Глава VIII ИСТОЧНИКИ АНТИДИНАСТИЧЕСКИХ СЛУХОВ

Глава VIII

ИСТОЧНИКИ АНТИДИНАСТИЧЕСКИХ СЛУХОВ

Хорошо информированный современник вспоминал фотографический снимок, приобщенный к делам Чрезвычайной следственной комиссии, которая была создана Временным правительством после падения монархии:

При первом же взгляде на фотографию, кроме фигуры Распутина бросалась в глаза фигура сидевшего в клобуке монаха, рука которого лежала на спинке стула его соседки – сестры милосердия и как бы обнимала ее. Получалось впечатление пьяной оргии, где гремит музыка и где высшее духовное лицо монашеского звания не стесняясь обнимает на глазах у всех хорошенькую сестрицу. Экспертиза, однако, установила, что часть этой карточки подложна и что рука, лежавшая на спине стула сестры милосердия, принадлежала вовсе не ее соседу архимандриту, а стоящему сзади между стульями ктитору Феодоровского собора, полковнику Ломану, весьма близкому к возглавлявшемуся Пуришкевичем союзу Михаила Архангела. Фигура полковника Ломана оказалась заретушированной и превращенной в портьеру. Рука же его, лежавшая на плече сестры милосердия и как бы ее обнимавшая, умышленно оставлена1410.

Фабрикация снимков такого рода весьма способствовала распространению самых невероятных домыслов, такие фото должны были служить «документальным подтверждением» (показательно и присутствие на «оргии» сестры милосердия, этот образ, как отмечалось выше, становился символом разложения тыла). Кто же создавал подобные «документы» эпохи?

Многие современники, прекрасно осознававшие абсурдность некоторых распространенных слухов военной поры, уже в то время задавались вопросом об их происхождении, об их авторстве. Эта тема обсуждалась и в публицистике, и в частной переписке. «Откуда берутся ложные слухи? Кто это сидит и выдумывает их?» – вопрошал в самом начале войны известный журналист. «Множество рассказов, самых нелепых; кто только их сочиняет?» – писал о том же в июле 1915 некий житель Пермской губернии1411.

Вопрос об источниках антидинастических слухов затрагивался и многими мемуаристами, и историками, часто он был связан с проблемой определения причин революции. В свою очередь, этот сюжет связан и с другой темой, вокруг которой разворачивались и разворачиваются историографические дискуссии, – проблемой соотношения «стихийного» и «сознательного» начала в событиях Февраля 1917 года1412.

В годы войны представители образованной элиты России довольно быстро отказались от господствовавшего ранее представления о том, что слухи являются чем-то архаичным, «нелепым» и «темным», что они распространяются по преимуществу простонародьем, прежде всего крестьянами, малограмотными и неграмотными. Напротив, многие современники событий, а впоследствии и историки стали полагать, что взрывоопасные политические слухи передавались «сверху вниз»: их-де сознательно генерировали образованные социальные верхи, оппозиционное «общество». В зависимости от политических пристрастий мемуаристов и исследователей соответствующее обвинение в создании и распространении слухов предъявлялось либо фрондирующей аристократии, либо политической оппозиции, радикальной и либеральной. Затем якобы слухи, родившиеся «в верхах», меняясь и адаптируясь, воспринимались «массами», «народом». Предполагалось также, что и географически слухи, возникшие в столицах, постепенно перемещались затем из политических центров страны на периферию. Хорошо информированный жандармский генерал А.И. Спиридович, опросивший в эмиграции немало влиятельных современников, вспоминал: «…что тогда “говорили” в столице, что передавалось в провинцию и что, с другими слухами и сплетнями, подготовило, в конце концов, необходимую для революции атмосферу… Здесь все упрощалось, делалось более понятным, вульгарным, скверным»1413. Правда, простолюдинов историк-генерал не опрашивал, Спиридович беседовал лишь с представителями «политической элиты», оказавшимися в эмиграции, – высокопоставленными военными, аристократами, государственными и политическими деятелями, что, возможно, повлияло на его оценку развития общественного мнения в годы войны.

О том же писали и некоторые другие современники: слухи из политических и культурных центров страны распространяются к границам империи. Житель Тифлиса сообщал в годы войны по-грузински своему соотечественнику, находившемуся в Баку: «Приехало много молодежи из столиц и из Киева. Они рассказывают такие вещи, что просто волосы дыбом становятся. Немцы, стоящие во главе чуть ли не всех учреждений в России, открыто продают нас»1414. Распространителями слухов, воспринимавшихся провинциалами как сенсационные разоблачительные новости, были в данном случае кавказские студенты, учившиеся в университетах.

Некоторые современники полагали, что невероятные слухи фабриковались в высшем обществе российской столицы. А.А. Вырубова в своих воспоминаниях приводит свидетельство своей сестры, которая обвиняла одну аристократку в распространении всевозможных сплетен. Та якобы заявила: «Сегодня мы распускаем слухи на заводах, что Императрица спаивает Государя, и все этому верят»1415. Сложно представить, чтобы представительницы высшего света выступали в роли пропагандисток, отправившихся «в народ», чтобы бунтовать пролетариев. Но и сам российский император тоже противопоставлял разлагающиеся «верхи» общества и крепкий духом патриотичный «народ», «гнилую» космополитическую столицу империи и здоровую русскую провинцию. По утверждению французского посла, царь в разговоре с ним 27 сентября (10 октября) 1915 года в Царском Селе заявил: «Эти петербургские миазмы чувствуются даже здесь, на расстоянии двадцати двух верст. И наихудшие запахи исходят не из народных кварталов, а из салонов. Какой стыд! Какое ничтожество! Можно ли быть настолько лишенным совести, патриотизма и веры?»1416 Очевидно, что Николай II подразумевал всевозможные сплетни, действительно распространявшиеся в «высшем обществе» столицы в это время.

Противопоставление патриотичной русской провинции и столицы империи, населенной предположительно честолюбивыми и психически неустойчивыми эгоистами и интриганами, еще до революции дополнялось и оппозицией здорового духом фронта и разлагающегося тыла. Царский «летописец» генерал Дубенский воспроизводил слова некоего «боевого генерала», который делился с ним своими впечатлениями: «Чем ближе к противнику, тем лучше делается настроение. В окопах люди живут прямо-таки весело, и когда бываешь там, то невольно заражаешься общей бодростью. … Но этим живут и так думают здесь, у нас. А чем дальше в тыл – тем хуже, тем сумрачнее настроение и больше слухов и сплетен. А уж о вашем Питере и говорить не стоит»1417. Показательно, что о необходимости преодоления «слухов и сплетен», исходящих из столицы империи, писало в разгар войны официальное издание Министерства императорского двора, это косвенно свидетельствует об их распространенности.

Современник событий общественный деятель и известный историк революции С.П. Мельгунов также впоследствии писал в своем исследовании об ответственности образованной элиты, фабриковавшей в годы войны самые невероятные домыслы: «И если то, что «говорили шепотом, на ухо, стало общим криком всего народа и перешло … на улицу … то в этом повинно само общество. Оно само революционизировало народ, подчас не останавливаясь перед прямой, а иногда и довольно грубой демагогией»1418. Нельзя, впрочем, не отметить, что Мельгунов во время войны и сам весьма способствовал распространению самых фантастических слухов о царской семье, взяв на себя ответственность за публикацию сомнительной книги Иллиодора (С. Труфанова) «Святой черт», которая оказала немалое воздействие на массовое политическое, а затем и историческое сознание.

Некоторые сторонники свергнутого режима, считавшие революционный переворот следствием заговора, нередко утверждали, что слухи не только намеренно распространялись, но и сознательно фабриковались оппозицией, как революционерами, так и либералами. Жандармское прошлое отдельных мемуаристов придавало их суждениям характер авторитетнейшей экспертной оценки. Так, А.Т. Васильев, возглавлявший накануне революции Департамент полиции, вспоминал: «Эти предвестники революции стремились сделать из Распутина пугало, чтобы осуществить свои сатанинские планы. Поэтому они распускали самые нелепые слухи, которые создавали впечатление, что только при посредничестве сибирского мужика можно достичь высокого положения и влияния. Чем сильнее чернили имя Распутина и чем больше преувеличивали его влияние, тем легче было скомпрометировать светлый образ Царицы и в итоге превратить русских людей в рабов Интернационала, а могучую и победоносную империю – в страну, где царствует хаос и анархия. … праздная болтовня оказалась сильнее разумных доводов. Поэтому через какое-то время люди по всей России стали верить в могущество Распутина и говорить об этом не только в гостиных и ресторанах, но и в избах, кухнях и жилье прислуги как об уже доказанном факте. Это, естественно, было использовано революционерами, чтобы поднять народ против такого положения дел, когда, как они уверяли, Россией правит порочный “старец”»1419.

Некоторые современники, создавая свои конспирологические интерпретации русской революции, даже полагали, что кандидатура Распутина задолго до свержения монархии была специально отобрана всемогущими «интернационалистами», «темными силами», «врагами христианства» для активизации коварной антироссийской деятельности: он-де был «послан интернационалом на предмет – оттолкнуть сердце народное от царской четы для торжества намеченной в России революции», – писал впоследствии протоиерей В.И. Востоков. Другие, подобно товарищу обер-прокурора Синода князю Н.Д. Жевахову, создали еще более сложную конструкцию международного антирусского и антимонархического заговора: антихристианские «темные силы», евреи и «агенты Интернационала» якобы специально отобрали кандидатуру Распутина, старательно выдвигали его, умело создавали ему славу, продвигали его к власти. Затем они пытались использовать «старца» как свое послушное орудие влияния, а когда им это не удалось, то они развернули антираспутинскую агитацию, пытаясь тем самым очернить царскую семью – специально спаивали «старца», провоцировали и инициировали оргии Распутина, фабриковали компрометирующие фотографии и пр.1420

Современный историк О.С. Поршнева осторожно полагает, что образы «внутреннего немца» и «темных сил» стали интенсивно формироваться в массовом сознании не без влияния критики, развернутой либеральной оппозицией1421. Тем самым основная инициатива формирования негативных персонифицированных образов монархии также возлагается на образованные верхи общества.

Между тем известный исследователь предреволюционной истории генерал Н.Н. Головин указывал и на другое возможное движение политических слухов – «снизу вверх». Он писал: «В многомиллионной солдатской массе росли слухи об измене. Эти слухи становились все сильнее и сильнее и проникали даже в среду более интеллигентных лиц. Причиной, дающей особую силу этим слухам, являлось то обстоятельство, что происшедшая катастрофа в боевом снабжении как бы оправдывала те мрачные предположения, которые нашли сильное распространение еще в конце 1914 г.»1422.

В утверждениях об активной роли революционного подполья если и не в создании, то в тиражировании антидинастических слухов есть своя доля истины, во всяком случае различные революционные группы действительно использовали антимонархические слухи в своей пропаганде. Так, например, распространявшаяся во время войны листовка Петербургского комитета большевиков гласила: «Свершилось то, что давно предсказывалось вождями рабочего класса: самодержавное правительство совершило чудовищное преступление – измену русскому народу <…> оно сторговалось и продало русскую армию немецкой буржуазии»1423.

Удивительно, скорее, не то, что большевики и другие подпольщики-социалисты, давно боровшиеся с режимом, использовали распространенные антидинастические слухи в своей антимонархической и антиправительственной пропаганде, способствуя их дальнейшей циркуляции, а то, что они использовали этот обличительный материал сравнительно редко. Так, если судить по большевистским листовкам, издававшимся в годы войны, довольно слабо разрабатывалась в нелегальной печатной революционной пропаганде подполья «распутинская» тема. Можно предположить, что для принципиальных противников монархии, издавна убежденных в порочности всей существующей политической системы, фигура Распутина существенно ничего не меняла, она лишь подтверждала их давние убеждения, с их точки зрения, сам институт самодержавия неизбежно порождал такие негативные явления. А после Февраля 1917 года ставшая легальной социалистическая пресса уделяла всевозможным «Тайнам дома Романовых» значительно меньше внимания по сравнению с «буржуазной» массовой печатью.

Тактикой разоблачений окружения царя до революции более широко пользовалась либеральная оппозиция. Так, Прогрессивный блок вел активную кампанию по дискредитации «темных сил», «распутинцев» – действительных поклонников, клиентов и союзников «старца», либо особ, считавшихся таковыми1424. Однако и в этом случае вряд ли всегда можно говорить о намеренной фабрикации слухов либералами: многие деятели оппозиции сами, похоже, искренне верили фантастическим домыслам об «измене в верхах». Они выстраивали свою политическую тактику, основываясь на невероятных и недоказанных сообщениях, которым сами вполне доверяли.

Утверждалось и утверждается, что тайными истинными организаторами антираспутинской кампании были масоны1425.

Действительно, еще в 1913 – 1914 годах русские масоны разоблачали «старца», активно распространяя соответствующие издания, запрещавшиеся порой цензурой (в последнем случае распространялись рукописные и, по-видимому, машинописные варианты)1426. В распространении антираспутинских слухов и текстов немалую роль сыграл А.И. Гучков, которого некоторые исследователи порой безосновательно связывают с масонами1427. А в 1916 году охранка сообщала, что А.И. Коновалов желал приобрести за границей «сенсационные материалы» Иллиодора1428. Очевидно, известный предприниматель и политик, игравший немалую роль в организациях русских масонов, хотел использовать эти взрывоопасные «документы» для компрометации режима.

В распоряжении исследователей нет данных, которые позволили бы определенно утверждать, что антимонархические слухи фабриковались исключительно масонами. Но даже если учитывать, что многие тайны русского масонства до сих пор не раскрыты, даже если и предположить, что мы еще не все знаем о воздействии масонов на общественное мнение России, то вряд ли можно обоснованно утверждать, что существовал какой-то единый, единственный или даже главный центр по созданию и распространению слухов с целью манипуляции настроениями страны.

Показательно, что в разоблачении Распутина активно участвовали консервативные, даже правые общественные деятели, немалую роль сыграли, например, В.М. Пуришкевич, В.И. Востоков, которых никто пока еще не заподозрил в принадлежности к масонству. Пуришкевич, похоже, искренне ненавидел не только Распутина, но и царицу, существенно преувеличивая при этом ее влияние. Во всяком случае, осенью 1917 года он писал в своем издании: «О, проклятая, проклятая женщина, кара Господня, ниспосланная России – что сделала ты с Государем, каким зельем опоила ты русского царя, сделавшегося глухим к голосу всей России и толкающего в пропасть могучий, жизненный народ»1429. При этом Пуришкевич, остававшийся и после Февраля убежденным монархистом, не очень был подвержен политической мимикрии, нельзя объяснить подобную оценку лишь приспособленчеством или некой данью революционной моде. Можно предположить, что само употребление слова «зелье» в монархическом издании подтверждало распространенные слухи о различных «порошках», о наркотиках, которыми пичкали-де царя. В воспоминаниях вдумчивого современника, военного прокурора фон Раупаха, также указывается: «Большая часть скандальных историй о Распутине появилась прежде всего в газетах самых правых из политических партий того времени»1430.

Кроме того, массовое сознание не следует рассматривать лишь как некий объект индоктринации, адресат умелого и циничного идеологического манипулирования, пассивно воспринимающий навязываемую «сверху» информацию. Как уже неоднократно отмечалось выше, общественное мнение не только по-своему прочитывало пропагандистские сообщения, переводило, воспринимало их порой совсем не так, как предполагали авторы этих сообщений, но и влияло на их содержание. Так, широко использовавшийся накануне Февраля термин «темные силы» мог пробуждать различные ассоциации, его десятилетиями использовали и в революционной, и в официальной российской пропаганде. В различных текстах термин приобретал совершенно разный смысл. Соответственно совершенно невозможно было предвидеть результат подобной агитации: яростная критика «темных сил», направленная против «распутинцев», могла прочитываться и как антидинастическая, и как антимонархическая, и как антисемитская, и как антинемецкая, и даже как антибуржуазная пропаганда. Неудивительно, что термин «темные силы» употребляли и социалисты разного толка, и Пуришкевич1431.

Высказывалось и высказывается также мнение, что появление слухов было следствием пропаганды противника, который действовал в России во время войны с помощью предателей, внутреннего врага: некий заговор иностранцев и инородцев будто бы стал причиной слухов о заговоре. В годы войны люди консервативных взглядов, похоже, искренне в это верили. Уже в апреле 1915 года Н. Любавин писал в частном письме: «А в народ пускают слухи, явно вымыслы о высокопоставленных особах. Интересно бы знать, кто их распускает? Не сами ли немцы, не жиды, или их прихвостни из русских?» В июле 1915 года пермский епископ Андроник, весьма популярный в своей епархии, также писал о коварных происках врага в России. Правда, он полагал также, что эта антипатриотическая деятельность пользуется и определенной поддержкой представителей властей, покровительствующих, вольно или невольно, вражеской пропаганде: «Много самых ужасных слухов ходит в народе, всех подымая на дыбы, что и нужно немцам, – чтобы народное волнение перешло в бунт, чтобы взорвать Россию изнутри, а потом – это перекатилось бы в армию. Немцы явно провоцируют народное недовольство, а власть их поддерживает»1432.

И некоторые мемуаристы также писали о том, что антидинастические слухи фабриковались неуловимыми вражескими агентами. Иногда ими якобы намеренно создавались ситуации, провоцировавшие невероятные домыслы. Воспитатель царских детей вспоминал слова некоего молодого офицера, произнесенные в конце 1915 года: «С глубоким негодованием он рассказывал нам, что какая-то личность, по приказанию Императрицы, принесла подарки и деньги германским офицерам, лежавшим в одном с ним военном госпитале, и что этот человек даже не зашел в палаты, занятые русскими офицерами. Удивленный этим рассказом, я просил выяснить это дело. Было произведено расследование, которое подтвердило точность сообщенных мне фактов; однако оказалось невозможным напасть на следы этого лица…»1433

Великий князь Гавриил Константинович впоследствии также с уверенностью писал: «Эти слухи фабриковались в Германии, чтобы довести Россию до смуты». Влиятельный офицер российской военной разведки, работавший в годы войны во Франции, тоже утверждал в своих мемуарах, что слухи о приверженности императрицы к идее сепаратного мира исходили из германского Генерального штаба или немецкого Министерства иностранных дел. Он ссылался даже на некое специальное расследование, якобы проведенное русскими разведчиками. И в других воспоминаниях военных можно встретить предположения о том, что антидинастические слухи, направленные прежде всего против императрицы, распространял противник1434.

Для подобных утверждений также имелись некоторые основания. В октябре 1914 года в немецкое посольство в Норвегии явился «подозрительный русский» – это был упоминавшийся уже иеромонах Иллиодор (С. Труфанов), харизматический правый политик, бывший некоторое время близким к Распутину, но затем ставший заклятым врагом «старца». Он предложил германским властям купить рукопись своей скандальной книги, направленной против Распутина. Очевидно, этот вариант его «воспоминаний» был написан с учетом особых интересов потенциального покупателя – германских властей. Иллиодор, в частности, утверждал в данной редакции рукописи своей книги, предназначенной для одобрения немецкими издателями, что Распутин – истинный отец царевича, что он-де фактически правит государством, что война начата по инициативе «старца». Германские дипломаты отнеслись к предложению Иллиодора скептически и отвергли его услуги. Однако рукописью заинтересовался немецкий Генеральный штаб, и в феврале 1915 года Иллиодор был отправлен в Берлин для дальнейших переговоров1435.

История последующих контактов Иллиодора с немецкими военными и политическими ведомствами неизвестна, но показательно, что и до России доходили какие-то слухи о том, что Иллиодор якобы хочет издать свою разоблачительную книгу в Германии и разбрасывать ее «с аэропланов» по фронту над русскими окопами1436.

В германской и австро-венгерской пропаганде военного времени Николай II подчас персонифицировал восточного противника. Российский император порой изображался как грубый повелитель жестоких дикарей, пьяница, «вшивый царь». При этом обыгрывалось немецкое звучание имени императора – Николаус (die Laus – вошь). Образ «вшивого царя» появлялся в некоторых карикатурах, изображался на почтовых открытках, печатавшихся в Австро-Венгрии. Порой в немецких иллюстрированных изданиях появляются и карикатуры, изображающие Распутина: экзотическая фигура «старца», ставшая известной европейскому общественному мнению еще до войны, не могла не использоваться во время военного противостояния с Россией. Образ Распутина дополнял в этих случаях образ царя (образы царицы, насколько можно судить, во враждебной пропаганде не использовались).

Негативные образы императора появлялись и в германской пропаганде, адресованной непосредственно русским солдатам. В марте 1916 года на фронте распространялись вражеские листовки с изображением кайзера, опирающегося на немецкий народ, и русского царя, облокотившегося на… половой член Распутина. Возможно, речь идет о карикатуре, упоминаемой М. Лемке в записи от 21 февраля 1916 года: на ней был изображен Вильгельм, меряющий длину германского снаряда, и Николай, измеряющий «стоя на коленях аршином известную часть тела Распутина». Автор упоминает, что листовки разбрасывались с вражеских цеппелинов1437. Такого рода непристойные рисунки могли способствовать распространению антидинастических слухов среди солдат российской армии, хотя реакцию военнослужащих на пропаганду врага сложно реконструировать, порой она была обратной, пробуждая чувства, прямо противоположные замыслам ее руководителей.

В некоторых лагерях для российских военнопленных в Германии широко распространялась антимонархическая литература, в том числе и сборники анекдотов про русский двор, публиковавшиеся различными эмигрантскими издательствами еще до войны (отношение немецких комендантов к революционной русской пропаганде отличалось от лагеря к лагерю, некоторые германские офицеры категорически выступали против распространения изданий, подрывающих принципы монархизма).

На фронте же немецкие пропагандисты пытались порой опираться и на авторитет царской власти. Так, на Рождество 1916 года в русские окопы перебрасывалась листовка со стихами:

Царь батюшка хотел уже

Мир заключить,

Чтоб народа своего

Больше не губить <…>

И скоро бы мир,

И кончили б войну,

Начальники-изменщики

Мешали тому…1438

Как видим, в тексте, явно написанном неким немецким пропагандистом, не очень хорошо знавшим русский язык, положительно оценивалась политическая позиция Николая II. Но тем самым пропаганда противника как бы подтверждала справедливость распространенных слухов о подготовке императором сепаратного мира с Германией (как уже отмечалось выше, немецкие пропагандисты разбрасывали также листовки на русском языке, в которых «миролюбивый» русский царь противопоставлялся кровожадному Верховному главнокомандующему, великому князю Николаю Николаевичу, который изображался как главный виновник войны). После Февральской революции на различных участках фронта распространялись немецкие листовки, которые могли восприниматься таким же образом. В них утверждалось, что свержение царя – дело рук коварных англичан, которые якобы хотели сорвать заключение уже согласованного сепаратного мира между Россией и Германией: «Оставайтесь верными своему царю! Сейчас, когда он хотел дать вам почетный мир, он убит, или арестован английскими шпионами…»1439 Немецкие пропагандисты явно переоценили монархизм простых русских солдат. С большой долей уверенности можно предположить, что в обстановке разоблачений «старого режима» немецкие листовки воспринимались как убедительное подтверждение самых невероятных слухов о «предательстве» царя.

Итак, историки, подчеркивающие роль различных заговоров в подготовке и проведении Февральской революции, выделяют различные центры фабрикации слухов (социалисты, либералы и радикалы, русские масоны, германские спецслужбы). Конспирологические интерпретации истории Российской революции предлагают конспирологические схемы причин появления конспирологического сознания эпохи революции.

Нельзя также вновь не упомянуть о том, что некоторые слухи рождались, по-видимому, и в русской монархической среде.

Генерал Н.Н. Головин утверждал, что под влиянием тяжелых переживаний, вызванных войной, вера в самодержавие была подорвана даже в недрах самого правительственного аппарата, отрицательное отношение к монарху и даже к самодержавию стало всеобщим: «Только этим кризисом веры и можно объяснить ту быстроту, с которой капитулируют на всех ступенях управления представители Царской власти»1440.

Представляется, что ситуация была еще более сложной: не только чиновники, разочаровавшиеся в режиме, но и даже часть убежденных сторонников самодержавия, сохранявших монархические убеждения и после Февраля, становились критиками, а то и противниками царствующего императора и, особенно, императрицы. Многие антираспутинские слухи исходили и из монархических, крайне правых кругов, при этом влияние «старца» намеренно преувеличивалось, чтобы снять ответственность с режима, с царя, иногда даже с царицы. Некоторые убежденные черносотенцы объясняли непонятные им политические решения власти тем, что двор-де «загипнотизирован старцем», который окружен «инородцами и шпионами». Порой даже подобная позиция была окрашена в привычные для правых цвета антисемитизма и германофобии, в социальных низах она формулировалась предельно резко и грубо: «Наш Государь глуп как теленок – его окружают только жиды да немцы, которые и являются у него офицерами и воеводами», – утверждал некий приказчик в июне 1915 года; он был привлечен к судебной ответственности за оскорбление царя1441. Показательно, что, как уже неоднократно отмечалось выше, в некоторых слухах и антираспутинских текстах послереволюционной поры отдельные члены императорской семьи фигурируют в качестве положительных персонажей. Это великие князья Николай Николаевич, Дмитрий Павлович, Михаил Александрович, вдовствующая императрица Мария Федоровна1442. Иногда даже сам царь предстает жертвой действий коварной императрицы. Это также служит косвенным доказательством того, что подобные слухи появлялись и в монархической среде.

Некоторые сплетни, по-видимому, рождались в аристократических салонах, сама царица не без оснований жаловалась, что эта нарастающая фронда высшего общества остается безнаказанной. Великий князь Александр Михайлович также с возмущением вспоминал великосветских дам, «которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли гнусные слухи про царя и царицу». О революционизирующем воздействии этих слухов, циркулировавших «в верхах» Петрограда, писал и прекрасно знавший мир столичной бюрократии В.И. Гурко: «Между тем то, что говорилось в высшем обществе, постепенно передавалось в другие общественные круги обеих столиц, а затем, через лакейские и дворницкие, <…> облепленное грязью, переходило в народные низы, где производило уже определенно революционную работу»1443. Добавим, что сам факт циркуляции подобных слухов в «верхах» становился для узнававших об этом «низов» гарантией их достоверности.

Но важнее всего было то обстоятельство, что в эпоху Мировой войны режим сам порой провоцировал появление слухов: официальная проповедь германофобии и шпиономании готовила почву для самых фантастических измышлений об измене в верхах1444. В качестве главного внешнего врага России рассматривался «немец внешний» – Германия, а роль врага внутреннего в годы войны первоначально стали играть русские этнические немцы – «немец внутренний», или германофилы разного сорта, действительные или предполагаемые. Генералы и офицеры объясняли поражения русской армии и недостаток боеприпасов изменой при дворе и в правительстве, а солдаты подозревали всех носителей немецких имен, да и вообще обладателей всяких иностранных фамилий.

Общественное мнение в тылу также объясняло военные поражения, нехватку оружия и продовольствия, управленческую анархию происками коварного врага. Смещение нескольких генералов с немецкими именами подтверждало, казалось бы, эти подозрения. Арест и казнь в марте 1915 года бывшего жандармского офицера С.Н. Мясоедова, бездоказательно обвиненного Ставкой в шпионаже, заставили в это поверить даже многих сомневающихся. Еще до войны лидер октябристов А.И. Гучков, также не приводя существенных доказательств, утверждал, что Мясоедов был причастен к разведывательной деятельности в пользу Германии, эти обвинения были поддержаны влиятельным «Новым временем». Тем самым Гучков уже тогда пытался дискредитировать военного министра генерала В.А. Сухомлинова1445.

В этих условиях весной 1915 года вновь стали выдвигаться обвинения в адрес Сухомлинова. А после отставки Сухомлинова в июне 1915 года, после возбуждения против него следствия в июле того же года, и в особенности после ареста бывшего военного министра в апреле 1916 года, даже самые осторожные и лояльные современники готовы были поверить фантастическим слухам, общество с уверенностью провозгласило его «изменником» задолго до окончания следствия. Еще до революции не только русская периодическая печать, но и зарубежная пресса с уверенностью писала: «… если его дело будет разбираться публично, оно раскроет ужасные вещи». Бывший военный министр стал олицетворением измены, молва приписывала ему всевозможные злоупотребления и преступления прошлого, появились и получили распространение слова «мясоедовщина» и «сухомлиновщина». Сухомлинов был осужден общественным мнением задолго до суда над ним, в популярных иллюстрированных изданиях появлялись изображения генерала с петлей на шее. Число обвинений в его адрес все возрастало. Так, Сухомлинова, бывшего командующего войсками Киевского военного округа, обвиняли даже в содействии убийству П.А. Столыпина1446. Перевод же его из тюрьмы под домашний арест в октябре 1916 года усилил подозрения в адрес верховной власти. После этого многие жители страны причину военных неудач стали искать в окружении царя, и самую большую неприязнь вызывали царица и Распутин1447. Предателем провозглашали впоследствии Сухомлинова и некоторые мемуаристы, не был исключением и А.Ф. Керенский, несмотря на то что открытый суд, состоявшийся в 1917 году, после свержения монархии, не подтвердил этого обвинения, даже невзирая на серьезное давление со стороны общественного мнения и прямые угрозы революционной улицы1448.

Вместе с тем неверно было бы объяснять возникновение антидинастических слухов лишь своеобразным «эффектом домино»: дело Мясоедова порождает дело Сухомлинова, а последнее приводит к появлению слухов об измене императрицы и даже самого императора. Как видим, различные слухи о прогерманских симпатиях императрицы, о планах «немецкой партии» заключить сепаратный мир с врагом возникали еще до ареста Мясоедова. Однако решения «компетентных» военных и судебных властей, ставшие известными обществу, значительно способствовали распространению подобных невероятных слухов, официально удостоверяя их «достоверность».

Выступления в печати и в Государственной думе, подтверждавшие, казалось, справедливость слухов, не основывались на проверенных и доказанных фактах, но цензура соответствующих публикаций воспринималась как дополнительное доказательство их достоверности и провоцировала волны новых слухов. Особое значение имели выступления П.Н. Милюкова, В.М. Пуришкевича, А.Ф. Керенского и других депутатов Думы в ноябре 1916 года, воспринимавшиеся как обвинение «молодой императрицы» в измене. В многочисленных апокрифах, распространявшихся по всей стране, эти и другие обличения были сформулированы крайне резко, хотя и сами по себе выступления были необычайно дерзкими (Керенский, например, говорил об «оккупационном режиме», управлявшем страной). Тот факт, что эти обвинения выдвигали депутаты разных политических взглядов, в том числе и правые политики, также убеждал общество в их достоверности.

Уже в годы войны высказывалось даже невероятное предположение о том, что организаторы антигерманских акций по преследованию «немецкого духа» изначально сознательно преследовали тайную цель дискредитации императрицы, подобные предположения высказывали даже некоторые члены императорской семьи1449.

Фактически и сама царица обвиняла в этом Ставку и лично великого князя Николая Николаевича. Со слов А.А. фон Пистолькорс, сестры Вырубовой, которая, в свою очередь, узнала об этом от артиллерийского офицера графа С.А. Ребиндера, она сообщала царю, что прибалтийские бароны, измученные преследованиями властей во время войны, направили своего представителя в Ставку. Верховный главнокомандующий якобы признал справедливость их жалоб, но отвечал, что ничего не может сделать, ибо «приказания идут из Царского Села», т.е. обвинил в этом Николая II или (и) царицу1450.

В это время императрица готова была поверить всему дурному, что говорили про бывшего Верховного главнокомандующего, однако большую опасность для нее представляло не недовольство немецких баронов, а убежденность многих жителей страны в том, что остзейских немцев власти преследуют недостаточно, а причиной тому – предполагаемое противодействие самой Александры Федоровны, покровительствующей своим «землякам».

Однако царица сама внесла известный вклад и в распространение этих антинемецких слухов, и в развитие темы шпиономании. Она искренне подозревала видных чинов Ставки в измене и информировала об этом Николая II, опасаясь, что некие «шпионы», находящиеся в штабе Верховного главнокомандующего, «сразу дадут знать германцам»1451.

Агрессивная германофобия проявилась в дни Февраля, когда многие офицеры, носители иностранных имен, были уволены со службы, арестованы, а то и убиты лишь за то, что их фамилии воспринимались солдатами как немецкие (не всегда они были таковыми в действительности). Соответственно тому, многие современники воспринимали революцию как патриотический антигерманский переворот, как освобождение России от векового чужеземного ига, как долгожданную победу над «немцем внутренним» во имя победы над «немцем внешним»1452.

Новые обличения революционного времени, заполнявшие прессу, воспринимались читателями как сенсационные откровения, а появление даже самого невероятного слуха на страницах русской печати, освобожденной от цензуры, придавало ему в глазах многих современников статус чуть ли не официального сообщения, основанного на неопровержимых доказательствах. Солдаты 1-й гвардейской дивизии русской армии заявляли немецким офицерам-пропагандистам: «Теперь мы знаем, что целью старого режима было оказание помощи Германии»1453.

Наконец, важным фактором распространения политических слухов стали рыночные механизмы. Читатели и зрители готовы были платить деньги за те тексты и изображения, которым они готовы были поверить. Спрос не мог не породить предложение.

Негативные образы российской монархии и русского царя довольно рано получали особое распространение в губерниях, оккупированных вражескими войсками. Местные писатели и художники, освобожденные от надзора русской цензуры, выбросили на рынок множество давних заготовок – карикатуры, стихи, памфлеты, и они пользовались спросом. Этот процесс не обошел стороной и новейшее искусство. В занятой немцами Варшаве, например, были созданы кинофильмы «Охрана», «Царство и его слуги», «Фаворитка царя»1454. Польские зрители ждали появления подобных лент. Разоблачению «дома Романовых» в массовой русской культуре после Февраля предшествовали аналогичные процессы на национальных окраинах, занятых врагом.

Во внутренних же губерниях России еще до Февраля предприимчивые дельцы также стремились удовлетворить растущий спрос, печатая в обход цензуры «разоблачительные» тексты и изображения. Но между подцензурной и нелегальной печатью существовала связь. «Патриотические» настроения затронули массовую культуру эпохи Мировой войны, окрашивая в цвета ксенофобии и шпиономании столь любимые простым читателем и зрителем детективы, эротические повествования и изображения «светской жизни». Всевозможные «Тайны дома Гогенцоллернов» и «Тайны венского двора», печатавшиеся начиная с 1914 года, создавали определенный жанр, где все эти темы перемешивались в разных сочетаниях и пропорциях, предвосхищали появление не менее скандальных брошюр после Февраля, когда стали публиковаться разнообразные «Тайны дома Романовых» и «Тайны Царскосельского дворца». Во время войны в русской прессе постоянно печатались и карикатурные изображения глав вражеских государств, императоров Германии и Австро-Венгрии, турецкого султана, болгарского царя. Десакрализация глав враждебных монархий в русской прессе, отвечавшая, казалось бы, насущным задачам военно-патриотической мобилизации в России, могла ставить вопрос об авторитете любой монархической власти. Эту потенциальную опасность, похоже, недооценивали некоторые члены императорской семьи, но ее хорошо ощущали русские монархисты. Пациент лазарета императрицы впоследствии вспоминал: «Великие княжны привозили нам по утрам пачки газет и искренне смеялись над карикатурами “Петроградской газеты”: Франц-Иосиф в виде обезьянки в поводу у Вильгельма в карикатурном изображении приводил их в восторг. Уже в то время казалось рискованным изображение, хотя и враждебных, но все же монархов, в смешном виде»1455.

Подчас плодовитые авторы, специализировавшиеся ранее на фабрикации востребованных читателем скандальных «разоблачениях» противника, быстро переключались после Февраля на обличение павшего режима, используя хорошо уже отработанные литературные приемы1456. Законы рынка побуждали авторов бульварной литературы учитывать интересы и пристрастия потенциальной аудитории, поэтому циркулировавшие уже слухи влияли на их тексты. Эротические и полупорнографические тексты оперативно политизировались в духе времени. Одни и те же издательства быстро переходили от выпуска книг «Тайные силы любви» к «Тайнам дома Романовых».

Антинемецкая пропаганда в годы Мировой войны подчас переплеталась с пропагандой революционной, которая издавна не была лишена элементов ксенофобии, прежде всего германофобии (эту линию можно проследить со времен декабристов). Несколько поколений революционеров создало множество текстов, в которых разоблачался антинациональный, антирусский характер «немецкой» династии. Ее представителей даже порой не именовали Романовыми, презрительно называя династию «Голштин-Готторпской» или «Ангальт-Цербстской». Некоторые авторитетные публикации подтверждали подобное отношение: в знаменитом «Готском альманахе», ежегоднике, публикующем биографические сведения об аристократических семействах Европы, российская правящая династия именовалась династией Гольштейн-Готторп-Романовых. Императрица Александра Федоровна, разумеется, прекрасно понимала все неудобства и опасности, связанные с таким описанием царского рода, она призывала чиновников Министерства императорского двора воздействовать на редакцию альманаха, чтобы та убрала два первых родовых имени династии. Когда же чины ведомства сообщили ей о невозможности воздействовать на немецкую редакцию, то она даже поставила вопрос о запрете ввоза аристократического альманаха на территорию Российской империи. Впрочем, опасение возможного скандала побудило царицу оставить эту идею1457.

Иногда к «разоблачениям» династии примешивались и антиклерикальные мотивы. В 1917 году революционная пропаганда продолжала развивать эту тему, соединяя ее с обличениями разложения династии. Так, в середине марта Л.Д. Троцкий писал: «…как только рождался новый Лже-Романов от матери немки и неведомого отца (сколько распутиных занималось на протяжении веков усовершенствованием романовского рода!), сейчас же божественный промысел касался перстом нового избранника»1458.

Германофобию во время войны утилизировали в своих целях самые разные политические силы. Как видим, революционеры разного сорта часто писали об «измене верхов», используя в своих целях царившую в стране атмосферу шпиономании и ксенофобии. Если полиция с большим или меньшим основанием пыталась обвинить активистов рабочих и социалистических организаций в сотрудничестве с врагом, то и «левые» использовали этот прием, адресуя подобное же обвинение правым политикам и властям империи. Широкое распространение в 1915 году получило письмо А.Ф. Керенского, адресованное М.В. Родзянко, в котором утверждалось, что «измена свила себе гнездо в Министерстве внутренних дел»1459.

В этих условиях главным врагом становился «внутренний немец». В сводке Петроградской военно-цензурной комиссии за декабрь 1916 года цитировалось письмо одного солдата (очевидно, цензоры сочли его достаточно показательным): «Армия… остро чувствует внутренние болезни страны и накапливает возмущение против внутреннего “немца”. Боюсь, что в один прекрасный день если не вся, то часть армии двинется против своего злейшего врага, внутреннего немца, чтобы наладить жизнь страны»1460.

При этом сам термин «внутренний немец» мог восприниматься, «расшифровываться», «переводиться» по-разному: это мог быть и этнический немец, русский гражданин, и предатель, шпион, мародер, и любой человек с иностранным именем и фамилией. В атмосфере слухов военного времени многие видные представители бюрократии, аристократии, генералитета и, наконец, члены правящей династии, прежде всего императрица Александра Федоровна, были идеальными кандидатами на роль «внутреннего немца».

Многие слухи совершенно не соответствовали действительности, но в условиях нарастающего кризиса именно слухи становились факторами огромного политического значения. Слухи о воображаемых заговорах, пожалуй, играли в той ситуации еще большую роль, чем заговоры настоящие. Если германская пропаганда постоянно утверждала, что фактическая власть в России якобы принадлежит всемогущим «английским агентам» (а влиятельные немецкие государственные деятели и военачальники, похоже, искренне в это верили), то и многие русские политики, и некоторые союзные дипломаты полагали накануне революции, что Россией уже фактически тайно управляют агенты германские. А известные иностранные журналисты, представляющие влиятельные союзные издания в России, верили, что вражеская агентура даже контролирует русскую цензуру1461. В соответствии с такими оценками принимались порой важные политические решения как в России, так и в союзных ей странах.

И режим, и оппозиция оказывались подчас жертвами своих собственных пропагандистских кампаний. Это, впрочем, было характерно не только для России. Политическая паранойя, подпитываемая смесью шпиономании и шовинизма, как эпидемия, охватывала все воюющие страны, в Германии, например, распространялись листовки, в которых утверждалось, что сам немецкий канцлер… подкуплен англичанами1462.

Фобии военной поры оказывали влияние на процесс принятия важных политических решений. И в Великобритании антигерманские настроения порой переплетались с настроениями антимонархическими, поэтому Саксен-Кобург-Готская династия в 1917 году стала именоваться Виндзорской (при королевском дворе и в английских правительственных кругах явно учитывалось, к чему привели антидинастические и антинемецкие настроения в России), а княжеский род Баттенбергов, находившихся одновременно в родственных отношениях с английским королем и русским царем, превратился в Маунтбеттенов.

Однако в России революционизирующее воздействие патриотической мобилизации, германофобии и шпиономании проявилось особенно сильно, имело самые серьезные политические последствия. Российское общество пытались объединить в борьбе против могущественного внешнего врага, которого олицетворял германский кайзер Вильгельм II, но важнейшим результатом пропагандистских кампаний военного времени было объединение различных слоев общества против коварного «внутреннего врага», «темных сил», которых олицетворяли прежде всего Распутин и императрица Александра Федоровна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.