Глава 30. Часы, полные драматизма. Эдуард Даладье. Жорж Боннэ

Глава 30. Часы, полные драматизма. Эдуард Даладье. Жорж Боннэ

Изменение французской политики. – Наша авиация была бы уничтожена в течение двух недель. – Франко-русский пакт. – Быть побежденными Гитлером или победить со Сталиным. – Наша маленькая родина принадлежит нам самим. – Полночь в Виндзорском дворце. – Большая сосиска. – Жозеф Авеноль и Дон Кихот. – Негус и его черная мантия. – Война иудеев. – Зуавы, Георг VI и королева Елизавета. – Самый блестящий из всех приемов на Кэ д’Орсэ. – Да здравствует король! Да здравствует королева! – Начался путь Чехословакии на Голгофу. – Двустворчатые позолоченные двери внезапно открываются. – Последнее предостережение.

Десятое апреля 1938 года. Министерская декларация нового правительства Даладье – Боннэ – Рейно – Манделя.

– Великая и свободная страна может добиться спасения только своими собственными силами! Представшее перед вами правительство национальной обороны решило взять на себя осуществление этой воли к спасению, – восклицает Даладье.

Доминирующее положение во всей международной обстановке занимает проблема агрессии, подготавливаемой Адольфом Гитлером против Чехословакии, которую Франция в соответствии со статьями Локарнского договора обязана защищать в случае нападения на нее Германии.

Подыскивая себе министра иностранных дел, Даладье обращается сначала к Поль-Бонкуру, предупреждая его, однако, что его последние заявления в комиссии по иностранным делам восстановили против него большинство радикалов и часть умеренных.

Отвечая на предложение Даладье, Поль-Бонкур вновь подтверждает свое твердое убеждение, что Франция должна принять все меры для оказания помощи Чехословакии. Поразмыслив, премьер Даладье звонит Поль-Бонкуру:

– Ваша политика, конечно, весьма достойна Франции, но я не думаю, чтобы Франция была в состоянии ее проводить. Я собираюсь обратиться к Жоржу Боннэ.

Социалисты отказываются сотрудничать с Даладье, который ориентирует свое правительство в сторону политики правых партий.

Выбор Жоржа Боннэ является показателем изменения французской внешней политики.

Основная причина этого, хотя и неизвестная в достаточной мере общественному мнению, заключается в слабости французских и английских военно-воздушных и военно-морских сил по сравнению с вооруженными силами Гитлера.

– Мы располагаем всего лишь старыми самолетами, скорость которых не превышает 350 км/час, тогда как средняя скорость немецких самолетов достигает 500 км/час, и в случае войны наша авиация была бы уничтожена в течение двух недель, – говорит Жоржу Боннэ начальник штаба военно-воздушных сил генерал Вийемен.

Касаясь состояния французской сухопутной армии, Даладье вновь повторяет нашему послу в Берлине Франсуа-Понсэ:

– Нам необходимо еще полгода, чтобы вооружить нашу армию современными орудиями, способными противостоять немецкой артиллерии. К сожалению, производство 90-миллиметровых зенитных орудий должно начаться только во второй половине 1939 года. Что же касается Англии, то в докладе нашего военного атташе в Лондоне генерала Лелонга утверждается, что «английская сухопутная армия почти не существует. Численность ее достигает всего лишь двести тридцать тысяч человек, включая резерв регулярной армии и тыловые службы. В первые шесть месяцев войны она смогла бы предоставить в распоряжение Франции только 30 тысяч солдат… да и то едва ли! Что касается авиации, то Англия располагает лишь несколькими сотнями современных самолетов, не способных выдержать натиск в десять раз более сильных немецких эскадрилий, однако ее промышленность, по точным данным, начинает производить 150 самолетов ежемесячно.

Доклад Лелонга уточняет также, что «английский флот еще далек от выполнения намеченной программы. Находящиеся в стадии строительства крупные корабли должны быть готовы только в 1940 году. Английский флот не окажет нам никакой помощи на Средиземном море».

– Увы! Мы не можем сделать ничего лучшего, – заявляет английский посол в Париже сэр Эрик Фиппс.

Что касается переписки между чешским и французским генеральными штабами, то в ней подчеркивается, что «после осуществления аншлюса наибольшая часть созданных обеими странами для обороны от Германии укреплений оказывается в настоящее время обойденной немцами. Таким образом, если бы разразилась война, Чехословакия, по выражению официальных английских кругов, была бы «захвачена немедленно и полностью».

Только франко-русский пакт мог бы выправить положение в пользу союзников. Но вот уже три года, как ничего не делается для его применения на практике.

Тезис «лучше быть побежденным Гитлером, чем победить со Сталиным» уже стал лейтмотивом, пользующимся явным успехом в кулуарах парламента.

Генерал Гамелен, более всего опасающийся, как бы франко-русский пакт не превратился в военный союз, до одурения повторяет, что «поскольку Россия не имеет непосредственной границы с Германией, эффективность ее помощи продолжает оставаться зависимой от позиции Польши и Румынии».

Однако изменение политики Франции никогда не будет признано официально. «Если бы мы признали это, – скажет позже главное действующее лицо этой драмы, – Германия широко воспользовалась бы этим, а мы не смогли бы вовлечь Англию ни тем более Америку в действенный военный союз!»

Именно поэтому председатель Совета министров Даладье 12 апреля в своем правительственном заявлении снова провозглашает:

«Франция будет соблюдать все свои международные обязательства».

Но Германия все-таки всегда будет знать, как действовать в связи с подобным поворотом во французской политике, чему соответствует чрезвычайно активная кампания в печати, от осуждения которой правительство весьма далеко. Эта кампания направлена на то, чтобы доказать, что, поскольку Локарнский договор больше не существует с момента нарушения его Германией 7 марта 1936 года, Франция вовсе не обязана защищать Чехословакию, если Германия когда-либо на нее нападет…

Обращаясь к крупной буржуазии и деловым кругам, известный юрист Жозеф-Бартелеми пишет в газете «Тан»:

«Разве есть необходимость в том, чтобы пожертвовать тремя миллионами французов, всей молодежью наших университетов, школ, заводов и страны в целом ради сохранения трех миллионов чешских немцев под господством Чехословакии?»

Жозеф-Бартелеми требует «передачи Судетов рейху».

– Не будем себя обманывать, – говорит юрист международного класса Николай Политис, занимающий ныне пост посла в Париже. – Эта кампания имеет целью оградить Францию от русского влияния и даже направить Германию против Советов! Многим эта политика кажется сейчас наиболее подходящей для того, чтобы избежать войны на Западе!

* * *

И драма начинается…

Двадцать второе апреля. Карловы Вары. Ежегодный съезд партии судетских немцев.

Группами от ста до двухсот человек, по четыре в ряд, делегаты съезда проходят по городу. Шагая в ногу, они поют: «Теперь наша маленькая родина принадлежит нам самим».

Конрад Генлейн, лидер 3600 тысяч судетских немцев, которые по Версальскому договору были объединены с 7 миллионами чехов, 3 миллионами словаков, 700 тысячами венгров и 400 тысячами закарпатских украинцев, предъявляет гневные обвинения пражскому правительству и президенту Бенешу.

Генлейн излагает программу независимости судетских немцев, состоящую из восьми пунктов. Он, между прочим, требует для них полной свободы называть себя немцами и отстаивать немецкую идеологию.

В Париже правительство единодушно считает, что наступил момент для возобновления политики Сердечного согласия и для развития военных обязательств, предусмотренных в «Белой книге» 1936 года.

Франко-английский союз становится настоятельной необходимостью.

* * *

Двадцать восьмое апреля 1938 года. Полночь. Виндзорский дворец.

Лакеи в коротких штанах, с большими светильниками в руках торжественно препровождают Эдуарда Даладье и Жоржа Боннэ в отведенные им апартаменты. Леденящий холод царит в этом огромном безмолвном дворце, куда французские министры приехали на чашку чая, после того как они с самого утра вели переговоры на Даунинг-стрит с Невилем Чемберленом и лордом Галифаксом.

В сопровождении короля и королевы министры только что осматривали залы и коллекции дворца.

Поздно вечером Даладье и Боннэ по просьбе короля поочередно излагают обстановку.

Громадные поленья пылают в готических каминах, не согревая огромных комнат.

Кутаясь в свои пальто и протянув ноги к камину, Даладье и Боннэ поздравляют себя с тем, что днем во время переговоров им удалось добиться согласия на немедленное изучение двумя генеральными штабами эффективных мер для защиты обеих стран против всякой агрессии на суше, на море и в воздухе. И все же они слишком встревожены, чтобы спать.

На Даунинг-стрит в течение семи часов Даладье и Жорж Боннэ по очереди повторяли Чемберлену и Галифаксу:

– Мы предлагаем, чтобы данное совещание закончилось принятием совместной декларации, обязывающей обе наши страны прийти на помощь Чехословакии в случае, если бы она стала объектом агрессии со стороны Германии.

Молчание!

Жорж Боннэ снова разъяснял:

– Для Гитлера дело идет просто-напросто о том, чтобы стереть Чехословакию с карты Европы.

– Франция обязана уважать свою подпись, – в свою очередь опять принимался уговаривать Даладье. – Великобритания, в школах которой дети воспитываются в духе уважения к чувству долга, первая одобрит такое поведение и не будет удивляться этому.

Но Невиль Чемберлен по-прежнему отвечал:

– Англия никогда не хотела подписывать какой бы то ни было договор по Центральной Европе, и она категорически отказалась от этого. Англия согласилась лишь защищать границы Франции и Бельгии. Этим и ограничиваются ее обязательства. А французское правительство требует сейчас распространения этих обязательств и на Чехословакию. Но английское правительство не может удовлетворить это французское требование по принципиальным соображениям, ибо Чехословакия не относится с достаточным уважением к судетскому национальному меньшинству. Английское правительство не может удовлетворить французское требование и по практическим соображениям: если западные державы оказались бы втянутыми в войну с Германией, то усилия рейха были бы направлены на то, чтобы добиться возможно более быстрой победы, ибо в Берлине понимают, что в случае затягивания войны шансов на победу будет все меньше и меньше. Между тем нанести сокрушительный удар по Англии можно было бы лишь с воздуха. Превыше всего я опасаюсь, как бы моя страна не была вовлечена в конфликт до того момента, пока она не будет располагать средствами защиты от нападения с воздуха!

Беспокойство французских министров достигло крайней степени. Наступает ночь. Даладье и Боннэ по очереди подбрасывают поленья в огромный камин.

– Но разве можем мы вернуться в Париж, не добившись даже подписания совместного коммюнике? – приходят к заключению министры и, дрожа от холода, направляются в свои комнаты.

* * *

Наутро английская печать, с энтузиазмом подчеркивая то, что она называет «возрождением Сердечного согласия», в то же время продолжает оставаться весьма сдержанной в отношении Чехословакии.

В статье, озаглавленной «Снова чехи», газета «Дейли экспресс» утверждает: «Мы не любим этой братии. Невозможно, чтобы английское правительство взяло на себя обязательство заставить нас сражаться за такое полуразвалившееся государство, каким является Чехословакия. Если Франция свяжет себя обязательствами с чехами, Англия должна будет держаться от нее подальше».

* * *

В посольстве Чехословакии на Гровенор-сквер посол Ян Масарик явно обеспокоен.

– В палате общин так мало депутатов, которые знают хотя бы, где находится Чехословакия, – говорит он. – Однажды во время разговора с несколькими крупными деятелями, когда я показал им на карте мира Чехословакию, у меня создалось впечатление, что они видят ее впервые. Действительно, задумчиво посмотрев на карту, они сказали: «О! Это любопытно! Какая забавная форма! Можно подумать, что перед тобой большая сосиска!» Но это – трагическое сравнение, – продолжает Масарик. – Мой коллега в Берлине, Мастны, рассказывал мне, что Геринг, обедая в один прекрасный день в посольстве Франции, внезапно сказал Понсэ: «Видите на этой карте контуры Чехословакии? Разве это не вызов здравому смыслу? Это аппендикс – рудиментарный орган Европы. Его необходимо будет удалить! А кстати, – небрежно обратился Геринг к Понсэ, – какую позицию заняла бы Франция в подобном случае?»

И так как посол ответил: «Франция выполнит свои обязательства и окажет помощь чехам», – Геринг закончил со свирепым видом: «Ну что ж, тем хуже!»

Тем временем в Лондоне во время переговоров на Даунинг-стрит Жорж Боннэ повторяет в последний раз:

– Отсутствие согласия между нами откроет фюреру «зеленую улицу», а это будет иметь ужасные последствия.

В конце концов была найдена компромиссная формулировка:

«Париж и Лондон предложат чешскому правительству рассмотреть требования судетских немцев. Оба правительства сообщат президенту Бенешу о своем желании, чтобы конфликт между Прагой и Судетами был урегулирован мирными средствами».

Чемберлен взял на себя обязательство предостеречь германское правительство против «опасных последствий, которые мог бы вызвать «акт насилия» по отношению к Чехословакии в момент, когда еще продолжаются мирные переговоры».

* * *

В тот же вечер в Париже Даладье и Боннэ дают информацию Совету министров:

– Но, господа, – вещают они, – не будем строить никаких иллюзий относительно значения обязательств, которые берут на себя по отношению к нам английские руководители! Мы им сказали: «Если мы будем едины, Гитлер уступит». Они ответили: «Мы готовы попытаться провести с вами этот опыт. Если наша дипломатическая акция увенчается успехом – тем лучше, но знайте, что мы не намерены идти дальше этого».

Вечером Лондон дает указания английскому посланнику в Праге Ньютону направиться к министру иностранных дел Крофта с целью сообщить последнему о желании Англии оказать содействие его усилиям путем «удовлетворения обоснованных требований немецкого населения».

А Боннэ говорит Осускому, который входит в его кабинет:

– Я буду бороться за то, чтобы поддерживать независимую Чехословакию. Но не следует скрывать от вас опасность, какой она подвергается с тех пор, как исчезла Австрия. Мы только что заручились поддержкой Англии, чтобы дипломатическим путем помочь Чехословакии мирно урегулировать судетскую проблему, и ваша страна должна немедленно воспользоваться этим.

Начинается путь Чехословакии на Голгофу.

* * *

Девятого мая 1938 года во Дворце Наций заседает 101 сессия Совета. Гробовая тишина царит в великолепных, украшенных мозаикой мраморных кулуарах этого огромного, со строгими линиями здания из белого камня, в оформлении которого считали за честь участвовать художники-декораторы всего мира. Здесь венецианское стекло, китайские ширмы, восточные ковры, норвежские и шведские изделия из дерева, балканская керамика, испанские фрески, самая модная парижская и лондонская мебель… Здесь есть все… все, кроме жизни!

Одна за другой газеты отозвали своих корреспондентов из Женевы, чтобы направить их в различные части света – туда, где творится история.

Виден силуэт в глубине одного из помещений. Это Жозеф Авеноль, генеральный секретарь Лиги Наций. С поникшей головой, с озабоченным видом, он заявляет своим слабым и невыразительным голосом:

– Я обеспокоен в связи с тем, что швейцарский представитель Мотта собирается объявить о возвращении Швейцарии к политике строгого нейтралитета. Следовательно, во время войны Швейцария сможет выслать всех нас вместе с Лигой Наций, поскольку эта организация «несовместима со швейцарским нейтралитетом». – И замолчав, он направляется в зал заседаний Совета.

Его сотрудники без всякой пощады обвиняют его в том, что он покровительствует только диктаторам.

– Чего же вы хотите, – говорит всегда Авеноль, – эта организация существует только благодаря тому, что того хотят великие державы. Я не Дон Кихот, я могу проводить в жизнь только политику великих держав.

* * *

В то утро, 9 мая 1938 года, едва лишь члены Совета заняли свои места, как на трибунах для публики какой-то человек деревенского вида, очень взволнованный, наклонился с балкона и крикнул. «Да здравствует мир, да здравствует Лига Наций, да здравствуют Соединенные Штаты Европы!»

– Но это сумасшедший… это сумасшедший… – тотчас же вскричали делегаты, в то время как служители бесцеремонно схватили и отправили в полицию этого бравого жителя Цюриха, который, конечно, думал, что его лозунги вызовут горячие аплодисменты.

За столом Совета шведский министр, грустно улыбаясь, замечает вполголоса:

– Боже мой, где же мы находимся? Этот тип воскликнул: «Да здравствует мир, да здравствует Лига Наций, да здравствуют Соединенные Штаты Европы!» – а его бросают в тюрьму! В какое время мы живем!

После этого воцаряется продолжительное молчание. Дверь слева открывается, и медленно входит закутанный в свою широкую черную мантию негус. Он прилетел на самолете из Лондона, чтобы протестовать против соглашения о признании Итальянской империи, которое Лондон подписал в апреле текущего года. Он величественно усаживается в кресло, отведенное для истцов, в самом конце длинного стола Совета.

Бледный, изможденный, подобный мозаичному изображению, он в течение всего заседания подавляет своим восточным величием эти жалкие дебаты, являясь живым укором в глазах любопытствующей, созерцающей его неизвестной публики. В конце этого мучительного испытания председательствующий Мунтерс пронзительным голосом зачитывает расплывчатую резолюцию, не обременяющую совесть правительств, после чего делегаты проворно собирают свои бумаги, закуривают и скрываются в кулуарах. Никто из них даже не считает уместным склониться перед побежденным.

В опустевшем теперь большом зале остаются на своих местах только невозмутимый негус и сопровождающая его свита, которая не решается нарушить молчания. Проходят долгие минуты. Время от времени кое-кто из фотографов приближается к дверям, поспешно возвращается и шепчет своим коллегам: «Он еще там!»

Наконец Хайле Селассие поднимается. Не оборачиваясь, не говоря ни слова, не сделав ни единого жеста, медленно, с необычайным достоинством он проходит через зал Совета, кулуары, вестибюль и исчезает в своем автомобиле, оставляя женевских деятелей с их мелочными расчетами и с их жалкой судьбой.

* * *

В конце сессии Жозеф Авеноль впадает в отчаяние. Делегация Чили заявила, что она выходит из женевской организации!

– Другие государства скоро последуют ее примеру, – в растерянности шепчет он. Генеральный секретарь все еще не может забыть насмешливого тоста, который фюрер произнес на большом официальном обеде во время переговоров с Муссолини в Риме: «Германия и Италия оставили далеко позади утопии Лиги Наций, которой Европа вверила свою судьбу!»

Что касается делегатов, то они разъезжаются с чувством большой тревоги.

– Сколько еще событий может произойти в мире до следующей сессии в сентябре, – вздыхают они.

* * *

Двадцать второго мая в Хебе, на чехословацко-германской границе, происходит серьезный инцидент.

Два словацких мотоциклиста убиты таможенниками Третьего рейха.

И в Германии, и в Чехословакии тотчас же принимаются решения о мобилизации.

Кэ д’Орсэ и Форин офис объединенными усилиями добиваются от Берлина и Праги отмены принятых ими военных мер.

Французская пресса ликует. Совершенно ясно, что фюрер не может противостоять согласованной политике Лондона и Парижа. В печати особенно много статей посвящается рассуждениям о том, что Англия тем самым дает доказательство того, что в случае германского нападения на Чехословакию ее военные силы выступили бы на стороне Франции.

Но вечером 22 мая Форин офис передает Кэ д’Орсэ конфиденциальную ноту. В этой ноте подчеркивается: «Чрезвычайно важно, чтобы французское правительство не строило никаких иллюзий в отношении позиции английского правительства в случае, если совместные усилия, направленные на достижение мирного решения чешского вопроса, не увенчаются успехом».

Поскольку невозможно опубликовать эту ноту, которая поощрила бы агрессию, замышляемую Гитлером, общественное мнение озадачено явно выступающими наружу противоречиями. Оно обвиняет французское правительство, которое, впрочем, постоянно склоняется к политике уступок диктатору и к дезинформации.

Отто Абец, агент Риббентропа, немецкий писатель Зибург и некий доктор Шмоль ведут в Париже пронемецкую пропаганду: «Из-за чего же мы должны воевать?.. Из-за того ли, что три миллиона чехословацких немцев хотят остаться немцами!»

В министерстве юстиции Поль Рейно замечает:

– Немцы хотят навязать каждой европейской стране дух покорности и подлости, дабы облегчить осуществление своей цели!

В силу этого превращение франко-русского пакта в действительный военный союз, необходимую основу всей политики сопротивления Гитлеру, напротив, преподносится общественному мнению Франции как опасная политика, которая неизбежно должна привести к войне.

Внутри каждой политической партии существует непреодолимый раскол в оценке главнейшего вопроса: «Твердость или попустительство по отношению к Гитлеру?»

В социалистической партии Леон Блюм ратует за национальную оборону, но Поль Фор и Спинас выступают против.

В Социалистическом республиканском союзе Поль-Бонкур требует соблюдения заключенных договоров, а Марсель Деа и Адриан Марке провозглашают: «Худой мир лучше доброй ссоры».

В партии радикалов Эррио требует, чтобы Франция проводила политику великой державы, опираясь на Англию и Россию, но Жозеф Кайо высказывается за «отступление в колонии».

А Демократический альянс Фландена просто-напросто требует «отступления» за линию Мажино.

Чиновники и симпатизирующие социалистам интеллигенты бурно восхищаются тезисом Джоно: «Нет постыдного мира, есть только постыдные войны».

Многие преподаватели положили даже этот тезис в основу воспитания молодежи.

Генеральный секретарь профсоюза учителей Андре Дельмас заявляет – и за это его и не думают смещать с должности, – что «лучше жить немцем, чем умереть французом, лучше рабство, чем война».

Антисемитизм Гитлера уже находит своих сторонников.

«Гитлер лишь возродил великую традицию французской монархии, которая давала возможность евреям обогащаться, а затем периодически изгоняла их, овладевая их богатствами», – пишет муниципальный советник Даркье де Пеллепуа во «Франс аншенэ», обычным девизом которой является: «Надвигающаяся война – это война иудеев».

– Один лишь Клемансо мог бы справиться при таком положении, – вздыхает верный сотрудник последнего, член правительства Жорж Мандель. Поддерживаемый министрами Полем Рейно, Кампинки и Шампетье де Рибом, Мандель отчаянно борется против надвигающейся катастрофы.

Двадцать третье мая. Через сутки после смягчения напряженности Гитлер, оскорбленный ликующим тоном французской и английской печати, отдает приказание о постепенной мобилизации армии и промышленности.

Двадцать восьмое мая. Военный совет. На 1 октября фюрер назначает день нападения на Чехословакию. Геринг издает декрет о военно-трудовой повинности, тысячи рабочих принимаются за строительство линии Зигфрида.

Двадцать девятое мая. Жорж Боннэ заявляет чехословацкому посланнику в Париже Стефану Осускому:

– Единственной возможностью избежать худшего является заключение вашим правительством не позже чем в двухнедельный срок соглашения с судетскими немцами.

Французский посланник в Праге Лакруа повторяет чешскому правительству это предупреждение, раскрывающее намерения французского и английского правительств.

А пока, по-видимому, никакие переговоры с русскими и нашими восточными союзниками по вопросу об установлении контакта нашей армии с вооруженными силами русских в случае войны в действительности не ведутся.

Весь мир отдает себе отчет, что сердечное согласие стало «требованием момента».

Вследствие этого английская королевская чета, вместо того чтобы совершить свою первую поездку в одну из стран империи, как этого требует традиция, направляется с официальным визитом в Париж.

* * *

Девятнадцатое июля. Вокзал на авеню Булонского леса.

Прибывают английский король Георг VI и королева Елизавета.

Караул несет полк зуавов. В 1903 году эти знаменитые зуавы на этом же самом месте растрогали до слез Эдуарда VII, напомнив ему Крымскую войну и битву под Балаклавой, где впервые в истории английские и французские пехотинцы сражались плечом к плечу.

На улицах под ослепительным солнцем, на мостовой, на тротуарах – повсюду в Париже, украшенном как никогда, публика настроена восторженно.

Но это не мешает кое-кому говорить в толпе:

– А в 1914 году война вспыхнула несколько недель спустя после визита во Францию его отца, короля Георга Пятого! Тем не менее на этот раз… будем надеяться…

Встреча, оказанная толпой, великолепна. Со времени перемирия не видели такой многочисленной, восторженной и единодушной в своем порыве толпы.

* * *

На следующий день, в среду 20 июля, без четверти двенадцать, Даладье и лорд Галифакс, только вдвоем, входят в кабинет Жоржа Боннэ.

– Фюрер продолжает домогаться английского посредничества с целью добиться от Праги некоторых уступок, направленных на обеспечение чешского нейтралитета, – говорит Галифакс.

– Я хорошо знаю это, – возражает Даладье, – но ведь чешский нейтралитет означает в сущности уничтожение всех сил, способных ударить по немецким армиям с тыла в квадрате Богемии. Следовательно, рейху останется защищать всего лишь одну границу, а именно границу с Францией… Но самой-то Франции придется тогда защищать три границы!

Начинается бурная дискуссия. Галифакс говорит в заключение:

– Английское правительство решило направить в Прагу лорда Ренсимена, чтобы изучить вопрос на месте и собрать информацию.

* * *

Вечером 21 июля, накануне отъезда английского короля и королевы, в их честь устроен обед на Кэ д’Орсэ.

Убранство обеденного зала, выходящего окнами в сад, где еще не наступили сумерки, на редкость красиво.

Огни свечей в двух огромных золотых подсвечниках в стиле ампир освещают сто пятьдесят человек гостей. Вышитый золотом орнамент из листьев на скатерти, баккара, в широких гранях которого отражается золото тарелок, приборов и бокалов, суповых мисок и кувшинов для воды, большая ваза из позолоченного серебра, принадлежавшая Наполеону I и взятая на один вечер из музея Мальмезон, – все это представляет собой пестрое собрание французских шедевров. На миг беспокойство всех и каждого рассеивается.

Вдруг за широко распахнутыми из-за душной ночи окнами послышались громкие возгласы. Это шумит толпа, собравшаяся на мосту Александра III, которая становится все более многочисленной и которую полицейские кордоны не подпускают ближе. Но толпа хочет принять участие в этом вечере сердечного согласия. Сердечное согласие! Разве это не единственный подлинный залог мира?

Мощные прожекторы освещают теперь балкон первого этажа министерства иностранных дел.

По просьбе толпы, уже заполнившей набережную Сены, появляется королевская чета. Их встречают бурной овацией!

– Все же это невероятно, – замечает Леон Блюм, – что народу Франции доставляет удовольствие кричать: да здравствует король, да здравствует королева!

В салонах среди представителей дипломатического корпуса слышен ропот.

Следуя демократическим порядкам, им не отвели специальных мест в зале, где идет представление, в котором оробевший Морис Шевалье не был забавным, но большой успех выпал на долю Луи Жувэ и Мадлен Осерай.

Вечер продолжается. Толпа снова требует короля и королеву, которые в последний раз показываются у окна в своих апартаментах.

В вестибюле Политис замечает:

– Какая тревога и, может быть, даже отчаяние народа чувствуются в этом апофеозе Сердечного согласия!

На следующий день лорд Ренсимен отправляется в Прагу.

Продолжился путь Чехословакии на Голгофу.

* * *

Кэ д’Орсэ, 19 сентября, 10 часов утра…

Парламентарии, министры и журналисты заполнили салон послов. Жорж Боннэ и Даладье возвращаются из Лондона. Они добились там одобрения своего последнего плана урегулирования, который состоит в том, чтобы рекомендовать Праге уступить германскому правительству те судетские районы, где на последних выборах более 50 процентов голосов было отдано немцам. Даладье в конце концов добился того, что взамен Лондон взял на себя формальное обязательство участвовать в международных гарантиях, которые будут предложены Праге в качестве компенсации территориальных потерь и других уступок, сделанных в пользу Германии.

В Елисейском дворце уже закончилось заседание Совета министров.

Посланник Чехословакии в Париже Стефан Осуский только что вошел в кабинет Жоржа Боннэ.

Журналисты спорят.

«Со второго августа все переговоры чехословацкого правительства с Генлейном при франко-английском покровительстве терпят провал», – говорит один. Другой добавляет: «Но хуже всего то, что поляки и румыны все время отказывают в праве прохода через свою территорию русским вооруженным силам… и дело не двигается дальше. А Гитлер угрожает захватить Чехословакию, если к концу месяца Судеты не получат независимости».

* * *

Какова бы ни была неподготовленность Франции, все поголовно возмущены тем, что ее руководители предложили президенту Бенешу уступить Германии три самые крупные судетские области с населением около двух миллионов человек, хотя англичане и обещают в этом случае взять на себя обязательство гарантировать новые границы несчастной Чехословакии.

Депутаты и политические деятели разбились на маленькие группы, которые, кажется, игнорируют друг друга.

Перед окнами, выходящими на Сену, окруженный десятком депутатов, рассуждает Пьер-Этьен Фланден:

– На карту поставлены судьбы мира. Правительство, по-видимому, раскололось. Следовательно, в парламенте разгорятся дебаты, – утверждает он.

Стоящий рядом с ним Луи Марэн замечает:

– Но публичные дебаты в разгар переговоров вызовут беспокойство в умах и явятся поводом к новым соблазнам для Гитлера.

– Так предложим тогда, – восклицает Фернан Лоран, – чтобы завтра же Жорж Боннэ принял расширенную делегацию представителей оппозиции.

В другом конце салона, перед гобеленами, расположились личные друзья министра – те, которых публика называет плохими советниками: председатель комиссии по иностранным делам палаты депутатов Мистлер, Эмманюэль Берль, Анри Беранже, депутат от Сарты – Монтиньи. Они не согласны с компромиссом, предложенным Фернаном Лораном.

– Но наконец представители народа имеют право сказать свое слово, – заявляют они, – иначе мы рискуем тем, что сотни тысяч французов, от которых потребуют пожертвовать своей жизнью, не объясняя им даже причины этого, будут посланы на смерть.

И с удивительным единодушием друзья министра хором повторяют:

– Прежде всего нужно поддержать Боннэ против Даладье, ибо последний непременно вовлечет нас в войну, и притом в скором времени.

Входят Жорж Мандель, Шампетье де Риб, Кампинки и Поль Рейно, которых называют «четырьмя министрами-сопротивленцами».

– Жорж Боннэ предстает, как мне кажется, в самом дурном свете, – говорит Поль Рейно. – Он готов пожертвовать всем, лишь бы умиротворить Гитлера. Если мы хотим все потерять, то нам следует проводить именно такую политику. Слаб только тот, кто признает себя слабым. Если мы позволим Гитлеру сделать еще один шаг, он овладеет чехословацким бастионом.

* * *

Внезапно открываются двустворчатые позолоченные двери кабинета министра. Все взгляды устремляются в ту сторону. Проходит несколько секунд… и бледный, с бумагой в руке, почти шатаясь, Осуский входит в салон послов. Все расступаются и замолкают.

При виде министров, депутатов и журналистов Осуский берет себя в руки.

Его лицо становится багровым. Видно, как он сжимает кулаки. Задыхаясь от гнева, он говорит:

– Господа, вы видите перед собой человека, которого осудили, даже не пожелав выслушать.

Он дает мне знак следовать за собой, и под руку мы идем с ним до его автомобиля. Как только автомашина выехала со двора Кэ д’Орсэ, он откинулся на подушки сиденья и протянул мне бумагу, которую все еще держал в левой руке. Это было краткое франко-английское коммюнике, информирующее чехословацкое правительство о размерах территориальных уступок, которые Париж и Лондон требуют от Праги. Эти уступки практически отдают Чехословакию Гитлеру.

Ни одного слова не было произнесено, пока автомашина не подъехала к зданию миссии Чехословакии на улице Шарль Флоке. В вестибюле посланника ожидали его сотрудники, на лицах которых выражалась тревога.

Осуский молча приглашает их в свой кабинет. Он уже взял себя в руки и вызывает секретаря.

Прежде чем начать диктовать, он говорит:

– Сейчас я попытаюсь убедить президента Бенеша, что он пропал, а с ним и Европа, если только он не окажет сопротивления франко-английской политике запугивания, которая имеет в виду заставить его мирно согласиться на расчленение нашей страны. Я не могу терять ни секунды. Ваш посланник Лакруа и английский посланник через несколько минут будут у нашего министра иностранных дел. Я не питаю иллюзий. Они пойдут до конца. Они будут ему угрожать не только тем, что откажутся поддержать нас, если Германия на нас нападет, но также и тем, что будут возлагать на нас всю тяжесть ответственности за начало войны! Сегодня утром я все понял, – говорит в заключение Осуский, отпуская своих сотрудников и взволнованно обнимая каждого из них.

Затем он медленно диктует текст последнего, отчаянного предостережения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.