СЕМЬДЕСЯТ ДВА ЧАСА

СЕМЬДЕСЯТ ДВА ЧАСА

Обстановку Сашка Никитин, окончивший университет годом раньше, обрисовал коротко, но исчерпывающе:

— Вакансии есть… Но женщин-следователей Белов не признает. Мужчинам прощает два промаха. Женщин после первого стирает в порошок. Так что и не ходи к нему.

— Скажите: женщин не признает! Ну, а ты порекомендуй меня. Знаешь же по факультету, ведь неплохо училась… С третьего курса собиралась стать только следователем и только в милиции. Не хочу ни в адвокатуру, ни в прокуратуру…

В кабинет вошел моложавый, с симпатичной сединой в черных волосах человек. Кивнув на его «здравствуйте», Валентина пересела к Сашкиному столу.

— А ты сам больно много умел, когда пришел сюда? Женщин не признает! На стройплощадке признавали, наравне с мужчинами работала. И здесь справлюсь. Тоже мне, женоненавистники. Шеф у вас, наверно, старый холостяк?

Сашка хотел что-то сказать, но не успел.

— Фамилия? — раздалось сзади.

Валентина обернулась. Тот самый, с сединой в волосах, смотрел на нее насмешливо.

— Литовцева.

— Зайдите ко мне. — И вышел.

— Кто это?

— Шеф, — Сашка покачал головой. — Сейчас он превратит тебя даже не в порошок — в пыль. Потом ссыплет в конверт и отправит спецпочтой в университет…

«Ничего себе знакомство… — Валентина открыла дверь с табличкой «Начальник следственного отделения» и наткнулась на уже знакомый ядовитый взгляд. — Ну ладно, посмотрим».

— Хочу пройти у вас преддипломную практику, а потом остаться здесь работать.

— Только-то?

Прочитал направление, еще раз скептически оглядел ее. Потом снял трубку:

— Римма Владимировна, зайдите, пожалуйста.

Вошла женщина лет сорока, в очках.

— Вот вам… стажер. На четыре месяца. — И уже Литовцевой: — Все вопросы — к следователю Губаревой.

Ясно. Не суйся, значит. Забот, мол, и без тебя хватает…

За два месяца студенческие представления о первых практических шагах молодого следователя развеялись, как дым. Не было еще следователя Литовцевой — была, скорее, курьер при Губаревой. Приводила в порядок бумаги, перепечатывала их, разносила повестки. Урвав свободную минуту, брала следственное дело и нахватывалась беспорядочных сведений — о допросах, о сроках производства, о порядке ведения очной ставки… Единственное, что делала системно, — аккуратно подшивала в свою папку копии постановлений, выносимых Губаревой, штудировала в них каждую строчку, вникала в смысл каждой запятой. Руководитель практики поручениями не докучала. Но на вопросы отвечала охотно, обстоятельно, демонстрируя безупречную логику.

К концу третьего месяца Губарева сказала:

— Не раздумала оставаться? Тогда докажи, что можешь расследовать самостоятельно. Возьми дело.

Несложным было это первое дельце: пьяный жилец набезобразничал в лифте, обругал лифтершу, а теперь каялся, пускал слезу и умолял ничего не сообщать на работу. Написала постановление об отказе в возбуждении уголовного дела и о передаче материала в товарищеский суд. Отпечатала. Показала Губаревой. Та с сомнением покачала головой, но сказать ничего не успела: начинался допрос. Валентина, уверенная, что в бумаге все как нельзя лучше, пошла к начальнику.

— Положите на стол, через полчаса зайдите.

Зашла через полчаса. Постановление было крест-накрест перечеркнуто красным. В конце: «Переписать!».

— Но почему? Что тут неправильно?

— Правильно. Только растянуто. Скучно, сплошной осенний день. Мысль следователя должна быть краткой и логичной, как у… математика.

Переделала. Получилось лаконичней, мотивировки точнее. На этот раз начальник зачеркнул половину.

— Почему?

— Вкрались юридические неграмотности. Пользуйтесь кодексом. Не стесняйтесь. Все мы его знаем, кажется, наизусть. Но это только кажется.

Переделала еще раз. Снова вернул постановление.

Чуть не со слезами пошла к Губаревой.

— Не знаю, что ему нужно…

— Ну, давай вместе.

Почти под диктовку отпечатала новый вариант.

— Кустарщина. Коротко, грамотно, но все еще… не изящно. Ладно, для начинающего сойдет. — И начальник наклонил голову, отпуская ее.

Взбешенная, выскочила из кабинета — и к Губаревой. Да будет ли конец этому откровенному преследованию?!

Губарева, человек, как уже успела понять Валентина, прямой, принципиальный, нимало не оскорбилась отзывом начальника о постановлении, невольным соавтором которого она была.

— Не злись и не расстраивайся. Тебя учат терпению. Учат искать сто вариантов. Думать учат. Не натренируешься на таких пустячках — сгоришь на первом же крупном деле. Надо так оформлять материал, чтобы суду все было ясно, а преступник не нашел бы в нем потом ни одной щели…

На должность следователя Валентину, к искреннему ее удивлению, все-таки приняли. Когда она получила удостоверение и место за столом напротив Губаревой, стало по-настоящему страшно. Составление версии, осмотр, эксперимент, допрос, обыск, назначение экспертизы — все эти действия, такие ясные в учебнике, в предстоящей реальности казались ей цепью неразрешимых задач.

Она видела, как порой мечется обычно спокойная, собранная Губарева. Сидит перед ней эдакий упитанный нахал и ухмыляется: «Может, я и украл. Только вещички-то — тю-тю! Как докажете, гражданин следователь?» Действительно, как? Истекает срок задержания, над следователем висит прокурорский меч, еще день — и придется освобождать заведомого преступника, а новых данных все нет…

Но ведь как-то выходит из положения Губарева. Да и Сашка… На факультете в титанах явно не числился — а работает же. И, кажется, вовсе неплохо.

* * *

Одно из первых самостоятельных дежурств в качестве следователя. Поздний вечер. На втором этаже — ни души. Внизу уголовный розыск, дежурная комната. Там — допросы, оформление протоколов, звонки. Здесь скука — до тошноты.

Около десяти вечера позвонил дежурный по горотделу:

— Для вас есть работа. В бане № 2 совершена кража меховой шапочки с диванчика открытого хранения. Потерпевшая сама задержала некую Людмилу Пряженникову. Обе здесь.

— Хорошо. Попросите потерпевшую подняться ко мне.

Вошла женщина средних лет, возбужденная, шумная.

— Расскажите, пожалуйста, все с самого начала и максимально подробно.

Рассказ потерпевшей наводил на мысль, что кража «случайная».

Ну, станет ли опытная воровка в этой же бане примерять украденную шапочку? А спустившаяся в гардероб женщина застала Пряженникову именно за этим занятием.

Оформив протокол, Валентина отпустила женщину, торопившуюся домой. Позвонила, чтобы привели Пряженникову. Сейчас, если ничего нового не выявится, воровку придется освободить: мелкое хищение. Меры общественного воздействия будут достаточны…

Дежурный привел в кабинет молодую блондинку. Смазлива. Одета элегантно. Синий с белой отделкой костюм точно по фигуре. Держится свободно, вежливо. Удобно села на стул у самого стола.

«Я волнуюсь больше, чем она, — с неудовольствием подумала Валентина. — А почему? Почему она-то спокойна? Но не задашь же ей такой дурацкий вопрос… А с чего начинать беседу?»

С полминуты молчали, разглядывая друг друга. Собравшись, Литовцева, как могла будничней, начала:

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Так там же есть, товарищ следователь, — как-то даже обиженно указала на бумаги блондинка.

— Постарайтесь, Пряженникова, точно отвечать на все вопросы.

…Среднее образование, работает чертежницей в одном из институтов. Полгода замужем. Муж инженер. Да, материально обеспечена. Признает ли, что совершила кражу? Да, конечно. Зачем? Бурные рыдания. «Не могу объяснить…».

— Скажите, Пряженникова, — рыдания мгновенно стихли, еще не просохшие веки настороженно сузились, — почему вы приехали мыться именно в эту баню? Ведь вы живете на Новом Плато и, как сами сказали, в прекрасной, благоустроенной квартире с ванной?

Ответ уже не такой уверенный:

— Я раньше неподалеку от этой бани жила, привыкла к ней…

Вот ведь какой банный патриотизм! С чего бы это?

— И давно вы отсюда переехали?

Пряженникова заметно насторожилась:

— Полтора года…

Врет, не первая у нее кража. Не по неопытности она тут же мерила шапочку. Обнаглела. Все сходило с рук столько времени…

— У вас при обыске изъяли вот эту квитанцию. Чьи часы вы сдали в комиссионный магазин?

— Мои.

— А на руке?

Пряженникова уже не скрывала испуга.

— Тоже мои…

Часы в золотом корпусе сдает в комиссионку, носит обычные хромированные — и это она-то, с ее за километр видимым пристрастием к дорогим и красивым вещам!

Завтра узнать в магазине номер часов и поискать его в картотеке похищенных вещей… А сегодня надо решать: оформить задержание или освободить? Удастся ли за предусмотренные законом семьдесят два часа доказать другие кражи? Ну, а если она, Литовцева, по молодости перегибает палку? Освободить, закрыть дело на злополучной шапочке? Никто не упрекнет: мало оснований для задержания. Но ведь врет эта банная воровка. За ночь уничтожит улики — и ничем ты ее не возьмешь! Решено.

— Вы задерживаетесь по подозрению в других кражах.

Утром ее вызвали к начальнику.

— Почему задержана Пряженникова?

— Я думаю… Мне кажется, Пряженникова в бане воровала полтора года.

— Ах, вам кажется… Ну что ж, задержали — сами и доказывайте.

Белов, хотя уже и не возвращал по пять раз на переписку вынесенные ею постановления и, больше того, уже не раз с явным одобрением хмыкал, получая от нее дело, оставался все таким же неумолимым придирой. Не опекая на каждом шагу, не возражая против желания молодого следователя набить себе шишку на лбу, он все же постоянно был настороже, и ошибки не заходили слишком далеко.

Валентина опомнилась только в своем кабинете. Задержала на свою шею. С чего же начинать?

Бросилась в уголовный розыск. Нашла оперативного инспектора Савельева.

— Какие нераскрытые кражи есть в бане?

Сытый, довольный всем на свете, а больше всего — собой, Савельев удивленно поднял брови:

— У меня нет ни одной нераскрытой кражи в бане номер два.

— Должны быть там кражи!

— Но ведь — там, а не у меня!

Хлопнула дверью.

Что же делать? Злость, желание доказать, что она, женщина, может быть следователем, — все было. Не было только главного — плана расследования. И даже намека на план.

Заставила себя успокоиться. Еще раз прочитала все материалы, позвонила директору бани.

— Я банщиц не успеваю оформлять. Как вычет за очередное хищение, так сразу «по собственному желанию…».

— Простите, что вы все-таки знаете о кражах?

— Так я ж говорю: все знаю. Каждая описана в журнале, а журналы у меня в столе…

— Еду к вам!

Примчалась и вцепилась в журналы, как утопающий в спасательный круг. Краж за полтора года оказалось немало. Каждая записана неумело, но старательно: дата, описание похищенной вещи, размер, стоимость, адрес и место работы потерпевших.

Листая страницы, Валентина сразу делала отбор. Хищения из мужской раздевалки — прочь. Выписывать только красивые и ценные вещи: дорогую обувь, импортное белье, шерстяные кофты и джемперы. Набралось около двадцати записей. Вернувшись в отдел и отпечатав постановление на обыск, Литовцева поспешила к прокурору.

Тот долго раздумывал.

— Да, подозрения обоснованные… Но доказательства, доказательства…

— Так я и поеду за доказательствами.

— А если не найдете? Это же не шутка — ославить семью…

Но санкцию дал.

Сев в машину, Валентина вспомнила: оперативного инспектора взять бы. Но представила себе масленую физиономию Савельева и вызвала другого. В случае чего, еще и шофер поможет.

Дверь открыл инженер Пряженников. Долго разглядывал удостоверение, санкцию, понятых, а уяснив, в чем дело, всплеснул руками:

— Не может этого быть… Не может этого быть…

Но открыли шкаф — на полках около трех десятков шерстяных кофт и джемперов.

— Где ваша жена хранит белье?

Инженер поставил на широкий письменный стол два чемодана.

— Откройте их сами, пожалуйста.

В одном — новые сорочки и гарнитуры, сложенные в целлофановые пакеты. В другом — слегка поношенное, но чистое и отглаженное белье.

— Вы не догадывались, что для одной женщины всего этого многовато?

Сверясь с описаниями, взятыми из банных журналов, Валентина составила акт об изъятии части вещей. Получился большой тюк.

Вернулась к себе, села писать повестки потерпевшим.

В кабинет заглянул Белов.

— Это что? — указал он на узел.

— Изъяты при обыске у Пряженниковой.

— Зачем же вы их изъяли да еще так много?

— Они все похищены.

— И вы докажете?

— Не докажу — верну вещи и извинюсь.

Начальник развел руками: вот и я, мол, извинюсь перед вами, если придется наказывать, так что вы уж будьте добры — докажите.

Заканчивались первые сутки задержания.

Утром застала в коридоре несколько вызванных по повесткам женщин. Пригласила первую.

— Были ли у вас 26 марта прошлого года похищены какие-либо вещи? Где? При каких обстоятельствах? Кого подозреваете? Как выглядели ваши вещи?

Женщина, секретарь-машинистка с судоремонтного завода, рассказала, что в бане № 2 у нее украли немецкий гарнитур и дедероновую блузку. Очень точно все описала и сказала, что подозревает раздевавшуюся рядом с ней белокурую девушку.

Все сходилось.

Валентина предъявила для опознания вещи.

— Да как же вы их разыскали?! — всплеснула руками женщина.

А когда в кабинет ввели в числе других Пряженникову, потерпевшая даже вопроса не стала ждать:

— Вот эта!

На очной ставке Пряженникова сразу созналась, опять рыдала и уверяла следователя, что «это — все».

— Не брала больше ничего и нигде! Именем своей матери клянусь!

Валентину передернуло.

— Хорошо, не надо больше клятв. Возьмите протокол и прочитайте внимательно. Все правильно я записала? Теперь возьмите авторучку и напишите в конце: «Протокол допроса с моих слов записан верно и мною прочитан. Могу добавить: нигде и никогда я краж не совершала». Распишитесь. Поставьте число… Вскоре я еще вас побеспокою.

В этот день Литовцева еще семь раз «беспокоила» Пряженникову.

Воровка каждый раз покаянно рыдала, но в конце очередного протокола упрямо писала: «…Больше нигде и никогда краж не совершала».

В кабинет заглядывали коллеги-следователи и, с полуслова уловив суть, выходили. Все перебывали. Потом перестали заглядывать: кончился рабочий день. А потерпевшие все шли…

Утром третьего дня задержания Литовцева докладывала:

— Раскрыто одиннадцать краж, совершенных Пряженниковой.