Глава XI
Глава XI
15 февраля 1928 года «Советская степь» напечатала «Деревенские заметки» некоего Томилова, который писал:
«Лозунг о коллективизации сельского хозяйства, брошенный XV съездом, находит горький отклик в деревне, особенно среди бедноты…
Противники коллективизации пугают ее сторонников примерами развала различных коллективных хозяйств (коммун), возникавших в период военного коммунизма.
Нужно сознаться, что вопрос о коллективизации еще не имеет достаточного освещения в нашей печати, в нашей агитации и в нашей политпросветработе.
Благодаря этому пробелу кулачество имеет возможность толковать лозунг о коллективизации хозяйств вкривь и вкось, пугая середняка «коммунией»…
На одном из крестьянских собраний был вполне серьезно задан вопрос:
– Вот партийный съезд решил провести коллективизацию. А какой она будет – добровольная или по принуждению?»
Как видим, журналист наивно (или деланно) удивляется, находя вопрос как бы нелепым, и даже не считает нужным отвечать на него. Ему, привыкшему без раздумий и сомнений верить всему, что говорится с трибун и пишется в газетах, невозможно понять, отчего взволнованы крестьяне.
На первый взгляд, никаких особых поводов волноваться вроде бы не было. В конце 1927 года на XV съезде партии Сталин говорил о постепенном переводе мелких крестьянских хозяйств на совместный труд. О темпах коллективизации он ничего определенного не сказал. Еще раньше, на октябрьском пленуме ЦК 1927 года, он вновь, как и на XIV съезде, осудил политику раскулачивания, политику восстановления комбедов, назвав ее «политикой восстановления гражданской войны в деревне». Накануне XV съезда, выступая на XVI Московской губернской партконференции, Сталин резко отвергает попытки оппозиции рассматривать крестьянство как «колонию» для промышленности, подлежащую всемерной эксплуатации, говорит о неразрывности «прочного союза» с середняком при опоре на бедноту….[230]
Однако далеко не все на селе верили этим заверениям, потому что уже достаточно хорошо знали большевиков. В жизни крестьяне постоянно сталкивались с грубым принуждением в той или иной форме. Уполномоченные не разводили церемоний: заставляли всех поголовно подписываться на заем, подчистую выгребали хлеб, кричали, клеймили, угрожали… Осенью 1927 года цены на зерно резко понизились: государство, вопреки обещаниям, начало беспардонно перекачивать деньги из сельского хозяйства в промышленность. Зимой по всей стране разразился хлебозаготовительный кризис.
Люди почувствовали перемену в политике. Вернувшийся с XV съезда Голощекин велеречиво заговорил на собрании партактива в Кзыл-Орде о «новом перевале»:
«…Всю историю большевизма можно изобразить как переход от одной победы к другой, но одновременно это путь от одних трудностей к другим.
…Вся история большевиков – это история борьбы на два фронта. Мы должны победить двух врагов. Основной враг – капитализм. Другая враждебная сила – это буржуазное и мелкобуржуазное влияние на пролетариат».
Затем он высказался более определенно:
«Хозяйство кулака растет, как крупное, быстрее, чем растет хозяйство бедняка. Наступление на кулака – это прежде всего курс на крупное коллективное хозяйство, на коллективизацию бедняка и середняка».
Филипп Исаевич и раньше говорил, что «кулак растет», однако это было преувеличением – дабы лучше нацелить бедноту на классового врага; на самом же деле к 1928 году «кулацко-байская» прослойка уменьшилась в Казахстане с 6-8 процентов до 3-4 (по РСФСР – с 3,9 процента до 2,2).
Почему я беру «кулацко-байскую» прослойку в кавычки? Ну, о богачестве «конфискованных» баев мы уже могли судить: не в каждом хозяйстве было по сенокосилке и лобогрейке и не в каждой юрте по ковру. Что касается так называемых кулаков, в которые власть записала самых трудолюбивых и толковых крестьян (для того, чтобы их – ликвидировать), то они были тоже отнюдь не богачи. В первый период раскулачивания, как свидетельствуют относительно недавние объективные данные, то есть с начала 1930 года до лета, сумма конфискованного имущества у 320 тысяч кулацких хозяйств составила более 400 миллионов рублей (в это имущество входили дома, инвентарь, скот и т. д., вплоть до перин и подушек). Средняя стоимость имущества одной кулацкой семьи (а семьи ведь были большие, крестьянские, не как нынче в городе) равнялась 1250 рублям – то есть годовому заработку квалифицированного рабочего. Вот, оказывается, сколь много нажили за всю-то жизнь проклятые эксплуататоры деревенской бедноты, денно и нощно мечтающие подорвать диктатуру пролетариата.
Вскоре началась кампания по изыманию хлеба. 17 января 1928 года «Советская степь» вышла с передовой статьей – «Разбить спекулянта». «Кулаки и спекулянты – самые злейшие и самые опасные враги, – говорилось в ней. – В борьбе с ними не может быть никаких церемоний. Мы не можем сейчас допустить, чтобы кучка отъявленных врагов советской власти набивала себе карманы, играя на срыве хлебозаготовок».
Спекулянтами считались все, кто не сдавал хлеб.
А сдавать надо было за бесценок, до зернышка – иначе 107-я статья, карающая за спекуляцию, даже если обвиняемый и не скупал и не перепродавал хлеба.
В конце апреля Голощекин докладывал на общегородском собрании коммунистов Кзыл-Орды:
«Мы дообложили кулака… Мы ударили по кулаку. Тяжесть самообложения легла на кулацкие хозяйства. Мы пощипали кулака 107-й статьей.
Применение экстраординарных мер, работа нашей партии на хлебозаготовках показали способность нашей партии к революционным действиям, к революционным маневрам».[231]
Революционные действия заключались в новом грабеже, в новых массовых беззакониях. Пример партийной работы показал Сталин, который три недели (с 15 января по 6 февраля) выколачивал хлеб из закромов сибирских середняков. «Поставить нашу промышленность в зависимость от кулацких капризов мы не можем, – говорил он в то время. – Потому нужно добиться того, чтобы в течение ближайших трех-четырех лет колхозы и совхозы, как сдатчики хлеба, могли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба. Это оттеснило бы кулаков на задний план и дало бы основу для более или менее правильного снабжения хлебом рабочих и Красной Армии. Но для того, чтобы добиться этого, нужно развернуть вовсю, не жалея сил и средств, строительство совхозов и колхозов. Это можно сделать, и мы это должны сделать».
Сталин настаивал на широком применении 107-й статьи прокурорскими и судебными властями. Вернувшись из Сибири, он подписал директиву «Ко всем организациям ВКП(б)», в которой говорилось о том, что «из конфискованных на основании закона у спекулянтов и спекулянтских элементов кулачества хлебных излишков 25 процентов передавать бедноте на условиях долгосрочного кредита на удовлетворение ею семенных и – в случае необходимости – потребительских нужд».
Село – то место, где все знают всё про всех. Как ни таи про черный день ямку с хлебом от бдительного «пролетарского» ока, обязательно, рано или поздно, сыщется завидущий глаз соседа, и тогда «сознательный» бедняк донесет на зажиточного середняка, что тот-де утаивает излишки, – и получит задарма, не пролив пота на пашне, четверть его запасов. Таким образом большевики еще раз поделили деревню на доносчиков и жертв, охотников до чужого добра и тех, кого они должны были разорить, спровадить в тюрьму, а семью пустить по миру.
В конце апреля, несмотря на различные «перегибы и извращения», которые, как обычно, Голощекин свалил на низовых работников, план по заготовке хлеба остался невыполненным. Коллективизация едва-едва зарождалась, а между тем первый секретарь крайкома поставил задачу создания крупных животноводческих и полеводческих совхозов. Ни много ни мало – сразу крупные совхозы подавай. Это при кочевом-то и полукочевом скотоводстве и множестве мелких земледельческих хозяйств!..
Об уровне, так сказать, колхозного сознания того времени говорит небольшая газетная зарисовка, напечатанная в «Советской степи» 14 мая 1928 года:
«ПРОПИЛИ КОЛХОЗНЫЕ ДЕНЕЖКИ
(с. Бурно-Октябрьское Сыр-Дарьинской губернии).
Решила бурно-октябрьская беднота организовать сельскохозяйственную артель. Собрались в нее большие рвачи, а не сторонники коллективизации сельского хозяйства…
Получили трактор, семена и кредит.
Послали гр. Шигалева покупать лошадей, а он добрался до водки и пропустил все артельные денежки. Говорит, конечно, что у него украли.
Не лучше и с трактором.
Артельщики решили его испытать.
– Пашет?
– Пашет!
– А телегу возить может?
– Может!
Испытывали на всякие лады. А потом кто-то додумался:
– По воде плавать не может.
– Кто? ён? Трахтор? Да ён не то что по воде, по воздуху плавает, ежели к нему пузыри приделать.
Началось испытание. Загнали трактор в реку…
Трактор крепился долго, потом напоролся на камни, изувечился и отдал себя во власть дюжины добротных волов, выволакивающих его на берег.
Теперь трактор безнадежно ждет ремонта, а поля артели так же безнадежно ждут пахарей: лошадей пропили, трактор загнали в гроб.
Вот урок нашим партийным и советским органам того, как осторожно надо подходить к формированию артелей.
Сляпанная наспех артель может принести только вред: ухлопать денежки и подорвать самую идею колхозного движения».
Тем временем активисты обследовали хлебные сусеки и с возмущением заявляли, что запасы зерна имеются не только у кулаков, но и у середняков и бедняков. Разоблачали «кулацкие» слухи о войне и отмене нэпа. Ну, опасностью войны как раз пугал не кулак, а власть; нэп же свернули, это было ясно всем здравомыслящим: на селе уже вовсю свирепствовала продразверстка. Удивительно ли, что людей охватила сильная тревога и они запасались хлебом впрок, опасаясь голода, – ведь с голодных лет военного коммунизма прошло совсем немного времени. Однако сытые и обеспеченные власти негодовали на крестьян, посмевших утаить от продажи по дешевке хлебные «излишки». «Сейчас вся работа по хлебозаготовкам сводится, чтобы развернуть свою агитацию за немедленную продажу государству всех излишков хлеба. Если только каждый середняк продаст по 15-20 пудов, мы выполним в срок план хлебозаготовок. Сейчас пока перелома еще нет…» – писала газета.[232]
В «Советской степи» появилась постоянная рубрика «Удары по вредителям заготовок».
«Кто вопит о голоде?» – вопрошал заголовок в номере от 12 июня. Оказывается, у четырех обывателей, «изъятых» из очереди, при проверке обнаружились «большие запасы хлеба». Эти-то «спекулянты» (человек, стоящий в очереди, ни за что ни про что задерживается, у него производят обыск и при этом еще называют «спекулянтом») и «создавали панику»: дескать, хлеба нет! идет голод! спасайся и запасайся!..
В скором будущем выяснилось, что люди правильно поняли, к чему ведут народ революционные маневры. Но тех, кто раньше других догадался об этом, травили и засуживали в первую очередь.
Полистаем «Советскую степь».
18 июня 1928 года. «Еще о пугающих голодом. (От нашего акмолинского корреспондента.)
Ст. Вознесенская Ворошиловской волости… На собрании бедноты сорганизовавшееся кулачество сделало напористое выступление против заготовок, нагнав всякие страхи о голоде. В результате кулацкого давления собрание вынесло такую резолюцию:
«Ввиду того, что мы голодные и советская власть обрекает нас на голодную смерть, хлеб не сдавать, а уже заготовленный хлеб оставить за собой…» Каково? Вот и выпирают кулацкие рожки…
Проверка выявила, что в станице имеется более 20000 пудов необмолоченного хлеба…
Противодействие это должно, наконец, быть сломлено».
22 июня. «Семь кулаков арестованы
Семипалатинск. (Наш корр.) Группа кулаков с. Александровки Поздняковской волости Бухтарминского уезда организовала покушение на председателя Совета – демобилизованного красноармейца, активно работающего по хлебозаготовкам… 7 кулаков арестованы и преданы суду».
25 июня. «Дюжина битых тузов
Петропавловск. В Интернациональной волости преданы суду за укрывательство хлебных излишков 12 кулаков».
«Кулацко-поповский блок
Семипалатинск. В Краснооктябрьской волости в селе Секисовка большие запасы хлеба обнаружены у попа… Осужден к 1 году лишения свободы. Излишки хлеба конфискованы».
7 августа. «Делают ли казахи запасы хлеба? (От нашего сыр-дарьинского корреспондента.)
Не может быть, чтобы казах, какое бы хозяйство он ни вел, не делал бы запасов хлеба для пропитания своей семьи…»
Газета, озабоченная тем, чтобы у степняков не завелся лишний хлеб, словно бы и забыла, что двумя неделями раньше напечатала постановление Совнаркома СССР, запретившее применение чрезвычайных мер, как-то: «обход дворов и обыски с целью изъятия хлебных излишков, внесудебные аресты и другие взыскания, а также присуждение к судебной ответственности крестьян за задержку выпуска хлеба на рынок…»
Однако своя логика в этой подозрительности была: Голощекин еще раньше нацелил активистов, где и у кого следует искать припрятанный хлеб. 29 апреля 1928 года он писал в «Советской степи»:
«Нельзя обойти вопрос о взаимоотношениях между аулом и деревней… Они смыкались по линии бая и кулака. Кулак прятал хлеб у бая, бай составлял единый фронт с кулаком…»
Давление на крестьянство увеличивалось, с полеводов и животноводов стали драть по три шкуры. Этого власть и не скрывала. В июле 1928 года на пленуме ЦК ВКП(б) Сталин говорил:
«С крестьянством у нас обстоит дело в данном случае таким образом: оно платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это во-первых, и более или менее недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это во-вторых.
Это есть добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии, обслуживающей всю страну, в том числе крестьянство. Это есть нечто вроде «дани», сверхналога…
Дело это, что и говорить, неприятное. Но мы не были бы большевиками, если бы замазывали этот факт и закрывали глаза на то, что без этого добавочного налога на крестьянство, к сожалению, наша промышленность и наша страна пока что обойтись не могут».
Несмотря на «большевистскую прямоту», откровенный Коба не сказал, что дань выплачивают порабощенные люди, и не определил сроки этого «пока что»… Мало того, что крестьяне выплачивали дань, их еще считали при этом злейшими врагами власти.
Людское взаимоожесточение, сродни тому, что было в гражданскую войну, росло подобно раковой опухоли и изо дня в день раздувалось пропагандой.
Газетные заголовки кричали:
– Усилим наступление на кулака и бая!
– В руках кулацкой шайки;
– В объятиях бая и аксакала;
– Выгнать баев и преступников!
– Крепче ударим по кулаку и баю!
– В атаку на кулака и бая!
Небольшая заметка «Муж-зверь» об убийстве жены за то, что сняла чадру, быть может, лучше всего свидетельствует об этом накапливающемся ожесточении.
«Узбека Алмышбаева» требовали расстрелять женщины, организации и – школы, то есть дети.[233]
Войне, развязываемой партийной верхушкой, нужны были враги – и потому их становилось все больше и больше. Горячие струйки невинно пролитой крови (уже были расстреляны пятеро шахтинских «вредителей») только помогали этому. Главного врага усердно лепили из «кулака» или «бая», сваливая на них все просчеты в экономике.
В этом смысле показательна статья «Вопросы колхозного строительства в Казахстане», напечатанная в «Советской степи» 3-4 июля 1928 года. Автор узрел в колхозном движении большие недочеты. Так, в Джаныбекском районе Сыр-Дарьинской губернии из 28 колхозов распалось 16. Причем распались они как раз к осени и потому хлеба не сдали нисколько. В Петропавловском райсоюзе больше половины колхозов оказались «нежизненными» и в результате перерегистрации тоже «отсеялись», то есть развалились.
Прием, с помощью которого автор вскрывает суть краха коллективных хозяйств, очень прост и с успехом проверен еще во времена военного коммунизма:
«Если посмотреть детально состав существующих колхозов, то нередко мы находим в них довольно значительный процент кулацко-байских элементов, прикрывающихся званием (?!) «середняка» или «бедняка». Не редкость встретить вместо колхозов «кулхозы»…»
Для чего же кулаки пролезли в колхозы? Оказывается, для наживы. Наживаются себе и попутно разваливают хозяйства. Как это у них получается, автор не говорит. Вроде бы для того, чтобы нажиться, сначала крестьянину надо пролить семь потов, а вот в разрухе добра не прибудет, – но у журналиста своя логика. Впрочем, он видит и другие причины развала хозяйств – в отсутствии плановости, неземлеустроенности, чрезвычайно слабом агрономическом обслуживании, безобразно слабом руководстве колхозным строительством, но, как видно, и это все относит на счет злых козней кулаков и баев. Иначе бы не пришел к следующему выводу:
«Что же делать? Конечно, одно – сосредоточить огонь по кулацко-байским элементам, находящимся в колхозах и пытающимся проникнуть в колхоз.
…Лозунгом этой работы должно быть: «Ни одного кулака-бая в колхозах!»
* * *
Набирал силу метод, казавшийся тогда всемогущим, универсальным, – чистка (впрочем, в разных видах он применялся начиная с первых дней советской власти, и недаром в свое время был воспет Маяковским – довольно забавными строками: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…»).
Чистили партию – от уклонистов и националистов; колхозы – от кулаков и баев; заводы и фабрики – от социально чуждых кадров; села и кишлаки – от церквей и мечетей; вузы – от классовых чужаков, школы – от детей кулаков… и, быть может, где-нибудь чистили детские сады и ясли… Периодическая система социально чуждых элементов, открытая Лениным и Сталиным, была куда как обширней и сложней простенькой таблицы Менделеева.
Все отработано, проверено, испытано: сначала чистка, потом борьба с перегибами чистки, потом следующая чистка…
Вот газета «Советская степь» за 24 января 1929 года опубликовала две заметки: «Лишенец меняет кожу» и «Уроки перегибов». В первом сообщении из Павлодара говорится о том, что в избирательных комиссиях скопилось множество заявлений с просьбой восстановить в избирательных правах. Конечно же, автор возмущается уловками классовых врагов, посмевших заикнуться о своем гражданском достоинстве, и записывает их всех поголовно в «баи», «муллы» и «кулаки». А рядом известие из Кустаная: в Затобольском районе проверили, кого лишали избирательных прав, – и список из 1222 человек сократили на две трети, поскольку оказалось, что в разряд «лишенцев» попали даже «середняки». Небось, и кустанайцы, как и павлодарцы, были озабочены лишь одним – перевыполнить план по чистке.
Народу вновь напоминали, что он поделен на чистых и нечистых, и критерий чистоты заключается в социальном происхождении.
22 февраля 1929 года «Советская степь» писала в статье «Экзамен для пролетарского студенчества»:
«Последнее решение Казкрайкома ВКП(б) о чистке учебных заведений от социально чуждых элементов – факт колоссального значения; это – продолжение и укрепление взятого, последовательно и настойчиво проводимого Казкрайкомом курса политики». Историческое решение, сработанное; впрочем, по шаблонной партийной директиве из центра, подписывал Голощекин, вышедший из рядов мелкой, но – буржуазии, однако отнюдь не считающий себя социально чуждым элементом.
Днем раньше газета поместила письмо из Ташкента о том, как с различных факультетов Среднеазиатского государственного университета выбрасывали (одновременно из комсомола) «примазавшихся» студентов, признанных социально и идеологически чуждыми.
«Кулацким сынкам не место в школах!» – восклицал заголовок в номере от 10 марта.
Кто ищет, тот всегда найдет! – оптимистически уверял несколько позже, году в 37-м, В. Лебедев-Кумач. Вредителей находили повсюду, даже на эстраде. Приехали в Кзыл-Орду «эстрадники» Рязанский и Карельский, выступали в горкино. По лености, видно, еще не переменили свой нэпманский репертуар, а может, думали, что провинция все проглотит. Пели частушки перед сеансом в Международный женский день 8 Марта – праздник, как известно, большого политического значения:
Если дева выйдет замуж,
Будет дева дамою.
А не выйдет дева замуж –
Будет то же самое.
Далее Рязанский и Карельский перешли от женской тематики к другим вопросам:
Как обидно летом в поле
На кобыле работать –
Рот разинет, хвост поднимет
и т. д.
И еще спели:
Не пойму я коммунизма,
Может, ты его поймешь?
Это, брат, такая клизма –
Чемберлену невтерпеж.
«Культурные вредители, – возмущался журналист Н. Ал., – не могут сидеть в нашем аппарате, как и всякие другие вредители. Почему Рабис не выступает резко и настойчиво против наглецов, позорящих звание советского артиста?»
Кажется, эти пошловатые куплеты были последним живым, не убитым газетно-директивной мертвечиной словом в республиканской четырехполоске. Наступали времена суровые, когда ничего не должно было остаться, кроме беспощадной классовой – а если быть точным, внутриклассовой, внутрисословной – борьбы.
…Прошлый год в северных районах Казахстана выдался неурожайным. Между тем план по хлебозаготовкам не снижался и на треть превышал возможности сдатчиков.
«Классовая борьба обострилась, – докладывал Голощекин 9 марта 1929 года кзылординскому партактиву. – Я объехал сейчас весь Казахстан, заготовлены до сих пор 50 миллионов пудов… На 75 миллионов рублей товаров забросили, купили же хлеба на 50 миллионов рублей».
Формы классовой борьбы, по мнению докладчика, значительно изменились. «До сих пор основными методами борьбы кулаков и баев были подкуп, группировки, родовые перегруппировки и т. д. В этом году после конфискации… пришел террор. Кулаки и баи не хотят уступить дороги бедняку и середняку, которые все больше становятся хозяевами положения».[234]
Однако дело обстояло как раз наоборот. Уж на что печать раздувала всякую мало-мальскую «кулацко-байскую вылазку», но и газетам было почти нечем поживиться. Зато сообщения о государственном терроре переполняли страницы.
– Усилим репрессии против кулаков-утайщиков! – призывала «Советская степь» 8 апреля.
«Революционным законом, организацией бедноты в союзе с середняком – нажмем на кулака и бая, выполним план хлебозаготовок!» (26 апреля).
«По всему Казахстану… свыше десятка дел по политическим преступлениям, совершенным кулачьем и байством, – сообщала газета в тот же день. – Мы уверены, что советский суд суровыми приговорами сумеет отбить у враждебных рабочему классу элементов всякую охоту к террористическим выпадам».
Что-что, а это сумели: навык был.
Современные историки Б. Тулепбаев и В. Осипов в статье «С позиций правды» пишут э том времени:
«В деревни и аулы были направлены 4812 уполномоченных из краевых и окружных органов с самыми суровыми инструкциями и огромными правами. Жестокость и неразборчивость в средствах стали основной линией их поведения. Основной удар должен был быть нанесен по кулачеству и байству. Но уполномоченные, слабо владевшие обстановкой, часто били по середняку, а то и бедняку.
Административные меры не дали экономического эффекта, у осужденных (34 121) «баев и кулаков» были изъяты 631 тысяча пудов хлеба и 53 400 голов скота, что составляло всего около одного процента плана хлебозаготовок и 3,5 процента мясозаготовок. Между тем Казкрайком ВКП(б) весной 1929 г. отрапортовал, что план хлебозаготовок удалось выполнить на 84,3 процента, а мясозаготовки увеличить по сравнению с предыдущим годом по крупному рогатому скоту в 1,5 раза, а по овцам в 3 раза.
Ясно, что основная тяжесть по хлебозаготовкам пала на середняка и бедняка. Причем хлеб у многих из них был вычищен подчистую, до последнего зернышка. Обязательным планом хлебопоставок облагались и казахские кочевые хозяйства, вообще не имевшие посевов. Они вынуждены были продавать свой скот и покупать зерно…».[235]
Итак, на десяток с лишним «байско-кулацких преступлений» 34 121 человек осужденных… Впрочем, эта цифра нуждается в кое-каких комментариях, подробностях.
Авторы вышеупомянутой статьи сомневаются, сознательно или бессознательно «представители государственных органов провоцировали обострение борьбы в деревне»? Полагаю, что сомневаться не приходится: разжигание классовой, а вернее – внутриклассовой – войны было основой большевистской политики и проводилось с первых дней советской власти: в Казахстане она же весьма оживилось с появлением Голощекяна. Доказательств этому уже приведено много, а вот свидетельства, относящиеся к 1929 году.
Новый председатель Совнаркома Казахстана У. Исаев подписал 11 сентября указ, согласно которому каждое байское, кулацкое, зажиточное хозяйство должна было сдать все излишки хлеба не позднее 1 ноября 1929 года. Уклонившимся грозил штраф в пределах пятикратного размера стоимости подлежащего сдаче хлеба или же уголовное наказание по статье 61.
Через две недели заготовителей напутствовал сам Филипп Исаевич:
«…А кулак нам не дает; а коммунист не умеет организовать бедноту против него. А мы ему говорим – умей, организуй и дуй этого кулака. (Аплодисменты.) Это ведь организация классовой борьбы; это-огромнейшая классовая задача. А организация красных обозов в тысячу подвод, которые идут в город, навстречу которым выходят из города рабочие и служащие и смыкаются с крестьянином, – разве это не классовая задача?».[236]
Вдохновляющее зрелище красного обоза в тысячу подвод с отобранным у людей хлебом, и навстречу этому обозу, бросив свои станки и конторские столы, выходят радостные горожане – вот что занимает Голощекина, вот чем он хочет купить заготовителей-уполномоченных. И совсем не интересна ему судьба тысяч семей, у которых выгребут семенное зерно, обреченных еле-еле сводить концы с концами, если не голодать. Этакой-то апофеозной картиной вдохновляет он командированных – смычкой грабителей, погоняющих ограбленных, с теми, кто выходит радоваться награбленному.
Коллективный организатор и пропагандист, газета изо дня в день печатает короткие сообщения о заготовках хлеба, словно военные сводки с фронта.
27 сентября:
«Ни на минуту не ослаблять борьбы с кулаком и правоуклонистами (Классовая борьба вокруг хлебозаготовок на местах усиливается. Кулак с каждым днем наглеет)
БОЙ НАЧАЛСЯ
Хлебозажимщики-кулаки зверски оскалились на хлебозаготовительную работу. Новое в кампании-доведение плана заготовок до отдельного двора кулака и зажиточного вызывает свирепое сопротивление антисоветской части деревни. Классовый бой в деревне вокруг нового хлеба разгорается…»
16 октября:
«НА ФРОНТЕ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ Из Семипалатинска сообщают, что в селе Кабанове Шемонаихинского района кулаки занимались систематическими избиениями активистов и батраков. Для этого кулаки организовали особый хулиганский отряд..» Выездная сессия окружного суда вынесла решение: кулаков Евдокима Синарова и Зотея Богатырева, главных руководителей избиения бедноты, расстрелять…» 5 декабря:
РАССТРЕЛ КУЛАКОВ-ТЕРРОРИСТОВ
Петропавловский окружной суд приговорил к высшей мере социальной защиты – к расстрелу – группу кулаков за избиение активных работников, членов Совета, уполномоченных по хлебозаготовкам.
Уральский окрсуд приговорил к расстрелу влиятельного бая Омралиева Рахмана… Он сделал покушение на убийство члена комиссии содействия хлебозаготовкам т. Ханхажина.
Кулак Ваганов Иван пытался утопить в речке батрака Саянина – активного общественника… Уральский окрсуд приговорил Ваганова к расстрелу.
Приговор в отношении всех приведен в исполнение».
…Даже не кровь за кровь проливала власть, а кровь за удар кулаком, за попытку пролить кровь (да и какой была эта попытка, если ни бай Омралиев, ни кулак Ваганов, судя по всему, не убили и не утопили активистов).
Сколько было таких «террористов», которых шлепнули только ради острастки, чтобы запугать «хлебозажимщиков»!..
* * *
Верные ленинцы во главе с «лучшим ленинцем т. Сталиным» похоронили нэп; Голощекин с новоизбранным вторым секретарем крайкома Измуханом Курамысовым (32 года, из семьи актюбинского земледельца, бывший батрак, рабочий на оренбургских бойнях, с 25 лет партийный работник) и новым председателем Совнаркома Уразом Исаевым (30 лет, из семьи уральского батрака, бывший милиционер, с 20 лет партийный работник) думали о том, как выбить недостающий до выполнения плана хлеб и загнать кочевников в колхозы, заставить жить оседло.
«Великий перелом» народной хребтины уже был намечен, и хлопот хватало.
По плану развития колхозного движения в Казахстане предлагалось довести за 1929 год число колхозов с 2315 до 3215, вовлечь в совместное хозяйствование 18 668 семей с 34 000 едоками. К концу года в колхозах должно было быть 41700 семейств с 194 490 едоками, или 3,1 процента всего населения края против 1,6 процента в 1928 году.
Сначала было намечено за пятилетку вдвое увеличить число колхозов, с тем чтобы к 1933 году объединить 4 процента крестьянских хозяйств. Однако наверху такие темпы посчитали отнюдь не большевистскими, и вскоре план был изменен – коллективизировать решили 16-18 процентов хозяйств, то есть вдесятеро увеличить число колхозов. О добровольности и постепенности колхозного строительства речь уже не шла.
Темп коллективизации, намеченный для всей страны, особенно нереален был для Казахстана и подобных ему районов, где половина населения вела кочевой или полукочевой образ жизни. Но там, где имелась директива, законов и здравого человеческого смысла не существовало. Уже в 1929 году первоначальный пятилетний план перевыполнили почти вдвое: процент коллективизации сельского хозяйства стал 6,9.
«Советская степь» завела очередную боевую рубрику – «На фронте колхозного строительства».
11 сентября газета сообщала в заметке «Коллективизация бедноты»:
«В Саркандском районе Алма-Атинского округа создан фонд коллективизации бедноты. Фонд составляется из 25 процентов конфискованного имущества на почве хлебозаготовок».
Довольно-таки туманное определение: что за имущество отбирали во время заготовок хлеба?
В тот же день:
«В ответ на захват КВЖД крестьяне многих селений, насчитывающих по тысяче и более дворов, организуют мощные колхозы».
14 октября передовая статья похожа на захлебывающийся от радости рапорт:
«ДЕНЬ УРОЖАЯ И КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ
Рост колхозов в Казахстане идет быстрым темпом, опережая отдельные районы Советского Союза. Если в 28 г. мы имели 2315, то в 29 г. уже 4348 колхозов…
В прошедшие годы день урожая праздновался в разное время по разным районам. Теперь же ежегодно трудящиеся массы будут праздновать в день 14 октября «день урожая и коллективизации».
На этой же странице газета писала:
«Рост колхозного движения сопровождается усиленным сопротивлением со стороны байства, кулачества и духовенства, выражающимся в насилиях, убийствах, поджогах и разложении колхозов изнутри…».
В ответ на это предлагалось еще более усилить темпы коллективизации и вовлечь не менее 80 тысяч новых хозяйств в колхозы, из них более половины «за счет казахского населения».
А уже через десять дней, 24 октября, газета под «шапкой» «Колхозы – оазисы социализма в ауле» поместила постановление бюро крайкома «Об итогах и очередных задачах колхозного строительства. Было решено, как и намечал Голощекин, строить крупные колхозы. В 1929-1930 годах наметили довести охват населения колхозами до 140 тысяч хозяйств (в конце 1929 года было около 80 тысяч), посевную площадь увеличить почти втрое.
Темпы взвинчивались, нарастали не по дням, а по часам.
Очередную, девятую годовщину социалистического Казахстана отмечали, как обычно, 4 октября. В красный день казахстанского календаря дежурный стихотворец» из скромности обозначивший свое имя буквами «П. 3-й», сочинил оду «Степь-именинница»:
В ней слезы выбили следы
И ранил грудь позорным жалом
Зеленый шест Алаш-Орды –
благословенье аксакалов.
Зубами лязгал дикий джут,
Узором льда раскинув косы.
Тогда не знали про кужу
И по зерну считали просо.
Стонал аул – кошемный брат,
К аулу жались буераки,
И тихо плакала домбра,
И тихо плакали джатаки…
Прошли года, и много лун
На звездном пологе блестели.
В степной глуши, где рос катун,
Сегодня рельсы загудели.
А по железному пути
К аулам войлочного стана
Октябрь блистающий летит
На именины Казахстана.
Между тем с директивных высот стремительно скатывался снежный ком, запущенный «кремлевским горцем» и его шайкой: на республику неслась лавина коллективизации. «Великий перелом» набирал свою неудержимую губительную инерцию…