Сандуны: мыльная опера Улица Неглинная, 14
Сандуны: мыльная опера
Улица Неглинная, 14
Молодой тенор Метальников подловил у проходной Петровского театра Евлампию Прохорову да и зашептал на ухо:
– Скажи нашим юным певуньям, бабушка, что начальство на завтра банный день назначает!
Прохорова, исполнявшая роли благородных старух, аж крякнула от удовольствия – вот вовремя! А то от новых декораций пыль столбом, от свежекрахмаленых костюмов тело чешется, да и на майских улицах Москвы жарища. Конечно, ежели кто богат, в собственной бане городскую пыль смыть может. Да актерам свои баньки откуда взять? Сполоснешься в лохани – вот и все мытье! Пару лет назад общественные бани в Москве в одну ночь сгорели. Теперь только купчиха Ломакина держит «помойное заведение» на реке Неглинной. Народ туда затемно очереди занимает.
– С утра женскому полу назначено, а с полудня – мужескому, – сладко прошептал молодой тенор. – Ну уж а я пораньше прибегу. Наши сударушки в рубашках – краса-истома. Подгляжу! Особенно за новенькой певицей – Лизонькой Сандуновой!
– Цыц, охальник! – Старуха Прохорова ткнула молодого тенора под ребро пальцем. – Это мы тут к простым нравам привычные, а Елизавета Семеновна – столичная штучка. В Санкт-Петербурге, говорят, любимицей самой императрицы Екатерины Великой была!
– А что ж тогда в Москве оказалась, вроде как в ссылке? – удивился Метальников.
– Это дело непонятное… – огрызнулась старуха. – Темное дело…
– Все темные дела на просвет одинаковы! – Молодой ловелас сверкнул очами. – Муженек-то у Сандуновой, хоть и первостатейный артист, да на десяток лет своей сударушки старше. Небось та и завела амуры непозволительные. Вот из столицы и спровадили.
– Молчи, сплетник! – зашипела Прохорова, поведя глазами.
Тенор обернулся да ахнул – на лестнице стояла та самая столичная штучка. Лихо подкрутив ус, театральный повеса кинулся к ней поцеловать ручку. Да только натолкнулся, как на стенку, на холодный взгляд красавицы.
Хороша, ничего не скажешь! Глаза темные, бездонные, фигурка точеная, плечи обнаженные словно из алебастра вылеплены. Но ишь как неприступна. Руки не подала и только осведомилась глубинным бархатным голосом:
– Мы, кажется, не представлены?
Ну прямо дворцовый церемониал! К чему такой за кули-сами-то? Любимец театральных дам не привык к холодным взглядам.
– Я – ваш партнер, тенор Метальников! – усмехнулся он. – Позвольте вам первой сообщить: в завтрашний выходной начальство назначает банный день!
Красавица даже не смутилась, только плечами пожала – мне, мол, что? И тут коварный ловелас не сдержался с подковыркой:
– Вы ведь у нас в оперной труппе самая молодая будете. Так что вам, несравненная, почетная обязанность выпадет – журавлем воду для наших почтенных матрон качать!
Старуха Прохорова оттеснила насмешника:
– Не слушайте его, красавица наша! Конечно, у нас тут все по-простому. В Петербурге-то, говорят, водопроводы провели. А у нас в московских баньках люди сами себе воду из Не-глинки нехитрым журавлем качают. Да вас это не коснется, на то девчонки из хора есть. Зато помоемся все всласть! – И старуха сладко зевнула.
Сандунова натужно улыбнулась и выскользнула из театра. Вот как жизнь повернулась! В Санкт-Петербурге была Лизонька оперной примой, пела перед самой государыней, а в Москве она никому не известна. Тут свои оперные примы есть. Пусть и не такие умелые, как блистательная Сандунова, зато свои, любимые. Хорошо мужу, Силе Николаевичу, он на московской сцене еще задолго до петербургской играл. Здесь его все помнят, считают лучшим комиком. А Лизе вон предлагают воду для московских старух таскать!..
А ведь было время… Лиза зацокала каблучками по мощеной мостовой – не хочется брать извозчика, когда идешь, все ярче вспоминается…
Семь лет назад, в январе 1787 года, 15-летняя Лиза впервые спела в концерте на Эрмитажной сцене, и не что-нибудь, а сложнейшую арию из оперы Паизиелло «Служанка-госпожа». Придворные громко, ничуть не заботясь о чувствах исполнителей, обсуждали певиц. Лизой все восхитились – меццо-сопрано, редкое по красоте и силе с диапазоном в три октавы. Сама императрица пожелала ее пред свои светлые очи. Высокая, грузная, но все еще обаятельная, Екатерина Великая стояла в Голубой зале, одетая по-домашнему в расшитый жемчугами капот, ведь и сам Эрмитажный театр считался «домашним». Живые глаза императрицы жадно впились в молоденькую певицу, которая присела в нижайшем реверансе, опустив очи долу.
– Как тебя зовут, милая? – с улыбкой осведомилась императрица.
Лиза заалела, как маков цвет, и еле слышно выдавила:
– По афише – Лизонька… А фамилии нет…
Императрица удивленно повернулась к стоявшему рядом князю Безбородко:
– Ты у меня за театрами надзираешь. А ну растолкуй, как это – нет фамилии?
Князь вытер испарину:
– Так ведь девушка – сирота. Неведомо чья. Одни говорили – конюха Яковлева внучка, другие – повара Федорова. Если б в шесть лет не взяли ее в Театральную школу, померла бы с голоду.
И тут Лиза обрела дар речи.
– Матушка! – закричала она, рухнув на колени перед этой доброй женщиной, заинтересовавшейся ее судьбой. – Вы – моя матушка! Другой не знаю!
Екатерина подняла девушку:
– Раз я твоя мать, сама и фамилию дам. Вот недавно астроном-англичанин сэр Уильям Гершель открыл новую планету – Уран называется. А я открыла тебя. Будь же с этого дня Урановой!
Вот так по велению императрицы и обрела Лиза свою первую сценическую фамилию. Придворные ей ручки целовали, а в Москве какой-то теноришка без представления лезет. А все потому, что муж, не отходивший ни на час от жены в Петербурге, теперь все время где-то пропадает. У него же пол-Москвы в приятелях, а Лиза до сих пор своих театральных товарок путает – она ведь близорука…
А когда-то страстная любовь была! Сила Сандунов играл с Лизой в придворном театре – приятным баритоном пел в комических операх, а в драмах славился в амплуа «театральных слуг»: исполнял Скапена в переработке пьесы Мольера, Слугу двух господ в комедии Гольдони. Был Сила красив, авантажен – глаза жгучие, притягательные, волосы как вороново крыло. Весел, обаятелен по-кавказски, недаром выходец из родовитой грузинской семьи. В двадцать пять лет приехал в Москву, попал в театр да и не смог жить без сцены. С родными повздорил, фамилию по-русски переиначил. Сначала играл в Москве, а с 1783 года в Петербурге. Увидел Лизу и, как кавказский мужчина, «впал в страсть». Подарок сделал поразительный – специально для любимой примы перевел либретто оперы Монсиньи «Прекрасная Арсена», благо образование имел превосходнейшее. Ну как такого не полюбить?..
А тут еще императорский подарок. Однажды после спектакля матушка Екатерина подарила Лизе бриллиантовый перстень с собственной руки: «Ты, милая, прекрасно на сцене любовь играешь. Но мой венчальный подарок не для игры – его только жениху будущему отдашь, когда время придет!» Вот время и настало. Сила катал ее на тройке по Невскому, приносил букеты с Марсова поля. Тайком, конечно. Увидела бы полиция, что актер ломает сирень на «царском поле», посадили бы в кутузку. Но Сила бесстрашный и ловкий – ни разу не попался.
Одно плохо: все время вертится вокруг Лизы сиятельный князь Безбородко – то по головке погладит, то щечку ущипнет, а то и вовсе норовит липкими губами чмокнуть. А перед премьерой оперы «Дианино древо», назначенной на конец января 1790 года, где Лиза должна была исполнить роль Амура, вообще ужасный случай вышел. Лиза до сих пор дрожит, когда вспоминает…
Тогда Уранову позвали в костюмерную. Там уже суетились портнихи. Туника Амура оказалась до того коротка – ничего не прикрывает… Лиза завертелась перед зеркалом, не заметив, что портнихи куда-то исчезли. Улыбнулась своему отражению да и застыла на месте. Из зеркала на нее смотрело сластолюбивое лицо Безбородко в белом парике. Лиза взвизгнула, пытаясь прикрыться Амуровой туникой. Да что скроешь под кусочком ткани с ладошку?..
– Не пугайся, мой Амурчик! – страстно зашептал князь. – Я добр, я щедр. За один твой поцелуй подарками завалю! Небось слышала, как я танцорку Лёнушку своей возвышенной любовью жаловал? Судьбу ей устроил: замуж за действительного статского советника выдал. В приданое с целого города откуп налоговый пожаловал – ежегодный доход 80 тысяч. Сверх того дом в Петербурге подарил, 300 тысяч стоящий…
Лиза слушала жаркий шепот и вжималась в холодное зеркало. Кто ж не слыхал о щедротах светлейшего князя! Да только Лизе и финал той истории известен – задушил как-то статский советник свою жену Лёнушку. А на следствии показал: сама нечаянно на длинной косе удавилась.
Оторвавшись от зеркала, Лиза выпалила прямо в распаленные глаза князя:
– Я, ваше сиятельство, замуж за актера Сандунова выхожу!
Безбородко скривился:
– Зачем тебе этот нищий? Гляди, что я тебе принес! – И князь вынул пачку ассигнаций такой толщины, в какую и не верилось. – Полмиллиона – только допусти до себя! – И князь сунул пачку прямо в декольте Лизочки.
Та вскрикнула, отпихнула сиятельного сластолюбца и, не глядя, бросила деньги в горевший старый камин…
На другой день узнала Лиза, что князь выслал Силу в Херсон. Да не просто выслал, а велел при оказии продать его в рабство на какой-нибудь турецкий корабль. А саму Лизу сластолюбец собрался похитить и увезти в одно из своих имений, где у него тайный сераль. Для государыни же приготовил легенду: мол, девушка не выдержала разлуки с любимым и утопилась в Неве. Княжеский камердинер даже взял в театре один из костюмов Урановой. Назавтра его должны найти у самой воды. Вот тогда-то Лиза и поняла – нельзя медлить! На ближайшем спектакле выбежала она на сцену с прошением. А где еще она, актриса, могла увидеть императрицу? В тот вечер шла опера «Федул с детьми» на музыку русского композитора Пашкевича и испанского маэстро Мартин-и-Солера, работавшего в Петербурге, по пьесе самой государыни. И вот, трогательно раскрасневшись, Лиза запела арию героини – рассказ о том, как приезжал в деревню городской вертопрах, «серебром дарил», «золото сулил», пытался соблазнить невинную девушку. «Но я в обман не отдалась!» – гневно пропела Лиза и, подбежав к ложе Дирекции, где, словно простой автор либретто, сидела императрица, упала на колени:
Милосердна королева!
Не имей на нас ты гнева,
Что тревожим твой покой!
Жалобу тебе приносим
И усердно, слезно просим:
Нас обидел барин злой!
И Лиза протянула государыне «жалобную петицию».
Наутро ее вызвали в приемную малых эрмитажных покоев. Екатерина сидела за столом рабочего кабинета и что-то быстро писала. Лиза кинулась ей в ноги: «Матушка! По вашему совету я дареный перстень берегла. Как вы велели, хотела жениху отдать – актеру Сандунову. Да разлучили меня с любимым!» Екатерина оторвалась от письма:
– Жениха твоего в Петербург вернут. Я фельдъегеря послала. Вашу свадьбу я разрешаю и приданое тебе дам. Но про выходку Безбородко вам придется забыть. Я своего канцлера ценю!
Свадьба состоялась 14 февраля 1791 года в придворной церкви Зимнего дворца. И думаете, волокита Безбородко оставил молодоженов в покое? Наоборот! Столкнувшись с Лизой, теперь уже Сандуновой, за кулисами, сановный развратник только весело хохотнул:
– А ты еще краше стала! Жаль, что не от моих трудов. Но не бойся, я наверстаю!
И наверстал-таки! После каждого спектакля слуга князя приносил Лизе то жемчужный браслет, то алмазные сережки. Горячая грузинская кровь бросалась Сандунову в голову, но рассудок сдерживал порыв, и разъяренный актер, скрипя зубами, кидал очередное подношение на поднос и кричал слуге: «Вернуть князю!» Но однажды Сила обнаружил объемистый кошелек с инициалами Безбородко и, не сдержавшись, устроил жене первый скандал.
Вечером, исполняя роль вольнолюбивой цыганки Гиты в опере Мартин-и-Солера «Редкая вещь», Лиза бросила злополучный кошелек в ложу князя и пропела:
Перестаньте льститься ложно
И мыслить так безбожно,
Что деньгами возможно
В любовь к себе склонить!
Публика пришла в восторг. Приятно ведь видеть, что простые актеры одерживают победу над всесильным вельможей. Безбородко натужно улыбался. Но разве светлейший князь привык проигрывать?.. Наутро в квартиру Сандуновых совершенно открыто доставили шкатулку с бриллиантовым гарнитуром – ожерелье, кольцо, браслет, сережки. И бумагу за подписью князя: «Благодарю за приятнейшее удовольствие!»
Сила буйствовал. Лиза хохотала:
– Отошлем назад! Посмотрим, что Безбородко обратно пришлет!
– Пару индийских слонов! – буркнул Сандунов, но успокоился.
В конце концов, бриллианты можно взять за моральный ущерб. К тому же мало ли что случится… Вон новый директор князь Юсупов стал придираться к Сандунову – и играет он-де плохо, и ролей для него нет.
– Это он в угоду Безбородко! – утешала жена.
Но Сила уже решил – они оставят властолюбивую столицу и уедут в спокойную Москву. Там актера Сандунова помнят и любят. И верно, в 1794 году Петровский театр встретил его с распростертыми объятиями. Но не его жену…
Лиза оторопело оглянулась: куда она забрела, вспоминая петербургские годы? Ох уж эта Первопрестольная! В столице все улицы прямы и ведут в центр, а в Москве одни кривые переулки, где враз потеряешься. Придется брать извозчика.
На съемную квартиру она вернулась заплаканная. В дверях столкнулась с мужем – тот сиял, как начищенный самовар, и так же раздувался от гордости.
– Чему ты радуешься? Тому, что я проплутала два часа, не находя дороги?! – озлилась Лиза.
Сила подхватил жену на руки:
– Больше не будешь плутать! Я дом купил в двух шагах от театра прямо на Неглинке, рядом со знаменитыми воронцовскими садами. А записать дом хочу на твое имя. Представляешь, как звучит: особняк актрисы Императорских театров госпожи Сандуновой!
Лиза ахнула – нет, не умерла любовь! Ее Сила столь же щедр и пылок, как в Петербурге. На другой же день отправились смотреть новый дом.
Сандуны
– А баня в нем есть? – спросила Лиза.
Сила почесал в затылке. Дом всем хорош – просторный светло-желтый особняк в два этажа с мансардой. Рядом – большой ухоженный пруд. Ну кто ж знал, что жене еще и баня понадобится?! Конечно, чтоб доказать свою любовь, Сандунов на все готов. Баня так баня! А впрочем… Сила прикинул: может, построить не только для себя? Вон, говорят, купчиха Ломакина со своих «общественных бань» деньги лопатами гребет. Отличная идейка – будет откуда средства на обеспеченную старость взять! Сила ведь уже не мальчик – пятый десяток разменял.
Да только участка за домом для больших бань маловато. А соседи цены бешеные заломили. Однако Лиза от мужа не отстала:
– А помнишь, Сила, шкатулочку, князем даренную? Не скупить ли участки за ее цену?
Сказано – сделано. Продали княжеские бриллианты, совсем было по рукам с соседями ударили, но один опять заартачился – еще тысчонку запросил. Сила домой хмурый вернулся. А Лиза свое гнет:
– Все равно наш верх будет!
Пошла да и заложила кольцо, дареное «матушкой». Так на княжеские бриллианты да императорский перстень знаменитые бани и начали строиться.
Больше десяти лет Сандуновы дело налаживали. Водопровод провели, не то что у Ломакиной. Водоотвод сделали из Москвы-реки. Там вода чище. А в загаженную к тому времени реку Неглинку только использованную воду сливали. Все это заняло много времени. Так что только в 1806 году бани открылись. Сила нанял опытных банщиков да расторопных слуг. Теперь посетители могли получить в бане различные услуги – помыться и попариться, подстричь ногти и волосы, срезать мозоли. В штате числились лекари-костоправы, всегда готовые размять косточки, и лекари-травники, тут же заваривающие свое хитрое варево. Главному банщику Сандунов выдал несколько серебряных шаек – для особо знатных персон, кои посещали так называемое «дворянское» отделение. С особым размахом устроили буфет с огромным выбором вин и напитков. А вместо тесных предбанников Лиза уговорила мужа сделать небывалое – в «простонародном» отделении большие и чистые раздевальные залы, а в «дворянском» – даже с зеркалами и мягкими диванами с белоснежными простынями. Пусть люди не просто моются, но и общаются всласть! И ведь права оказалась – уже на другой год в «дворянских» залах образовался своеобразный «банный» клуб – все, кто собирался в знаменитых московских салонах да в «аглицком» клубе, валом повалили к Сандуновым. По тем временам это было невиданным делом. Недаром москвичи даже имя баням ласковое придумали – Сандуны.
И сразу же легенды банные появились – женщины заговорили о том, что коль помоешься из серебряной сандуновской шайки, сразу станешь самой желанной для своего мужчины, как Лиза для мужа Силы Николаевича. Невесты в баню перед свадьбами повалили, дамы в годах за серебро банное аж дрались. И столько с банями хлопот оказалось, что решили Сандуновы сдать их в аренду той же Авдотье Ломакиной. Отчего не сдать – дела налажены…
Жить бы без хлопот да радоваться, да только стал Сила у друзей неделями пропадать, к жене интерес потерял. Расстроенная Лиза решила меры предпринять – сама пошла в Сандуны из серебряной шайки помыться. Раз вся Москва говорит, что серебро – заговоренное, неужто не поможет оно хозяйке?! Сняла Лиза отдельный кабинет, набрала полную шайку горячей воды да и услышала разговор в соседнем кабинете.
– Говорят, хозяин бань, актер Сандунов, теперь целыми днями в особняке дворянки Столыпиной просиживает. Да не саму Столыпину привечает, а ее дворовую девку Лизавету Горбунову! – взволнованно взвизгивал один женский голос.
– Не дворовая она уже! – хихикая, отвечал другой. – Столыпина ее за воспитанницу держала, а теперь и вовсе вольную дала. Так что Сандунов одну Лизавету на другую сменял, и ведь что та, что другая – без роду без племени!
Лиза выскочила из бани, еле накинув салопчик на мокрое тело. Вбежала в дом, задыхаясь от слез, на кровать бросилась. Что же это?! Она ради Силы из родного Петербурга в незнакомую Москву уехала, считай, сцену бросила – ведь здесь ей петь почти нечего. А он изменщиком оказался: жену на дворовую девку променял.
До ночи она прорыдала. А ночью во сне покойную матушку-императрицу увидела. Та гневалась: «Говорила я тебе, Уранова, никому перстень волшебный не отдавай! А ты его ради каких-то бань продала. Вот и парься теперь!..»
Наутро Лиза приказала слугам собираться:
– В Петербург уедем!
Так что, когда через день вернулся Сила домой, там было пусто – ни жены, ни слуг.
В Петербурге Елизавета Семеновна Сандунова вновь стала петь на императорской сцене – и опять с фурором. Особенный успех выпал на ее долю, когда во время войны 1812 года она начала выступать на концертах с русскими народными песнями, а потом и сама стала сочинять песни «в русском стиле».
Тем временем изменщику Силе пришлось-таки оставить сцену – любовь с «вольноотпущенной девкой» не прошла незамеченной для театрального начальства. К тому же актер прижил с невенчанной женой еще и незаконного сына Виктора, которого записал на свою родовую фамилию Зандукели. Да и со здоровьем начались проблемы. И в 1820 году Силы Николаевича Сандунова не стало. Вот тогда-то Елизавете Семеновне опять пришлось вспомнить дорогу в Первопрестольную: «вдова» Горбунова начала судебную тяжбу за часть «наследства», отписанную ей Сандуновым. Тяжба тянулась несколько лет, и, казалось, конца ей не будет. Елизавете Семеновне, жившей в Петербурге, приходилось не раз приезжать в Москву. В один из таких приездов она сильно простудилась.
Была осень 1826 года. Верные слуги отпаивали хозяйку липовым чаем. Поправившись, Сандунова решила себя побаловать – пошла в ювелирную лавку. Склонилась над витриной и ахнула – в синей бархатной коробочке светился перстень с бриллиантом, подаренный когда-то покойной Екатериной Великой, да потом проданный «на бани».
Домой она вернулась сияющая. Но уже к вечеру загрустила:
– Вот нашлась потеря, да уж Силы нет. Некому подарить!..
В ночь на 22 ноября (с 3 на 4 декабря) 1826 года Елизавета Семеновна Сандунова легла спать, надев на безымянный палец вновь обретенный перстень. Как оказалось, в последний раз: к утру ее нашли бездыханной. Но что самое удивительное, перстень с ее пальца таинственно исчез. Может, она вновь отдала его мужу – теперь уже встретившись с ним на Небесах?
Всякое, конечно, быть может. О владелице Сандунов, которые сразу же полюбились москвичам, по городу ходили разные легенды. Мало кто знал, что хозяйка бань – на самом-то деле актриса. Все думали, что она из купчих. Еще меньше людей знало, что Елизавета Сандунова уехала в Петербург, бросив изменщика мужа. Но ведь куда-то же она делась? Не потому ли москвичи рассказывали эту историю чисто по-русски – уверяли, что, узнав об измене мужа, бедная Лиза просто утопилась в той самой Неглинке, на берегу которой и стоял ее дом.
Еще рассказывали, что перед строительством бань ходила Елизавета советоваться к знаменитой гадалке, жившей на Трубной площади. Ну как без гадалки-то?! Москвичи всегда свято верили предсказаниям. В каждом околотке своя, чуть не штатная гадалка имелась. Но к цыганке, осевшей на Трубной площади, ездили со всего города. Так вот говорят, что эта гадалка предрекла Лизе нечто нехорошее. Даже отговаривала покупать дом и строить бани на «гнилой воде». Пугала «водными мертвецами» да девицами, утопившимися в Неглинке от несчастной любви да позора. Говорила:
– Не будет тебе там счастья! Мертвяки его себе заберут.
И москвичи уверяли друг друга, что бедная Лиза поверила гадалке и пыталась отговорить Силу строить дом с банями. Но тот – горячий кавказский человек. И потому жену только высмеял.
Так или нет, ходила ли Лизавета к какой-нибудь гадалке, неизвестно. Но была верная душа, знавшая правду, – компаньонка Елизаветы Варвара Петровна. Много лет пробыла она рядом с певицей, все ее чувства и страхи ведала. Так вот, услышав про гадалку, Варвара Петровна только плечами передергивала и говаривала:
– Глупости это! Актрисы Императорских театров не суеверны.
Знала Варвара и то, о чем не догадывались поклонники певицы Сандуновой-Урановой. На самом деле, играя на подмостках героические роли, в жизни Лизонька была робкой, скромной женщиной, зрение которой было испорчено ярким светом сценической рампы. Она во всем полагалась на мужа, но тот… Варваре было тяжело вспоминать, но, увы, из песни слова не выкинешь… Сила, когда-то готовый умереть за обожаемую жену, по приезде в Москву частенько ее поколачивал. А раз так толкнул, что бедная Лизонька упала с лестницы и повредила ногу. С тех пор так и ходила, прихрамывая. И только в театре держала форс – выступала королевишной.
Что ж, ценители оперного искусства, а потом и драматического превозносили Елизавету Семеновну. Ведь Сандунова играла и в драме, первой выступила в роли Амалии в только что поставленной романтической пьесе Ф. Шиллера «Разбойники». Варвара старательно вырезала и наклеивала в особую тетрадь газетные строки. Например, такие: «Впечатление, которое производила она на современных зрителей, было чарующее. Этому способствовала ее красота, выразительное лицо, прекрасные, живые глаза – все это, сохраненное до пожилого возраста».
Как верно сказано! Варвара тоже всегда готова была говорить о хозяйке хвалебные слова. Но имелась все-таки одна деталь, о которой верная компаньонка помалкивала. Оказалось, что Елизавета, заболев, приказала:
– Коли вдруг помру, знаю, сюда «вдова» Горбунова явится. Небось подумает, чем поживиться. Ты хоть все ей отдай. Но перстенек мой с руки сыми и отнеси его в церковь Святых Елизаветы и Захария в Златоустовском монастыре.
Варвара Петровна так и сделала. Едва скончалась ее хозяйка, перстенек был снят и положен в особую шкатулочку. Да только сначала скорбные хлопоты, потом бумажные дела, но и спустя неделю не отвезла Варвара в монастырь заветный перстенек. Уж дней с десяток прошло, а вдруг ночью слышит компаньонка шум какой-то в бывшей хозяйской спальне. Хотела вскочить да обмерла – ноги не держат. А ну как Елизавета или, того хуже, сам Сила Сандунов покойный в дом явился?
Задрожала Варвара мелко, креститься начала, молитву прошептала про себя – шум и стих. Побоялась компаньонка в спальню входить, только утром осмелилась. Дверь приоткрыла, а там…
Окошко настежь. Секретер старинный взломан. Обе шкатулки с драгоценностями на полу валяются. Обе пустые. Видать, воры посетили дом покойницы. Все с собой и утащили. Перстенек заветный тоже украли.
Конечно, полицию вызвали. Но что ее вызывать-то?! Пристав только и сказал:
– Идите на Трубную площадь. Там теперь вовсю крадеными вещами торгуют. Может, заметите свои пропажи. Нам скажете. Ну а уж мы тут как тут.
Варвара Петровна плюнула в сердцах да и решила: Бог дал – Бог и взял. А вот «вдова» Горбунова долго еще про драгоценности «мужниной жены» спрашивала. Но тоже ничего не добилась. Все, в том числе и заветный перстень, как в воду кануло.
И вот спустя два века выяснилось, что действительно кануло в воду. В речку Неглинную. Видно, речные боги наказали обидчика – не стерпели того, что позарился кто-то на заветный перстень.
Вот и сгинул вор вместе с колечком на дно Неглин-реки.
А знаете, что самое невероятное? После того как было заведено дело о нахождении неопознанного тела после наводнения в августе 1973 года, следователь Соболев присовокупил найденный антикварный перстень к делу. Только вот тот впоследствии. исчез. Не надо думать прямолинейно – потерялся или сперли. В те годы преступление вообще было редкостью, тем более с трупом и историческим налетом. Да и никаких краж в милиции быть не могло – себе бы дороже стало. Только вот перстень как испарился. То есть он вышел из воды на поверхность, считай, что спасся. Но в руки никому не дался. Может, до сих пор бродит – ищет хозяйку…
А вот бани Сандуновские на берегу Неглин-реки себе новую хозяйку сыскали. Но обо всем по порядку. Сначала о самих банях.
Сандуны быстро обросли собственной историей, легендами и тайнами. Банщики «дворянского» отделения вовсю хвалились друг перед другом, кто какого почетного гостя помыл да попарил. Среди завернутых в белоснежные простыни посетителей особым успехом всегда пользовался рассказ о том, как парился «смуглый поэт Пушкин». Банщики смачно рассказывали, что был он такой молодой да крепкий, что любого банщика до седьмого пота доводил. А сам, исхлестанный на полке веничком из молодых берез, резво бросался в ванну со льдом. Да только через минуту выскакивал на полок и снова требовал, чтобы банщик «отпотчевал» его хорошенько. Бедным банщикам, чтобы угодить поэту, меняться приходилось, а тому – хоть бы что.
В буфете любили вспоминать другую историю – о Денисе Давыдове, легендарном герое войны 1812 года. Сей гусар, накинув простыню, выползал из парилки в буфет и требовал брусничной воды, декламируя из Пушкина: «Боюсь, брусничная вода мне б не наделала вреда!» Хорошо, коли буфетчик бывал в курсе и подносил воду вкупе с водкой, а то разгневанный неразбавленным брусничным приношением гусар мог и оплеуху влепить.
Купеческое сословие в Сандунах свою легенду заимело. Оказалось, чтобы стать счастливой в браке, купчихе-невесте надлежало накануне свадьбы помыться в отдельном кабинете из серебряной шайки. Купчихи свято верили, что сама красавица Сандунова из этого серебра мылась, оттого муж ее столь горячо и любил.
Потом появились и «семейные» отделения. Правда, вместо жен с мужьями, их оккупировали дамы с модными болонками и кошечками. Так что банщицам приходилось мыть не только двуногих, но и четвероногих посетителей.
Однако без хозяйки плохо. После смерти Елизаветы Семеновны наследникам Силы, «вольноотпущенной Горбуновой и ее сыну Виктору», они не понадобились. Все банное дело Горбуновы продали внуку купчихи Авдотьи Ломакиной, той самой, что держала «помоечные места» еще до Сандуновских бань. Однако внук ее Василий вкладывать деньги в «помойное дело» не счел нужным. Так что бани потихоньку приходили в упадок. Нет, конечно, москвичи по-прежнему их любили и все еще звали Сандунами, но… все уж было не то.
В конце концов Василий Ломакин заложил Сандуновские бани купцу-миллионщику Ивану Фирсанову, владельцу крупнейших дровяных складов, но выкупить не сумел. Купец же сам банями не заинтересовался и сдал их в аренду простому сандуновскому банщику Петру Бирюкову. Только и сказал:
– Он это дело получше моего знает!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.