XLVII. Допрос В. Ф. Джунковского. 2 июня 1917 года.

XLVII.

Допрос В. Ф. Джунковского.

2 июня 1917 года.

Содержание: Реформаторские стремления Джунковского в качестве товарища министра внутренних дел по отношению к департаменту полиции. О секретном сотрудничестве в войсках. Противодействие реформе со стороны Белецкого. Отставка Виссарионова. Сотрудники в средне-учебных заведениях. Отношение Джунковского к провокации. Преемник Белецкого Брюн-де-Сент-Ипполит. Преемник Виссарионова Васильев. Характеристика деятельности Белецкого в департаменте полиции. Соотношения деятельности товарища министра и директора департамента полиции. Борьба Джунковского с Белецким. Белецкий и Распутин. Об отчетности в расходовании сумм из секретного фонда. Дело Малиновского. Дело Шорниковой.

Председатель. — Владимир Федорович, вы изволили быть товарищем министра внутренних дел с 25 января 1913 года, но приехали, кажется, несколько позже?

Джунковский. — Я вступил в должность 5-го февраля и сдал ее 16 августа 1915 г.

Председатель — По нашим сведениям, 19 августа 1915 г.

Джунковский. — Возможно. 16-го государь император меня уволил, но, может быть, фактически я ушел тремя днями позднее.

Председатель. — Значит, вы припоминаете, что были товарищем министра при министрах Маклакове и Щербатове. Вы приняли должность товарища министра при И. М. Золотареве.[24] Директорами департамента полиции был при вас Белецкий и Брюн-де-Сент-Ипполит?

Джунковский. — Да.

Председатель. — А вице-директорами?

Джунковский. — Вице-директорами были Кафафов и Виссарионов. Виссарионов был вначале, потом Виссарионов ушел.

Председатель. — Кафафов был не по политической части?

Джунковский. — Политической частью, особым отделом, заведывал Виссарионов, а после него А. Т. Васильев.

Председатель. — Теперь вы изволите командовать дивизией?

Джунковский. — Я начальник 15-й сибирской стрелковой дивизии.

Председатель. — Вы приняли пост товарища министра по приглашению кого?

Джунковский. — Н. А. Маклакова.

Председатель. — Будьте добры изложить, что вы нашли в департаменте полиции. Какие изъяны были здесь, что остановило ваше внимание, с чем вы начали бороться, что вам удалось сделать и как? Внешняя структура нами уже изучена, а вот со стороны внутренней, со стороны политического розыска, мы желали бы получить дополнительные разъяснения, — особенно по вопросу о секретном сотрудничестве, о том, что на жаловании у департамента полиции состояли лица, бывшие членами революционной организации?

Джунковский. — Когда я приехал и вступил в должность товарища министра, то у меня, прежде всего, была мысль очистить корпус жандармов. Вот на что я, главным образом, обратил внимание.

Председатель. — Что именно вы считали нуждающимся в реорганизации?

Джунковский. — Мне хотелось отобрать от корпуса жандармов всю политическую часть и учредить политический орган, в который не входили бы офицеры. Вот в чем была моя основная мысль.

Председатель. — У вас была мысль наполнить этот особый политический орган юристами, представителями прокуратуры или просто порядочными людьми?

Джунковский. — Несомненно, мне хотелось это сделать. Но прежде всего мне нужно было, конечно, отобрать от жандармского корпуса все политические дела. Я хотел превратить жандармский корпус в боевую единицу и обставить его как жандармскую полицию на железных дорогах, в виду того, что железные дороги играют весьма важную роль в стратегическом отношении, а потому для сохранения порядка в смысле военном необходимо иметь там орган чисто-военный. Затем я предполагал реорганизовать конно-полицейскую стражу, которая имелась в то время во всех губерниях, но, по многим причинам, не достигала своего назначения, в дивизии, подобные тем, какие были в Петрограде, Варшаве, Москве и Одессе. Я хотел достигнуть того, чтобы конная стража не имела наемного характера, — чтобы это было настоящее войско по призыву. Я предполагал, что, при таких условиях, это будут рассеяны по всей России боевые эскадроны, которые будут иметь в себе, так сказать, мало полицейского, но будут призываться, в случае надобности, туда и сюда для сохранения порядка. Вот, собственно, какова была моя мысль относительно реорганизации корпуса жандармов. Затем, первое, на что я обратил внимание и что, к счастью, скоро удалось сделать, относится к агентуре в войсках. Я считал, что иметь в войсках секретных сотрудников из самих солдат — это такой разврат и развал всей армии, что дальше терпеть этого нельзя. Встретил я в этом направлении большой отпор, так как многие из военных лиц с этим не соглашались, — находили, что только при такой агентуре и можно еще следить, чтобы в войска не проникла пропаганда. Я же доказывал, что эти агенты в войсках, которыми состоят сами солдаты, — какой-нибудь солдат, которому жандармский офицер платит три рубля за то, что он принес сведения, — недопустимы. Фактических данных у меня не было, я судил по рассказам. В Туркестане, например, было восстание в одном из саперных батальонов; говорили, будто это восстание произошло вследствие того, что сотрудник из солдат не давал сведений, что тогда ему передали прокламации и приказали распространить их, а затем посмотреть, у кого они найдутся. Все это я находил развратом, а потому принялся за уничтожение этого — с такою решительностью, что если бы не удалось, я бы ушел. Встретил я большое сочувствие в этом отношении у тогдашнего главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Я поехал к нему в надежде найти опору в этом деле и объяснил ему мою точку зрения. Он со мною вполне согласился и выразился так, что благословляет меня на это дело. После этого я с легкою душой мог это делать, потому что раз я имел такую крупную заручку, мне это было гораздо легче. Со стороны министра Н. А. Маклакова я тоже встретил, в этом отношении, полное сочувствие. Он сразу пошел мне навстречу и никакого противодействия с его стороны я не встретил. Противодействие я имел, главным образом, со стороны директора департамента Белецкого, который считал, что без этого все у нас пропадет. А я считал, что дело от этого может только выиграть.

Председатель. — Белецкий был против этого, а другие — Виссарионов, например?

Джунковский. — Я думаю, он тоже был против, — не могу сказать утвердительно, но департамент полиции, в полицейской его части, вообще был против. Вследствие этого я и стремился избавиться от них. И вот вначале избавился от Виссарионова, а потом от Белецкого, — потому что я встретил в них противодействие, а если и не встречал противодействия, то чувствовал, что говорят мне одно, а делают другое. Очень неприятное чувство было, поэтому я иначе не мог.

Председатель. — Значит, и Белецкий и Виссарионов должны были уйти по вашему настоянию?

Джунковский. — Безусловно. Виссарионова я сам, лично вызывал и сказал ему все, Белецкому же сказал министр внутренних дел Маклаков, по моей просьбе, в мое отсутствие.

Председатель. — А чем объясняется, что вы так долго терпели Белецкого?

Джунковский. — Очень трудно было отделаться от него.

Председатель. — Это вопрос о военной агентуре. Теперь не припомните ли что-нибудь, в связи с этим, об агентуре в средне-учебных заведениях?

Джунковский. — Это было то же самое. Не могу сказать, когда это было, но помню, что я наткнулся на этот вопрос, когда потребовались списки сотрудников по какому-то делу. Я вдруг увидал: гимназист седьмого класса, гимназист шестого класса…

Председатель. — Это было по Петрограду?

Джунковский. — Не помню.

Председатель. — Может быть, это был доклад в связи с деятельностью полковника фон-Коттена?

Джунковский. — Вот, совершенно верно! Тогда я страшно возмутился и приказал, чтобы ни один учащийся в агентуре больше не был.

Председатель. — А не поднимался у вас общий вопрос о секретном сотрудничестве, — об оплате из средств государства лиц, которые, состоя в революционных организациях, совершали преступления? И если этот вопрос поднимался, то что говорили вам по этому поводу юристы, из числа тех, которые были в департаменте полиции? Ведь вы сами не юрист, не правда ли?

Джунковский. — Нет, не юрист.

Иванов. — Я хотел бы знать, Владимир Федорович, удалось ли вам добиться уничтожения военной агентуры?

Джунковский. — Удалось.

Иванов. — Но вам неизвестно, не восстановилось ли это потом, после вашего ухода?

Джунковский. — Удалось мне это с большим трудом. Несколько раз приходилось напоминать об этом. Сначала я один циркуляр издал об агентуре. Потом стали до меня доходить слухи, что прежний порядок все же сохраняется. Тогда я велел представить, для личной проверки, списки сотрудников и нашел в них несколько солдат. Тогда я отдал приказ, что если еще раз будет замечено это, то лицо, которое их привлекало, будет ли оно состоять в жандармской охране или охранном отделении, будет моментально отрешено от должности и предано суду за неисполнение приказа.

Иванов. — А после вашего ухода, вам известно, что было?

Джунковский. — Я ведь сразу уехал на войну. До меня доходили слухи, что прежний порядок восстановлен, однако, утверждать я не могу.

Иванов. — У нас имеются данные на этот счет.

Джунковский. — Относительно того вопроса, который вы изволили задать мне сейчас, — о существовании сотрудников, которые принимали участие в различных организациях, — я должен сказать, что не ставил себе этого вопроса в такой форме. Я поднимал вопрос о провокации вообще и где только мне удалось заметить какую-нибудь провокацию, там я старался, насколько я мог, вырвать ее с корнем. Но мне давалось это довольно трудно, потому что во все мелочи чисто практические я не входил, считая, что это не есть обязанность товарища министра: он должен давать лишь руководящие указания, а другие органы должны приводить эти указания в действие. Ведь на мне лежала такая масса дел, что вникать в подробности, следить за тем, кто такие сотрудники, откуда они и что из себя представляют, я не имел возможности, но я давал указания, чтобы провокации отнюдь ее было. Наткнувшись на то, что после 1906 г. были организованы районные охранные отделения, и ознакомившись с деятельностью этих районных отделений, я увидел, что они поглощают колоссальную уйму денег; пользы от них не было никакой, а вреда очень много, потому что это было какое-то государство в государстве. На основании закона в России существовало три охранных отделения, — петроградское, московское и варшавское, и несмотря на мое желание произвести общую реорганизацию данного дела, для расформирования этих отделений не было решительно никаких данных. Но тут я наткнулся на существование районных отделений, как, например, центрального, северного, туркестанского, таганрогского — не помню уж теперь, сколько их было, но где только можно было, везде насажали охранных отделений,[25] причем все они были вне закона, потому что на законном основании, повторяю, существовали только три, и если где процветала провокация, то как раз в этих отделениях. Для них создавались всевозможные инструкции, но агентуре предоставлено было такое широкое поле деятельности, что там все, что угодно, можно было делать. Поэтому в один прекрасный день я и уничтожил все эти охранные отделения, причем там, где ко мне очень приставали, что никак невозможно уничтожить, — в больших центрах и городах, — при жандармских управлениях учреждены были для регистрации особые розыскные или регистрационные бюро. Вот, собственно, что я могу вам сказать в ответ на ваш вопрос. А что касается состава сотрудников, вопроса о том, кто именно там работал или как работал, — я в это совершенно не входил, не спускался, так сказать, до этих низов.

Председатель. — Владимир Федорович, я забыл вам сказать, что мы спрашиваем вас не в качестве свидетеля и не в качестве обвиняемого, но нам принадлежит по закону право истребования объяснений о действиях высших должностных лиц. Именно этим объясняется этот вопрос. Вам совершенно ясно это ваше юридическое положение?

Джунковский. — Да.

Председатель. — Я обращаюсь к вопросу о том, как вы понимали провокацию и что натолкнуло вас на необходимость борьбы с нею?

Джунковский. — Провокациею я считал такие случаи, когда наши агенты сами участвовали в совершении преступления.

Председатель. — А самое участие их в революционном сообществе, в революционных организациях вы не считали совершением преступления?

Джунковский. — Это я не считал провокацией.

Председатель. — Вы не считали провокацией, возбуждение к преступлению другого человека, а только совершение преступления самим вашим агентом?

Джунковский. — И то, и другое я считал провокацией. Но, если, например, принадлежа к той или другой организации, человек сообщил, что в организации то-то и то-то делается, я считал это не провокацией, а шпионажем. Если же, принадлежа к организации, он приходил и говорил, что то-то делается, и, пользуясь этим, сам устраивал преступление…

Председатель. — Ставил типографию, например…

Джунковский. — Одно время мода была такая — открывать тайные типографии. Сами устроят…

Председатель. — В департаменте полиции была такая мода?

Джунковский. — Да, да, в охранном отделении. Сами устроят типографию, а потом поймают и получают за это ордена. Вот относительно таких вещей я был немилосерден.

Председатель. — Вас натолкнул на этот вопрос какой-нибудь случай, который открылся вам по донесению?

Джунковский. — Я наткнулся на это, когда был московским губернатором. Я этого собственно не касался, но, по должности губернатора, я невольно замечал эти провокационные приемы и такие случаи, как был, например, в Москве, когда 13 каторжанок были выпущены из женской тюрьмы, причем их хотели поймать, но уже не могли поймать, потому что они удрали.

Председатель. — Вы установили, что это был провокационный прием охранного отделения?

Джунковский. — Я не мог этого установить, потому что у меня не было достаточных данных для этого, не было таких органов, при помощи которых я мог бы это доказать, но я вполне убежден, что это было именно так.

Председатель. — А другие известные вам случаи провокации?

Джунковский. — Были разные разговоры и слухи, что такую-то типографию открыли, такую-то типографию сами сделали. Опять-таки на основании фактов я не мог. Если бы у меня были факты, — хотя это меня и не касалось, — я бы вывел все это на чистую воду.

Председатель. — Вы изволили довольно широко определить провокацию, как такое явление, когда агент возбуждает на преступление другого человека, когда даже и сам он совершает преступление. Вы ознакомились с этой инструкцией, которая действовала там в департаменте полиции, — инструкцией по организации внутреннего наблюдения?

Джунковский. — Если вы покажете мне, я скажу вам. (Председатель подает документ.) Сейчас я вспомню. (Смотрит.) Нет, этого, вероятно, у меня не было. Кажется, не было. Я не читал, нет. Таких инструкций масса было, но многие не доходили до меня. Во всяком случае я не утверждал такой инструкции, насколько я помню.

Председатель. — Владимир Федорович, вы вообще с техникой розыскного дела были ведь не знакомы или мало знакомы?

Джунковский. — Совершенно был незнаком. Я ознакомился постепенно.

Председатель. — Позвольте поставить вам вопрос о провокации вне зависимости от этой инструкции. Человек, который совершает преступление, является по вашему собственному определению провокатором. Но наблюдается такое более общее явление, что государство платит жалованье лицу, которое продолжает оставаться в какой-нибудь преступной организации, в организации, нарушающей закон по 102 ст. угол. улож. Как вы смотрели на это?

Джунковский. — Я должен сказать, что я в это совершенно не входил. Меня это все время волновало и беспокоило, но я знал, что я ничего не добьюсь: во-первых, если я в департаменте полиции начну рыться, меня надуют самым лучшим образом, истины не скажут. Поэтому, чтобы очистить эту атмосферу, я стремился прежде всего избавиться от Виссарионова и от Белецкого. И когда мне это, наконец, удалось и директором департамента сделался Брюн-де-Сент-Ипполит, я успокоился, потому что это был чистый человек, и был уверен, что он во всем разберется, тем более, что мысли его всегда сходились с моими. Он смотрел на провокацию так же, как я. И я сказал себе, что пусть в этой области он занимается, а я буду исключительно заниматься корпусом жандармов.

Председатель. — А в числе тех лиц, которых вы хотели удалить,[26] не было Васильева, который был потом директором департамента?

Джунковский. — Был. Я сам пригласил его на место Виссарионова. Дело в том, что, думая о том, кем бы заменить Виссарионова, я перебирал всех, кого знал: взять человека совершенно постороннего и незнакомого с департаментом полиции, я не решался, исходя из того, что сам я эту технику мало знаю и что при неопытном человеке нас могут еще больше запутать. Поэтому мне хотелось взять человека, который был бы все-таки знаком с этим делом. Говорил я с разными лицами, которым доверял, и спросил относительно А. Т. Васильева. Мне сказали, что он ушел из департамента полиции вследствие разногласий, не сочувствуя тем приемам, которые там практиковались. Тогда я подумал: может быть, на нем мне и остановиться? Я его совсем не знал. Я пригласил его к себе, чтобы переговорить, и когда он высказал мне свои взгляды, он показался мне человеком подходящим и знающим это дело. Я и пригласил его на это место. Но должен сказать, что потом я очень раскаивался, что пригласил его, потому что чувствовал, что что-то от меня все-таки скрывается, а кроме того он показался мне человеком очень ленивым. Ничего дурного не могу о нем сказать, но он мне не соответствовал.

Председатель. — Потрудитесь формулировать, за что именно вы увольняли Белецкого и Виссарионова. Это понятно из того, что вы уже сказали, но мне хотелось бы, чтобы вы сами охарактеризовали ту деятельность, за которую вы нашли нужным их уволить.

Джунковский. — Я уволил их, главным образом, потому, что я им не верил. Это было главной причиной. А относительно Белецкого я определенно усматривал, что много было таких дел, которым я дам одно направление, а потом узнаю, что им дано другое направление.

Председатель. — Но каково же в общем было то направление, которое он давал вопреки вашему распоряжению?

Джунковский. — Все это касалось именно розыскного дела. Он считал, что я гублю розыск, что я вмешиваюсь в такие дела, в которые мне вмешиваться не нужно, а я настаивал. Кроме того, в департаменте полиции делалось много таких докладов, которые вовсе не доходили до меня, как до товарища министра. Я обратил внимание на то, что директор департамента полиции писал иногда: «товарищ министра приказал то-то и то-то», тогда как, в действительности, мне об этом деле даже и не докладывалось. Тогда я распорядился, чтобы безусловно все бумаги шли ко мне, и пока моей отметки на бумаге не будет, писать так нельзя. Писать, что товарищ министра приказал, можно только в тех случаях, когда я действительно приказал. Без доклада никаких бумаг мне не посылать. Это, конечно, отягощало мою работу, потому что мне приходилось вдвое больше бумаг писать и читать, чем раньше, но во всяком случае я был более спокоен.

Иванов. — При существовавшем порядке в министерстве внутренних дел взаимные отношения товарища министра и директора департамента полиции были таковы, что распоряжения товарища министра должны быть исполняемы директором департамента, или же директор департамента действовал самостоятельно?

Джунковский. — По закону директор департамента полиции может решать вопросы самостоятельно. Он тоже III класса должность имеет и является ответственным лицом за весь департамент полиции, а товарищ министра внутренних дел решает вопросы как бы за министра внутренних дел.

Иванов. — Значит, может делать распоряжения?

Джунковский. — Товарищ министра внутренних дел и директор департамента состоят в должности одного класса. Но раз министр внутренних дел поручает департамент полиции товарищу министра, то товарищ министра является в этих вопросах как бы министром внутренних дел.

Иванов. — И, следовательно, по известным делам департамента полиции директор департамента обязан ему подчиняться?

Апушкин. — Доклады директора департамента полиции министру внутренних дел происходили в вашем присутствии?

Джунковский. — Министр внутренних дел Маклаков никогда не принимал директора департамента без меня.

Апушкин. — Инициатива докладов исходила от директора департамента?

Джунковский. — Для этих докладов был назначен определенный день, раз в неделю, но при министре внутренних дел Маклакове доклады директора департамента были значительно сокращены против прежнего, потому что Маклаков сказал, чтобы ему докладывали только те бумаги, которые я найду необходимым довести до его личного усмотрения, все же остальные бумаги докладывались только мне, и я ставил на них резолюцию. У меня доклад департамента полиции делался два раза в неделю, — кажется, по вторникам и пятницам. В эти дни директор департамента являлся с докладом ко мне. Те дела, которые требовали принципиального согласия министра, так как я не решался сразу их разрешить, я приказывал отложить в доклад министру. Только они и докладывались ему. Поэтому доклад директора департамента министру в моем присутствии продолжался не более, чем час, полтора.

Председатель. — Позвольте вернуться к вопросу о провокации. Повидимому, вы себе этого вопроса не ставили под тем углом зрения, с какого мне хотелось бы их осветить. Между тем, если вы так широко понимали провокацию, как вы нам сказали, то как же можно было мириться с тем, что начальники охранных отделений губернских жандармских управлений выплачивали из казны жалованье людям, которых они должны были бы арестовать, потому что эти люди, состоя в тех или иных революционных организациях, совершают преступление?

Джунковский. — Вся система такая была до меня. Мне хотелось ее переделать, но я просто не успел ее переделать. Мне хотелось получить именно такого директора департамента полиции, который бы взялся за эту перемену, но пока был Белецкий, я считал, что начну я переделывать или не начну, — все равно из этого ничего не выйдет.

Председатель. — Вам трудно было настоять на том, чтобы Белецкий оставил свою должность?

Джунковский. — Трудно.

Председатель. — У него была поддержка какая-нибудь?

Джунковский. — Да, у него были какие-то темные поддержки.

Председатель. — И вам трудно было бороться с ним?

Джунковский. — Он говорил: «хорошо», но я не имел никаких данных, чтобы проверить, будет это сделано или нет. Последним толчком к решению моему освободиться от него послужил вопрос о железнодорожных билетах. Департамент полиции имел много бесплатных билетов, не помню уже, сколько именно. Мне очень не нравилось, что эти билеты расходовались не на то дело, на которое они были даны, и что директор департамента полиции распоряжался ими для одолжения разным лицам. Один билет попался германскому комиссару из Млавы, который приезжал сюда к Фрейнату, чтобы переговорить относительно полицейских собак. Как-то раз министр путей сообщения прислал мне билет, который был отобран в поезде у какого-то пассажира, германского подданного, пограничного комиссара — не помню уже какой пограничной станции. Я сейчас же навел справку, кому этот билет принадлежит. Оказалось, что билет был выдан Фрейнату. Тогда я сделал распоряжение, чтобы Фрейната уволили, а от директора департамента полиции отобрали все билеты и передали их вице-директору Лерхе, который завел бы книгу для вписывания всех билетов и выдавал бы билеты по определенным правилам — так, чтобы все они были у него на учете. Я думал, что эта мера должна обидеть директора департамента: от него отбирают билеты, — значит, не доверяют ему. Я думал, что Белецкий обидится и уйдет. Но, к сожалению, он не обиделся, исполняя распоряжение, и не ушел. Тогда пришлось уже просить об увольнении его министра внутренних дел. Министр внутренних дел вполне со мною согласился, что надо избавиться от него.

Председатель. — Вы изволили сказать несколько раньше, что вы потребовали список сотрудников. Большой оказался список? Много секретных сотрудников в нем значилось?

Джунковский. — Это я не помню. Не особенно большой, кажется.

Председатель. — Вы взяли список по какому-нибудь отделению?

Джунковский. — По одному отделению. Может быть, в этом списке было человек 30.

Председатель. — В связи с вопросом об агентуре в средних учебных заведениях вы упомянули о фон-Коттене. Скажите, при каких обстоятельствах фон-Коттен ушел в отставку?

Джунковский. — Я приказал ему уйти.

Председатель. — В связи с каким случаем?

Джунковский. — В связи с ревизией охранного отделения.

Председатель. — В каком отношении обнаружилась неудовлетворительная постановка охранного отделения?

Джунковский. — Неудовлетворительность постановки сказывалась как в расходовании денег, насколько я помню, так и вообще.

Председатель. — Может быть, замечалось злоупотребление секретным сотрудничеством?

Джунковский. — Все вместе взятое. Очень много было мелочей.

Щеголев. — Не докладывалось ли вам во время ревизии о типографии, поставленной перед 9 января 1913 года и арестованной фон-Коттеном, причем выяснилось, что работали, набирали там сами сотрудники?

Джунковский. — Это, кажется, в Финляндии?

Щеголев. — Нет, в Парголове, по Финляндской дороге.

Джунковский. — Подробностей не помню, но помню, что факт этот был, и что в этом деле принимал участие фон-Коттен. Но главное, что я имел против Коттена, это была женская тюрьма в Москве.

Председатель. — Этот побег, о котором вы упомянули?

Джунковский. — Коттен был тогда начальником охранного отделения, и я считал, что это дело рук Коттена. Я ему высказал это, когда приехал в Петроград, — пригласил его к себе и предупредил.

Председатель. — Он отрицал это?

Джунковский. — Он не признавал, но и не особенно отрицал. Я сказал ему: «Вы знаете, что все это не доказано, но у меня есть в этом глубокое убеждение. Поэтому предупреждаю, что я смотрю на вас с подозрением. Чтобы оставаться на месте, вы должны быть чисты, как стеклышко. Если я малейше что-нибудь замечу, то нам придется расстаться». После этого я назначил ревизию охранного отделения, нашел там большие беспорядки, и он понял, что ему надо уйти.

Председатель. — При каких обстоятельствах состоялась отставка Белецкого и при чем тут было олонецкое губернаторство?

Джунковский. — Олонецкое губернаторство было ему предложено, чтобы как-нибудь поскорее от него избавиться, тем более, что у него были большие связи, а Маклаков ни за что не хотел просить, чтобы его сделали сенатором. Он говорил, что это слишком много для него. Вот в олонецкую губернию губернатором, это еще туда-сюда. А Белецкий говорил, что если его назначат губернатором, то он не уйдет. Тогда я говорю Маклакову: «По-моему, пускай лучше уходит хоть и в сенаторы — лишь бы только не оставался. Мне все равно». Не помню, кто был тогда министром юстиции, — кажется, Щегловитов. После этого вышло как-то, что Маклаков говорит: «Ну, Белецкий будет сенатором, значит, уйдет».

Председатель. — Вы не можете выяснить, на кого именно опирался Белецкий?

Джунковский. — В последнее время, я думаю, на Распутина.

Председатель. — Но тогда Распутин не был в такой большой силе.

Джунковский. — У него были большие связи в государственном совете.

Председатель. — Не замечали ли вы в бытность вашу товарищем министра каких-нибудь злоупотреблений по департаменту полиции в расходовании денежных сумм, в частности — расходовании на секретный фонд?

Джунковский. — Я замечал, что вообще расход денег в департаменте полиции колоссальный и что можно его значительно сократить. В силу этого при мне были проверены расходы по охранному отделению, районные охранные отделения были уничтожены. Затем были сокращены расходы в петроградском охранном отделении: я помню, они были в четыре раза сокращены по той смете, которую я утвердил. Может быть, я ошибаюсь, не в четыре раза, но мне так помнится; большая сумма была. Затем я обратил внимание на колоссальные траты на телеграммы. Это было что-то невероятное, какое количество тратилось на телеграммы, причем телеграммы писались совершенно зря и слишком многословно. На одних только телеграммах мне удалось сократить годовой расход тысяч на 30. Словом, экономия от всех этих сокращений вышла такая, что в то время, как в феврале месяце наличность сумм департамента достигала полмиллиона, в момент моего ухода я оставил там 1.600.000. Я могу ошибиться в сотнях тысяч, но все это есть в делах департамента.

Иванов. — Мне вот что интересно было бы знать относительно расходования сумм по § 5. Как вам известно, на расходы, не подлежащие оглашению, ассигновано было 3 миллиона с чем-то. Не обращали вы внимание на то, что весьма часто большие суммы давались в распоряжение директора? Вообще, какой порядок выдачи был установлен?

Джунковский. — Суммы эти выдавались директору авансом.

Иванов. — А директор департамента обязан был предъявлять отчет в этих суммах или они считались безотчетными?

Джунковский. — Он не предъявлял отчета. В департаменте полиции была отчетность.

Иванов. — В распоряжение директора департамента полиции выдавалось иногда несколько десятков тысяч. Требовалось ли, чтобы он представлял отчет в израсходовании этих сумм?

Джунковский. — В мое время таких выдач, я думаю, не было.

Иванов. — Я должен удостоверить это, но до вас это было.

Джунковский. — Это было, но я сразу запретил.

Иванов. — Получая в свое распоряжение такие суммы, директор департамента обязан был предъявлять отчет в них?

Джунковский. — Я добивался того, чтобы из этих сумм не давали посторонним лицам, ничего общего с департаментом не имеющим. Но это было.

Иванов. — Вы считали это законным или нет?

Джунковский. — Считал это незаконным. Я боролся с этим и встретил большую поддержку со стороны министра внутренних дел Маклакова.

Иванов. — По чьему распоряжению выдавались деньги лицам, не принадлежащим к составу департамента полиции?

Джунковский. — Это происходило так, что попросит кто-нибудь, — из подотчетной суммы дать нельзя, — ну, вот из секретного фонда департамента и возьмут.

Иванов. — Мне важно знать, признавалось ли это закономерным?

Джунковский. — Я признавал это совершенно недопустимым. Сам я больше всего боялся расходовать эти именно суммы. Я считал, что раз мне дается колоссальная сумма, которую я могу израсходовать одним росчерком пера и притом безотчетно, то я должен отнестись к расходованию ее особенно строго, — гораздо строже, чем к расходованию суммы подотчетной. Думаю, однако, что и в мое время проскальзывали такие безотчетные расходования. Во всяком случае это были очень маленькие суммы.

Председатель. — Как бы то ни было, эти секретные суммы требовали какой-нибудь отчетности. До кого простиралась эта отчетность?

Джунковский. — До министра внутренних дел.

Председатель. — А государственный контроль не имел сюда отношения?

Джунковский. — Это были забронированные суммы, о которых знал только министр внутренних дел. Каждый месяц подавался такой отчет, и министр внутренних дел писал на нем: «утверждаю».

Председатель. — Проходил этот отчет через товарища министра?

Джунковский. — Проходил. Всегда.

Председатель. — Товарищ министра не утверждал отчета, утверждал только министр?

Джунковский.— Да, но когда я был товарищем министра, я считал, что министр в этом отношении совершенно неповинен. Если уже кому отвечать, то мне нужно было отвечать, потому что я непосредственно производил расходование этих сумм.

Председатель. — Итак, суммы эти были безотчетными для государственного контроля, но внутри министерства отчетность соблюдалась?

Джунковский. — Отчетность по совести.

Председатель. — В последние месяцы существования старого режима обозначалось так: например, что дано Белецкому 24 000, причем он должен был представить отчет в этой сумме?

Джунковский. — У него должен был быть отчет.

Иванов. — Отчет в израсходовании этих денег?

Джунковский. — Да. В этих месячных отчетах есть, например, такие расходы, какие бывали во время путешествия государя: «товарищу министра на известные ему надобности 3 000 руб.». На эти 3 000 руб. от меня должна была быть оправдательная записка о том, на что и куда я их истратил. Я всегда избегал брать суммы, которые мне выдавались на путешествия, на разные мелочи, которые нужны во время путешествия. Я помню, когда во время первого путешествия государя я должен был сопровождать его, Белецкий принес мне сумму денег и говорит: «Пожалуйста, возьмите». Я ответил: «Мне ничего не нужно. Когда мне будет нужно, я потребую, но тогда обязательно должен быть оправдательный документ на это, — такого рода: «25 000 рублей уплачено туда-то».

Председатель. — Значит, вы считали нормальным такой порядок, при котором суммы эти, внутри министерства, все же контролировались, причем имелось в виду, что они не должны итти на цели, совершенно посторонние департаменту полиции?

Джунковский. — Суммы эти были такие. В охранных отделениях, например, на секретную агентуру назначалась круглая цифра — 20.000. Эта сумма отпускалась туда по смете и учитывалась департаментом полиции. До товарища министра доходил только общий отчет касательно этой суммы, — частности, мелочи не доходили. Какой-нибудь сотрудник расписывался: «Получил 30 рублей, получил 40 рублей». А кто там расписался, этого никто не удостоверяет.

Председатель. — Какие при вас были наиболее выдающиеся дела в жизни департамента полиции? Начнем с самого начала. Каким-нибудь краешком вы, вероятно, коснулись все же дела Малиновского, который был членом Государственной Думы?

Джунковский. — Малиновского, — да.

Председатель. — Когда вам стало известно о нем?

Джунковский. — В какое время это было, я затрудняюсь определенно сказать. Во всяком случае, думаю, не в первый год. Должно быть, мне стало известно об этом в 1914 году.

Председатель. — Вы реагировали на это тогда, в 1914 году?

Джунковский. — Я реагировал сейчас же.

Председатель. — Будьте добры рассказать, как вам стало известно об этом, что вы по этому поводу сделали. Расскажите про вашу поездку к Родзянко.

Джунковский. — Дело было таким образом. Когда Белецкий делал мне доклад о том или другом деле, он говорил мне: «Сотрудник «икс» сообщил то-то и то-то»…

Председатель. — Он так и говорил «икс» или сообщал различные клички?

Джунковский. — Нет, всегда так и говорилось — «икс», потому что это считалось личной агентурой директора департамента полиции. Я не углублялся, даже не спрашивал, потому что мне это претило. Не все ли равно «икс» или «игрек», — что я буду проверять, раз это меня не касается! А потом Белецкий, должно быть, сказал мне, что это именно он, Малиновский. Тогда я не то что испугался, а пришел в ужас: представитель соц.-дем., говорит зажигательные речи в Думе…

Иванов. — Т.-е. вы изволили узнать об этом, как о совершившемся факте?

Председатель. — Да, да, Владимир Федорович так и рассказывает.

Джунковский. — Когда его выбрали в Думу, я не был товарищем министра, а был губернатором. Он прошел по московской губернии.

Председатель. — Раз вы коснулись этого вопроса, то нужно разъяснить некоторые обстоятельства. Вы знаете, что незадолго до выборов в Государственную Думу в Москву приезжал на ревизию охранного отделения Виссарионов?

Джунковский. — Нет, я этого не знал, потому что охранного отделения я не касался. Может быть, он и приезжал, но я не помню.

Председатель. — Вы не узнали потом, что в этот именно приезд у них и зародилась мысль провести Малиновского, бывшего тогда их секретным сотрудником, в члены Государственной Думы?

Джунковский. — Я слышал эти разговоры, и я лично, будучи тогда губернатором, был очень недоволен выборами, — тем, что провели Малиновского. Помню, кто-то приехал с выборов, кажется, Самарин, и говорит: «Ну и фрукт попал!» — «Кто такой?» Он сказал. Я всегда при выборах в Думу считал, что течение выборов надо предоставить самому себе и никогда не позволять себе никаких давлений в ту или другую сторону. Насколько я припоминаю, когда выборы уже совершились и Малиновский прошел в Думу, были какие-то намеки, что именно охранное отделение довольно, что он прошел.

Председатель. — Эти намеки дошли до вас еще в Москве?

Джунковский. — Да, когда я приехал в Петроград, я совсем забыл о Малиновском — о том, что он находится в Думе. Не то что забыл, но просто был далек от мысли о том, что он состоит при этом агентом департамента полиции.

Председатель. — А не доходило до сведения вашего в то время, когда вы были губернатором, что Малиновский судился за три кражи со взломом, что, таким образом, он утратил право выбираться и что охранному отделению было об этом известно — что это был вопрос, который обсуждался московским охранным отделением совместно с тогдашним составом департамента полиции?

Джунковский. — Это я потом уже узнал. Когда именно, не могу сказать.

Председатель. — Т.-е. когда вы были уже товарищем министра?

Джунковский. — Да, я узнал тогда, что его провели, так сказать, нарочно.

Председатель. — Вы узнали об этом одновременно с обнаружением, что Малиновский — сотрудник?

Джунковский. — Не помню.

Председатель. — Вернемся к тому моменту, как это всплыло для вас. Вы упомянули, что Белецкий сказал вам об этом при докладе…

Джунковский. — Я думаю даже, что это был не Белецкий, а Брюн-де-Сент-Ипполит. Это при нем было.

Иванов. — Значит, уже позднее?

Джунковский. — Я не помню, кажется, при нем это было, при Брюн-де-Сент-Ипполите.

Председатель. — Да, при Брюн-де-Сент-Ипполите.

Джунковский. — Значит, он мне и сказал. Я не могу точно определить.

Председатель. — Белецкий ушел от вас 28 января. Вы твердо помните, что Белецкий не говорил вам о том, что Малиновский состоит секретным сотрудником?

Джунковский. — Нет, я могу ошибаться.

Председатель. — Но если бы он сказал, вы бы реагировали. Вы изволили сказать мне, на один из предыдущих вопросов, что вы тотчас же реагировали.

Джунковский. — Я реагировал, но мне нужно было иметь достаточно времени, чтобы сообразить, как из этого положения выпутаться: мне хотелось сделать так, чтобы это не было гласно, чтобы не делать скандала, потому что скандал был бы колоссальный. Мне стыдно было делать скандал в Думе из этого, мне хотелось уберечь, сохранить приличие. Вот почему столько времени ушло. Я не помню, как это все делалось. Мне нужно было найти верного человека, — из чинов охраны, который мог провести все это чисто, как оно и было проведено, т.-е., чтобы никто не узнал в ту минуту и не было бы никакого скандала. Это мне сделал Брюн-де-Сент-Ипполит. Он, конечно, был очень возмущен этим «иксом». Когда он принял департамент, этот «икс» попал ему в руки, он и говорит мне: «Вот какая штука». Тогда мы вместе решили ликвидировать. Для переговоров с Малиновским был избран начальник петроградского охранного отделения Попов, который, так сказать, и заключил с ним такое условие, — отправил его.

Председатель. — Попов — начальник петроградского охранного отделения?

Джунковский. — Который был назначен мною после фон-Коттена. Я очень верил этому Попову, считал его очень порядочным человеком. Он не хотел итти в начальники охранного отделения после полковника фон-Коттена, но я просил его, чтобы он пошел на некоторое время, — привести немножко в порядок.

Председатель. — Так что, если бы кто-нибудь сказал, что вы, при выборах Малиновского, знали о том, что это человек опороченный по суду и не имеющий права быть выбираемым, но все же допустили это, такое утверждение было бы неправильно?

Джунковский. — Если бы у меня были данные относительно Малиновского, то, конечно, он не прошел бы. У меня был чиновник, который заведывал… он никогда не допустил бы этого. Ведь при выборах посылаются сведения о том, что тот или иной выборщик судился; таких сведений у нас о Малиновском не было.

Председатель. — А не сохранился у вас в памяти такой эпизод предвыборной кампании, что, по распоряжению департамента полиции, московское охранное отделение арестовало конкурента Малиновского по выборам, — другого рабочего? Вы не помните его фамилии?

Джунковский. — Нет, не помню. Этого я совсем не знаю.

Председатель. — Владимир Федорович, вы не знали, что в бытность свою членом Государственной Думы Малиновский виделся с Белецким и Виссарионовым, и те речи, которые он впоследствии говорил с кафедры Государственной Думы, проходили через их цензуру?

Джунковский. — Об этом я узнал потом.

Председатель. — Отчего вы не возбудили по такому яркому случаю уголовного преследования против Белецкого и Виссарионова?

Джунковский. — Просто не хотелось скандала.

Председатель. — Будьте добры, расскажите, как вы приехали к Родзянко и какой у вас произошел разговор с ним?

Джунковский. — Я к Родзянко не ездил по делу Малиновского. Я был у Родзянко совсем по другому делу. Родзянко спросил меня: «Ну, а что Малиновский был вашим сотрудником?»… Кажется, это было даже в Думе. Я говорю: «Нет». — «Ну, ну, мне-то вы можете сказать!» Я сказал: «Раз вы так вопрос ставите, то с глазу на глаз могу вам сказать, потому что знаю, что вы никому не скажете».

Председатель. — Разве не было у вас с Родзянко разговора о том, чтобы, так сказать, выжить Малиновского из Думы?

Джунковский. — Нет. Это было, когда дело было уже решено.

Иванов. — А вы не спрашивали Родзянко, откуда он это знает?

Джунковский. — Не помню. Было такое подозрение у некоторых в Думе… Поспешный отъезд, поспешное бегство Малиновского возбудило разговоры. Меня Родзянко и спросил.

Председатель. — Значит, это было уже после того, как он уехал?

Иванов. — А куда уехал Малиновский — заграницу или на фронт?

Джунковский. — Нет, войны тогда, во всяком случае, еще не было. Его довезли до границы.

Председатель. — Это было сделано по вашему распоряжению?

Джунковский. — Да, по моему распоряжению, — чтобы я мог быть уверен, что он действительно удалился.

Председатель. — Он по своему паспорту уехал?

Джунковский. — Этого я не помню.

Председатель. — Вы распорядились дать ему наградные?

Джунковский. — По общему положению ему выдали годовой оклад жалованья.

Председатель. — Этот годовой оклад равнялся 6-ти тысячам?

Джунковский. — Да, 500 рублей в месяц.

Председатель. — Вы потеряли затем след этого человека?

Джунковский. — Потерял, совершенно.

Председатель. — Вам не приходилось слышать, что он явился и поступил в ряды войск?

Джунковский. — Я слышал об этом, но мне казалось, что Малиновский поступил добровольцем во Франции, — не у нас.

Председатель. — Это было тогда, когда вы были еще товарищем министра?

Джунковский. — Нет. Не помню. Может быть, и после.

Председатель. — Вам потом стало известно, что он в плену, в Германии и ведет там пропаганду?

Джунковский. — Нет.

Председатель. — Если не о пропаганде, то о том, что он попал в плен? Вы этого тоже не знали?

Джунковский. — Нет.

Председатель. — Позвольте считать установленным, что вы узнали о том, что этот человек — сотрудник охранного отделения, от Брюн-де-Сент-Ипполита, что Белецкий этого вам все-таки не сказал.

Джунковский. — Я не могу установить этого. Может быть, я ошибаюсь.

Председатель. — Но судя по тому, что сохранилось в вашей памяти, вы реагировали на это и сразу стали думать о том, как от него избавиться?

Джунковский. — Да.

Председатель. — Если не ошибаюсь, разговор ваш с Родзянко произошел в начале апреля, а разделались вы с ним раньше.

Джунковский. — Это было почти одновременно.

Председатель. — Вы не употребили в разговоре с Родзянко такого выражения, что вам «претит» или «давно претит».

Джунковский. — Да, вероятно, я так сказал, потому что мне действительно претило.

Председатель. — Владимир Федорович, но не просил ли вас Родзянко приехать просто к себе лично, чтобы переговорить по делу Малиновского?

Джунковский. — Нет, не помню.

Председатель. — Не рассказывал ли он вам, что получил по телефону предупреждение от какой-то неизвестной дамы о том, что Малиновский состоит сотрудником охранного отделения?

Джунковский. — Он мне не говорил этого, совсем не говорил.

Председатель. — Не припомните ли, что в разговоре с Родзянко у вас поднимался вопрос о том, что со стороны левых была прочитана декларация, причем Родзянко спросил вас, не было ли вам заранее известно содержание этой декларации?

Джунковский. — Я даже предупредил его, что такая декларация будет.

Председатель. — Вы его предупредили?

Джунковский. — Насколько я помню.

Председатель. — Вы сказали ему, что уже сделали распоряжение о том, чтобы прекратить совмещение звания члена Думы с сотрудничеством в охранном отделении, так как это претило вам?

Джунковский. — Да, это, вероятно, было.

Председатель. — А не помните ли вы такой вашей мысли, что так как Малиновский слишком много знает, то удалить его можно не сразу, а лишь после некоторых подготовительных действии?

Джунковский. — Подготовительные действия клонились, вероятно, к тому, чтобы обойтись без скандала. Вот что я, вероятно, разумел, говоря о подготовительных действиях.

Председатель. — Владимир Федорович, вам пришлось говорить о роли Малиновского и обо всем этом случае с Маклаковым?

Джунковский. — Да.

Председатель. — И вы убедились из этого разговора, что он знал о Малиновском.

Джунковский. — Нет, ничего не знал.

Председатель. — Вы советовались с ним по вопросу о необходимости изгнать Малиновского из Думы?

Джунковский. — Он совершенно сочувствовал этому.

Председатель. — Вы с ним говорили об этом?

Джунковский. — Вообще со стороны Маклакова я никогда не встречал такого отношения, чтобы он, как говорится, ставил палки в мои колеса. В некоторых делах мы могли с ним не сходиться, но в делах департамента полиции он предоставлял мне полную самостоятельность.

Председатель. — Теперь второе дело, — дело Шорниковой.

Джунковский. — У меня сохранилось такое впечатление о Шорниковой, что это какая-то несчастная женщина, измотанная, искалеченная охранным отделением. Кажется, из бессарабской губернии — я не знаю, верно ли это.

Иванов. — Да.

Джунковский. — Она была в руках у Комиссарова.