2. ЛЕДНИК БИРДМОРА
2. ЛЕДНИК БИРДМОРА
Пони протащили двадцать четыре недельных рациона провианта на четверых от подножия ледника приблизительно на пять миль вверх по течению, но мы всё равно выбились из графика. Уже несколько дней мы пользовались высотным рационом, то есть провизией, которую по плану не следовало трогать до закладки Ледникового склада, а до намеченного местонахождения склада оставался ещё день пути. Повинна в том, конечно, была пурга, но кто мог ожидать её в декабре, одном из двух самых спокойных месяцев в Антарктике? Ещё более серьёзным препятствием явился рыхлый свежевыпавший снег, словно пухом прикрывший всю землю, в котором мы обычно тонули по колено, а сани зарывались до перекладин, бороздивших сугробы. Шеклтону благоприятствовала ясная погода, в низовьях ледника он нашёл лёд без снега{121}, Скотт же справедливо сетовал на то, что ему не повезло. Десятого декабря мы лишь к полудню закончили все приготовления к тому, чтобы дальше своими силами везти сани.
Здесь мы оставили конину для людей и собак, трое десятифутовых саней, одни двенадцатифутовые и огромное количество одежды и конской сбруи. Для начала образовали три упряжки по четыре человека — на долю каждой приходилось около 500 фунтов груза — в таком составе:
1 — Скотт, Уилсон, Отс, старшина Эванс;
2 — лейтенант Эванс, Аткинсон, Райт, Лэшли;
3 — Боуэрс, Черри-Гаррард, Крин, Кэохэйн.
Вторая упряжка уже тянула сани несколько дней, причём двое — лейтенант Эванс и Лэшли — ещё с тех пор, как в Угловом лагере вышли из строя вторые моторные сани; естественно, она была слабее остальных. Кроме этих трёх саней, 600 фунтов груза и 200 фунтов провианта для Нижнего ледникового склада везли две собачьи упряжки, проявившие себя как нельзя лучше. Складывалось впечатление, что Амундсен правильно выбрал средство передвижения{122}.
Ворота представляют собой брешь в горах, так сказать, боковую дверь, ведущую на огромный ледник с сильно изрезанной поверхностью. Ко времени ленча мы добрались до перевала, но милю до первоначальной точки преодолевали шесть мучительных часов. Пока можно было, везли сани, идя на лыжах, но наступил такой момент, когда они только мешали.
Сняли их — новая беда: проваливаемся по колено, сани же буксуют и ни с места. Зато сбруя тем временем высыхает на солнце, при малейшей возможности мы раскладываем спальники для просушки, а после 425 уставных миль снежного пути зубцы из красного гранита ласкают глаз. Ворота забиты снегом в огромном количестве, накопившемся между горой Хоп слева от нас и материком справа. Из книги Шеклтона мы знали, что Бирдмор — очень коварный ледник. Достигнув перевальной точки, поели, а ближе к вечеру начали спуск и стали лагерем уже на самом краю ледника. Но вот огорчение: как мы и опасались, его покрывал рыхлый снег, настолько глубокий, что не видно было даже признаков твёрдого льда, о котором сообщает Шеклтон.
«Палатки ставили при довольно сильной позёмке и ветре, он и теперь ещё дует и, надеюсь, будет дуть и дальше, ибо каждый час он уносит несколько дюймов мягкого порошкообразного снега, в котором мы вязли целый день»[211].
Одиннадцатого декабря перед выходом заложили Нижний ледниковый склад: три недельных высотных рациона, два ящика галет на крайний случай, что тоже норма на три недельных пайка, и два бачка керосина. Этой провизии трём возвращающимся партиям должно с лихвой хватить до Южного барьерного склада. Кроме того, мы оставили банку спирта для разжигания примуса, бутылку бренди для медицинских надобностей и кое-какие ненужные вещи из личного и экспедиционного снаряжения. На сани погрузили восемнадцать высотных недельных рационов, три мешка с провиантом на текущую неделю и, сверх того, огромное количество галет — десять ящиков, помимо трёх, содержавшихся в расходном рационе для трёх партий; восемнадцать бачков керосина, две банки спирта для разжигания примуса и немного рождественских лакомств, упакованных Боуэрсом. Каждый рацион был рассчитан на пропитание четырёх человек в течение одной недели.
Всё это время, пока мы брели по глубокому снегу, одометры не действовали и пройденное расстояние приходилось каждый день вычислять самим.
«Работали сегодня в поте лица, но, по-моему, это был один из самых удачных наших дней. До старта часа два потратили на устройство склада, после чего пошли прямо на середину большого вала сжатия. Собаки шли сзади и очень хорошо тянули десять ящиков галет. Вскоре мы увидели огромный валун, Билл и я связались и полезли его осматривать. Это кусок очень грубого гранита, почти гнейса, с вкраплениями больших кристаллов кварца, сверху цвета ржавчины, а внутри — если отломать кусочек — розоватый, с прожилками кварца. Такая большая глыба не могла быть принесена ветром со стороны, да и окружающие ледник скалы походят на неё. Вместо того чтобы двигаться под большим утёсом, где разместил свой склад Шеклтон, мы взяли курс на гору Киффин, то есть на середину ледника, и ко времени ленча прошли две или три мили. Куда ни глянь, всюду трещины, но мы ухитрялись на лыжах перебираться через них, а собак спасал глубокий снег»[212].
В то утро собаки подвергались несомненной опасности. После ленча их отправили обратно домой. И так они прошли намного дальше, чем предполагалось по замыслу, им бы уже следовало быть на мысе Хат, да и задерживать их теперь было никак нельзя — кончался корм. Мы, пожалуй, несколько переоценивали их силы — Боуэрс, например, писал:
«Собаки в превосходной форме, они мигом домчат Мирза и Дмитрия обратно. Я полагаю, что они смогут делать до 30 миль в день и почти к Рождеству будут дома».
Но когда мы возвратились в хижину, Мирз рассказал, что возвращение далось собакам нелегко. Сейчас, однако,
«они в мгновение ока сорвались с места и во весь опор помчались по проложенной колее. Видеть я их не мог (из-за снежной слепоты), но слышал знакомые команды; последние животные покинули нас»[213].
Мало нам было — так в последующие четыре дня снежная слепота{123} поразила половину наших людей. Когда мы достигли Бирдмора, Боуэрс записал в дневнике:
«Боюсь, я дорого заплачу за то, что вчера вёл пони без защитных очков. Правый глаз у меня совсем закрылся, а левый довольно сильно распух. Если это снежная слепота, то она продержится дня три-четыре. Боюсь, на сей раз я попался. Мне больно смотреть на бумагу, глаза жжёт, словно кто-то насыпал в них песку».
И далее:
«Четыре дня не вёл дневник: адски болели глаза, а спина разламывалась от тяжелейшей работы — такой мне ещё не доводилось выполнять… Я слеп, как летучая мышь, Кэохэйн, из моей упряжки, тоже. Рядом со мной идёт Черри; Крин и Кэохэйн — позади. Я залепил очки пластырем, чтобы защититься от света, только в центре оставил маленькое отверстие, сквозь которое вижу лишь кончики моих лыж.
Но из-за испарений очки беспрестанно запотевают, из глаз текут слёзы, вытереть их на ходу я не могу — обе руки заняты лыжными палками; сани же нагружены так тяжело (на них теперь лежит поклажа, которую везли собаки), что останавливаются, стоит хотя бы одному чуточку ослабить усилия. Нам удавалось продвигаться лишь небольшими пробежками в несколько сот ярдов, после чего сани зарывались в снег так глубоко, что превращались как бы в плуг. Между тем, труднее всего даже не идти, а сдвигаться с места — чтобы сани тронулись, приходится дёргать их изо всех сил раз десять, а то и пятнадцать»[214].
Слепота поразила стольких отчасти из-за тягот последнего напряжённого перехода с пони, отчасти же по нашей оплошности: как-то не сразу поняли, что теперь, при дневных походах, мы больше подвержены воздействию солнца, а значит, следует принимать дополнительные меры предосторожности. Прекрасно помогали кокаиновые и цинко-сульфатные таблетки из аптечки, но и примочки из дважды прокипячённых чаинок, обычно выбрасываемых, на куске хлопчатобумажной ткани, хорошо снимали боль. Таниновая кислота, содержащаяся в листьях чая, обладает вяжущими свойствами. При снежной слепоте человек всё равно практически ничего не видит, так что и с глазами, завязанными носовым платком с примочкой, он работник не хуже.
«Ледник Бирдмора. Посылаю с собаками всего маленькую записку. Дела не в таком уж розовом свете, в каком могли бы быть, но мы не унываем и уверяем себя, что должен же быть поворот к лучшему. Хочу только сказать вам, что я в состоянии по-прежнему от других не отставать»[215].
Впервые сани были нагружены так тяжело — на каждых лежало по 800 фунтов. Даже Боуэрс спросил Скотта, не пойти ли челночным способом. Вечером Скотт сделал в дневнике такую запись:
«Закусив, около 4.30 мы поднялись, пошли дальше. Меня очень беспокоил вопрос: справимся ли мы с полными грузами или нет? Со своей командой я отправился первым и, к великой радости, убедился, что справляемся недурно. Правда, временами сани погружались в сугроб, но мы в таких случаях научились терпению. Чтобы вытащить сани, приходилось боком подбираться к ним, причём ради большей свободы движений Э. Эванс бросал лыжи. В подобных случаях важнее всего держать сани в постоянном движении, но в течение часа раз десять бывали критические моменты, когда сани едва не останавливались, и немало таких моментов, когда вовсе не двигались. Это было очень неприятно и утомительно»[216].
И всё же день получился вполне удовлетворительным: мы прошли, по нашим расчётам, около семи миль. Обычно команда Скотта не допускала слабины, но 12 декабря им досталось больше, чем всем остальным. Выдался отвратительный день, поверхность была хуже чем когда-либо, к тому же многие шагали вслепую. После пяти часов работы мы продвинулись на полмили. Нас окружало море заструг, ледяные валы один за другим с ничтожными промежутками между ними возникали справа от нас. Мы бы и вовсе не могли идти, если бы не лыжи. Без них погружаешься в рыхлый снег по колено, а если при этом ещё и тащить сани — то даже до половины бедра.
Тринадцатого декабря
«сани уходили в снег более чем на 12 дюймов, тяжёлая поклажа пригвоздила их к месту, да и поперечные перекладины служили своеобразными тормозами. Сани кидало из стороны в сторону, то и дело приходилось снимать лыжи и выравнивать их, но это ничто по сравнению с теми нечеловеческими усилиями, которые мы прилагали, напрягая все мускулы и нервы, лишь бы не дать злосчастным саням с грузом остановиться; и всё же они застревали, и мы снова изо всей мочи старались столкнуть их с мёртвой точки. До полудня прошли, наверное, с полмили. Все надеялись, что во второй половине дня поверхность улучшится, но испытали жестокое разочарование. Тэдди (Эванс) за полчаса до выхода отправился прокладывать лыжню, а капитан Скотт целый час прилаживал запасные полозья ко днищу саней, чтобы помешать поперечинам бороздить снег. Приходилось часто останавливаться и счищать с разогревающихся при такой температуре полозьев липкий талый снег, который иначе смёрзся бы в ледяные комья и превратился в подобие наждака или шипов на коньках. Выходя со стоянки, мы, памятуя об утренних достижениях, ещё питали какие-то иллюзии, но очень скоро им суждено было развеяться: мы застряли в десяти ярдах от лагеря и девять часов спустя находились всего лишь в полумиле от него. Я никогда не видел, чтобы сани так глубоко тонули в снегу. И никогда не налегал с такой силой на обвязанный вокруг моего бедного тела нагрудный ремень, чуть ли не вдавливая живот в спину. Впрочем, всем доставалось одинаково.
Я видел, как Тэдди пробился вперёд, за ним — Скотт, нам же было труднее всех, так как упряжка перед нами разворотила подъём, а я из-за слепоты не мог выбрать иного пути.
На этот раз мы действительно выбились из сил и наконец решили сдаться и дальше двигаться челночным способом.
Груз разделили пополам, одну половину везли приблизительно на милю вперёд, там оставляли и возвращались за второй. Моя команда настолько вымоталась, что и половину груза тащила с трудом. Упряжка Тэдди также перешла на челнок, Скотт же ещё держался, и тем не менее мы, трижды пройдя расстояние до места стоянки, достигли его почти одновременно с ним. Гора Киффин по-прежнему виднелась впереди слева, и казалось, нам никогда до неё не добраться.
Утром Скотт сказал, что если везти весь груз трудно, то надо полностью переходить на челночный способ. Мрачноватая перспектива после такого напряжённого дня накануне»[217].
В те дни мы обливались потом, хотя шли только в нательных фуфайках и ветрозащитных брюках. А едва останавливались, как немедленно замерзали. Во время ленча показались два поморника, может быть привлечённые лежавшей у начала подъёма кониной, хотя от моря до неё было очень далеко. В четверг 14 декабря Скотт записал:
«Я ночью долго не спал, отчасти от несварения желудка, отчасти от сырой на мне одежды.
К этому прибавились сильные судороги от чрезмерной мышечной работы. Губы у нас потрескались. Глазам, слава Богу, лучше. Мы собираемся в путь с не очень-то блестящими надеждами»[218].
И всё же этот день оказался намного удачнее.
«Достигнув середины ледника, мы старались держать курс более или менее на Клаудмейкер, к ужину оставили довольно далеко позади гору Киффин, пройдя, таким образом, 11 и 12 уставных миль и набрав 2000 футов высоты. Но самый обнадёживающий признак — то, что постепенно синий лёд подходит всё ближе к поверхности. Ко времени ленча он лежал на глубине двух футов, а к ужину — лишь одного{124}. Ставя палатку, Крин провалился в трещину, проходившую всего в одном футе от входа, и такая же была у порога палатки Скотта. Мы бросили в неё пустую банку из-под керосина, и эхо звучало страшно долго»[219].
Всё утро 15 декабря мы пересекали одну за другой трещины, правда, прикрытые надёжными снежными мостами. Вероятно, все низовья ледника густо изрезаны, но толстый снежный покров и лыжи спасли нас от падения в трещины. К сожалению, между упряжками возникло соперничество, наверное неизбежное в таких условиях. Вот, например, запись из дневника Боуэрса:
«Хорошо рванули вперёд на лыжах, оставив Скотта плестись сзади, и догнали в конце концов команду, которая вышла раньше нас. Всё утро сохраняли этот равномерный напористый шаг, доставлявший большое удовольствие».
В тот же день Скотт записал:
«Команда Эванса, безусловно, самая медлительная, хотя и Боуэрс движется ненамного быстрее. Мы без труда догоняем и перегоняем любую из них».
Упряжка Боуэрса была о себе очень высокого мнения, но и остальные две не сомневались в своём превосходстве. На самом деле быстрее всех шёл Скотт со своими спутниками, как и следовало ожидать, — его команда была, несомненно, самой сильной.
«С самого утра очень сумрачно, но после ленча видимость ещё ухудшилась, а около 5 часов вечера повалил снег, настолько густой, что вообще ничего не стало видно. Мы ещё час шли вперёд, ориентируясь по направлению ветра и застругам, после чего Скотт, очень неохотно, поставил лагерь. Сейчас погода получше. Поверхность гораздо твёрже, лучше выметена ветрами, лёд, как правило, залегает на глубине всего лишь шести дюймов. Мы уже поговариваем о Рождестве. Все эти дни нас мучила жажда — так было тепло; мы ещё вспомним об этом, когда холод проникнет в открытые поры, обожжённые солнцем руки и потрескавшиеся губы. Сегодня залеплял поражённые места пластырем. Распорядок дня такой: 5.30 — подъём, 1 час дня — ленч, 7 часов — остановка на ночлег, спим без малого восемь часов, а могли бы проспать полдня — так смертельно устаём.
Идём приблизительно по девять с половиной часов. Чай во время ленча — просто дар Божий. Мы заметно поднялись в южном направлении, находимся на высоте около 2500 футов, на 84°8? ю. ш.»[220].
На следующий день, 16 декабря, Боуэрс записал:
«Сделали по-настоящему хороший дневной переход, только под самый вечер идти стало труднее. С утра мои сани немного отставали и расстояние между нами и Скоттом непрестанно увеличивалось. Я знаю, что обычно иду с ним вровень, здесь же отставал так сильно, что через два часа после старта оказался на несколько сот ярдов позади. Челнок, к которому я уже собирался прибегнуть, тоже ничего не дал бы: когда мы догадались осмотреть полозья саней, то сразу поняли, в чём дело: их покрывал тонкий слой льда. Чтобы избавиться от него, наклоняли сани на бок и поочерёдно очищали полозья, причём тупой стороной клинка, чтобы не поцарапать. Самое трудное при этом — не дотронуться до них рукой или рукавицей, так как любая сырость превращается в лёд. После этого мы легко побежали вперёд, а подкрепившись за ленчем чаем и галетами с маслом, чуть ли не перегнали передовую команду»[221].
«Надо спешить, сколько хватит сил, ибо мы уже на шесть дней запоздали против Шеклтона, всё из-за той злополучной бури. Нам пока не встречались трещины, каких я ожидал; собаки отлично дошли бы сюда»[222]{125}.
«С утра сделали более пяти миль; на ленч устроились в виду большой зоны сжатия. Покончив с едой, какое-то время шли вниз, затем поднимались по очень неровной поверхности. Продирались по ней до 4.30, но тут лыжи стали совсем ни к чему, пришлось их снять и положить на сани, а дальше идти пешими. Ноги немедленно начали проваливаться: один шаг делаешь по голубому льду, следующий — на два фута погружаясь в снег. Очень тяжело идти. Зона сжатия впереди, похоже, тянется вправо к большому леднику, за ледником Келти на востоке, поэтому мы переменили курс и пошли, ориентируясь на небольшой крутой выступ, находящийся у подножия Клаудмейкера, приблизительно перед последней третью всего расстояния от нас до него. Предполагали стать лагерем в шесть, но шли до половины седьмого, последние полтора часа по участку сильного сжатия льда, пересечённому вдоль и поперёк ледяными волнами разной величины и сотнями трещин, которые, как правило, кто-нибудь успевал заметить. Остановились посреди зоны сжатия, где с трудом нашли свободное от трещин место для палатки. Довольно далеко за нами остался ледник Келти, представляющий собой беспорядочное нагромождение огромных глыб льда. Впереди вдали тянется длинный ряд ледопадов, и я думаю, что завтра у нас будет очень трудный день на этом хаотичном ледяном поле, которое кажется необозримым. Идти же ближе к берегу нельзя — мешают северные отроги Клаудмейкера, красивой горы, возвышающейся над нами чуть ли не вертикально»[223].
«Воскресенье, 17 декабря. Прошли почти 11 миль. Температура +12,5° [-10,8 °C], высота 3500 футов. День был очень беспокойный, утренний переход сильно напоминал аттракцион „русские горы“ в парке Эрлз-Корт. Сначала мы пошли напрямик к участку сжатия, а оттуда — к горбатой скале у подножия Клаудмейкера. Взбираться на гребни волн очень трудно, часто приходится останавливаться и вытягивать застрявшие сани; держаться заданного курса можно лишь одним способом — обходя непреодолимые препятствия, то есть двигаясь зигзагами. Зато спускаемся на другую сторону так, что дух захватывает: для этого достаточно выпрямить сани, слегка подтолкнуть сзади — и вот они уже мчатся вниз во весь опор, на очень крутых склонах отрываясь иногда от земли, а мы стараемся притормаживать, удерживая натянутые упряжные верёвки.
Бывает, что, не в силах сдержать сани, бросаемся на них поверх клади и съезжаем с такой скоростью, что только ветер свистит в ушах. После трёх часов такого пути местность немного выровнялась, мы вскарабкались на гребень волны и вдоль него по голубому льду взяли на юг; справа от нас огромный ледяной вал, возникший, по-моему, из-за напора ледника Келти. Затем поднялись по склону, заснеженному, в трещинах, и перед очередным валом поставили лагерь; прошли за день около пяти миль»[224].
«Днём шли по твёрдой поверхности. Скотт сразу же развил большую скорость, Тэдди (Эванс) и я поспешили за ним. Но что-то не заладилось то ли с моей командой, то ли с санями — поначалу мы сохраняли такой темп, лишь прилагая отчаянные усилия. Держались, однако, но с большой радостью услышали команду Скотта, объявившего через два с половиной часа отдых. Я переделал упряжь, снова поставил себя и Черри на длинный повод, от которого утром было отказался. Мы оба еле переводили дух и чувствовали себя выжатыми, как лимон. Изменения пошли на пользу, и остальная часть дневного перехода доставляла удовольствие, а не муки. Закончили мы его на поле голубого волнистого льда, где гребни наподобие ножей перемежались снежниками. Вот на таком маленьком снежничке, посреди ледяного моря{126} со светло-голубой зыбью, на высоте 3600 футов стоит наш лагерь. Клаудмейкер миновали, а это означает, что мы одолели половину подъёма на ледник»[225].
За день прошли 12,5 мили (уставной).
Ледник Бирдмора в два раза больше ледника Маласпина на Аляске, считавшегося самым крупным в мире, пока Шеклтон не открыл Бирдмор{127}. Тем, кто знает ледник Феррара, Бирдмор кажется некрасивым, но на меня он произвёл сильное впечатление прежде всего своими размерами. По сравнению с ним бледнеет всё, что его окружает: и огромные впадающие в него ледники, и беспорядочные нагромождения ледопадов, которые в другом месте вызывали бы восхищение, но остаются незамеченными здесь, на огромном ледяном поле, местами простирающемся на 40 миль от края до края. Только прибегнув к помощи теодолита, мы поняли, как высоки окружающие горы: одна, судя по нашим оценкам, достигала свыше 20 тысяч футов, многие другие были не намного ниже. При малейшей возможности лейтенант Эванс и Боуэрс занимались картографической съёмкой местности, Уилсон же делал зарисовки, сидя на санях или спальном мешке.
Восемнадцатого декабря перед выходом со стоянки мы заложили в снег три полунедельных рациона и обозначили их красным флажком на бамбуковом шесте, воткнутом в небольшой сугроб над складом. К несчастью, ночью шёл снег, и мы сориентировались на местности лишь на следующий день, когда были видны только подножия гор на западе. Мы понимали, что, возможно, отыскать закладку будет трудно, и действительно — так оно и случилось.
«Утром при низких слоистых облаках видимость была плохая, падал снег большими хлопьями. Носки и финнеско, вывешенные для просушки, покрылись красивыми перистыми кристалликами инея. В тёплую погоду на ходу сильно потеешь, обувь и всё в ней становится влажным, лишь снаружи она остаётся более или менее замёрзшей, в зависимости от температуры воздуха. В лагере, как только кончаем ставить палатку, я стараюсь поскорее переобуться в ночные носки и обувь и обычно натягиваю ветрозащитную куртку, ибо после того как часами тащишь тяжеленные сани, тело твоё мгновенно отдаёт тепло.
Во время привала на ленч часто замерзают ноги, но они отходят после горячего чая. Как правило, даже при снегопаде носки и прочие вещи просыхают, если дует хоть малейший ветерок. К утру они намертво замерзают; чтобы они оттаяли, лучше всего на время завтрака засунуть их за пазуху, под нательную фуфайку. После этого достаточно тёплые, хотя и сырые, носки можно надевать.
Сначала мы шли сегодня по твёрдой складчатой поверхности, напоминавшей замёрзшее в одночасье взволнованное море. Вскоре она стала хуже, и чтобы сани не опрокидывались, одному, а то и двоим приходилось сзади их удерживать.
Конечно, грех жаловаться, тянуть было не так уж и трудно, но из-за неровностей поверхности сани то и дело переворачивались. Да и полозья сильно портились. Попалось и несколько трещин.
Весь день мы шли вслепую, не видя в сумраке никакой земли, даже ледник просматривался лишь на очень близком расстоянии. Во второй половине дня облака немного поднялись и нашим взорам открылись горы Адаме. Поверхность стала лучше для саней, но хуже для нас, так как она была покрыта бесчисленными расселинами и трещинами, куда мы то и дело проваливались, обдирая лодыжки. После полудня показалось солнце, с нас ручьями побежал пот, мы не успевали протирать очки.
С трудом удерживали равновесие на скользкой неровной поверхности. Тем не менее сделали 12,5 мили и лагерь ставили с чувством удовлетворения. Вечером было недостаточно ясно для картографирования, я взялся за одометр, сломанный Кристофером, и полночи его чинил. Под конец я придумал для него приспособление, которым очень горжусь, но не решился следить за временем и не знаю, скольких часов сна лишился.
Скотт, несомненно, знает, куда на леднике следует идти. Ведь мы находимся как раз в том месте, где Шеклтон пережил два самых тяжёлых за всю экспедицию дня; вокруг такой лабиринт трещин, что, по его описанию, оступись кто-нибудь — и всей партии конец. Скотт избегает краёв ледника и старается держаться подальше от снега{128}. Часто он ведёт нас прямо к нагромождению льдов, и, когда мы как будто попадаем в тупик, каким-то образом оказывается, что это и есть выход»[226].
Однако на обратном пути мы все здесь хлебнули лиха.
«С правой стороны от нас открывался замечательный вид на горы Адаме, Маршалла и Уайлд с их замечательными горизонтальными напластованиями. Райт среди мелких выветренных обломков нашёл несомненный кусочек песчаника и другой — чёрного базальта. Нам непременно надо получше ознакомиться с местной геологией, прежде чем мы окончательно покинем ледник»[227].
19 декабря +7° [-13,8 °C]. Общая высота 5800 футов.
«Дела несомненно идут на лад; мы поднялись на 1100 футов, за день пройдя 17–18 уставных миль, тогда как последний переход Шеклтона составлял 13 уставных миль. В 5.45 утра, когда проснулись, ещё стоял туман, но вскоре развиднелось, подул свежий южный ветер, и мы увидели остров Бакли и выходы коренных пород в верховьях ледника. Вышли позднее обычного, так как Бёрди хотел во что бы то ни стало приладить одометр. Это оказалось непростым делом, но он заработал, и к вечеру мы получили его показания. Начали мы всё на том же трещиноватом участке, однако вскоре вышли на голый лёд — в течение двух часов тащить сани было одно удовольствие, а затем на крутой подъём, где участки льда стали перемежаться кое-где снегом. За это приятное утро продвинулись на 8,5 мили.
Во время ленча делали засечки и выполняли наблюдения, проделали массу всякой работы. Все подолгу возятся со снаряжением, приводя его в порядок, так как понимают, что вряд ли можно надеяться на тёплые дни впереди. Сегодня мне показалось, что Скотт намеревается обогнуть остров или нунатак справа, но, поднявшись наверх, мы убедились в том, что это невозможно — с той стороны поверхность ледника представляет собой зону сжатия. Отсюда хребет Доминион также смотрится как нунатак. Некоторые из этих гор, с виду не такие уж большие, на самом деле огромны — их высота относительно уровня моря больше на те 6 тысяч футов, на которые мы поднялись. Милл — колоссальный ледник, с большими поперечными ледяными хребтами. Участок между островом Бакли и хребтом Доминион, куда мы должны завтра выйти, изобилует ледопадами. Днём пришлось выложиться до предела, но всё обошлось без происшествий, постепенно мы миновали гладкий лёд и сейчас идём в основном по фирну. Преобладает белый лёд. Я веду для Бёрди наблюдения и регулярно записываю полученные данные.
Скотта снова беспокоит нога [„У меня синяки на колене и на бедре“, — записал он в дневнике], да и остальные жалуются на многочисленные ссадины и другие мелкие травмы. Сейчас дует сильный южный ветер. С каждым днём холодает, и мы уже это ощущаем обожжёнными лицами и руками»[228].
По поводу встречавшихся в то утро трещин Боуэрс писал:
«До сих пор никто не упал в трещину на всю длину постромки, как случилось со мной в походе на мыс Крозир. Трещины отчётливо выделяются на этом голубом льду, а так как они в основном закрыты снежными мостами, то мы стараемся перешагивать через них. Мне, с моими короткими ногами, это даётся с трудом, часто под тяжестью саней, влекущих меня назад, я ставлю ногу на самый край трещины и в следующую секунду изо всех сил налегаю на постромки, чтобы только сани продолжали двигаться. Останавливаться опасно, отстающих никто не ждёт, а догонять очень трудно. Но бывает, конечно, кто-нибудь проваливается так глубоко, что не может выбраться без посторонней помощи».
20 декабря.
«Сегодня отличный переход — делали по две мили в час и в общем хорошо набрали высоту. Вскоре после старта попали на великолепный лёд, гладкий, если не считать трещин и редких снежников, которых легко было избежать.
Шли в хорошем темпе.
Самое интересное, что мы увидели в пути: ледник Милл не вливается в Бирдмор, как мы предполагали, а является, вероятно, выводным ледником, причём очень большим. Вскоре, однако, его заволокла тяжёлая чёрная туча, позади нас и под нами появились гряды облаков.
Во время привала на ленч Бёрди сделал страшное открытие — исчез счётчик одометра. На бугристом льду от толчков разболтался винт и часовой механизм выпал. Это очень серьёзная потеря — одной из трёх возвращающихся партий придётся обходиться без счётчика, а это сильно затруднит ориентирование. Бёрди огорчён — ведь он столько труда вложил в него, даже урывал часы от сна. После ленча они с Биллом прошли почти две мили назад, но ничего не нашли. А тут потемнело, на севере всё затянуло»[229].
«Внизу на леднике, по-видимому, пуржило, хотя на юге было ясно. Северный ветер гнал позёмку, вскоре он запорошил нас снегом с ног до головы. Но мы нашли дорогу назад по следам кошек на льду, в лагере уложились и приготовились к выходу»[230].
«Мы вышли, держа курс на восточную часть нунатака, где, кажется, есть единственный проход в ледопадах, преграждающих нам путь. Погода прояснилась, и сейчас мы стоим лагерем у нунатака — он от нас по правую руку и так близко, что отчётливо различаем на нём длинные угольные пласты, а прямо перед нами — крутой подъём с выходом сквозь ледопады.
Сегодня мы проделали почти 23 уставные мили с грузом 160 фунтов на человека.
Вечер принёс мне потрясение. Когда я за палаткой привязывал финнеско к лыже, подошёл Скотт и сказал, что, к сожалению, вынужден сообщить мне неприятную новость. Я, конечно, догадался, о чём пойдёт речь, но никак не мог поверить, что должен повернуть обратно — и не далее как завтра вечером.
Возвращающуюся партию составят Атк, Силас, Кэохэйн и я.
У Скотта был очень смущённый вид; после длительных раздумий, сказал капитан, он пришёл к выводу, что моряки с их навыками могут быть полезны на пути к полюсу — не иначе как для ремонта саней, сдаётся мне. По словам Уилсона, они никак не могли решить, кому идти к полюсу — Титусу или мне. При такой постановке вопроса от Титуса, наверное, больше пользы, чем от меня. Я сказал первое, что пришло мне в голову — у Скотта был такой огорчённый вид: „Мне кажется, вы очень расстроены, — и добавил — Надеюсь, я вас не разочаровал“. На что он обнял меня и несколько раз повторил: „Нет, нет, нет!“, так что в этом смысле всё в порядке. Скотт сказал, что в низовьях ледника сомневался, сможет ли он сам пойти. Не знаю, в чём дело, но его всё время беспокоит нога, а кроме того, по-моему, у него нелады с желудком»[231]{129}.
Скотт сообщает в дневнике:
«Меня страшила необходимость выбора, печальнее ничего нельзя себе представить».
Далее он подводит итоги:
«Я рассчитал, что согласно нашей программе от 85°10? мы должны отправиться к полюсу в составе восьми человек с 12 комплектами провианта. Этот пункт мы должны достичь завтра вечером, с нехваткой пищи на один день. После всех наших неудач нельзя не быть довольным настоящим положением»[232].
21 декабря. Верхний ледниковый склад.
«Вышли при сильном встречном юго-западном ветре, но зато при ярком солнце.
Носы и губы, обмороженные и обожжённые солнцем, у нас растрескались и облезли, поэтому встречный ветер совершенно невыносим, пока не согреешься. Впрочем, когда везёшь сани, согреваешься быстро, уже через пятнадцать минут или даже меньше чувствуешь себя вполне уютно, если нет чересчур сильного ветра.
Мы направились к единственному месту, где казалось возможным пересечь нагромождения льдов, вызванные сжатием на стыке плато и ледника, между нунатаком (остров Бакли) и хребтом Доминион. Одно время Скотт подумывал о том, чтобы обойти нунатак с запада, но оказалось, что здесь сплошные нагромождения льда. Тогда мы пошли по склону у самой оконечности острова или нунатака, где, по всей видимости, шёл и Шеклтон. С высоты ясно видно, что это единственное проходимое место. Мы держались от скал дальше, чем
Шеклтон, а потому, как и на всём протяжении подъёма на ледник, встретили меньше трудностей. Скотт великолепно умеет выбирать путь, благодаря этому нам удаётся избегать чрезмерных опасностей и трудностей. Сегодня поверхность была довольно сносной, но мы вышли на участок, изборождённый массой трещин, в которые непрестанно проваливались, чаще одной ногой, но нередко и обеими, а то и целиком или даже на всю длину постромок, и тогда пострадавшего приходилось вытаскивать с помощью страховочной верёвки.
Большинство трещин выделялись на голубом льду полосками снега. Иные были так широки, что их не перепрыгнуть, в таких случаях ставишь ногу на снежный мост и переходишь, стараясь ступать полегче. Снежный мост чем ближе к середине — тем прочнее, самые ненадёжные места у краёв. Десятки трещин мы пересекли, прыгая прямо на середину моста, а оттуда — на лёд. Весьма неприятно, когда под тяжестью твоего тела снег оседает, но тут вспоминаешь, что верные постромки не дадут тебе погибнуть. Один лишь Бог знает, какова глубина этих огромных расселин, нам же кажется, что они уходят в сине-чёрную пустоту на тысячи футов.
На пути к перевалу пришлось пересечь много крутых бугров; на одном склоне сани летят впереди, как ветер, а на другом — с тебя сходит семь потов, прежде чем достигаешь вершины. Мы обратили внимание на слоистую структуру нунатака: Шеклтон считал, что в ней присутствует уголь, мы же различили, кроме того, много песчаника и красного гранита.
Я хотел бы взять образцы с этих скал, может быть, удастся на обратном пути. Взойдя на вершину бугра, мы видели за ним следующий, и так без конца.
Примерно в полдень облака обволокли нас туманом, при такой видимости мы не решались идти среди многочисленных трещин. К счастью, отыскался снежник, на котором мы поставили палатки, правда тоже на трещинах. Тем не менее с аппетитом поели, а я воспользовался светлым временем и подготовил рацион для Верхнего ледникового склада.
В 3 часа пополудни туман рассеялся, показалась гора Дарвин — нунатак, стоящий к юго-западу от остальных возвышенностей. Мы двинулись к ней и мили две шли то по голубому льду, то, на горе, по свежевыпавшему снегу. Скотт был в ударе и шёл без передышки. Каждый взятый перевал возбуждал в нём желание подняться на следующий, но за ним и над ним открывались всё новые вершины. Лагерь поставили в 8 часов вечера, все сильно устали, пройдя в юго-западном направлении свыше 11 миль и поднявшись почти на 1500 футов.
Мы находились к югу от горы Дарвин, на 85°7? ю. ш., на высоте 7000 футов над Барьером. Я допоздна занимался подготовкой рационов для закладки, а также взвешиванием и упаковкой провианта для возвращающейся партии и для двух партий, которые продолжат путь к полюсу. Температура сегодня упала до нуля [-18 °C] — в этот летний сезон уже давно не было так холодно»[233].
«Сегодня очень печальный вечер — одни идут вперёд, другие возвращаются. Когда я кашеварил, Билл пришёл попрощаться. Он сказал, что, скорее всего, со следующей партией его тоже отправят домой — он к этому полностью готов, так как понимает, что Скотт хочет взять с собой наиболее выносливых, может быть троих моряков. Если Билл не пойдёт, все будут огорчены»[234].
Все вещи, без которых можно обойтись, мы оставляли идущим к полюсу, и в моём дневнике есть такая запись:
«Раздавал запасное снаряжение тем, кому оно может больше понадобиться: финнеско — Бёрди, пижамные штаны — Биллу, кулёк с печеньем — Биллу для вручения Скотту на Рождество, немного печенья — Титусу, шерстяные носки и половину шарфа — Крину, набор носовых платков — Бёрди. Очень устал сегодня».
«Мы как-никак, а боремся против неблагоприятных условий. Погода постоянно держит нас в тревожном состоянии; в остальном мы в точности исполняем установленную программу… Мы, можно сказать, находимся на вершине и обеспечены провиантом. Казалось бы, должны добраться до цели»[235]{130}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.