помещения.

Железнодорожная колея подходила прямо к казармам. Она связывала нас с линией Краков – Лемберг. Бетонная дорога, проложенная за несколько недель, вела от ближайшего шоссе к нашей испытательной площадке, рядом с которой не было и следа обитания человека. Весь район был окружен двойным забором из колючей проволоки.

Сразу же после налета на Пенемюнде я организовал тренировочную школу для расчетов ракет дальнего радиуса действия. Под руководством полковника Стегмайера школа готовила специалистов для военной службы и располагалась в Кёслине на Балтике. В ее составе был штат преподавателей, экспериментаторов и та самая экспериментальная батарея 444. В конце октября батарея и штат испытателей под командой майора Вебера были переброшены в Близну. Район целей утвердил рейхсфюрер СС.

Хейделагеру с самого начала не везло. Когда 5 ноября 1943 года при температуре примерно минус 10 градусов по Цельсию там проходили первые практические стрельбы, я был вызван в Берлин на какое-то совещание. Одна из многих задач этого эксперимента заключалась в том, дабы решить, какой тип почвы необходим для точной стрельбы. Экспериментальная батарея пока запустила всего лишь несколько ракет и не обладала опытом. После первых же испытаний в Близне родилось предположение, что песчаная поверхность, замороженная на глубину всего лишь 1 сантиметр, может служить надежной опорой. К сожалению, из-за несчастной беспечности платформа с рассекателем пламени не была надежно установлена на земле. Газовая струя била в землю, растапливая замороженный слой, и уходила в песок. Одна стойка стартового стола медленно вдавливалась в землю во время подготовительного этапа. Ракета поднималась под углом, выходила из-под контроля и падала в лесу примерно в 3 километрах от места старта.

Все это было бы не страшно. Но генерал Хейнеман, которому предстояло командовать ракетным оружием в полевых условиях, впервые в жизни стал свидетелем запуска ракеты. Из-за этого неудачного старта, причиной которого стала всего лишь неопытность обслуживающей команды, был сделан вывод, что для использования ракет на передовой линии необходима только надежная бетонная платформа. И более полугода ресурсы людской силы и бетона впустую шли на возведение бетонных конструкций в районах боевых действий. И даже после того, как мы произвели несколько удачных запусков с лесной почвы, укрепленной бревнами, это строительство все еще продолжалось. Первое впечатление так поразило его, что никто не мог переубедить генерала.

Сплошная полоса неприятностей не заставила себя ждать. Запуск за запуском кончались неудачами, заставляя нас разбираться в совершенно неразрешимых проблемах.

Существовало три типа неудач. Некоторые ракеты поднимались не выше 18 метров. Какая– то вибрация выводила из строя контакты реле, горение прекращалось, ракета падала обратно на землю и взрывалась. Стартовые столы, наборы кабелей, из которых часть была просто незаменима, при этой преждевременной отсечке топлива полностью выходили из строя. Заменить потерянные части было трудно, и порой до следующего запуска приходилось ждать несоразмерно долго.

Другие ракеты стартовали отлично, но на высоте от 4800–9600 метров – или еще выше – непонятно почему взрывались. Вместе с ракетой исчезали и все причины неполадок.

Еще одни летели безукоризненно, но прямо над целью в небе внезапно появлялось белое облачко, звучал короткий резкий двойной треск, боеголовка взрывалась, и на землю сыпался дождь осколков. Ракета, оставив за собой 260 километров, непонятно почему взрывалась на высоте в несколько сотен метров. Только 10–20 процентов запущенных ракет без помех достигали цели. Я был в отчаянии. Неужели доктор Тиль и его опытные сотрудники в Пенемюнде все же оказались правы? Неужели управление нашими летающими лабораториями оказалось слишком сложным для солдат? Не слишком ли мы были самоуверенны? Есть ли какая-то надежда исправить положение дел?

Инженеры и техники из Пенемюнде занялись экспериментальной батареей. Ничего не изменилось.

Может, все беды объяснялись плохим качеством продукции заводов «Миттельверк»? Наши предположения полностью подтвердились. В наших практических запусках мы отстреливали ракеты, поступающие к нам из самых разных мест: и из Пенемюнде, где мы сами собирали их, и с экспериментального производства «Миттельверк». Все страдали одними и теми же недостатками.

Проходили совещания, выезды на места – и снова совещания. Специалисты из Пенемюнде присутствовали при сборке и на заводах, где велась доводка. Все компоненты и узлы проверялись снова и снова, но выяснить так ничего и не удавалось. Мы получали слишком мало ракет, чтобы заняться их систематическим изучением, так что решение могло быть лишь делом случая.

Высокопоставленное начальство оказывало на нас жесткое давление; нам приходилось работать не покладая рук. Визитеры из Ставки уезжали с вытянутыми лицами. Но у меня не было сил разубеждать их.

В довершение ко всему возникли трудности с полевыми частями. Предполагалось, что они обладают теоретическими знаниями, и теперь их надо было подготовить для практических стрельб. В конечном итоге мы одновременно создали в Хейделагере три батареи и инженерную группу. Мы успокаивали себя соображениями, что главное для этих частей – умение правильно обслуживать ракеты и запускать их с необходимыми скоростью и точностью. А это они могут легко освоить на месте.

Многие из солдат в гражданской жизни были инженерами и техниками. Они были сообразительны, дотошно интересовались техническими аспектами и очень хорошо сотрудничали с инженерами в Пенемюнде. От них поступала масса рационализаторских предложений. В результате стрельб при самых разных погодных условиях, в самой разной обстановке мастерство команд достигло совершенства, которого не удавалось добиться даже на испытательных площадках в Пенемюнде. Опасения моих коллег оказались беспочвенными.

Тем не менее за поведение ракет в полете всецело отвечал Пенемюнде, и нашим техникам в сотрудничестве с испытателями предстояло выяснить, что происходит.

В середине этого периода, самого неудачного во всей истории ракетостроения, состоялись организационные изменения, предписанные управлением вооружений сухопутных войск. Сместили Занссена, разделили мой старый отдел. Пенемюнде было преобразовано в частный концерн, а новые управления перешли под командование генерала Россмана. Шли месяцы, но тем временем должны были продолжаться огневые стрельбы и выявлены причины ошибок.

В дополнение к оставшейся у меня сомнительной власти я обладал одним решающим преимуществом и твердо решил воспользоваться им. В Хейделагере все ракеты запускались лишь теми солдатами, которые были в моем подчинении. Почти все практические запуски – в том числе и продукции новых производств для выпуска жидкостных ракет – проходили в Хейделагере. Я же продолжал держать в руках все нити управления.

В конце концов все как-то наладилось. Когда пришлось искать пути и средства, чтобы спасти проект от полного развала, все пришли на помощь. За длинным столом в конференц-зале офицеры и инженеры полевых частей слились в дружеском единстве с генералом Россманом и руководителями производства; на самолете успели прибыть управляющие выпуском продукции и руководящий технический персонал. Но пока еще мы не выбрались из густого леса незнания.

После тщательного исследования всех возможных причин неполадок нам практически удалось устранить причину отказов на восходящем участке траектории. Дело было в том, что при сборке металл трубопроводов подачи топлива часто испытывал чрезмерное напряжение. Сотрясение, когда включалась система зажигания ракетного двигателя, и вибрации при горении порой ослабляли крепления трубопроводов на обоих концах. В результате туман из капелек спирта попадал в кормовую часть ракеты, где, смешиваясь с наружным воздухом, образовывал взрывчатую смесь, которую поджигал выхлоп пламени. Дополнительные крепления концевых трубопроводов, улучшенная техника их гибки, которая устранила излишнее напряжение металла, – все это предотвратило повторение неприятностей. Похоже, удалось выяснить и причины отказов реле, доставлявшие нам такую головную боль. Тем не менее, как мы ни старались, без помех достигали цели не более 30 процентов ракет.

Мы еще раз тщательно изучили все обломки ракеты, оставшиеся после аварии. Нагревание тонкой внешней обшивки, по всей видимости, не повлекло за собой ослабление надежности всей конструкции. Сгорел или обуглился лишь слой краски на обшивке. На защитном покрытии с внутренней стороны металлической «кожи» толщиной 0,06 сантиметра не осталось никаких следов чрезмерного жара. Изучение листового металла в лаборатории исследования материалов Пенемюнде не обнаружило никаких причин для беспокойства. Но тем не менее взрывы продолжались.

Было ясно – что бы там ни было, но причиной взрывов должен быть жар. То ли занималась пламенем емкость со спиртом – может, потому, что при температуре 896 градусов по Фаренгейту и закрытых клапанах в емкости с горючим возникала взрывоопасная смесь спиртовых паров и воздуха, – то ли взрывался бак с кислородом.

Мы снова и снова обсуждали этот вопрос. Фон Браун возложил вину на емкость со спиртом и ее систему вентиляции. Я был склонен винить бак с кислородом. После отсечки топлива в емкостях все еще сохранялось до 450 килограммов жидкостей в зависимости от состава смеси и времени горения. В поддержку своего мнения фон Браун в сотый раз объяснил мне систему вентиляции емкости со спиртом. Любой ценой мы должны были уберечь от взрыва практически пустой бак. Он мог взорваться от перегрева, его могло разодрать в куски растущее давление воздуха, когда ракета возвращалась в земную атмосферу. В последнем случае остатки топлива попадали в корпус ракеты. Графитовые рули оставались докрасна раскаленными, потому что в безвоздушном пространстве температура падала лишь незначительно, и, когда капли топлива попадали на рулевое управление, они тут же воспламенялись. По этой причине мы старались, чтобы во время всего полета по траектории давление в баке никогда не опускалось ниже 1,4 килограмма на квадратный сантиметр. Первые сорок секунд подъема мы обеспечивали давление воздуха в баке с помощью трубки, которая шла от носовой части с боеголовкой. Но затем, поскольку воздух становился слишком разреженным, чтобы поддерживать давление, клапан автоматически отсекал его поступление в бак и включал подачу жидкого азота, который находился под большим давлением в специальной емкости. Фон Браун считал, что причиной аварий могут быть отказы этого сложного механизма.

Мы снова проверили все соединения между четырьмя главными отсеками ракеты: боеголовкой, приборным отсеком, центральным с топливными цистернами и хвостовой частью, где размещался ракетный двигатель. Мощные стальные кольца, переборки между главными компонентами корпуса обеспечивались винтовыми соединениями. Конечно, переборки прогнулись, но остались неповрежденными. Выдержали и винты.

Тем не менее сразу же за верхней перегородкой обшивка была сорвана. Может, по какой-то случайности тут оказалось слабое место? Ни испытания, ни расчеты этого не подтвердили.

Предположим, что все же дело было в емкости с кислородом. Разогрев кислорода, который испаряется при температуре минус 186 градусов по Цельсию, мог внезапно привести к возрастанию давления и взорвать бак. Но доказательств тому у нас не было. Мы об этом ничего не знали. В ранних испытательных запусках в Пенемюнде данные, которые наша телеметрическая система снимала с ракеты в полете, были неубедительными.

Мы систематически заменяли все алюминиевые части внешней обшивки, такие, как заклепки и дверные запоры в инструментальном отсеке, на стальные. Снова и снова проверялась внутренняя структура. Учитывались данные аэродинамических продувок. Они свидетельствовали, что ракета в состоянии вынести все перегрузки, которые только можно себе представить. Решить загадку так и не удавалось.

Я спросил фон Брауна, возможно ли, чтобы ракета сначала разрушалась, а потом взрывалась. Я представлял, что часть обшивки инструментального отсека или сразу же за носовой перегородкой в первой трети центральной секции, может, ослабевала, когда при возвращении в атмосферу усиливалось давление, а поскольку надежность креплений ослабевала от жара, обшивку срывало. Из-за давления воздуха, врывавшегося в отверстия, ракета теряла стабильность полета, после чего, естественно, следовал взрыв. Фон Браун решил, что об этом не стоит даже и говорить. Мы так и не пришли ни к какому выводу.

Через час мы расположились в небольшом наблюдательном укрытии у подножия длинного низкого холма. Вокруг нас тянулся, уходя в бесконечность, пологий польский пейзаж. Тут на километры не было и следов человеческой деятельности. К югу от нас в направлении к Близне вплоть до линии огня простиралась низменность, на которой лишь кое-где росли кусты и рощицы деревьев. На солнце поблескивали извивы небольшого чистого ручейка.

Мы были точно в той точке, которая на карте была отмечена как район цели. Этим утром первая ракета успешно завершила путь в 130 метрах от склона. Она оставила по себе внушительную воронку и большие, размерами с человека, глыбы красно-коричневой глины, которые разлетелись в разные стороны от кратера.

Пока нам еще не удавалось увидеть в бинокли белое облачко, появление которого сообщало о взрыве. Под сводом безоблачного синего неба царило залитое солнцем безмолвие.

Наша рация сообщила, что состоялся очередной запуск. Мы включили хронометры. Подлетное время от Близны до нашего наблюдательного пункта составляло пять минут тринадцать секунд.

Ожидая ракеты, мы обсуждали наши проблемы и смотрели, как бежит минутная стрелка. Через пять минут я поднес к глазам бинокль и стал всматриваться в ту сторону, откуда должна была появиться ракета. Я медленно обводил взглядом небосвод. Внезапно я на долю секунды увидел маленькую точку, за которой тянулся короткий след. Почти в то же мгновение образовалось белое облачко, ослепительно сияющее на солнце. Я увидел, как часть ракеты отлетела в сторону, и узнал в ней боеголовку и приборный отсек. Полную тишину, в которой было слышно только щебетание ласточек, внезапно нарушил резкий двойной звук. Я увидел, как примерно в 1800 метрах перед нами взметнулся столб пыли от падения ракеты и основная ее часть медленно повалилась на землю. В полевой бинокль я успел увидеть начало взрыва ракеты в воздухе.

Но вероятно, все время думая о том, что может произойти, я и создал у себя иллюзию лицезрения того, что невозможно было заметить на скорости 3200 километров в час. Мне показалось, что перед взрывом возникло облачко, а ракета, сбившись с курса, оказалась под углом примерно 20 градусов по отношению к траектории и развалилась на две части – и лишь потом взорвалась. Но может, ее наклонное положение было всего лишь оптической иллюзией? Или в самом деле началом взрыва в воздухе?

Я не мог точно определить, что же я в самом деле увидел. Все произошло слишком быстро. Фон Браун не заметил белого облачка, которое, по моему мнению, было не чем иным, как внезапным выбросом остатков кислорода после аварии ракеты.

Мы исследовали обломки в месте падения, но никакой свежей информации не получили. Затем вылетели обратно в Близну, чтобы обсудить с генералом Россманом и членами руководства Пенемюнде положение дел. После долгих дебатов мы решили принять предложение фон Брауна: произвести пять пробных запусков, в течение которых емкость со спиртом в процессе горения будет опустошена дотла. Если в конце траектории от спирта не останется и следа, то конечно же он не сможет стать причиной аварии.

Кроме того, мы согласились с предложением генерала Россмана: в шести ракетах баки со спиртом и кислородом необходимо окружить изоляцией из стекловаты, чтобы предотвратить распространение жара от внешней обшивки. Главный конструктор Пенемюнде, третий из трех однофамильцев Риделей, выразил недоверие к такому решению. По его мнению, воздух между внешней обшивкой и емкостями оказывал такое же воздействие, как и вакуум, то есть он не мог нести ответственность за поступление тепла.

Далее мы решили ускорить ход испытательных стрельб в Пенемюнде, которые постепенно уже возобновлялись. Большую часть ракет с Грейфсвалдер-Ойе мы отстреливали вертикально вверх, и они падали в нескольких километрах от острова. Их полет фиксировался кино– и фототеодолитами, и, если была такая возможность, велась замедленная съемка. Мы надеялись, что фотографии расскажут нам, в чем дело: то ли ошибка конструкции, то ли аэродинамическая нестабильность, то ли есть какие-то иные причины взрывов в воздухе. Кроме того, на ракетах стояли новые датчики данных, телеметрическая система с двадцатью четырьмя каналами передачи информации, которые позволяли во время полета ракеты выявлять опасные точки.

Ракеты, в которых спирт в топливных емкостях использовался до последней капли, давали такой же процент взрывов в воздухе. То есть спирт явно не нес ответственности за такие отказы.

Когда несколько дней спустя я вернулся в Хейделагер, утром уже были запущены три ракеты с изоляцией из стекловаты. Все дошли до цели. Днем мы добились еще трех попаданий. Казалось, проблема, которая мучила нас несколько месяцев, разрешена. Стало ли причиной то, что удалось уберечь топливные емкости от жара внешней обшивки, или же стекловата обеспечила жесткость центральному отсеку, а возможно, в результате смещения центра тяжести повысилась стабильность, но не подлежал сомнению факт, что шесть удачных запусков принесли шесть попаданий в цель. Мы преисполнились надежд и считали, что затраченное время наконец оправдалось.

Удар по цели ракеты – даже без взрыва боеголовки – весом свыше 4,5 тонны, летящей со скоростью 2400 километров в час, образовывал воронку – до 40 метров шириной и глубиной 14 метров. Кроме основательного сотрясения земли за пределами кратера, не наблюдалось никаких побочных эффектов. Боеголовка из стали толщиной 6 миллиметров предназначалась для заряда объемом в одну метрическую тонну. Чтобы уменьшить «мертвый вес», наши первые конструкции «А-4» базировались исключительно на сплавах алюминия и магния. Но расчеты, исходившие из данных экспериментов в аэродинамической трубе, показали, что температура обшивки достигнет 676 градусов по Цельсию, которую сплав не выдержит, и мы были вынуждены отказаться от него, заменив листовой сталью. Вес конструкции вырос. Чтобы как-то добиться расчетной дальности полета 260 километров, нам пришлось отказаться от замысла вооружить ракету тонной взрывчатки и сократить этот вес, поскольку теперь приходилось учитывать и вес стальной оболочки. И теперь проблема заключалась в том, чтобы боеголовка взрывалась точно над целью, обеспечивая таким образом максимальное дополнительное воздействие взрыва. Я предполагал поставить детонатор замедленного действия, который будет взрывать боеголовку примерно в 18 метрах над целью, но это оказалось невозможным, поскольку за все время войны в Германии так и не удалось создать подобного взрывателя. Нам пришлось удовлетвориться взрывом в момент соприкосновения с целью.

Детонатор должен был приводиться в действие электричеством, потому что при механическом способе интервал между воспламенением и взрывом был слишком велик, а высокая скорость ракеты приводила к тому, что она поражала цель задолго до взрыва. Кроме того, взрыватель должен был обладать высокой чувствительностью, чтобы мгновенно срабатывать при легчайшем касании и при малейшем сотрясении, заставляя заряд взрываться до того, как боеголовка слишком глубоко уйдет в землю.

И теперь, когда проблема удара по цели вроде была решена, мы наконец начали эксперименты с подобными чувствительными детонаторами. Поскольку ракета могла выйти из строя в полете, соответствующее сотрясение заставляло чувствительный электродетонатор без толку взрывать боеголовку в воздухе.

К нашему великому разочарованию, дальнейшие эксперименты с ракетами, имеющими изолирующие прокладки из стекловаты, доказали, что наш оптимизм был преждевременен. Правда, число попаданий выросло примерно до 70 процентов, но 30 процентов ракет продолжали взрываться в воздухе. При помощи различных ухищрений мы подняли число попаданий до 80 процентов, но лишь в последние месяцы войны нашли решение, укрепив заклепками воротник из листовой стали на передней части переборки. И наконец добились 100 процентов успешных запусков.

Тем не менее летом 1944 года перед нами встал важный вопрос: использовать ли чувствительный детонатор и смириться с потерей 30 процентов ракет от взрывов их в воздухе или же пустить в ход менее чувствительный взрыватель, который не будет в такой степени реагировать на сотрясение, когда ракета рассыплется в полете. В сотнях случаев мы убеждались, что боеголовка и примыкающий к ней приборный отсек после развала ракеты летели сами по себе и неповрежденными достигали земли. Если мы применим не столь чувствительные взрыватели, то можем рассчитывать, что даже с этими 30 процентами непродуктивных потерь в воздухе сможем добиться определенного эффекта.

Время поджимало, и терпение высших эшелонов власти подходило к концу. Выбора у нас не оставалось. Мы продолжали надеяться положить конец взрывам в воздухе, но все же пришлось оснащать ракеты менее чувствительными детонаторами, пусть даже снижалась эффективность их использования как оружия.

Эти вопросы держали нас в напряжении всю первую половину 1944 года. Разные мнения ожесточенно противостояли друг другу, нервы были натянуты до предела. Производство на «Миттельверк» должно было то и дело прерываться, когда на эксперименты уходила очередная серия ракет с модификациями. И пока они не проходили испытания, производство останавливалось.

Высшие чины рейха требовали массового выпуска продукции. И теперь нам приходилось напрягать все силы, чтобы компенсировать их небрежение в прошлые годы. Так что волей-неволей приходилось идти на многие компромиссы, которые были неприемлемы для нас как для создателей ракет дальнего радиуса действия. И нам приходилось отсылать на фронт ракеты далеко не в том виде, в каком они должны были быть, ракеты, не обладающие точностью и эффективностью, хотя мы годами старались избавить их от этих недостатков, – оружие, которое, несмотря на свой технический уровень, не соответствовало своему назначению.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.