Глава 29. Австрия под гитлеровским сапогом

Глава 29. Австрия под гитлеровским сапогом

Фальцет и пенсне. – Званый вечер у Ага Хана. – Собаки, воющие по покойникам. – Муссолини – римский император. – Содружество двух империй. – Личные апартаменты Эдуарда Бенеша. – Сочетание воды с огнем. – То, что происходит к востоку от Рейна, Англию не интересует. – Пощечина и пуля в лоб. – Пассионария и Дузе. – Красноречие. – какое подкупающее искусство! – Сцена Гитлер – Шушниг. – Национальное единение невозможно. – Геринг и балетное представление. – Гитлер и провидение. – Генеральная репетиция. – Чудовищный выбор: подчинение или война.

Париж, 3 июня 1937 года, во дворце, где заседает сенат.

На трибуне Жозеф Кайо. Его лицо и лысина стали пунцовыми… Пронзительный голос срывается до фальцета… Воинственно поблескивает пенсне… Он жестикулирует, вертится, поочередно призывает в свидетели то трибуны третьего яруса, то председателя сената.

Председатель финансовой комиссии Жозеф Кайо, ставший глашатаем реакции, решил добиться ликвидации Народного фронта.

Дефицит достигает сорока миллиардов. И все растет дефицит торгового баланса. Новое гигантское стачечное движение на заводах Гудрич захлестнуло пригороды Парижа и угрожающе окружило столицу. Наконец, судебное преследование, начатое министрами внутренних дел и юстиции против ТКРД («Тайного комитета революционного действия», известного публике как заговор кагуляров), повлекло за собой арест генерала Дюсеньера и графа Поццо ди Борго.

Все это раздражает представителей правых партий и отнюдь не успокаивает левых политических деятелей.

* * *

Внешняя политика развивается в опасном направлении.

Гражданская война в Испании, неминуемый аншлюс, а теперь еще и гитлеровская угроза Чехословакии доводят до наивысшей степени раскол французского общественного мнения.

В сенате, как и в Бурбонском дворце, лейтмотивом выступлений правых по-прежнему является утверждение, что «Франция не может вести переговоры с Гитлером через посредничество еврея!».[57] В этом суть всей внутренней драмы Франции, которую она переживает весной 1937 года.

Все хотят избежать войны. Однако некоторые группы французов считают, что правильно понимаемый патриотизм заключается в. том, чтобы делать – и иногда даже во вред нашим союзным обязательствам – уступку за уступкой Гитлеру и Муссолини с целью попытаться достигнуть с ними какого-то согласия, ради которого был бы принесен в жертву франко-русский пакт!

Все еще находясь на трибуне, Жозеф Кайо заканчивает наконец свою грозную обвинительную речь против правительства такими стихами Ришпэна:

…Правительство – это…

Женщина пьяная,

В бездну летящая,

Не зная как, не зная почему.

Жозеф Кайо только что нанес роковой удар Народному фронту, но, будучи смертельно ранено, это политическое образование проживет в агонии еще десять месяцев!

Восьмого июня образовано радикал-социалистическое правительство Шотана – Блюма. По мнению правых партий, можно не сомневаться, что председатель Совета министров Шотан и министр финансов Жорж Боннэ будут способны в случае необходимости пойти на уступки, которых требуют диктаторы, ибо прежде всего не должно быть войны!

* * *

Женева, сентябрь 1937 года.

Постройка нового дворца Лиги Наций наконец закончена. На Генеральной Ассамблее председательствует Ага Хан. Этого момента в своей жизни он ждал целые годы.

Но Ассамблея тянется бесконечно долго.

Председатель совета, главы правительств, главы делегаций лишь весьма редко появляются там.

– Мне не везет. Это в первый раз главы делегаций так бойкотируют Женеву! – жалуется Ага Хан.

Но совершенно очевидно, что основная игра ведется не в Женеве, а именно в столицах.

Тем не менее после многих недель ловких и осторожных переговоров с представителями личного кабинета Леона Блюма и с Жозефом Авенолем Ага Хан добивается того, что в один из сентябрьских дней Леон Блюм прибывает на несколько часов на большой вечер, посвященный открытию нового дворца.

Несколько дней спустя гости танцевали в большой мраморной галерее – без всякого увлечения, но до шести часов утра.

– Знаете ли вы, во сколько это обошлось Ага Хану? – спрашивает в известной степени шокированный всем этим представитель швейцарского правительства. – Представьте себе, он приказал доставить лакомства, а также индийские напитки прямо из Калькутты. Для этого понадобилось два самолета! Он, должно быть, истратил около миллиона швейцарских франков.

На ярко-зеленых газонах у террасы первого этажа несколько часов подряд отчаянно кричат разбуженные шумом и вырвавшиеся из вольера знаменитые павлины – гордость нового дворца.

Весьма раздраженный и чувствуя, что этот прием не удался, Жозеф Авеноль весь вечер ворчит:

– Ах, если бы я только мог заставить их замолчать!

Французский делегат социалист Мариус Муте спокойно отвечает:

– У меня на родине в деревнях тоже есть собаки, которые воют по покойникам… Тут уж ничего не поделаешь!

* * *

Мюнхен, 25 сентября. Фюрер устраивает грандиозную встречу Муссолини, который от вокзала до города едет между двумя рядами бюстов римских императоров, преемником которых он себя выставляет.

Над большой площадью, где население приветствует дуче, доминирует вывешенная на высокой колонне гигантская буква М, его монограмма, обрамленная колоссальной короной.

Берлин, 27 сентября. Муссолини, стоя на переднем плане в роскошном открытом автомобиле, в котором Гитлер занимает место позади него, торжественно проезжает несколько километров от имперской канцелярии до Олимпийского стадиона.

Повсюду с крыш до тротуаров свисают гигантские германские и итальянские государственные флаги. Эмблемы в виде секиры и пучка прутьев (фасции – символ древнеримских легионов, взятый «на вооружение» итальянскими фашистами; от слова «фасция» и происходит слово фашизм, как обозначение единения «прутьев». – Примеч. ред.) и эмблемы рейха украшают сотни пилонов и колонн.

На следующий день, 28 сентября, в семь часов вечера в Берлине состоялся огромный митинг!

Гитлер чествует своего гостя – «одного из величайших людей всех веков, одного из тех редких гениев, которых создает не история, а которые сами творят историю!». Гитлер превозносит содружество двух империй, которые, как заявляет он, «насчитывают сто пятнадцать миллионов человек, решивших бок о бок сражаться против разрушительной заразы демократического интернационала и оказать сопротивление любым попыткам внести раскол…»

Со своей стороны, Муссолини на совершенно непонятном из-за сильного итальянского акцента немецком языке в высокопарных выражениях восхваляет оба режима и клянется Третьему рейху в вечной дружбе. «Когда фашизм имеет друга, он идет с ним до конца. Завтра Европа станет фашистской и сто пятнадцать миллионов человек поднимутся как один в несокрушимой решимости».

Внезапно гремят мощные раскаты грома. Начинается ужасная гроза. Молнии освещают небо, покрытое зловещими тучами, и в полумраке сумерек эта картина кажется трагической. Проливной дождь обрушивается на толпу, которая в панике бросается к трамваям.

Вечером посол Понсэ говорит тем, кто ему рассказал обо всем этом:

– Итак, кажется, сами силы природы возвещают людям о несчастьях, которые вскоре обрушатся на их головы благодаря союзу двух диктаторов.

Демократический мир пребывает в состоянии крайней растерянности.

Шестого ноября – последний удар, прекращающий мучительные сомнения. Муссолини присоединяется к антикоминтерновскому пакту, заключенному между Германией и Японией в 1936 году.

Андре Франсуа-Понсэ телеграфирует на Кэ д’Орсэ:

«Отныне Франция и Англия отделены от Центральной Европы прочным барьером. Они теперь не в состоянии оказать непосредственную, прямую помощь Австрии и Чехословакии. Это может навести Гитлера на мысль, что пробил час приступить к осуществлению второй части его программы – созданию “великого рейха”».

* * *

Прага, 14 декабря 1937 года. Градчаны. 9 часов вечера. Личные апартаменты президента Чехословацкой республики Эдуарда Бенеша.

Через четыре больших окна открывается вид на Прагу с тонкими очертаниями ее семидесяти дворцов, которые выделяются на фоне падающего легкими хлопьями снега. На переднем плане перед окнами видны национальные флаги Чехословакии и трехцветные флаги Франции. Завтра в Прагу прибывает Ивон Дельбос, возвращающийся из непродолжительной поездки в Варшаву, Белград и Бухарест.

– Национальные меньшинства здесь пользуются большими правами, чем все остальные граждане. И вы это прекрасно знаете, мой дорогой друг, – говорит Эдуард Бенеш, закрывая географический атлас Чехословакии, который он рассматривал в ожидании прибытия генерального секретаря Кэ д’Орсэ.

– Сначала, дорогой Леже, расскажите мне, что происходит в Париже, – очень тихо своим гортанным голосом спрашивает Бенеш.

И Алексис Леже объясняет ему обстановку во Франции… Забастовки… разногласия в общественном мнении…

Нервно постукивая своим обычным жестом длинным ножом из слоновой кости по бювару, Бенеш сосредоточенно слушает.

– Во Франции все хотят избежать войны, – продолжает Леже, – но некоторые группы полагают, что этого можно было бы добиться путем соглашения с Гитлером и Муссолини, даже если бы это и потребовало принесения в жертву франко-русского пакта. Другие группы французов, наоборот, считают, что единственным шансом на сохранение мира является сопротивление двум диктаторам путем применения франко-русского пакта, хотя бы даже вплоть до демонстрации силы именно с тем, чтобы никогда не прибегать к ней…

– А каково положение в Женеве? – прерывает его Бенеш.

После некоторого колебания, все тем же свойственным ему мягким и вкрадчивым голосом Леже обрисовывает тревожную политическую атмосферу, царившую на последней сессии Ассамблеи Лиги Наций.

Германия – готовая к прыжку на Австрию и Чехословакию. Франция и Англия – продолжающие спокойно взирать на удушение Испанской республики. Все другие европейские государства – не имеющие больше никакой другой заботы, кроме опасения, как бы не навлечь на себя гнев Берлина.

Несмотря на эту драматическую картину, Эдуард Бенеш остается оптимистом.

– Да, да… но когда в конце лета немцы направят Праге ультиматум, я знаю, что Франция поддержит нас. Впрочем, группа депутатов чехословацких немцев в пражском парламенте настроена очень хорошо. Если понадобится, в один голос говорят они, мы умрем за Чехословакию, потому что, хотя мы и немцы, мы тем не менее прежде всего демократы!

* * *

Наутро прибывает Ивон Дельбос, ошеломленный тем, что он наблюдал в Варшаве, Белграде и Бухаресте. На перроне вокзала, где со всех сторон раздаются возгласы «Да здравствует Франция!», он говорит новому французскому послу Виктору де Лакруа:

– Поверьте мне, теперь наша страна одинока перед лицом готовящегося нападения!

– Нужно выстоять, господин министр, ибо диктаторы не вечны, – говорит Дельбосу старый господин, похожий на Тьера.

Это Вуех, чешский министр здравоохранения и председатель чешско-немецкой социал-демократической партии.

Тем не менее, отвечая на вопрос Дельбоса, двойник Тьера быстро соглашается с тем, что:

«Чешские немцы считают, что сохранение чешской демократии несовместимо с установлением модуса вивенди с рейхом: это было бы равносильно сочетанию воды с огнем, это невозможно, ибо демократии и диктатуры ни в чем не могут прийти к соглашению!»

* * *

На обратном пути – на последних чешских станциях в Пльзене и в Хебе – организованы волнующие манифестации в честь проводов французского министра. На перроне вокзала в Хебе Дельбос заявляет:

– В мире не существует двух других народов, столь тесно связанных братскими узами, как французский и чехословацкий народы.

* * *

По возвращении в Париж Дельбос находит телеграмму от Андре Франсуа-Понсэ. Он предупреждает министра, что Гитлер собирается в самое ближайшее время захватить Австрию.

Тогда Дельбос в полном согласии с Энтони Иденом пытается добиться принятия совместной декларации о защите Австрии.

Слишком поздно!

Иден подает в отставку, ибо на угрозы фюрера Невиль Чемберлен отвечает:

«То, что происходит к востоку от Рейна, Англию не интересует».

* * *

– Не будем проявлять героизм ради Австрии, лучше укроемся за нашей линией Мажино, – заявляет П.-Э. Фланден во французском парламенте.

Одобряя эти слова, пацифистски настроенный профсоюз учителей вторит этому:

«Мы предпочитаем получить пощечину, нежели пулю в лоб!»

А дни бегут.

* * *

Несколько недель спустя, 21 февраля 1938 года, в испанском посольстве в Париже происходит один из завтраков, регулярно устраиваемых послом для членов французского парламента и политических деятелей, которые еще поддерживают дело несчастных испанских республиканцев. Последние все еще отчаянно сражаются на фронтах Мадрида, Толедо, Теруэля.

Эррио прибывает с опозданием. Он коротко рассказывает:

– На Кэ д’Орсэ сильно встревожены большой речью, произнесенной Гитлером вчера вечером, в которой он потребовал – вы слышали, в каких выражениях! – присоединения к рейху трех миллионов чехословацких немцев.

Тягостное молчание.

Какое-то чувство глубокого волнения с самого начала царит на этом завтраке.

Справа от Эррио сидит знаменитая Долорес Ибаррури, Пассионария, великая вдохновительница испанского сопротивления.

Красивое лицо с правильными чертами и большими выразительными темными глазами. Одетая в простое черное платье из грубошерстной ткани, она чрезвычайно изящна, и ее сходство с Элеонорой Дузе поразительно.

Говорят, что ее красноречие неотразимо. Присутствующие парламентарии хотят услышать ее.

Посол призывает к тишине.

Скромным жестом Пассионария отодвигает свой стул и начинает говорить.

За исключением двух или трех человек, никто из гостей не понимает испанского языка, и тем не менее лица всех присутствующих становятся строгими, сосредоточенными, у некоторых на глазах навертываются слезы.

И когда она снова садится за стол, тишина еще длится некоторое время.

Усаживаясь несколько минут спустя в свой автомобиль, Эррио с глубоким убеждением говорит:

– Красноречие – какое все же это подкупающее искусство! Никто из нас не понял ни единого слова из того, что говорила Пассионария, и тем не менее все мы взволнованы до глубины души!

* * *

Одиннадцатое марта 1938 года, Елисейский дворец, 10 часов вечера.

С озабоченным видом Леон Блюм стремительно взбегает по лестнице главного входа сквозь строй фотографов. Президент республики Лебрен поручил ему сформировать новое правительство. Министерство Шотана было свергнуто накануне сенатом.

Леон Блюм прибыл, чтобы изложить президенту республики трудности, с которыми ему приходится сталкиваться.

Альбер Лебрен чрезвычайно взволнован молниеносно быстрым развитием международных событий.

Он держит пачку телеграмм, только что пересланных ему с Кэ д’Орсэ. В них рассказывается о совершенно невероятной сцене между Шушнигом и Гитлером, во время которой последний угрожал несчастному канцлеру Австрии. Едва дав ему время проглотить скудный завтрак, Гитлер приказал своим генералам войти, чтобы показать главе австрийского правительства тщательно разработанные планы бомбардировки главнейших австрийских городов и даже уничтожения некоторых из них. В последней телеграмме сообщалось, что Шушниг почти покорился, согласившись предоставить нацистскому министру Зейсс-Инкварту важный пост в своем кабинете…

Альбер Лебрен встречает Блюма словами:

– Итак, маленькая Австрия с ее семью миллионами жителей (из которых более половины, как уверяют, настроены в пользу аншлюса) осталась одна лицом к лицу с рейхом и его шестьюдесятью миллионами жителей… Какая драма… Вчера с трибуны нашего парламента Ивон Дельбос правильно сказал, что «Франция не смогла бы оставаться безучастной к судьбе Австрии». Но, по-видимому, как показывает зондаж, проведенный нами в дружественных и союзных странах, они весьма мало склонны к вмешательству!

Потрясенный Леон Блюм своим глухим голосом замечает:

– Через несколько часов ультиматумы Гитлера обрушатся на канцлера Шушнига и его отставка неминуема. Новый австрийский министр внутренних дел нацист Зейсс-Инкварт готовится занять его место.

Президенту республики, беспокоящемуся по поводу трудностей, встающих на пути создания правительства национального единения, единственно только и мыслимого в условиях чрезвычайных обстоятельств, Леон Блюм отвечает:

– Кроме правых, все партии согласны! Через несколько минут я как раз собираю в парламенте на секретное заседание двести парламентариев от этих партий.

* * *

Часом позже в Берлине маршал Геринг, задержавшийся на приеме у Гитлера, заставляет себя ждать в Доме авиации, куда приглашен на представление балета дипломатический корпус.

* * *

В то же самое время в Париже Леон Блюм обращается к парламентским представителям правых партий:

– Господа, нужно создать Священный союз. Левые партии дали свое согласие. Вена с минуты на минуту будет оккупирована! К сожалению, совершенно ясно, что завтра немецкие войска будут в Праге, а затем, может быть… вскоре и в Париже! Объединимся же, создадим правительство национального единения!

Предложение социалистического лидера встречается завываниями, чередующимися с грубыми ругательствами и выкриками: «Долой евреев! Блюм – война!..»

Председатель партии «Альянс демократик» Фланден восклицает:

– Правые партии не сотрудничают с коммунистами. Но эти партии представляют миллион пятьсот тысяч рабочих и крестьян, которых вы не имеете права лишить участия в национальной жизни страны, ибо вы нуждаетесь в них для увеличения производства вооружения.

* * *

В Берлине к этому времени окончилось представление балета, и Геринг принимает поочередно каждого из послов.

И каждому он говорит:

– Отсутствие добросовестности со стороны канцлера Шушнига заставило нас действовать таким образом, как мы только что поступили!

На это даже наиболее прогитлеровски настроенный из послов, англичанин Невиль Гендерсон, возражает:

– Но, господин маршал… если даже канцлер и был недостаточно благоразумен, разве это основание для того, чтобы Германия совершила столь грубое насилие?

– Слишком поздно, – отвечает Геринг. – Гитлер уже выехал из Берлина, чтобы завтра утром вступить в Вену.

* * *

В Бурбонском дворце все еще продолжаются дикие крики двухсот правых депутатов и сенаторов.

Терпеливо, в который уже раз, Леон Блюм повторяет:

– Но, господа, чтобы иметь бо?льшие гарантии, если вы хотите, вы сами выберете министра финансов.

– Нет, мы не хотим участвовать в вашем правительстве вместе с коммунистами! – повторяет Пьер-Этьен Фланден и добавляет: – На Чемберлена это произвело бы такое впечатление, что дело дошло бы до разрыва с Англией. Что же касается нас, правых депутатов, то мы подождем до тех пор, пока весь парламент не будет убежден, что существует лишь одна опасность – коммунистическая!

В свою очередь, сенатор Лемери вопит:

– Подлинная опасность войны в Европе – это Советы!

Отчаявшись, Леон Блюм закрывает заседание.

* * *

На рассвете в Бурбонском дворце депутат от Нёйи Анри де Кериллис своим зычным голосом возмущенно восклицает:

– Вот как отвечают двести французских депутатов на оккупацию немцами Вены!

Что касается генерала Вейгана, который все же одно время высказывался за союз с СССР, то он опять вернулся к своей антисоветской позиции и теперь вторит правым депутатам.

* * *

На следующий день, 13 марта, «имперским законом» Австрия включается в состав рейха и над Веной падает занавес. Ее оккупирует 8-я немецкая армия. С балкона городской ратуши Гитлер обращается к австрийцам:

– Если из австрийского города, где я родился, провидение призвало меня к руководству рейхом, то оно не могло не возложить на меня миссию возвратить мою дорогую родину германскому рейху.

* * *

Поль-Бонкур соглашается принять пост министра иностранных дел в новом кабинете Леона Блюма, политическая база которого еще более узка, чем предшествующих правительств.

Представителям печати, собравшимся в его кабинете на Кэ д’Орсэ, Поль-Бонкур энергично заявляет:

– Моя политика будет заключаться в том, чтобы покончить с политикой Чемберлена. Пусть Англия решается. В силу своих международных обязательств и дружбы с Францией она обязана заявить без обиняков: «В тот день, когда Германия нападет на Чехословакию, Франция выступит на защиту последней, и Англия будет рядом с ней».

Беспрерывно раздаются телефонные звонки из Берлина и Рима. Один из сотрудников министра громко докладывает ему:

– Муссолини только что созвал в Венецианском дворце заседание Большого фашистского совета и зачитал там послание фюрера. Последний сообщает, что в знак признательности за лояльную позицию Италии во время событий в Австрии он предоставляет ей полную свободу действий в районе Средиземного моря и в Африке, а также заверяет, что Германия окажет полную поддержку Италии во всех ее начинаниях. Чтение послания сопровождалось неистовыми криками «ура». В заключение Муссолини добавил: «Отныне все готово для того, чтобы мечта об имперском господстве Италии превратилась в реальность».

Ошеломленные журналисты молча слушают.

В промежутке между телефонными звонками я рассказываю:

– Сегодня у меня на завтраке присутствовал австрийский поверенный в делах Мартин Фукс. Это была настоящая драма. Когда он вошел, в салоне воцарилась мертвая тишина. Никто не осмеливался задавать Фуксу вопросы. Но он заговорил сам, глухим голосом, как если бы говорил во сне: «Да, Шушниг предпочел лучше сдаться немцам, чем дезертировать из своей страны, ибо он мог бежать. Отныне для него начинается длительный период мучительных страданий. Когда же теперь моя страна снова займет свое место в Европе? Почему французское правительство ничего не предприняло в защиту Австрии?» И в течение всего завтрака то и дело воцарялось тяжкое молчание.

Но Бонкур уже давно не слушает моего рассказа. Он читает «телеграмму первоочередной срочности» от своего посла в Берлине: «Могу сообщить вашему превосходительству, что на секретном совещании, созванном фюрером в Киле, очень мало говорилось об Австрии, но зато очень много – о завоевании Чехословакии. Немецкие дипломаты склоняются к тому, чтобы применить дипломатический метод – предъявление Чехословакии ультиматума с требованием разорвать ее договор с Россией и предоставить особые права Судетам. Но в результате возобладала точка зрения Геринга, поддержанная генералами. Следовательно, вполне возможно, что через несколько недель Генлейн потребует автономии для Судетской области. После чего, некоторое время спустя, германское правительство сконцентрирует на чехословацко-немецкой границе двадцать дивизий 4-й армии генерала Рейхенау и десять тысяч солдат судетской бригады, сформированной в Германии в течение этих последних месяцев. Затем, точно так же как и Шушнигу, президенту Бенешу будет направлен ультиматум. Таковы решения, которые были намечены на этом секретном совещании. Немецкие генералы указывали, что было бы чрезвычайно важно выяснить, вмешается ли Франция в конфликт, ибо при всем том не следовало бы идти на риск всеобщей войны».

Люди на Кэ д’Орсэ – в состоянии крайней растерянности:

– В Вене мы только что видели генеральную репетицию предстоящего спектакля… На какой сцене он будет представлен? Смогут ли Франция и Англия, каково бы ни было их стремление к согласию и европейскому сотрудничеству, стерпеть это?

На улице Сен-Доминик, в военном министерстве, близкие к министру Даладье круги настроены пессимистически.

– Чехословакия полностью окружена, и Франция оказывается в изоляции, – заявляют они.

В первый раз французы ясно понимают, что новая война возможна, по всей вероятности – неизбежна и, может быть, даже совсем близка.

* * *

В дни, последовавшие за 14 марта, Поль-Бонкур определяет свою позицию. Он вызывает посланника Чехословакии в Париже Стефана Осуского и говорит ему:

– Если ваша страна подвергнется нападению, Франция выполнит свои обязательства, вытекающие из Локарнского договора от шестнадцатого октября тысяча девятьсот двадцать пятого года.

Спустя десять дней Невиль Чемберлен заявляет в палате общин:

– Франция сообщила нам, что она не допустит покушений на независимость Чехословакии. По отношению к этой стране у нас нет таких же обязательств, как у Франции. Но у нас есть обязательства по отношению к Франции, и маловероятно, чтобы мы могли остаться вне конфликта.

Меланхолично настроенный Бонкур замечает:

– Это не значит, что Чемберлен не желал бы, чтобы французское правительство само освободило его от этих обязательств. И я боюсь, что именно в этом направлении стараются некоторые лица в Париже! Увы, они встречают здесь слишком благоприятную почву!

* * *

Действительно, в парламенте сильнейшее возбуждение.

«Прежде всего надо избежать войны». Таков лозунг, подхваченный всей правой печатью.

В комиссии по иностранным делам Пьер-Этьен Фланден повторяет точку зрения Жозефа-Бартелеми, профессора государственного права. По его мнению, франко-чешский договор не существует больше с тех пор, как Гитлер денонсировал 7 марта 1936 года франко-германское соглашение в Локарно. Локарнский пакт мертв, и все, что связано с ним, также мертво. Следовательно, Франция не обязана воевать ради сохранения Судетов в сфере власти Праги!

– С юридической точки зрения, – говорит в заключение Фланден, – крах Локарнского пакта, с которым связан наш последний договор с Чехословакией, являющийся одним из его следствий, делает франко-чешский договор недействительным. Следовательно, мы свободны.

С негодованием отвергая этот тезис, Бонкур возражает:

– Нарушение Германией договора еще не делает его недействительным. Как же вы можете отрицать наши обязательства по отношению к Чехословакии? Это невозможно ни с юридической, ни с политической точки зрения.

Пьер-Этьен Фланден отвечает на это:

– По моему мнению, ремилитаризация Рейнской зоны слишком затруднила осуществление военных обязательств франко-чешского договора, чтобы не желать в первую очередь сближения с Германией.

* * *

Спустя двое суток по требованию Поль-Бонкура созывается заседание Комитета национальной обороны.

Начальники штабов военно-воздушных, военно-морских и сухопутных сил, начальник генерального штаба генерал Гамелен и маршал Петэн в осторожной форме дают понять, что вытекающее из франко-русского пакта военное сотрудничество между Францией, Россией и малыми союзными с Францией странами никогда серьезно не изучалось.

* * *

Обеспокоенный и грустный, Леон Блюм, возвратившись к себе домой на Бурбонскую набережную, пишет, как он делает это каждый вечер, очередную статью в «Попюлер»:

«Вопрос, который встает перед нами, заключается в том, чтобы определить, что мы должны делать, дабы не оказаться перед чудовищным выбором между подчинением и войной. Как избежать нам этой дилеммы? Некоторые думают, что мы должны отказаться от политики Ришелье и Людовика XIV; что мы должны отстраниться от участия в делах Центральной Европы; что мы должны отгородиться от остальной Европы, дабы сосредоточить свои усилия в рамках нашей империи.

Но вы забываете об оси Рим – Берлин – Токио. Нужно считаться с действительностью, и никто не имеет права закрывать на нее глаза.

У вас нет выбора! Существует один факт, который доминирует над всем, а именно то, что вы собираетесь предоставить Германии свободу действий в Центральной и Восточной Европе; но уверены ли вы в том, что вслед за этим, став более сильной, чем прежде, она не повернется против вас?»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.