10.

10.

[Личный характер всех проявлений высших сфер. Дела свящ. Востокова, Восторгова, архиеп. Иннокентия. Отношение к Поливанову. Штюрмер и пятимиллионный секретный фонд на печать. Уход Поливанова. Назначение Шуваева военным министром. Дело настоятеля Федоровского собора Александра Васильева.]

Та же черта личных отношений оказалась[*] и в делах протоиереев Востокова и Восторгова. Выступление отца Востокова в проповедях в приходской подмосковной церкви с преобладающим фабричным составом прихожан и затем помещенная им на страницах издаваемого им религиозного духовного журнала петиция, направленная против влияний Распутина, за подписью его и прихожан, в связи с близостью Востокова в семье[*] Самарина, о чем я уже упомянул, послужили основанием к тому, что его деятельности было придано значение отражающихся влияний Самарина. Поэтому, несмотря на просьбы прихожан, печатные выступления отца Востокова по поводу его пастырской деятельности и отношения к нему специальной назначенной для расследования ее комиссии, епархиальное начальство настояло на исполнении отцом Востоковым требования об уходе его из означенного выше прихода. Только перевод его в уфимскую епархию положил конец возгоревшейся по этому поводу газетной полемике, оставив после себя глубокий след в среде взволнованного отношением к отцу Востокову московского духовенства. Вмешательство в это дело уфимского епархиального архиерея еп. Андрея, в миру кн. Ухтомского, двоюродного брата А. Н. Наумова, как я уже раньше показал, ярого противника Распутина, вызвало со стороны последнего и А. А. Вырубовой неудовольствие против него и владыки митрополита Питирима. В св. синоде уже начались разговоры вообще о деятельности еп. Андрея, его публичных выступлениях по вопросам общественной жизни с либеральным оттенком высказываемых им взглядов, и когда еп. Андрей, не дожидаясь прохождения обновительной приходской реформы, начал осуществлять некоторые ее начала, в особенности в предоставлении прихожанам своей епархии права выбора духовенства, то состоялось даже заседание св. синода, не убедившегося доводами, представленными лично еп. Андреем, и был поднят вопрос об устранении его от епархиального управления. Вопрос этот в дальнейшем не получил осуществления единственно из-за боязни раскола, который мог бы последовать после удаления на покой еп. Андрея, так как св. синод опасался как публичных выступлений со стороны самого владыки с объяснением причин его ухода, так и поддержки прессы, всегда благожелательно относившейся к деятельности еп. Андрея, в чем я, будучи давнишним знакомым и почитателем владыки еще со времени моей службы в Поволжьи, где протекала его миссионерская чреда служения православной церкви, так же уверил и митрополита, и А. А. Вырубову, и Распутина.

Что же касается прот. Восторгова, то, как я уже отметил, он был давно знаком с Распутиным, поддерживая с ним дружеские отношения; Распутин относился к нему благожелательно и, во время моего состояния в должности как Распутин, так и А. А. Вырубова под влиянием А. Н. Хвостова, старого, — близкого и дорогого знакомого Восторгова, даже оказывали последнему поддержку в его стремлении получить викариатство в Москве; но так как владыка митрополит Питирим, в виду поднятого около этого назначения столичными органами шума и других соображений, был против этого назначения, на котором, под влиянием прот. Восторгова, настаивал московский митрополит Макарий, то, по мысли владыки Питирима, предполагалось, в виду миссионерских по Сибири заслуг пр. Восторгова, предоставить ему, в виду смещения архиепископа Иннокентия[*], иркутскую архиепископскую кафедру, о чем мне передавал сам владыка Питирим. Я лично был мало в то время знаком с прот. Восторговым, и после своего ухода я узнал, что он обвинял меня в уходе А. Н. Хвостова, деятельности которого на посту министра внутренних дел придавал большое значение. Когда ко мне в этот период зашел вечером А. И. Дубровин, то, в присутствии Комиссарова, за чайным столом я начал расспрашивать Дубровина о его откровенных взглядах на личность и деятельность некоторых представителей монархических организаций, которых он знал с первых дней появления на арене политической жизни.

Характеристики Дубровина были метки и обнаруживали его большую наблюдательность и знание слабых сторон интересовавших меня лиц. Давая очерк Восторгова, с которым у Дубровина, как я заметил и на монархическом обеде у себя, отношения были натянуты, Дубровин, в доказательство правильности своего взгляда на пр. Восторгова, привел мне пример отношения последнего к Распутину, так искренно ему помогающему в достижении епископского сана, и указал мне на одно из последних изданий прот. Восторгова, где он стал на защиту прот. Востокова по поводу выступлений последнего против Распутина и, делая критический обзор актов упомянутой мною следственной комиссии, в несколько, правда, туманных выражениях очертил роль Распутина в этом деле. При этом А. И. Дубровин добавил, что он хочет ознакомить Вырубову с двойственностью поведения прот. Восторгова в его отношениях к Распутину, открыть ей глаза на прот. Восторгова и показать ей этот обзор, написанный лично последним; но затем, узнав, что я на-днях собираюсь побывать у А. А. Вырубовой, передал мне, по моей просьбе, эту книгу, прося ему потом ее возвратить, так как у него другого экземпляра не имеется, и она ему нужна в числе других материалов, собираемых им для публичного разоблачения на страницах «Русского Знамени» деятельности Восторгова, не отвечающей в последнее время политике правых организаций. Действительно, как я заметил на съезде монархистов в Петрограде, той же точки зрения относительно Восторгова держались и многие другие партийные руководители монархических организаций, кроме В. Г. Орлова, связанного с прот. Восторговым личными хорошими отношениями. Когда при посещении А. А. Вырубовой, я передал ей эту книгу, указав на то, что Дубровин хотел сам ее показать ей, и передал ей точку зрения Дубровина и других правых деятелей на прот. Восторгова, то она придала этому делу большое значение, просила меня оставить эту книгу у нее и отчеркнула указанные мною в очерке Восторгова строки и примечания, относящиеся к делу Востокова. Этот очерк заинтересовал также и Распутина, который, при свидании со мной, сам меня первый спросил по поводу Восторгова и добавил, что «теперь Восторгову — крышка», ничего он не получит. Действительно, с этого времени не только затих разговор о назначении прот. Восторгова в Иркутск, куда он вначале, сильно рассчитывая на разного рода поддержки, даже отказывался ехать, но и вообще о получении им какой-либо отдаленной миссионерской епископской кафедры на Кавказе или в Сибири.

Зная мои отношения к митрополиту Питириму, Вырубовой и Распутину, Восторгов, затем, при приездах своих в Петроград по личным своим и служебным делам, часто жаловался мне на изменение отношений к нему не только митрополита Питирима, но и обер-прокурора Раева, лишившего его некоторых синодальных должностей, и просил моей поддержки у митрополита Питирима. Потом, когда я, будучи на рождественских праздниках в Москве, отдал Восторгову визит, он мне с сердечной болью говорил о своем разочаровании во всем том, чему он раньше поклонялся и страстном его желании уйти подальше для живой работы среди народа в духе чисто христианского служения своей пастве. Свидевшись вскоре с А. А. Вырубовой и митрополитом Питиримом, я передал им, со слов пр. Восторгова, о настроениях московского духовенства и взглядах последнего на дела церковного управления за последний период времени и вынес убеждение, что отношение Вырубовой и митрополита к прот. Восторгову не изменилось.

С той же точки зрения личных отношений надо смотреть и на дело иркутского архиепископа Иннокентия[*], о котором я уже докладывал Комиссии, в виду переписки о нем по департаменту полиции. Сущность этого дела заключается не столько в характере интимных излияний архиепископа, сколько в обративших на себя внимание военной цензуры, передавшей для расшифрования в департамент полиции ряд писем архиепископа, зашифрованных местах этой переписки, где владыка высказывал свои накипевшие в душе полные горького разочарования соболезнования по поводу отражающегося на ходе всего церковного управления губительного и развращающего высшую иерархию влияния Распутина и отношений к нему высоких особ. Последствием этой переписки, с которой я ознакомил А. А. Вырубову и, по ее указаниям, передал копию этих писем обер-прокурору Волжину, а также доложил и владыке митрополиту Питириму, было удаление из Иркутска епископа Иннокентия, пользовавшегося, по засвидетельствованию генерал-губернатора Князева, симпатиями своей паствы, и принятие, по соглашению министерства внутренних дел с обер-прокурором, со стороны каждого из означенных ведомств, ряда мер, направленных к избежанию возможных при прощании паствы и духовенства с владыкой каких-либо выступлений демонстративного характера. В дальнейшем, данная по этому поводу, в донесениях начальника губернского жандармского управления характеристика отношений ген.-губернатора к владыке и населению управляемой им области послужила А. Н. Хвостову поводом для исходатайствования назначения генерал-губернатора Князева, без предварительного с ним сношения, что, как потом Князев мне писал, его глубоко обидело, в государственный совет.

В том же направлении подлежит[*] рассматривать и отношение к А. В. Кривошеину, к которому А. А. Вырубова, несмотря на близость его к ее родным, относилась, как я уже говорил, с недоверием после его выступления в совете министров с поддержкою пожеланий Государственной Думы и придавала впоследствии подозрительное значение активной деятельности его в действующей армии в качестве сначала особоуполномоченного, а затем главноуполномоченного по Красному Кресту, видя в этом переход его в лагерь противников императрицы. Что же касается военного министра Поливанова, то к нему, после его разрыва с Сухомлиновым, под влиянием последнего и вследствие близости к А. И. Гучкову, отношения определились со времени его назначения членом государственного совета и только необходимость поддержки Государственной Думы после галицийского отступления возвратила его в ряды военного министерства на пост руководителя этого ведомства, как администратора, пользующегося доверием Государственной Думы. Поддерживаемое им и после этого знакомство с Гучковым и близость его к графу Коковцову, к которой подозрительно относился и Горемыкин, служили частою темою наших разговоров с А. А. Вырубовой. Но подозрительность к Поливанову усилилась, с момента приезда Распутина, когда было обнаружено филерное наблюдение за Распутиным со стороны военного министерства, а также со стороны того же ведомства проследка телефонных разговоров по телефону Распутина и нашему. Когда об этом было передано нами А. А. Вырубовой, то она придала этому большое значение и просила меня принять меры для парализования этого наблюдения. Меры эти были приняты: филерное наблюдение за Распутиным было провалено, были сделаны телефонные отводы, и в свою очередь я установил наблюдение и за телефонными разговорами Поливанова из его квартиры, и за его поездками на автомобиле из Царского в Павловск, и за выяснением его знакомств. О получаемых мною сведениях я сообщал А. А. Вырубовой. Затем, чтобы успокоить А. А. Вырубову и Распутина, которых нервировала необходимость осторожности в разговорах по телефону, я, воспользовавшись своим докладом Поливанову по вопросу урегулирования постановки контр-шпионажа, в числе других соображений указал ему на пример установки военным ведомством наблюдений за Распутиным и телефонами его и нашим, вызвавший и с нашей стороны принятие тех же мер. Хотя ген. Поливанов, не изменяя тона разговора со мной, заметил мне, что он об этом не знает, но, тем не менее, после этого филерная проследка и наблюдение за телефоном Распутина были сняты, о чем я и передал А. А. Вырубовой и Распутину. Не скажу, чтобы это не отразилось на отношениях Поливанова к А. Н. Хвостову и ко мне; поэтому, в некоторых случаях, А. Н. Хвостову приходилось прибегать к всеподданнейшим докладам, которые показали ему, что государь, в период нашего управления министерством внутренних дел, не склонен был, несмотря на известные нам влияния на его величество, отказаться от услуг Поливанова, как военного министра, и давал понять А. Н. Хвоству о своем желании установить между Хвостовым и Поливановым корректные служебные отношения.

Так, например, государь особенно подчеркнул это в вопросе о норме наград по корпусу жандармов, когда Поливанов отказал нам в увеличении таковой, а также и в вопросе исходатайствования нами двух сверхъочередных наград полковникам: Комиссарову и Глобачеву, при производстве их, вне вакансий по корпусу жандармов и вне правил, в генерал-майоры, в чем также нам отказал Поливанов. В обоих этих случаях государь взял на себя роль примирителя и сказал Хвостову, что он, не желая обидеть ген. Поливанова, лично попросит его найти возможность, путем отнесения старшинства в чине исполнить просьбы А. Н. Хвостова. Так как этот доклад Хвостова совпадал по времени с последующим докладом Поливанова, то государь приказал Хвостову выждать в приемной выхода ген. Поливанова, чтобы они оба могли здесь же сговориться по этому вопросу. После этого, действительно, ген. Поливанов, выйдя из кабинета государя, когда А. Н. Хвостов попросил его о вторичном пересмотре наших ходатайств, передал Хвостову, что государь с ним по этому поводу только что говорил и обещал Хвостову удовлетворить эту просьбу с тем, однако, чтобы штаб корпуса в будущих своих наградных представлениях не использовал этих исключительных награждений, как пример для отступлений от общих наградных правил.

В виду такого отношения государя к Поливанову и так как в наш план налаживания благоприятного настроения Государственной Думы совершенно не входило обострение вопроса относительно ген. Поливанова, с которым наши сношения служебные несколько наладились, то мы с декабря месяца 1915 года всячески старались избежать в разговорах с А. А. Вырубовой и Распутиным упоминания о Поливанове. Уход Поливанова состоялся уже после нашего оставления службы в министерстве, но основная причина, охладившая отношения Штюрмера к Поливанову, произошла при нас. Штюрмер с первых же шагов своего вступления на пост председателя совета министров, отнесся с особым вниманием к докладу А. Н. Хвостова по вопросу, мною выше отмеченному, о задуманном Хвостовым и Гурляндом целом ряде мероприятий по борьбе с оппозиционной прессой и созданию, путем скупки акций «Нового Времени», доминирующего влияния правительства на этот орган и т. п. Узнав, что на осуществление этих мероприятий и его плана предстоящей избирательной кампании в Государственную Думу А. Н. Хвостов получил уже предварительное согласие на отпуск своевременно соответствующего кредита из секретного фонда, Штюрмер выразил А. Н. Хвостову свое желание взять на себя руководительство этим делом, как имеющим в виду удовлетворение задач общей политики правительства, а не одного ведомства министерства внутренних дел. Хвостов без всяких возражений согласился на это и об этом своем разговоре сообщил мне и, в соответствующей окраске, некоторым членам кабинета. Когда я выслушал от А. Н. Хвостова весь его разговор с Штюрмером, то меня поразила та легкость, с которой Хвостов отнесся к сдаче своих позиций по вопросам, которым он, как лично им задуманным, придавал особое значение, и к которым всегда обнаруживал особое внимание; изучив уже, хотя и невполне, А. Н. Хвостова, я понял, что он сделал это неспроста и ждал последующего хода событий. Через несколько дней А. Н. Хвостов рассказал мне о том, что Штюрмер пожелал присутствовать на первом докладе его государю и что он, Хвостов, даже против этого не возражал, так как свои пожелания Штюрмер мотивировал необходимостью совместного освещения перед государем некоторых вопросов внутренней политики, по коим он, как председатель совета, предполагает высказать и свои программные соображения. Я указал А. Н. Хвостову, что это несколько умаляет его значение, как министра внутренних дел, тем более, что пред этим он согласился и на представление Штюрмеру идущего к министру внутренних дел перлюстрационного материала, чего при Горемыкине не было.

Но А. Н. Хвостов ответил мне, что на совместный доклад уже испрошена у государя аудиенция и что в будущем, конечно, он прекратит дальнейшие в этом направлении попытки Штюрмера. По возвращении из Царского Села А. Н. Хвостов передал мне, что на докладе Штюрмер волновался, нервничал, никаких особых своих программных предложений не представлял вниманию государя и только сумел испросить разрешение на ассигнование в его распоряжение 5 миллионного отпуска секретного кредита на осуществление намеченных А. Н. Хвостовым мероприятий по прессе, высказав государю те же соображения, которые он приводил Хвостову, сославшись на последовавшее уже между ним и Хвостовым соглашение, в виду чего его величество изъявил на это свое согласие, но обусловил только прохождением этого ассигнования по журналу совета министров. Хвостов, по его словам, вынес впечатление, что целью совместного доклада Штюрмера и его было желание Штюрмера подчеркнуть присутствием Хвостова соглашение их по вопросу об отпуске означенного кредита. В следующем после этого очередном заседании совета Штюрмер предложил к подписи министров кратко составленный им проект журнала совета министра об ассигновании ему означенного выше денежного отпуска, не указав в журнале, на какие надобности; передавая же к подписи А. Н. Хвостова этот проект, Штюрмер доложил только совету, что он уже на этот отпуск получил согласие государя. А. Н. Хвостов подписал, но затем, когда проект журнала перешел к Поливанову, то последний, поддержанный Треповым, попросил у Штюрмера разрешения узнать о ближайших целях назначения ассигнования этого кредита. На это Штюрмер резко ему ответил, что об этом он докладывал государю, как о секретном назначении, и что если он, Поливанов, не желает подписывать, то он его не принуждает, а только при докладе государю об этом заявит. Тогда Поливанов подписал журнал, за ним подписали и остальные министры, заинтригованные такой крупной ассигновкой. Из полученных мною вслед за сим агентурных сведений оказалось, что по этому поводу пошли всякого рода разговоры не только среди министров, но и в среде высшего чиновничества и дошли уже до сведения некоторых членов Государственной Думы.

Тогда я, при свидании с А. А. Вырубовой, помимо А. Н. Хвостова, передал ей об этом, причем указал ей, что Штюрмер может провести этот журнал при ближайшем же докладе государю, почему и надо, во избежание каких-либо возможных запутываний в это дело имени государя, заранее об этих разговорах государя предупредить, так как Штюрмер не указал в совете цели расхода, а сослался на доклад государю; при этом я добавил Вырубовой, что в виду некоторого личного оттенка этих разговоров, я не счел себя в праве ознакомить с существом их Б. В. Штюрмера.

Результатом этого было то, что, как потом А. А. Вырубова мне передавала, государь, при представлении ему лично Штюрмером на утверждение этого доклада, выслушал его и просил перейти к дальнейшим делам, а этот проект оставил у себя в числе некоторых других для ознакомления с ними и потом вернул его с пометкою: «согласен, но с ознакомлением лично государственного контролера Покровского о всяком расходе из этого кредита». К А. А. Вырубовой потом дошли сведения о том хорошем впечатлении, какое произвела эта отметка государя, о чем она мне потом говорила.

Б. В. Штюрмер был этой отметкой, как мне передавали, поражен, но министры, узнав о ней, были довольны исходом этого дела; сведения об этой отметке перешли в Государственную Думу, и Штюрмер виновником шума, поднявшегося около этого секретного журнала совета, считал Поливанова. После своего ухода из министерства внутренних дел я должен был выехать из Петрограда на сравнительно продолжительный срок и, поэтому, не знаю, какие в дальнейшем были сделаны шаги Штюрмером в отношении Поливанова, но знаю только, что назначение ген. Шуваева прошло помимо не только Штюрмера, но и лиц, его поддерживающих, и, по своей неожиданности, ошеломило Распутина, как он мне впоследствии говорил, так как кандидатом Штюрмера, поддерживаемым и Распутиным, был ген. Беляев, друг Сухомлинова, не прерывавший с ним связей все время и по уходе Сухомлинова, знакомый Распутина, известный Вырубовой и императрице и принимавший, по поручению императрицы, меры к наблюдению, через военную цензуру, за телеграфными сношениями Илиодора с Ржевским, после ареста последнего, мною произведенного, о чем мне говорил Мануйлов.

Ген. Беляева я знаю только по моим официальным встречам с ним на заседаниях комитета Марии Павловны и по обмену служебных с ним переговоров, как человека воспитанного, очень сдержанного и обязательного, но в более близкое с ним соприкосновение мне входить не приходилось. Распутин же всегда о нем отзывался хорошо и говорил, что императрица и А. А. Вырубова считают его своим человеком. А. Д. Протопопов, когда я передал ему со слов Распутина о предстоящем назначении Беляева военным министром, отнесся к этой кандидатуре с одобрением.

Затем, с тем же отношением мне пришлось считаться и в вопросе относительно настоятеля царскосельского Федоровского собора, воспитателя наследника по закону божьему, близкого ко двору, митрофорного протоиерея Александра Васильева. В одно из первых заседаний наших у А. А. Вырубовой она завела речь о том, что императрицу и ее очень интересует отец Васильев, против которого лично нельзя ничего сказать нехорошего, но из доходящих до нее сведений можно предположить, что он не является сторонником императрицы, и просила меня, насколько возможно, выяснить ей позицию Васильева при дворце; при этом Вырубова добавила, что государь доверчиво относится к Васильеву и что наследник к нему привязался. С от. Александром Васильевым мне пришлось до того познакомиться у С. Е. Виссарионова, который был с ним в хороших отношениях; но это знакомство оставило во мне мимолетное впечатление об Васильеве, как о скромном человеке, преданном августейшей семье.

Об этом впечатлении я передал А. А. Вырубовой и обещал ей собрать более подробные об Васильеве сведения. Так как в числе духовных иерархов того времени А. А. Вырубову интересовала личность и деятельность архиепископа Антония, относившегося к Распутину отрицательно, то вся переписка, шедшая к этому владыке, подвергалась перлюстрации; сведения о нем я сообщал, для дальнейшего доклада А. А. Вырубовой. В ближайшие дни после разговора об от. Васильеве мне была представлена копия письма от. Васильева на имя преосвященного Антония, где от. Васильев в очень сдержанных, правда, выражениях, сообщая, насколько мне не изменяет память, о синодальных новостях по поводу предстоящей новой чреды вызова св. синода, высказывал свое соболезнование о том, что владыка, видимо, не будет вызван, так как влияние Распутина сильно, и что это печалит его, от. Васильева, сердце. Когда я содержание этого письма передал А. А. Вырубовой, то увидел из выражения ее лица, что это доставило ей удовольствие, и она при этом высказала, что это подтверждает ее первоначальные сведения и просила продолжать наблюдения за этой перепиской. Второе, в скорости за этим, письмо от Васильева, доложенное мною А. А. Вырубовой, касалось того же предмета и тоже содержало в себе намек на Распутина, причем, как я припоминаю, отец Александр, как бы, завидовал владыке, что тот находится вдали от всего того, что здесь происходит. Помня, с какой теплотой С. Е. Виссарионов отзывался об Васильеве, я, при свидании с Виссарионовым, подробно расспросил его о жизни отца Александра, о его семье, о его взглядах, и, узнал, что отец Александр в высшей степени скромный человек, живет исключительно только в среде своих семейных интересов, имея очень ограниченный круг знакомых, детям своим дает хорошее образование, семья спаяна чувством взаимной привязанности и глубокого к отцу уважения, сам он очень религиозен, к августейшей семье относится искренно, но что он, действительно, Распутину ставит в вину его подчеркивание близости к августейшей семье. Затем я виделся у С. Е. Виссарионова с отцом Александром, ездил с кн. Ширинским-Шихматовым на вечернее богослужение в Федоровский собор, где была и вся августейшая семья, спрашивал об Васильеве нескольких знакомых, от всех получил самые лучшие отзывы и выяснил только одно, что отец Александр Васильев, узнав поближе Распутина, отдалился от него, что Распутин заметил и о чем он говорил некоторым лицам. Васильев после этого был в своих письмах осторожен и мало-по-малу удалось заставить А. А. Вырубову забыть о ее подозрениях к Васильеву.

В дальнейшем ходе событий зимой 1916 года Васильеву пришлось пережить тяжелое горе — потерять на войне своего любимого сына, мужественно погибшего при стычке с германцами; когда же императрица, соболезнуя его горю, предложила ему устроить остальных сыновей, также находящихся в боевых частях войск, в тыловых учреждениях, он отказался от этой милости, вверив, как он мне сам передавал, судьбу своих детей в руки промысла божьего. Свой взгляд на Распутина он и мне сообщал и при этом передал мне один искренний[*] эпизод, происшедший за семейным высочайшим столом.

Наследник цесаревич спросил Васильева: «Правда, что Григорий Ефимович (Распутин) — святой человек?» Тогда его величество, ничего не ответив наследнику, обращаясь к отцу Александру, попросил его ответить на этот вопрос наследнику, причем отец Александр заметил, как пытливо на него смотрела императрица, не спуская с него взгляда во время его ответа. Боюсь быть неточным, но, насколько отец Александр, понимая всю щекотливость своего положения, не давая прямого ответа, объяснил наследнику, какие требования предъявляет завет спасителя и священное писание каждому, кто искренно желает угодить богу. Государь после этого встал из-за стола, и разговор на этом оборвался.