Глава XIII

Глава XIII

Давно ли селянину, чтобы завлечь его на сторону самого «передового», но, увы, весьма малочисленного рабочего класса, обещали земельку? Выполнив же свою функцию в захвате власти, лозунг «Земля – крестьянам» как бы сразу показался сомнительным. Вставал вопрос: а на что крестьянину земля? Чтобы превращаться в «хозяйчика», богатеть, лелеять пережиток темного прошлого, именуемый мелкобуржуазной сущностью? И землю стали у крестьянина отбирать. Сначала, в 1918 году, у состоятельных. Не тех середняков, которых спустя десяток лет обозвали кулаками, а у настоящих крепких хозяев, «кулаков», то бишь, коли обойтись без ярлыка, средней руки землевладельцев (по-западному, обычных фермеров), кои выращиванием зерна, скота, овощей желали подорвать самое дорогое, что было у государства – диктатуру пролетариата. После уничтожения этих злейших эксплуататоров трудового крестьянства (и кому они мешали жить?!) и плодотворной, вкупе с товарищем маузером, деятельности по очистке семенных закромов разразился в 1921-1922 годах голод. Этот первый голод, сотворенный новой властью, унес в стране 7 миллионов человек.

В.Г. Короленко писал А.В. Луначарскому в 1920 году, то есть за год-другой до разгара голодухи:

«Вы допустите, вероятно, что я не менее любого большевика люблю наш народ… Но я люблю его не слепо, как среду, удобную для тех или других экспериментов, а таким, каков он есть в действительности:..

Вы победили капитал, и он лежит теперь у ваших ног, изувеченный и разбитый. Вы не заметили только, что, убив его, вы убили также производство…. Увлеченные односторонним разрушением капиталистического строя… вы довели страну до ужасного положения. Когда-то в своей книге «В голодный год» я пытался нарисовать то мрачное состояние, к которому вело самодержавие: огромные области хлебной России голодали, и голодовки усиливались. Теперь гораздо хуже, голодом поражена вся Россия начиная от столиц, где были случаи голодной смерти на улицах… Голод охватывает пространства гораздо большие, чем в 1891-1892 годах в провинции. И главное – вы разрушили то, что было органического в отношениях города и деревни: естественную связь обмена…

Каждый земледелец видит только, что у него берут тр, что он произвел, за вознаграждение, явно не эквивалентное его труду, и делает свой вывод: прячет хлеб в ямы. Вы его находите, реквизируете, проходите по деревням России и Украины каленым железом, сжигаете целые деревни и радуетесь успехам продовольственной политики».[269]

Короленко привел народную украинскую частушку тех времен:

Як був у нас Микола-дурачок, То хлиб був пятачок, А як прийшли разумни коммунисти, То ничего стало людям исти…

«…Что же из этого может выйти? – продолжал он. – Не желал бы быть пророком, но сердце у меня сжимается предчувствием, что мы только еще у порога таких бедствий, перед которыми померкнет все то, что мы испытываем теперь».[270]

Луначарский не ответил на письма Короленко, хотя и обещал, и не издал эти письма со своими ответами, как было договорено. (Они были изданы в 1921 году в Париже и незадолго до смерти прочитаны Лениным.) Обманув старого наивного писателя, Луначарский с театральной брезгливостью развел руками: «Эти «праведники» в ужасе от того, что наши руки обагрены кровью»…

Прав был Короленко – несмотря на миллионные жертвы, разруху, мор, страна только еще стояла у порога бедствий. И снова нахлынули они тогда, когда у лопоухого, доверчивого крестьянина потребовали назад всю его земельку. Вторая коллективизация (1929-1933 годы), которую Сталин сравнил по значению Октябрьской революцией, стала главной операцией по раскрестьяниванию крестьянской страны и, подобно операции расказачивания, унесшей жизни 2,5 миллионов из 4 миллионов казаков, превратилась в организованное и беспощадное истребление народа. Причем в первую очередь под топор пошли лучшие, самые умные, честные и трудолюбивые.

* * *

Спрашивается, зачем большевикам понадобилось уничтожать крестьянина-кормильца? А затем, что для Ленина и его соратников крестьянство было «главным врагом социализма» и, стало быть, мировой революции. Как только Ильич не величал вековечного труженика! И «мелким буржуем», и «мироедом», и «мешочником», и «спекулянтом». Владелец мало-мальской собственности (изба, соха, лошадь, надел земли) был для него «носителем мелкобуржуазной стихии, а значит, самым ярым противником. Ради победы мировой коммуны крестьянство – большинство России – надлежало либо изничтожить, либо поработить.

Задолго до революции В.И. Ленин так определил тактику обращения с крестьянством:

«Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации, – крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще».[271]

То есть пусть крестьяне разорят помещиков (крупные товарные хозяйства), а потом (или одновременно) их самих разорят фабричные, присланные из городов.

После Октября наступил этап порабощения:

«От трудовой повинности в применении к богатым советская власть должна будет перейти, а вернее, одновременно должна будет поставить на очередь задачу применения соответствующих принципов к большинству трудящихся рабочих и крестьян».[272]

Идеи Ленина развивали его ученики и соратники. Л.Д. Троцкий (который называл крестьянство «бесформенным обломком средневековья в современном обществе») на IX съезде партии говорил:

«Поскольку мы перешли теперь к широкой мобилизации крестьянских масс во имя задач, требующих массового применения, постольку милитаризация крестьянства является безусловно необходимой. Мы мобилизуем крестьянскую силу и формируем из этой рабочей силы трудовые части, которые приближаются по типу к воинским частям… В военной области имеется аппарат, который пускается в ход для принуждения солдат к исполнению своих обязанностей. Рабочая масса должна быть перебрасываема, назначаема, командуема точно так же, как и солдаты… Мобилизованный чувствует себя солдатом труда, который не может собою свободно располагать, если дан наряд перебросить его, он должен его выполнить; если не выполнит – он будет дезертиром, которого карают».

«Любимец партии» Н.И. Бухарин теоретизировал:

«Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Смысл этих и подобных высказываний (а ведь они осуществлялись!) был один – свободных тружеников превратить в рабов коммунизма. Человека, для большевиков, не существовало – был лишь «человеческий материал». А поскольку «материал» был «косным», то бишь не желал из вольного превращаться в подневольного, то большевики применили против него лучшее средство усмирения – политику голода.

…В 1891 году помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов проживал в Самаре, центре голодающего Поволжья. Молодой Ильич (ему шел 21-й год) «был единственным из представителей местной интеллигенции, который не только не участвовал в общественной помощи голодающим, но был категорически принципиально против такой помощи. «В конце 1891 г. разговоры о борьбе с голодом, – вспоминал В. Водовозов, – привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим… В комитет входила самая разнообразная публика – от чиновников, занимавших высокие посты в местной служебной иерархии, до лиц, явно неблагонадежных, даже прямо поднадзорных… На собраниях и сходках молодежи Ленин вел систематическую и решительную пропаганду против комитета…». Владимир Ильич, рассказывает друг Ленина по Самаре, «имел мужество открыто заявить, что последствия голода – нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, – явление прогрессивное, ибо содействует росту индустрии и двигает нас к нашей конечной цели, к социализму, через капитализм-Голод, разрушая крестьянское хозяйство, одновременно разбивает веру не только в царя, но и в бога, и со временем, несомненно, толкнет крестьянина на путь революции и облегчит победу революции». Свое отношение к комитету помощи голодающим, т. е. тем, кто пытался помешать «прогрессивному явлению», будущий Ленин выражал, по свидетельству его друга, чрезвычайно ясно и просто: с членами комитета есть один способ разговора: «рукой за горло и коленкой на грудь».[273]

Молодой, да ранний был Ильич! Костью в горле у него, конечно, был Столыпин с царем, приведшие страну к хлебному изобилию. Как же зато радовался убийству Столыпина! И Керенского с компанией одобрил – несмотря на завалы хлеба в России, они исхитрились создать его нехватку в Петрограде и устроить революцию.

С обретением власти наконец-таки стало возможным выявить прогрессивное значение голода в полной мере. Вскоре в городах ввели «классовый паек». «Были введены 4 категории: 1-рабочие тяжелого физического труда, 2-все остальные рабочие и служащие, 3-лица свободных профессий, 4 – нетрудовые элементы. В июне 1918 г. к двум последним категориям было отнесено в Петрограде 13,9% населения. В сентябре было опубликовано решение, гласившее: «Народный комиссариат социального обеспечения подтверждает тем самым необходимость лишения пайков всех кулацких и буржуазных элементов города и деревни; полученные таким образом излишки пойдут на увеличение пайка городской и деревенской бедноте». С первых же дней революции советское правительство присвоило себе право решать, кого нужно кормить, кого можно оставить умирать с голоду. Правительство присвоило себе право решать, кого оно будет кормить, а кому ничего не даст. Было формально объявлено об отказе признавать право людей на равенство перед лицом голода, голодной смерти».[274] Так одних прикупили приварком к пайку, а других приговорили к вымиранию. Но чужой бедой сыт не будешь. Жировали лишь оккупанты – большевистская элита. (В Петрограде верный ленинец Гришка Зиновьев на радостях, как говорили тогда, морду отъел и разжирел до неприличия; в это же время Александр Блок медленно умирал с голоду.)

Между тем неутомимый марксистский мозг Ильича открыл социалистический способ борьбы с голодом – объявил хлебную монополию. Если капиталистический (равно феодальный, рабовладельческий, первобытнообщинный) способ борьбы с голодом состоял в том, чтобы обеспечить население хлебом, попросту накормить людей, то социалистический – состоял в борьбе за хлеб.

Под предлогом устроенного ими же голода большевики развернули эту борьбу. Разумеется, они не бросились пахать и сеять, а принялись, как обычно, грабить и отбирать. Ленин не успевал рассылать депеши своим продовольственным комиссарам. 10 августа 1918 года в Саратовскую губернию: взять «в каждой хлебной волости 25-30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков».[275] 19 августа в Орловскую: беспощадно подавить кулацкое левоэсеровское восстание с «конфискацией всего хлеба у кулаков».[276] 1 октября, всем губерниям: «…вдесятеро больше усилий на добычу хлеба… Запасы все очистить и для нас и для немецких рабочих».[277] По определению историка Михаила Геллера, «он действует, как захватчик в оккупированной стране, используя в качестве вооруженной силы продовольственные отряды…».[278] Только не сравнение здесь нужно, а имя существительное: Ленин и был самым настоящим захватчиком в оккупированной большевиками стране.

В ответ на политику голода по всей России прошли вооруженные восстания крестьян. Кто с винтовкой, а кто с вилами, они пытались защитить от гибели свои семьи – за это советская власть обозвала их бандитами и бросила против них регулярные войска. Драпавший от поляков, но поднаторевший в братоубийственной бойне Тухачевский подавлял в 1921 году восставших тамбовских крестьян с помощью армии в 35 тысяч штыков и 10 тысяч сабель, располагавшей сотнями пулеметов и 60-ю орудиями (бывало, из пушек расстреливали повстанцев: поставят связанных перед собственной избой и – огонь!). В Сибири в том же году крестьянский «мятеж» усмиряли два стрелковых и два кавалерийских полка, пехотные курсы, кавалерийская бригада, стрелковая дивизия, 4 бронепоезда и вспомогательные войска. Это лишь примеры тотальной войны большевиков крестьянской страной. Среди «героев гражданской войны», иначе говоря, отличников братоубийственной бойни, Фрунзе, Буденный, Якир и прочие. За что же бились они? Чтобы покорить крестьян, отобрать у них весь хлеб и сделать их заложниками голода. Мудрый Ильич понимал, что не пуля правит миром – голод. Как ни хороши пулеметы и артиллерия, но свинцом перебьешь тысячи врагов. Голод же косит миллионы. Чем меньше «врагов социализма», тем ближе победа. Все, что полезно для мировой революции, то и морально.

Около миллиона казахов погибло голодной смертью в Туркестане, а «кремлевский мечтатель» как бы и не заметил этого. Небывалый голод угрожал разразиться в России (уже весной 1921 года всем было ясно, чем обернется страшная засуха при полном отсутствии хлебных запасов в разоренной стране), но Ильич и не думал беспокоиться по этому поводу. Его заботило лишь одно – любым способом удержать власть и устроить мировую революцию на средства, награбленные в России. Но вот уж что не прошло мимо его мечтательного прищура, так это попытки русской общественности, той, что еще не погибла в большевистском погроме, помочь хоть как-то обреченным на голод людям.

В июне 1921 года ряд экономистов, кооператоров, аграрников и врачей предложили правительству сотрудничество для помощи голодающим. Выбрали делегацию в Кремль. Но ни председатель Совнаркома, ни нарком земледелия делегатов не приняли. Когда все же дело дошло до создания Комитета помощи голодающим, еще один гуманист, нарком здравоохранения Семашко, высказался против существования комитета. Остроумные кремлевцы, собрав в оскорбительное слово начальные слоги фамилий руководителей комитета – Прокоповича, Кусковой и Кишкина, называли комитет «Прокукишами» или «Кукишами». Ленин использовал имена руководителей, чтобы договориться о продовольственной помощи с американцами. Установив таким образом отношения с капиталистическими странами, он тут же велел разогнать и арестовать всех в комитете, кто не принадлежал к «коммунистической ячейке» (61 человека из 73). 26 августа 1921 года он подробно инструктировал Сталина и других членов Политбюро: «…распустить «Кукиш»… Прокоповича сегодня же арестовать… Напечатаем завтра же пять строк короткого, сухого «правительственного сообщения»: распущен за нежелание работать. Газетам дадим директиву: завтра же начать на сотни ладов высмеивать «Кукишей». Баричи, белогвардейцы хотели прокатиться за границу, не хотели ехать на места… Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев».[279] «Коллективный пропагандист и агитатор» дружно заработал: Демьяну Бедному, Яше Зубу и другим только дай задание…

Писатель М. Осоргин вспоминал: «Несколько дней оказалось достаточно, чтобы в голодные губернии отправились поезда картофеля, тонны ржи, возы овощей из центра и Сибири, как в кассу общественного комитета потекли отовсюду деньги, которых не хотели давать комитету официальному… Члены комитета посетили патриарха Тихона, который благословил их деятельность и обратился с Воззванием о помощи голодающим. Октябрьская власть должна была убить комитет прежде, чем он разовьет работу. В Приволжье погибло пять миллионов человек, но политическое положение было спасено».[280]

Таким образом, если в 1891 году, будучи помощником присяжного поверенного, Владимир Ильич лишь приветствовал и пропагандировал народный голод, то после 1917 года, став председателем Совнаркома, он раскрыл все возможности, таящиеся в этом «прогрессивном явлении», и довел Россию до самого страшного в ее тысячелетней истории голода.

М. Горький, признававшийся, что разделяет «теорию Ленина» (имелось небольшое расхождение касаемо интеллигенции), написал в 1922 году, как раз после самого свирепого в России мора, статью «О русском крестьянстве» – наиболее безжалостное, как заметил М. Геллер, осуждение русского народа, когда-либо написанное русским писателем. «Буревестник революции» смотрел в дали светлого будущего: «…вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень – все те, почти страшные люди… и место их займет новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей».[281]

Певец бродяг, предпочитавший брать в жены миллионерш, считал политику Ленина по отношению к крестьянству излишне уступчивой.

Иосиф Виссарионович Сталин, совершенно справедливо названный «лучшим ленинцем», в 1929 году, быть может, собрался немного поправить своего учителя…

* * *

Шестьдесят лет назад телетайпов еще не существовало и провинциальные журналисты, приникнув к репродуктору («Говорит Москва!»), ловили на слух печатные директивы, дабы, не дожидаясь телеграфа, поскорее дать народу, истомившемуся без руководящих партийных указаний, свежие постановления центра.

Поэтому 7 ноября 1929 года, публикуя статью тов. Сталина «Год великого перелома», в которой, разумеется, важно было всякое слово, каждая запятая, казахстанская республиканская газета «Советская степь» сопроводила ее следующим замечанием:

«Статья тов. Сталина передавалась по радио. Слышимость была очень плохой. Есть пропуски и возможны искажения. Статья будет помещена вторично по получении телеграфной передачи».

Товарищ Сталин предрекал колхозам и совхозам, как совершенно ясное и очевидное, «величайшую будущность» и «чудеса роста».

«В истории человечества впервые появилась на свете власть – власть Советов, которая показала на деле свою готовность и способность оказывать трудящимся массам крестьянства систематическую и длительную производственную помощь…

Новое и решающее в нынешнем колхозном движении состоит в том, что в колхозы идут крестьяне не одиночными группами, как это имело место раньше, а целыми селами, волостями, районами, даже округами…» – писал мудрый Коба, усмехаясь в усы и хорошо понимая свое грубое, издевательское иезуитство. Ведь этот деланный оптимизм, предназначенный для воодушевления народа, сопровождался совершенно секретными директивами аппаратчикам на местах – насильно загонять людей в колхозы селами, волостями, районами и округами (а практически республиками и всей страной). Обнародованная же публикация, с презрением попирающая всякий здравый смысл – с чего бы это вдруг народ толпами ринулся в колхозы?! – предписывала всем восторгаться этому насилию, названному «великим», и вслед за вождем называть его «небывалым успехом» и «важнейшим достижением советской власти».

Сталин лукавил и в том, что 1929 год назвал годом великого перелома. Некоторое оживление колхозного строительства в течение десяти месяцев было только началом, спичкой, поднесенной к стогу сена, подъемом топора, которым надлежало хрястнуть по позвоночнику. Настоящий перелом еще предстоял – в оставшиеся два месяца 1929 года и в последующие месяцы начала 1930 года. Статья была сигналом к развязыванию небывалого доселе в истории насилия над всем народом.

Не прошло и двух недель, как на собрании партийного актива Алма-Аты (которая к тому времени стала столицей) Измухан Курамысов, второй секретарь крайкома, давал отпор людям, почуявшим в разгорающейся кампании недоброе. Его доклад вышел в газете под заголовком «Мы обеими ногами стоим на ленинской платформе партии», но, пожалуй, еще характернее был подзаголовок – «Великодержавный шовинизм и местный национализм смыкаются с правым уклоном». Курамысов спорил с доводами анонимного члена партии, назвавшегося именем Сарман, который прислал письмо из Ташкента. Сарман возражал против того, что лучшие земли отдаются под совхозы – лишь бы, как он писал, «чтобы обеспечить попавших в затруднительное положение русских».

«Какая разница между нынешними руководителями казахами, открывающими путь для переселенцев, и Абулхаир-ханом 18-го века?» – задавался он вопросом.

Однако, заметим в скобках, в те годы добровольна никто в Казахстан не стремился, зато спецпереселенцев, а не переселенцев, гнали в казахские степи под дулами милицейских и чекистских винтовок, и гнали отнюдь не на лучшие земли, а рыть шахты, рудники, строить дороги, заводы и т. д.

Следующий вопрос Сармана бил в самую точку новой кампании:

«Законы истории порождают классы, которые проходят определенную ступень развития; куда на гибель ведете казахов, еще не изживших родовых пережитков?»

Что же ответил Курамысов?

«Мне, товарищи, очень неудобно выпускать против такого негодяя самого Ленина и доказывать правоту Лениным. Мне очень этого не хочется, это было бы издевательством над Лениным, в котором пусть изощряются правые, старающиеся подстричь, причесать Ленина под Бухарина… Но мне кажется, что об этом уже высказались казахские трудящиеся массы, беднота и середняки, которые сами идут в колхозы, сами создают основы социализма…»

Как видим, доказательства еще жиже, чем у тов. Сталина.

Координатор коллективизации сельского хозяйства в целом по стране Каганович (заморивший голодом миллионы людей, а сам благополучно здравствовавший до недавнего времени) говорил 21 ноября 1929 года в Москве об итогах ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б) (маленькая буквочка «б», забранная в скобки, еще существовала, хотя давным-давно в этом не было смысла: меньшевиков не только распустили, но и пересадили и поссылали в Сибирь, их как партии уже не было, равно как не было и других партий):

«На Пленуме ЦК ряд товарищей говорил прямо, что мы не предвидели такого темпа коллективизации, который мы имеем сейчас и который, несомненно, увеличим еще».

Вот как? Не предвидели, но – увеличим! Проговорился Лазарь Моисеевич! Впрочем, что там слова – будто можно какими-то словами скрыть дела…

3 декабря с докладом об итогах Пленума ЦК, прошедшего в Москве, выступал перед партактивом края Голощекин. Он сказал, что в последние месяцы колхозов в Казахстане стало значительно больше, и отметил весьма важный момент – что 51,8 процента созданных колхозов «исключительно казахские».

«Я встречался с таким мнением, – заявил Филипп Исаевич, – что у нас колхозное движение пойдет медленнее, чем в других районах СССР. Я считаю такое мнение неверным».

Так он приравнял к вековому оседлому крестьянству вековых кочевников. И если первым сплошная, то есть насильственная, коллективизация грозила страшной бедой, то для казахов, которых, кроме всего прочего, заставляли сразу же переходить на оседлый образ жизни, это была невиданная по гибельности катастрофа.

Но ведь и те и другие были для вождей отнюдь не людьми, а «человеческим материалом», темным, враждебным и косным материалом прошлых эпох, который не понимал и не мог понять, что ему необходимо для счастья.

«В казахском хозяйстве, – продолжал Голощекин, – колхозное строительство является тем основным «винтиком», при помощи которого оно выйдет и выходит из того векового нищенского положения, в котором оно находилось».

Выразив беспокойство, что «скот и другие средства производства еще очень мало обобществлены», Филипп Исаевич заключил свой доклад по-большевистски оптимистическим заверением:

«Мы находимся на новом этапе, мы находимся на этапе новых головокружительных побед…».[282]

(Эти головокружительные победы Сталин назвал спустя всего три месяца «головокружением от успехов». И победы и успехи были победами и успехами насилия, геноцида. А головы если у кого и кружились, то отнюдь не у вождей и исполнителей их директив, а у тех, кого они загоняли в колхозы, кружились от недоедания и истощения, от начинающегося голода.)

Через неделю Голощекин выступал с докладом на Пятом пленуме крайкома и вновь давал указания, на этот раз о темпах перехода кочевников в оседлость, или, как тогда говорили, на оседание:

«Основной путь разрешения сельскохозяйственной проблемы у нас в Казахстане лежит по линии освоения огромных площадей, раньше всего коренным казахским населением, путем коллективизации. На этой почве необходимо в кратчайший срок осуществить оседание». (Выделено мной. – В. М.).[283]

В прениях выступил с докладом И. Курамысов и уточнил, что через пятилетку девять десятых всех казахов будут жить оседло. Он сообщил о решении бюро крайкома перевести на сплошную коллективизацию Петропавловский и Кустанайский округа, а также подобрать десятка полтора районов по всем округам и перевести их на сплошную коллективизацию в течение этого же года (вот и вся добровольность в понимании партбюрократов: «перевести»!).

Курамысов с подъемом провозгласил лозунг:

– От карликовых колхозов – к районам и округам сплошной коллективизации!

«Такой темп колхозного движения, – сказал он, – возможен только на основе того, что середняк массой пошел в колхозы… Этот перелом означает, что мы в части коллективизации села можем идти несравненно большим темпом, чем шли до сих пор. И характерно то положение, что казахские районы почти не отстают от темпа коллективизации русской деревни…

Колоссальную роль в деле усиления темпа коллективизации будут играть организуемые в Казахстане совхозы. В этом отношении Казахстан может достичь огромных результатов, может оставить позади себя образцовые, на сегодняшний день, области СССР».

Лихорадочное нагнетание темпа коллективизации началось. Обещаниями и усилиями партийных чиновников оно превращалось в гонку за выколачивание самого высокого процента в рекордно короткие сроки. Чуть позже погибельную для народа процентоманию подстегнуло лицемерное решение ЦК ВКП(б) о темпе коллективизации: «ЦК ВКП(б) подчеркивает необходимость решительной борьбы со всякими попытками сдерживать развитие коллективного движения из-за недостатка тракторов и сложных машин (будто бы кто-то из ретивых исполнителей пытался сдержать этот массовый загон в колхозы. – В.М.). Вместе с тем ЦК со всей серьезностью предостерегает парторганизации против какого бы то ни было «декретирования» сверху колхозного движения (будто бы его декретировали снизу или сбоку. – В.М.), могущего создать опасность подмены действительно социалистического соревнования по организации колхозов игрою в коллективизацию».

Курамысов растолковывал исполнителям основополагающие мысли Голощекина:

«Вполне возможно, что коллективизация животноводческих хозяйств несколько сложнее, труднее, чем коллективизация зерновых хозяйств. Это ни в коей мере не означает, что мы в этом отношении помирились на меньшем темпе коллективизации, нежели это предусмотрено в отношении зернового хозяйства».

Пятый пленум крайкома, разумеется, послушно проголосовал за те установки, которые выдвинул Голощекин. В резолюции о колхозном строительстве записали:

«Всемерно стимулировать коллективизацию животноводческих хозяйств в таких же темпах, как по зерновому хозяйству… имея в виду охватить не только зерновые районы, но и животноводческие и хлопководческие, установим темпы коллективизации с расчетом на полный охват населения в течение одного года».

17 декабря 1929 года решением пленума предписывалось охватить коллективизацией к весне 1930 года 30 процентов хозяйств.

Участники пленума, конечно же, горячо вскидывали руки, шумно одобряли, хлопали в ладоши. Под это лихорадочное оживление на собраниях начинался великий загон в голодное и холодное колхозное будущее, где на пороге скалилась смерть – уже не с косою в руках, а как бы за рулем широкозахватной косилки.

1929 год подходил к концу. На прощание нарком земледелия Токтабаев порадовал Всеказахстанский съезд ветработников известием, что в конце пятилетки в Казахстане будет не 38 миллионов голов скота, а 58 миллионов.

Случилось несколько иначе. В конце пятилетки осталось всего-навсего 4 миллиона, голов скота – по официальным данным (конечно, преувеличенным). Сколько на самом деле, никто не знает. Люди, выжившие в коллективизацию, говорят, что гораздо меньше…

Эпоха застоя, оказавшаяся весьма динамичной на коррупцию, воровство, награды и анекдоты, оставила нам один любопытный образец устного народного творчества, вполне, может быть, отечественного происхождения, а не заброшенного из-за кордона.

В красный день календаря стоит на Красной площади Наполеон, в рядах гостей, и читает газету «Правда». Идет военный парад.

– Сир! – шепчет советник. – Какие пушки! Если бы у нас были такие пушки, Франция ни за что бы не знала поражения при Ватерлоо.

Молчание. Наполеон не отрывает глаз от газеты.

– Сир! – чуть громче шепчет советник. – Какие танки! Если бы у нас были такие танки, Франция ни за что бы не знала поражения при Ватерлоо.

Тишина, треуголка еще глубже погружается в разворот.

– Сир! – восклицает советник. – Ракеты!!! Если бы у нас были такие ракеты, Франция ни за что бы не знала поражения при Ватерлоо.

Наполеон поднимает глаза, передает советнику газету и вздыхает:

– Если бы у нас была такая пресса!… Франция тогда вообще бы не знала про Ватерлоо.

Нельзя сказать, что в пору «великого перелома» не было в стране никакой гласности; конечно, она была, но в тех пределах, которые ей устанавливали сверху. Так сказать, в директивных пределах. И уж, конечно, в трепетных сердцах цензоров и редакторов было записано непреложное охранительное правило, выраженное впоследствии, опять-таки в болтливую эпоху застоя, несколько развязно и непочтительно к предтече этого правила – революционной бдительности:

– Лучше перебдеть, чем недобдеть!

Что такое «недобдеть» в те времена, не нуждается в пояснениях. Потому-то очень трудно найти в газетах тех лет правду, то есть каким образом в действительности, а не в газетном отражении пределов тогдашней гласности, проходила коллективизация. Потому-то и приходится восстанавливать эту действительность, как говорится, задним числом. Когда на смену одной кампании приходила другая – по исправлению «ошибок» – извращений и перегибов, как это тогда называлось, – в угаре самокритичности, но опять-таки в дозволенных пределах, кое-что становилось известно и читающей публике. Именно кое-что. Частица правды, жалкая, возможно, частица. Правда в полном ее виде не нужна «человеческому материалу» ни той, ни последующих эпох – так считали вожди. Она подлежала забвению, уничтожению. Преступники, в какие бы личины они ни рядились, испокон веков не любят оставлять следов.

Как же проходила первая волна коллективизации в Казахстане?

Весной 1930 года по сигналу, данному Сталиным статьей о «головокружениях», чиновникам подлежало вскрывать свои прегрешения. (Главное прегрешение состояло в том, что народный хребет надломили, да вот переломить не смогли – тело еще отзывалось на боль, сопротивлялось насилию: кругом начались вооруженные «антисоветские выступления».) В июне Голощекин выступил с огромным – чтение его продлилось два дня – докладом на Седьмой Всеказахстанской партконференции. Он пытался оправдаться в чрезмерных темпах коллективизации. Оправдывался, конечно, не перед народом, не перед жертвами, а перед собственным начальством в центре. Прекрасно понимая, что ему, собственно, ничто не грозит, что это необходимая, тактическая увертка власти, обманывающей народ. Но, как полагается, раз приказано было, надо кого-то винить. Кого же, как не ретивых исполнителей, низовых работников?

«Ошибки в области коллективизации можно характеризовать как непонимание партийной линии, как искажение линии партии, как уход от ленинизма… Ошибки, допущенные на местах, ни в какой степени не вытекают из директив ЦК». (Будто бы рыба не с головы гниет, а с хвоста.)

– Верны ли были темпы, когда мы взяли 30 процентов в 1930 году? – обратился он к залу. – Верно ли, что мы ставили в двух округах (Петропавловском и Кустанайском), наиболее мощных экономически, задачу сплошной коллективизации в два года?

– Правильно! – кричали с мест дисциплинированные партийцы, быстро угадывая, что от них требуется.

– Если мы делали правильно, то вы на местах сделали все это абсолютно неправильно, – с мягким юмористическим укором заметил Филипп Исаевич. И делегаты ответили ему дружным смехом.

Вот этот, подробный, отрывок из стенограммы, вызвавший у делегатов конференции такое неудержимое веселье:

«Товарищи, темп по краю: в январе 30 г. – 24,5 процента, в феврале – 25 процентов, в марте – 45,1 проц., в апреле – 51,3 проц. Прямо гигантскими шагами двигались! (Смех.)

Похоже ли это на темпы, которые мы вместе с вами наметили? Может быть, мы тогда были оппортунистами?

Но если, товарищи, вы проследите данные по округам, то увидите еще более гигантские темпы. Вот округа: в Алма-Атинском в январе было 17 проц., а в апреле – 63,7 проц. (смех); в Петропавловском в январе было 38 проц., в апреле – 73,6, в Семипалатинском – 18 и 40 проц. – тут более божеский подход (смех); в Кустанайском – 36 и 65; в Каркаралинском в апреле 48 проц. (вы знаете – этот округ «архизерновой», с тысячами тракторов); в Гурьевском округе – 1,5 и 36,6 процента; в Уральском – 72 в апреле; в Павлодарском – 60 процентов; в Кара-Калпакской области, хозяйство которой зиждется пока на омаче, где сохраняются еще и сейчас полуфеодальные отношения, где еще баи и ишаны имеют большое влияние, где в январе было 12,5 процента, а в апреле 52 (смех); в Сыр-Дарьинском – в марте 64,4 процента… и, наконец, в наиболее передовом округе – Кзыл-Ординском – 61 процент (смех) вместо 14 процентов в январе.

Я прошу вас здесь, на конференции, совершенно честно, по-большевистски, сказать: вытекает ли эта ошибка из линии и руководства крайкома?

Чем, товарищи, объяснить, что, начиная с 5 февраля и даже с конца января, крайком бил тревогу, что ЦК уже дал твердую директиву об исправлении ошибок, а мы до апреля никак не можем добиться снижения темпа? Чем это объясняется? Некоторые говорят – недоучетом, а мне кажется – непониманием глубины ошибок. Если Петропавловский, Кустанайский округа… сделали в 2 месяца то, что рассчитано было на 2 года, то что сказать о других округах, таких, как Уральский, Актюбинский, Алма-Атинский, Сыр-Дарьинский? Особенно разительно то, что, чем более отсталым является округ в хозяйственном развитии, темп коллективизации был там более быстрым, например, Каркаралинский, Сыр-Дарьинский. (т. Исаев: «Там администрировать легче!»). Правильно, т. Исаев, там администрировать легче. В Каркаралинском округе: Беркалинский животноводческий район коллективизирован на 84 процента, Абралинский – 76, Шорошевский – 70; в Уральском три животноводческо-полеводческие – на 73 процента и так далее. Как только животноводческий район, так прямо скачок вверх! Один товарищ, поражаясь этому, пишет: «Серьезным шагом является форсирование коллективизации в наших скотоводческих районах с обязательным условием обобществления всего скота. Это видно также и из того, что наибольший процент коллективизации дают как раз животноводческие, кочевые и полукочевые районы (Джаныбекский – 95 процентов, Сламихинский – 85, Чижинский – 82, Челкарский – 86, Тайпакский – 82, Джамбейтинский – 80… и т. д.»).

Этот товарищ все это написал, забыв только об одной «мелочи», а именно, что в этих районах были наибольшие безобразия и наибольшее количество группировок. (Смех.)».

Сколько же смеха было в зале, сколько веселья!.. Будто речь шла о каких-то недотепах из низового руководства, которые по ретивому усердию не разобрались, что к чему, и переборщили с процентом коллективизации. А ведь за этими цифрами, которые вышучивал Голощекин, смеша делегатов, была практика коллективизации, хорошо известная всем в зале: как лютой зимой и студеной ранней весной у людей отбирали и скот и имущество, сгоняя в кучу угрозами, посулами, разрушая дочиста хозяйство и привычную трудовую жизнь, обрекая на голод и бестолковое прозябание. И не желал Филипп Исаевич вспоминать про свои же тогдашние директивы, подлежащие исполнению неукоснительному, как военные приказы.

Еще в январе он следующими указаниями напутствовал земельных работников Казахстана, собравшихся на съезд:

«Мы в области колхозного строительства по темпам не отстаем от передовых районов Союза. Этот широкий, этот быстрый темп дал возможность взять установку, чтобы если не к концу пятилетки, то в начале первого года второй пятилетки иметь сплошное коллективизированное хозяйство всего населения у нас в Казахстане. Большой ли это срок или малый? Это значит – еще четыре года. Так вот, «пессимисты» говорят, что мы взяли слишком длинный срок, – пессимисты, конечно, в кавычках, – ибо процесс идет так быстро, что он перехлестывает наши планы и наши предположения».[284]

Голощекин хитрил, говоря о сроках коллективизации (на самом деле по плану на нее Казахстану отводилось всего три года), и тут же сваливал перехлесты им же организованного «быстрого процесса», а проще говоря, насилия – на стихийный напор середняка, якобы неудержимо рвущегося в колхозы. И здесь же намекал, что, дескать, напор такой, что коллективизация будет закончена досрочно, провоцируя у послушных исполнителей стремление к «перехлестам».

Газеты тех дней безудержно нагнетали психоз, взвинчивая и без того непомерные темпы колхозного строительства, и, конечно, не писали о методах коллективизации. Передовые «Правды», рассылаемые телеграфом, ежедневно перепечатывались в «Советской степи». Это были прямые приказы центра – печатные указания (а ведь были еще тайные). «Встречные планы» крайкомовцев шли еще дальше московских директив.

Вот газетная хроника той поры.

12 января 1930 года. «Петропавловск. Бурный рост колхозов вносит свои решающие поправки в посевные планы. Весной 1929 года в колхозах было 7,4 процента хозяйств, в декабре – 35 процентов. К весеннему севу предполагается коллективизировать 60 процентов хозяйств округа. В Булаевском и Красноармейском районах проведут сплошную коллективизацию».

Здесь же, в «Советской степи», чего в последние годы почти не было, стали печатать рекламу одесских кооператоров, решивших именно в начале коллективизации насытить казахский рынок своей продукцией:

«ПОЛОВОЕ БЕССИЛИЕ и как его лечить

4-е дополн. изд. известной книги д-ра Н.В. Слетова… с цветными таблицами.

Цена с пересылкой 3 р. 25 к.

Высылает книж. дело «Литература», Одесса, ул. 10-лет. Кр. Армии, 64».

13 января. Передовая «Правды»: «Ликвидация кулачества как класса становится в порядок дня

…Сплошная коллективизация несет смерть кулачеству. Колхоз должен объявить войну не на жизнь, а на смерть кулаку и в конце концов смести его с лица земли. Партия развертывает действенное большевистское наступление на кулака с прямой целевой установкой на его ликвидацию».

Смерть, война, ликвидация…

В тот же день:

«Актюбинск. Ликвидирована шайка бандитов, оперировавших в округе. Бандитская шайка грабила население, угоняла скот, подготовляла крушение скорого поезда, занималась террористическими актами. Коллегия ОГПУ приговорила бандитов Щербакова, Аимбетова, Иржанова, Кунакова и Арстанова к расстрелу. Приговор приведен в исполнение».

14 января. «Ростов-на-Дону. Съезд по проведению сплошной коллективизации края шлет телеграмму друзьям-товарищам Ворошилову и Буденному: «На полях, где происходили решительные схватки с белогвардейцами, на полях, политых кровью бойцов 1-й Конной армии, алыми маками расцветают колхозы».

21 января. «Совнарком Казахстана призывает:

– Поднимем ярость бедняцко-батрацких и середняцких масс против кулака, бая и их подпевал, разбазаривающих скот!»

22 января. «Пятилетку в один год

Актюбинск. Нынче на сплошную коллективизацию переходят 4 громадных района: Акбулакский, Мартукский (русские), Илекский, Мугоджарский (казахские).

Семипалатинск. Самарский район – район сплошной коллективизации. Она идет под лозунгом: «К апрелю 1930 года коллективизировать 100 процентов населения».

24 января. Статья тов. Сталина «К вопросу о политике ликвидации кулачества как класса».

Реклама в тот же день:

«ВЕСЕЛЫЕ рассказы, сценки, пародии, стихотворения, басни, фельетоны для чтения, декламирования найдете в интересном сборнике

САТИРА И ЮМОР

Цена в переплете с пересылкой 2 р. 30 к. Высылает кн. дело «Литература», Одесса, ул. 10-лет. Красной Армии, 64». 31 января в Алма-Ату прибыли 19 московских рабочих-химиков, чтобы поднимать колхозное движение. На вокзальной площади состоялся летучий митинг, и местный крестьянин Березовский сказал короткую речь:

– Мы, крестьяне Алма-Атинского округа, бедняки и середняки, крепко надеемся, что передовые пролетарии с братской открытой душой пойдут к нам и помогут войти в новую жизнь, покончить со всем темным и старым, чего еще много осталось в нашей деревне.

Об этом газета «Советская степь» сообщила 2 февраля.

В тот же день информация из Харькова о том, как рабочие завода «Молот» провели собрание о ликвидации кулачества:

«Беспартийный рабочий с 30-летним производственным стажем заявил:

– Я счастлив, что живу в такое время, когда уничтожаются последние остатки капиталистических классов в стране (крестьян уже называют капиталистами! – В.М.). Вобьем осиновый кол в могилу кулачества! Вступаю в ряды партии для того, чтобы под ее знаменем бороться за дело Ленина!»

Какого же размера осиновый кол понадобился бы этому передовому пролетарию для братской могилы миллионов украинцев (которые его же и кормили, пока он 30 лет стоял у станка), погибших чуть позднее от голода!..

В том же номере газета обнародовала постановление сессии ЦИК Казахстана:

«Сессия считает, что запроектированная наркомземом на 1929-1930 год коллективизация 47,4 процента всех хозяйств является минимальной (разрядка моя. – В.М.) и предлагает Совнаркому эту цифру пересмотреть в сторону возможного увеличения».

Ну вот, а Филипп Исаевич Голощекин, который всем этим руководил и который понукал ежедневно коллективизаторов, потом удивлялся, как это низовые работники сумели добиться высоких цифр и натворить безобразий…

3 февраля слово взял Голощекин:

«Сейчас на основе коллективизации произойдет переход от кочевого, полукочевого хозяйства к оседлому… Мы находимся у преддверия изжития мелкого расселения аула по 5-6 юрт, уничтожения самого существования юрт. А вместе с этим создается возможность уничтожения архаического, некультурного быта, создания условий для культурного подъема масс.

Существует предрассудок, что колхозное строительство в Казахстане пойдет более медленным темпом. Это неверно, – повторил он, как и прежде, свои установки на нагнетание темпов. Отметив «обостреннейшую классовую борьбу», Голощекин заключил: – Из страны отсталой, страны спящей Казахстан становится страной передовой, страной кипучей жизни, страной социалистического наступления (разрядка моя. – В. Л1.)».

6 февраля. Передовая «Правды»:

«Сельская буржуазия, кулаки, «пившие кровь из сердца крестьянина и мозг из его головы» (Маркс), оказали и оказывают остервенелое сопротивление движению основных масс крестьянства к социализму…»

Сталин шел вслед за своим учителем, Марксом…

По всей стране шло истребление лучшего крестьянства, надвигался голод, но, кажется, ничто не портило настроения одесситам и не уменьшало их желания выколотить денежки из карманов населения:

«135 ВЕСЕЛЫХ фокусов-загадок в одной книге

«Физика в развлечениях»

Цена с пересылкой 1 р. 70 к.

Высылает кн. дело «Литература», г. Одесса…»

Что же происходило на самом деле, пока с газетных страниц сыпались все эти директивы, угрозы, радужные обещания политиков и пока одесское книжное дело «Литература» старалось поразвлечь, не без выгоды для себя, публику? Какова была в действительности кипучая жизнь, о которой восклицал первый секретарь крайкома и которую не желала замечать пресса?

Про колхозы людям, как потом выяснилось, ничего почти не говорили. Хватало одного собрания, чтобы объявить о коллективизации и тут же проголосовать. Уполномоченных не занимало, хочет ли, нет ли человек стать колхозником. Вопрос задавался следующий:

– Кто против коллективизации?

Впрочем, во многих районах, бывало, и поясняли, что всем, кто не вступит в колхоз, нарежут самую плохую землю. Где-нибудь в песках, в горах. А с поливной земли сгонят. Имущество отберут. Самих людей, не желающих трудиться совместно с другими, вообще выселят из родных аулов и деревень. Такая доходчивая разъяснительная работа велась, к примеру, в Таласском районе Сыр-Дарьинского округа и во многих других местах.

В том же Таласском районе создавали огромные и практически неуправляемые колхозы с многими сотнями хозяйств, разбросанных в радиусе полусотни верст. У кочевников, живущих в песках, отобрали весь скот и все имущество, за исключением самых необходимых предметов домашнего обихода. Новое начальство строго-настрого запретило что-либо продавать или покупать без особого на то разрешения.

В Илийском районе Алма-Атинского округа в колхозы сгоняли прямым нажимом, угрозами и при этом не знакомили даже с уставом артели. Если кто-то спрашивал: а можно ли не вступать в колхоз, – ему отрезали: нельзя.

В одном из аулов Кзыл-Ординского округа уполномоченным по коллективизации был некто Утешев, по должности бригадир. Он сразу предупредил, что тот, кто отказывается войти в колхоз, отныне считается прямым врагом социализма и советской власти. И, стало быть, невступившему грозят: выселение, конфискация, лишение избирательских прав и арест. Он и арестовывал – вплоть до батраков. «Масса загнана в колхоз исключительно в административном порядке. Но районное руководство считает колхоз благополучным и образцовым», – писал в крайком партии Сарсеков.

Кара-Калпакский обком телеграфировал своему вышестоящему начальству (Кара-Калпакия тогда входила в состав Казахстана) о том, что каждый районный работник обязывался местными властями создать «определенное» количество колхозов, «отсюда нездоровое соревнование, явное принуждение, запугивание, отягощение налогами, арест одновременно 90 дехкан, заявивших о нежелании войти в колхоз». Кроме всего прочего, повсюду обманывали людей: дескать, как только организуют колхоз, сразу же завалят его промтоварами, пригонят машины и трактора…