Глава 7 Последствия разгрома спецслужб

Глава 7

Последствия разгрома спецслужб

«Из поездки, – писал П. А. Судоплатов, – я вернулся в Москву немало озадаченный слухами о творившихся на Украине жестокостях, о которых мы услышали от своих родственников. Я никак не мог заставить себя поверить, к примеру, что Хатаевич, ставший к тому времени секретарем ЦК компартии Украины, был врагом народа. Косиор, якобы состоявший в контакте с распущенной Коминтерном компартией Польши, был арестован в Москве. Подлинной причиной всех этих арестов, как я думал тогда, были действительно допущенные ими ошибки. В частности, Хатаевич во время массового голода дал согласие на продажу муки, составлявшей неприкосновенный запас на случай войны. За это в 1934 г. он получил из Москвы выговор по партийной линии. Может быть, думал я, он совершил еще какую-нибудь ошибку в этом же роде. Повторяю снова: увы, я был наивен».

А тем временем в Народном комиссариате внутренних дел произошла очередная реорганизация. 29 сентября 1938 г. была объявлена новая структура НКВД СССР с восстановлением Главного управления государственной безопасности. Начальником ГУГБ был назначен 1-й заместитель наркома внутренних дел Л. П. Берия, его заместителем В. Н. Меркулов. Начальником 5-го (Иностранного) отдела оставался З. И. Пассов, его заместителем – С. М. Шпигельглаз. Пассов и Шпигельглаз предложили П. А. Судоплатову, который являлся помощником начальника 4-го (испанского) отделения 5-го отдела занять должность помощника начальника ИНО. Это назначение не было утверждено в ЦК ВКП (б), но фактически с сентября по ноябрь 1938 г. он исполнял эти обязанности.

«В 1938 г., – писал далее П. А. Судоплатов, – атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось что-то зловещее. Шпигельглаз, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, с каждым днем становился все угрюмее. Он оставил привычку проводить воскресные дни со мной и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь Ежова, тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке. Это для нас явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее всех распоряжение, гласившее: ордера на арест без подписи Берии, первого заместителя Ежова, недействительны. Ходили слухи, что Берия уменьшительно-ласково называл Ежова „мой дорогой Ёжик“ и имел обыкновение похлопывать его по спине, однако его дружеское поведение было чисто показным. На Лубянке люди казались сдержанными и уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала специальная проверочная комиссия из ЦК.

Мне ясно вспоминаются события, которые вскоре последовали. Наступил ноябрь, канун октябрьских торжеств. И вот в 4 часа утра меня разбудил настойчивый телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела. Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.

– Павел Анатольевич, – услышал я, – вас срочно вызывает к себе первый заместитель начальника Управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина уже ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглаз и Пассов.

Жена встревожилась. Я решил, что настала моя очередь.

На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова. Тот приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил, как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельглазом. Но, как ни поразительно, никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным тоном он объявил, что Пассов и Шпигельглаз арестованы за обман партии и что мне надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника Иностранного отдела, то есть отдела закордонной разведки. Я должен буду докладывать непосредственно ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я ответил, что кабинет Пассова опечатан и войти туда я не могу.

– Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы.

Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова. <…>

Следующий документ – представление в ЦК ВКП (б) и Президиум Верховного Совета о награждении меня, Судоплатова Павла Анатольевича, орденом Красного Знамени за выполнение важного правительственного задания за рубежом в мае 1938 г., подписанное Ежовым. Тут же находился и неподписанный приказ о моем назначении помощником начальника Иностранного отдела. Я отнес эти документы Меркулову. Улыбнувшись, он, к моему немалому удивлению, разорвал их прямо у меня на глазах и выкинул в корзину для бумаг, предназначенных к уничтожению. Я молчал, но в душе было чувство обиды – ведь меня представляли к награде за то, что я действительно, рискуя жизнью, выполнил опасное задание. В тот момент я не понимал, насколько мне повезло: если бы был подписан приказ о моем назначении, то я автоматически, согласно постановлению ЦК ВКП (б), подлежал бы аресту как руководящий оперативный работник аппарата НКВД, которому было выражено политическое недоверие».

В описании ареста своих непосредственных руководителей Павел Анатольевич допускает небольшую неточность. В ночь с 1 на 2 ноября 1938 г. был арестован С. М. Шпигельглаз, а З. И. Пассов был арестован за десять дней до этого – 22 октября 1938 г. Но через много десятилетий память может не вполне точно выдавать какие-то элементы. Как бы там ни было, но П. А. Судоплатов приступил к временному исполнению обязанностей начальника Иностранного отдела при полной потере преемственности руководства.

«За три недели своего пребывания в качестве исполняющего обязанности начальника отдела, – вспоминает он, – я смог узнать структуру и организацию проведения разведывательных операций за рубежом. В рамках НКВД существовали два подразделения, занимавшиеся разведкой за рубежом. Это Иностранный отдел, которым руководили сначала Трилиссер, потом Артузов, Слуцкий и Пассов. Задача отдела – собирать для Центра разведданные, добытые как по легальным (через наших сотрудников, имевших дипломатическое прикрытие или работавших в торговых представительствах за рубежом), так и по нелегальным каналам. Особо важными были сведения о деятельности правительств и частных корпораций, тайно финансирующих подрывную деятельность русских эмигрантов и белогвардейских офицеров в странах Европы и в Китае, направленную против Советского Союза. Иностранный отдел был разбит на отделения по географическому принципу, а также включал подразделения, занимавшиеся сбором научно-технических и экономических разведданных. Эти отделения обобщали материалы, поступавшие от наших резидентур за границей – как легальных, так и нелегальных. Приоритет нелегальных каналов был вполне естествен, поскольку за рубежом тогда было не так много советских дипломатических и торговых миссий. Вот почему нелегальные каналы для получения интересовавших нас разведданных были столь важны.

В то же время существовала и другая разведывательная служба – Особая группа при наркоме внутренних дел, непосредственно находящаяся в его подчинении и глубоко законспирированная. В ее задачу входило создание резервной сети нелегалов для проведения диверсионных операций в тылах противника в Западной Европе, на Ближнем Востоке, Китае и США в случае войны. Учитывая характер работы, Особая группа не имела своих сотрудников в дипломатических и торговых миссиях за рубежом. Ее аппарат состоял из двадцати оперработников, отвечавших за координирование деятельности закордонной агентуры. Все остальные сотрудники работали за рубежом в качестве нелегалов. В то время, о котором я веду речь, число таких нелегалов составляло около шестидесяти человек. Вскоре мне стало ясно, что руководство НКВД могло по своему выбору использовать силы и средства Иностранного отдела и Особой группы для проведения особо важных операций, в том числе диверсий и ликвидации противников СССР за рубежом.

Особая группа иногда именовалась „группа Яши“, потому что более десяти с лишним лет возглавлялась Яковом Серебрянским. Именно его люди организовали в 1930 г. похищение главы белогвардейского РОВС в Париже генерала Кутепова. До революции Серебрянский был членом партии эсеров. Он принимал личное участие в ликвидации чинов охранки, организовавших еврейские погромы в Могилеве (Белоруссия). „Группа Яши“ создала мощную агентурную сеть в 20—30-х гг. во Франции, Германии, Палестине, США и Скандинавии.

Агентов они вербовали из коминтерновского подполья – тех, кто не участвовал в пропагандистских мероприятиях и чье членство в национальных компартиях держалось в секрете».

23 ноября 1938 г. над головой П. А. Судоплатова сгустились зловещие тучи политического недоверия. Именно в этот день состоялось заседание партийного комитета 5-го партколлектива ГУГБ, на котором слушалось его персональное дело. По итогам рассмотрения персонального дела партийный комитет Иностранного отдела постановил:

«За притупление большевистской бдительности, выразившееся в том, что:

1) Судоплатов, работая на протяжении ряда лет в отделе, находясь в близких взаимоотношениях с б[ывшим] нач. отдела Слуцким, б[ывшим] зам. нач. отдела Шпигельглазом, б[ывшей] сотрудницей 5-го отдела Соболь и ее мужем Ревниным, не пытался и не сумел разоблачить их как врагов народа;

2) находился в близких взаимоотношениях с ныне разоблаченным врагом народа Горожаниным, с которым работал до прихода в ИНО на Украине, и, когда парторганизация разоблачила Горожанина как скрытого троцкиста, Судоплатов выступал с защитой Горожанина;

3) не принял мер к разоблачению эсера-белогвардейца Быстролетова, материалы о котором находились у Судоплатова с 1933 г., и он, Быстролетов, в 1937 г. работал в Отделе и привлекался Судоплатовым к оформлению стенгазеты;

4) за то, что Судоплатов не принимал активного участия в борьбе парторганизации за очищение отдела от предателей и шпионов, пробравшихся в отдел;

за использование служебного положения в личных целях:

Судоплатова П. А. из рядов ВКП (б) исключить».

Мы полагаем, что эта резолюция должна была послужить толчком для дальнейшей дискредитации П. А. Судоплатова и его последующего ареста как очередного «врага народа». И вполне естественно, что в условиях того сурового времени 2 декабря 1938 г. он перестал исполнять обязанности начальника 5-го отдела. И не только он один был отстранен от должности.

25 ноября 1938 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР Н. И. Ежов был отстранен от должности наркома внутренних дел, а на его место назначен Л. П. Берия. 1-м заместителем наркома и начальником ГУГБ становится В. Н. Меркулов. Новым начальником Иностранного отдела назначен В. Г. Деканозов, лично известный Л. П. Берия и ранее работавший председателем Госплана Грузинской ССР. Заместителем начальника отдела назначается П. М. Фитин, всего три месяца назад окончивший Центральную школу НКВД СССР.

Выписка из протокола № 15 заседания партийного комитета № 5 партколлектива ГУГБ НКВД от 23 ноября 1938 г. (Протокол персонального дела П. А. Судоплатова.)

«Я, – вспоминал П. А. Судоплатов, – чувствовал себя подавленным. Жена также сильно тревожилась, понимая, что над нами нависла серьезная угроза. Мы были уверены, что на нас уже есть компромат, сфабрикованный и выбитый во время следствия у наших друзей. Но я все-таки надеялся, что, поскольку был лично известен руководству НКВД как преданный делу работник, мой арест не будет санкционирован.

В те годы я жил еще иллюзией, что по отношению к члену партии несправедливость может быть допущена лишь из-за некомпетентности или в силу простой ошибки, особенно если решение его участи зависело от человека, стоящего достаточно высоко в партийной иерархии и пользующегося к тому же полной поддержкой Сталина. <…>

Когда арестовывали наших друзей, все мы думали, что произошла ошибка. Но с приходом Деканозова впервые поняли, что это не ошибки. Нет, то была целенаправленная политика. На руководящие должности назначались некомпетентные люди, которым можно было отдавать любые приказания. Впервые мы боялись за свою жизнь, оказавшись под угрозой уничтожения нашей же собственной системой. Именно тогда я начал размышлять над природой системы, которая приносит в жертву людей, служащих ей верой и правдой. <…>

И тут произошло неожиданное. Собрание, назначенное на январь, которое должно было утвердить мое исключение из рядов партии, отложили. Вскоре Ежов, отстраненный от обязанностей народного комиссара еще в декабре минувшего года, был арестован. <…>

Я по-прежнему считаю Ежова ответственным за многие тяжкие преступления – больше того, он был еще и профессионально некомпетентным руководителем. Уверен: преступления Сталина приобрели столь безумный размах из-за того, в частности, что Ежов оказался совершенно непригодным к разведывательной и контрразведывательной работе.

Чтобы понять природу ежовщины, необходимо учитывать политические традиции, характерные для нашей страны. Все политические кампании в условиях диктатуры неизменно приобретают безумные масштабы, и Сталин виноват не только в преступлениях, совершавшихся по его указанию, но и в том, что позволил своим подчиненным от его имени уничтожать тех, кто оказывался неугоден местному партийному начальству на районном и областном уровне. Руководители партии и НКВД получили возможность решать даже самые обычные споры, возникавшие чуть ли не каждый день, путем ликвидации своих оппонентов.

Конечно, в те дни я еще не знал всего, но, чтобы иметь основания опасаться за свою жизнь, моих знаний было достаточно. Исходя из логики событий, я ожидал, что меня арестуют в конце января или в крайнем случае начале февраля 1939 г. Каждый день я являлся на работу и ничего не делал – сидел и ждал ареста».

А тем временем в конце 1938 – начале 1939 г. активизируется сотрудничество германских и эстонских спецслужб. Бывший начальник 2-го отдела эстонского Генерального штаба (военная контрразведка) полковник Маасинг прибывает в Германию для координации совместной разведывательной работы. Контрразведка армии и политическая полиция Эстонии фактически превращаются в заграничные филиалы абвера. В. Канарис и начальник абвер-I (разведка) Г. Пикенброк посещают Эстонию, где проводят инструктаж по разведывательной и диверсионной деятельности против СССР. Начинается совместная работа абверовцев с их эстонскими коллегами по заброске на территорию СССР разведывательно-диверсионных групп. Канариса особо интересует информация о численности и типах самолетов советских ВВС. Советское правительство принимает решение о закрытии консульств Германии во Владивостоке, Ленинграде, Новосибирске, Киеве, Одессе, Тбилиси и Харькове.

А в Организации украинских националистов происходили значительные изменения, связанные с гибелью Е. Коновальца. Со второй половины 1938 г., когда у руля ОУН встал бывший полковник Сечевых стрельцов А. А. Мельник, расширились контакты между ОУН, с одной стороны, и абвером и СД – с другой. Спецслужбы нацистской Германии усиленно работали с украинскими националистами на перспективу. Гитлеровцы видели в оуновцах прежде всего «пятую колонну», способную дезорганизовать польский тыл при начале боевых действий.

В конце 1938 г. начальник 2-го (диверсионного) отдела абвера Г. Гросскурт провел встречу с А. А. Мельником, который к этому времени уже переехал из Польши в Третий рейх. На этой встрече Мельник был завербован абвером и получил оперативный псевдоним Консул-1. Он являлся резидентом абверштелле «Берлин» по ОУН и состоял на связи с его сотрудником гауптманом доктором Пухертом. Информацию для абвера Мельник получал как от оуновских организаций, действовавших на территории Чехословакии, так и от оуновского подполья в Польше.

В 1938 г. в лагерях на озере Химзее, под Берлином, и на озере Квинцзее, под Бранденбургом, открываются учебные центры по подготовке «пятой колонны» для действий в Польше из числа польских и украинских фольксдойче, а также эмигрантов не фольксдойче (см. гл. 3).

В декабре 1938 г. в Фельдафингсе (Австрия) началась подготовка украинских офицерских кадров из числа членов ОУН – УВО в Офицерской школе ОУН под руководством полковника Р. Сушко, бывшего офицера австро-венгерской армии. В этой школе военному делу обучались и галичане (выходцы из Галиции), в основном студенты австрийских и немецких вузов, и несколько уроженцев Волыни – всего 25 человек. Комендантом школы и переводчиком был поручик О. Гасин, окончивший ранее в Чехословакии высшую офицерскую школу. В целях конспирации курсанты выдавали себя за румын из Бессарабии. Преподавали в школе австрийские и германские офицеры. Курс был завершен в начале апреля 1939 г. В частности, школу окончили будущие руководители Украинской повстанческой армии (УПА – ОУН): командующий УПА Р. Шухевич, начальник штаба УПА Д. Грицай, полковники УПА О. Гасин и Е. Побигущий. Затем часть курсантов направили в Берхтесгаден для прохождения горнострелковой и воздушно-десантной подготовки. Через две недели курсантов перевели в Берлин, где они прошли курс обучения основам партизанской войны, освоили тяжелое и легкое оружие, вождение автомобиля и мотоцикла.

В начале мая оуновских офицеров перевезли в замок Зауберсдорф, в ста километрах от Вены, который ОУН выкупила у местных властей для обучения своих активистов. Именно здесь началась подготовка первого национального (специального) подразделения, которое в немецких документах значилось как Bergbauernhilfe (Горная строительная помощь). Националисты именовали свою часть Легион полковника Сушко.

Название выбрано не случайно. Во-первых, оно маскировало истинную сущность спецназа под вывеской «строительной помощи». Во-вторых, учитывая характер местности в юго-восточной Польше, слово «горная» имело прикладное значение. Принимая во внимание, что личный состав «строителей» набирался из числа членов Организации национальной обороны Карпатской сечи (ОНОКС), можно с достаточно высокой степенью вероятности предположить, что абверовско-оуновский спецназ предназначался для действий в лесистой местности Карпатских гор, а также в области польских и чешских Бескид.

Всего в легионе было 200 боевиков, объединенных в две роты, каждая из которых состояла из двух взводов. В дальнейшем на основе легиона планировалось сформировать полк трехбатальонного состава. Обучение личного состава продолжалось до середины августа 1939 г. В курс также входили топография, конспирация, диверсионная и строевая подготовка. Кроме военных дисциплин читались лекции по географии и истории Украины. По окончании обучения легионеров обмундировали в стандартную униформу вермахта без знаков различия и вооружили, в том числе новейшими пистолетами-пулеметами «МП-38».

В «несчастливый» день 13 мая 1939 г. во внешней разведке НКВД происходит очередное, и на этот раз весьма благоприятное изменение. В этот день начальником 5-го (Иностранного) отдела ГУГБ был назначен П. М. Фитин. Рука об руку с этим человеком наш герой будет работать против нацистской Германии и ее союзников в предвоенные годы и в годы Великой Отечественной войны.

А через месяц, 14 июня 1939 г., и, возможно, не без участия нового начальника Иностранного отдела, определилась дальнейшая судьба коммуниста Павла Судоплатова. Решением партбюро НКВД СССР за притупление политической бдительности ему был объявлен выговор с занесением в личную карточку. Для сравнения это примерно то же самое, что заменить отбытие пожизненного заключения на три года условно. Огромная угроза в тот период прошла буквально рядом с Судоплатовым и его семьей, но почти не задела его, хотя, конечно, оставила незаживающие раны на всю жизнь.

18 августа 1939 г. заместитель начальника абвер-II оберст Э. Штольце встретился с А. Мельником и в доверительной беседе сообщил ему о возможном благоприятном для украинских националистов развитии ситуации в Польше. Руководство абвера играло в этой ситуации свою собственную игру, несколько отличную от позиции Министерства иностранных дел нацистской Германии, а следовательно и А. Гитлера. Последнего независимое украинское государство на польских землях интересовало значительно меньше, чем приобретение союзника (надолго ли?) и поставщика стратегического сырья в лице Советского Союза.

Подписание 23 августа 1939 г. пакта Молотова – Риббентропа ненадолго поставило крест на совместных планах абверовцев и оуновцев. Несмотря на то что 25 августа 1939 г. легионеры, сосредоточенные в районе Медзилаборце – Выдрань – Полота, были готовы к бою, Верховное командование вермахта отдало приказ об отводе формирования в тыл. Военно-политическое руководство Германии справедливо опасалось того, что легионеры могут вступить в боевые столкновения с частями Красной армии, которые, согласно секретным протоколам к договору от 25 августа, готовились вступить на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины. А пока нам вновь следует вернуться в март 1939 г.

Для международного коммунистического движения этот трагический месяц связан с падением республиканской Испании. 31 марта были подавлены последние очаги сопротивления республиканцев. При этом личный состав специальных партизанских подразделений закончил Гражданскую войну достойно.

«После поражения республиканцев, – вспоминал И. Г. Старинов, – часть личного состава XIV корпуса, захватив судно, перебралась в Алжир, оттуда в Советский Союз. Часть бойцов пробилась на север, перешла испано-французскую границу и была интернирована. Когда французские власти приняли решение о выдаче их фалангистам, бойцы в полном составе совершили побег из концлагеря и, захватив часть оружия, ушли в горы. На базе их партизанских отрядов впоследствии были созданы 27 бригад, сведенных в 9 партизанских дивизий. Они повесили дуче и освобождали от фашистов Марсель и Париж. Четверо бойцов XIV корпуса впоследствии вместе с Фиделем Кастро высаживались на Плайя Хирон…»[128]

Война в Испании явилась убедительным доказательством реальных возможностей спецслужб и спецподразделений, в том числе и специальных структур Коминтерна. Однако этот позитивный опыт в очередной (который уже!!!) раз не был по достоинству оценен руководством ВКП (б). Испанская кампания послужила одним из поводов для почти полного разгрома специальных структур в СССР в конце 1930-х гг. Политические решения высшего руководства Советского Союза были направлены не на изучение объективных причин поражения Испанской республики, а, как обычно, на поиск виновных в этом поражении. В нашей стране участь большинства специалистов по «малой войне» и мировым революциям была крайне печальной.

При этом мало кто знает, что в течение 1936–1939 гг. в Испании в рамках Гражданской войны шла еще одна, не менее жестокая война. Войну между республиканцами (интернационалистами) и их противниками – консерваторами (националистами) можно назвать войной межвидовой, а если точнее, первой идеологической межблоковой политической войной. Недаром поддержку генералу Ф. Франко оказывали А. Гитлер и Б. Муссолини, а республиканцам – СССР и структуры Коминтерна. Но внутри республиканского лагеря параллельно шла вторая война, которую условно можно назвать внутривидовой. На этой, в основном тайной, войне не на жизнь, а на смерть бились прежние соратники: с одной стороны выступал И. В. Сталин, а с другой – Л. Д. Троцкий. Каждый из них желал предстать перед миром в лице единственного гаранта международного революционного и антифашистского движения. Для И. В. Сталина проблема Троцкого приобрела уже не личный, как в конце 1920-х гг., а исключительно политический характер. Вопрос встал ребром: кто кого? Именно это противостояние и послужило основой для позитивных изменений в судьбе нашего героя.

«В один из мартовских дней, – вспоминает П. А. Судоплатов, – меня вызвали в кабинет Берии, и неожиданно для себя я услышал упрек, что последние два месяца я бездельничаю. „Я выполняю приказ, полученный от начальника отделения“, – сказал я. Берия не посчитал нужным как-либо прокомментировать мои слова и приказал сопровождать его на важную, по его словам, встречу. Я полагал, что речь идет о встрече с одним из агентов, которого он лично курировал, на конспиративной квартире. В сентябре 1938 г. я дважды сопровождал его на подобные мероприятия. Между тем машина доставила нас в Кремль, куда мы въехали через Спасские ворота. Шофер остановил машину в тупике возле Ивановской площади. Тут я внезапно осознал, что меня примет Сталин. <…>

Все в кабинете выглядело так же, как в прошлый раз, когда я здесь был. Но сам Сталин казался другим: внимательным, спокойным и сосредоточенным. Слушая собеседника, он словно обдумывал каждое сказанное ему слово, похоже, имевшее для него особое значение. И собеседнику просто не могло прийти в голову, что этот человек мог быть неискренним.

Было ли так на самом деле? Не уверен. Но Берию Сталин действительно выслушал с большим вниманием.

– Товарищ Сталин, – обратился тот к нему, – по указанию партии мы разоблачили бывшее руководство закордонной разведки НКВД и сорвали их вероломную попытку обмануть правительство. Мы вносим предложение назначить товарища Судоплатова заместителем начальника разведки НКВД, с тем чтобы помочь молодым партийным кадрам, мобилизованным на работу в органах, справиться с выполнением заданий правительства.

Сталин нахмурился. <…>

Он ни словом не обмолвился о моем назначении, но попросил Берию вкратце рассказать о главных направлениях разведывательных операций за рубежом. <…>

Хотя Сталин ходил не останавливаясь, мне казалось, он не ослабил свое внимание, наоборот, стал более сосредоточен. Его замечания отличались некоторой жесткостью, которую он и не думал скрывать. Подобная резкость по отношению к людям, приглашенным на прием, была самой, пожалуй, типичной чертой в его поведении, составляя неотъемлемую часть личности Сталина – такую же, как оспины на его лице, придававшие ему суровый вид. По словам Берии, закордонная разведка в современных условиях должна изменить главные направления своей работы. Ее основной задачей должна стать не борьба с эмиграцией, а подготовка резидентур к войне в Европе и на Дальнем Востоке. Гораздо большую роль, считал он, будут играть наши агенты влияния, то есть люди из деловых правительственных кругов Запада и Японии, которые имеют выход на руководство этих стран и могут быть использованы для достижения наших целей во внешней политике. Таких людей следовало искать среди деятелей либерального движения, терпимо относящихся к коммунистам. Между тем, по мнению Берии, левое движение находилось в состоянии серьезного разброда из-за попыток троцкистов подчинить его себе. Тем самым Троцкий и его сторонники бросали серьезный вызов Советскому Союзу. Они стремились лишить СССР позиции лидера мирового коммунистического движения. Берия предложил нанести решительный удар по центру троцкистского движения за рубежом и назначить меня ответственным за проведение этих операций. В заключение он сказал, что именно с этой целью и выдвигалась моя кандидатура на должность заместителя начальника Иностранного отдела, которым руководил тогда Деканозов. Моя задача состояла в том, чтобы, используя все возможности НКВД, ликвидировать Троцкого.

Возникла пауза. Разговор продолжил Сталин.

– В троцкистском движении нет важных политических фигур, кроме самого Троцкого. Если с Троцким будет покончено, угроза Коминтерну будет устранена.

Он снова занял свое место напротив нас и начал неторопливо высказывать неудовлетворенность тем, как ведутся разведывательные операции. По его мнению, в них отсутствовала должная активность. Он подчеркнул, что устранение Троцкого в 1937 г. поручалось Шпигельглазу, однако тот провалил это важное правительственное задание.

Затем Сталин посуровел и, чеканя слова, словно отдавая приказ, проговорил:

– Троцкий, или как вы его именуете в ваших делах „старик“, должен быть устранен в течение года, прежде чем разразится неминуемая война. Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены, в случае нападения империалистов на Советский Союз, в поддержке наших союзников по международному коммунистическому движению. Им будет очень трудно выполнить свой интернациональный долг по дестабилизации тылов противника, развернуть партизанскую войну.

У нас нет исторического опыта построения мощной индустриальной и военной державы одновременно с укреплением диктатуры пролетариата, – продолжил Сталин, и после оценки международной обстановки и предстоящей войны в Европе он перешел к вопросу, непосредственно касавшемуся меня.

Мне надлежало возглавить группу боевиков для проведения операции по ликвидации Троцкого, находившегося в это время в изгнании в Мексике. Сталин явно предпочитал обтекаемые слова вроде „акция“ (вместо „ликвидация“), заметив при этом, что в случае успеха акции „партия никогда не забудет тех, кто в ней участвовал, и позаботится не только о них самих, но и обо всех членах их семей“.

Когда я попытался возразить, что не вполне подхожу для выполнения этого задания в Мексике, поскольку совершенно не владею испанским языком, Сталин никак не прореагировал.

Я попросил разрешения привлечь к делу ветеранов диверсионных операций в Гражданской войне в Испании.

– Это ваша обязанность и партийный долг – находить и отбирать подходящих и надежных людей, чтобы справиться с поручением партии. Вам будет оказана любая помощь и поддержка. Докладывайте непосредственно товарищу Берии, и никому больше, но помните: вся ответственность за выполнение этой акции лежит на вас. Вы лично обязаны провести всю подготовительную работу и лично отправить специальную группу из Европы в Мексику. ЦК санкционирует представлять всю отчетность по операции исключительно в рукописном виде.

Аудиенция закончилась, мы попрощались и вышли из кабинета. После встречи со Сталиным я был немедленно назначен заместителем начальника разведки. Мне был выделен кабинет на седьмом этаже главного здания Лубянки под номером 755 – когда-то его занимал Шпигельглаз. <…>

На следующий день, как только я пришел в свой новый кабинет, мне позвонил из дома Эйтингон, недавно вернувшийся из Франции.

– Павлуша, я уже десять дней как в Москве, ничего не делаю. Оперативный отдел установил за мной постоянную слежку. Уверен, мой телефон прослушивается. Ты ведь знаешь, как я работал. Пожалуйста, доложи своему начальству: если они хотят арестовать меня, пусть сразу это и делают, а не устраивают детские игры.

Я ответил Эйтингону, что первый день на руководящей должности и ни о каких планах насчет его ареста мне неизвестно. Тут же я предложил ему прийти ко мне, затем позвонил Меркулову и доложил о состоявшемся разговоре. Тот, засмеявшись, сказал:

– Эти идиоты берут Эйтингона и его группу под наружное наблюдение, а не понимают, что имеют дело с профессионалами.

Через десять минут по прямому проводу мне позвонил Берия и предложил: поскольку Эйтингон – подходящая кандидатура для известного мне дела, к концу дня он ждет нас обоих с предложениями.

Когда появился Эйтингон, я рассказал о замысле операции в Мексике. Ему отводилась в ней ведущая роль. Он согласился без малейших колебаний. Эйтингон был идеальной фигурой, для того чтобы возглавить специальную нелегальную резидентуру в США и Мексике. Подобраться к Троцкому можно было только через нашу агентуру, осевшую в Мексике после окончания войны в Испании. Никто лучше его не знал этих людей. Работая вместе, мы стали близкими друзьями. Приказ о ликвидации Троцкого не удивил ни его, ни меня: уже больше десяти лет ОГПУ – НКВД вели против Троцкого и его организации настоящую войну. <…>

По предложению Эйтингона операция против Троцкого была названа „Утка“. В этом кодовом названии слово „утка“, естественно, употреблялось в значении „дезинформация“: когда говорят, что „полетели утки“, имеется в виду публикация ложных сведений в прессе. <…>

Мой первоначальный план состоял в том, чтобы использовать завербованную Эйтингоном агентуру среди троцкистов в Западной Европе и в особенности в Испании. <…>

…Эйтингон настоял на том, чтобы использовать тех агентов в Западной Европе, Латинской Америке и США, которые никогда не участвовали ни в каких операциях против Троцкого и его сторонников. В соответствии с его планом необходимо было создать две самостоятельные группы. Первая – группа „Конь“ под началом Давида Альфаро Сикейроса, мексиканского художника, лично известного Сталину, ветерана Гражданской войны в Испании. Он переехал в Мексику и стал одним из организаторов мексиканской компартии. Вторая – так называемая группа „Мать“ под руководством Каридад Меркадер. Среди ее богатых предков был вице-губернатор Кубы, а ее прадед когда-то являлся испанским послом в России. Каридад ушла от своего мужа, испанского железнодорожного магната, к анархистам и бежала в Париж с четырьмя детьми в начале 30-х годов… Когда в 1936 г. в Испании началась Гражданская война, она вернулась в Барселону, вступила в ряды анархистов и была тяжело ранена в живот во время воздушного налета. Старший сын Каридад погиб (он бросился, обвязавшись гранатами, под танк), а средний, Рамон, воевал в партизанском отряде. Младший сын Луис приехал в Москву в 1939 г. вместе с другими детьми испанских республиканцев, бежавших от Франко, дочь осталась в Париже. Поскольку Рамон был абсолютно неизвестен среди троцкистов, Эйтингон, в то время все еще находившийся в Испании, решил послать его летом 1938 г. из Барселоны в Париж под видом молодого бизнесмена, искателя приключений и прожигателя жизни, который время от времени материально поддерживал бы политических экстремистов из-за своего враждебного отношения к любым властям.

К 1938 г. Рамон и его мать Каридад, оба жившие в Париже, приняли на себя обязательства по сотрудничеству с советской разведкой. В сентябре Рамон по наводке братьев Руанов познакомился с Сильвией Агелоф, находившейся тогда в Париже, и супругами Розмер, дружившими с семьей Троцкого. Следуя инструкциям Эйтингона, он воздерживался от любой политической деятельности. Его роль заключалась в том, чтобы иногда помогать друзьям и тем, кому он симпатизировал, деньгами, но не вмешиваться в политику. Он не интересовался делами этих людей и отвергал предложения присоединиться к их движению.

Был у нас и еще один важный агент под кодовой кличкой Гарри – англичанин Моррисон, неизвестный ни Орлову, ни Шпигельглазу. Гарри работал по линии Особой группы Серебрянского и сыграл ключевую роль в похищении в декабре 1937 г. архивов Троцкого в Европе. <…> Гарри также имел прочные связи в седьмом округе управления полиции Парижа. Это помогло ему раздобыть для нас подлинные печати и бланки французской полиции и жандармерии для подделки паспортов и видов на жительство, позволявших нашим агентам оседать во Франции.

Эйтингон считал, что его агенты должны действовать совершенно независимо от наших местных резидентур в США и Мексике. Я с ним согласился, но предупредил, что мы не сможем перебазировать всех нужных людей из Западной Европы в Америку, полагаясь лишь на обычные источники финансирования. По нашим прикидкам, для перебазирования и оснащения групп необходимо было иметь не менее трехсот тысяч долларов. Для создания надежного прикрытия Эйтингон предложил использовать в операции свои личные семейные связи в США. Его родственники имели большие льготы от советского правительства с 1930 вплоть до 1948 г. при участии в пушных аукционах-ярмарках в Ленинграде. Мы изложили наши соображения Берии, подчеркнув, что в окружении Троцкого у нас нет никого, кто имел бы на него прямой выход. Мы не исключали, что его резиденцию нам придется брать штурмом. <…>

Берия распорядился, чтобы я отправился вместе с Эйтингоном в Париж для оценки группы, направляемой в Мексику. В июне 1939 г. Георг Миллер, австрийский эмигрант, занимавший пост начальника отделения „паспортной техники“, снабдил нас фальшивыми документами. <…> Из Москвы мы отправились в Одессу, а оттуда морем в Афины, где сменили документы и на другом судне отбыли в Марсель.

До Парижа добрались поездом. Там я встретился с Рамоном и Каридад Меркадер, а затем – отдельно – с членами группы Сикейроса. Эти две группы не общались и не знали о существовании друг друга. Я нашел, что они достаточно надежны, и узнал, что еще важнее: они участвовали в диверсионных операциях за линией фронта у Франко. Этот опыт наверняка должен был помочь им в акции против Троцкого. Я предложил, чтобы Эйтингон в течение месяца оставался с Каридад и Рамоном, познакомил их с основами агентурной работы. Они не обладали знаниями в таких элементарных вещах, как методы разработки источника, вербовка агентуры, обнаружение слежки или изменение внешности. Эти знания были им необходимы, чтобы избежать ловушек контрразведывательной службы небольшой группы троцкистов в Мексике, но задержка чуть не стала фатальной для Эйтингона.

Я вернулся в Москву в конце или середине июля, а в августе 1939 г. Каридад и Рамон отправились из Гавра в Нью-Йорк. Эйтингон должен был вскоре последовать за ними, но к тому времени польский паспорт, по которому он прибыл в Париж, стал опасным документом. После немецкого вторжения в Польшу, положившего начало Второй мировой войне, его собирались мобилизовать во французскую армию как польского беженца или же интернировать в качестве подозрительного иностранца.

В это же время были введены новые, более жесткие ограничения на зарубежные поездки для поляков, так что Эйтингону пришлось уйти в подполье.

Я возвратился в Москву, проклиная себя за задержку, вызванную подготовкой агентов, но, к сожалению, у нас не было другого выхода».

Нападение гитлеровской Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. ознаменовало собой начало Второй мировой войны. 7 сентября (через две недели после подписания германо-советского договора о ненападении) состоялась встреча И. В. Сталина с В. М. Молотовым, А. А. Ждановым и Г. Димитровым. В отношении Польши Сталин заявил, что уничтожение этой страны означает: одним буржуазным государством стало меньше. В результате разгрома Польши СССР может распространить социалистическую систему на новые территории и население. А по поводу начавшейся мировой войны он сказал: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран, в особенности Англии. Гитлер, сам этого не понимая и не желая, подрывает капиталистическую систему».[129]

По мнению Сталина, во время начавшейся мировой войны между империалистическими государствами существовавшее ранее деление этих государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл. В новых политических условиях Советский Союз имеет возможность маневрировать между воюющими сторонами и подталкивать противников к выгодным для СССР действиям. В свою очередь коммунисты капиталистических стран должны выступить не только против войны, но и против своих собственных буржуазных правительств.

А в Германии тем временем продолжалась игра абвера с украинскими националистами. В самом начале польской кампании А. А. Мельник был приглашен на встречу с государственным секретарем Кеплером в МИД Германии. Мельнику ясно дали понять, что немецкие власти не могут предоставить каких-либо обещаний относительно использования оуновцев в войне. 11 сентября в абвере рассматривался вопрос об участии украинских националистов в боевых действиях против поляков. Однако политическое руководство Третьего рейха заняло отрицательную позицию в этом вопросе.

12 сентября А. Гитлер рассмотрел варианты дальнейшей судьбы Польского государства в присутствии В. Кейтеля, А. Йодля (оба из верховного главнокомандования ВС), И. фон Риббентропа (МИД), В. Канариса и Э. фон Лахузена. Канарис и Лахузен предлагали в качестве своего варианта такой раздел восточных территорий Польши, при котором Литва получала район Вильно, Галичина и Западная Волынь образовывали независимое украинское государство, остальные территории отходили к СССР. Именно для последнего варианта абвер и готовил боевые подразделения украинских националистов, в том числе 250 добровольцев обучались под руководством инструкторов абвер-II в тренировочном лагере под Дахштайном.

Однако Гитлер и его генералы обоснованно опасались последствий подобного решения со стороны Советского Союза. Воевать на два фронта они пока не хотели. Позднее Канарис встретился с Мельником в Вене, где ими обговаривался вариант провозглашения независимой Западной Украины в том случае, если Сталин откажется от вступления в Польшу. Но 17 сентября советские войска перешли польскую границу, и вопрос о территориальной принадлежности Западной Украины был закрыт.

Раздел Польши в сентябре 1939 г. между Германией и СССР, в результате которого к Советскому Союзу были присоединены Западная Белоруссия и Западная Украина, произошел практически без участия военных специалистов Коминтерна. Вероятно, именно в этот период у Сталина и его ближайшего окружения начало складываться твердое убеждение, что для экспансии «мировой революции» вполне достаточно сил и средств Красной армии. Особенный интерес руководства ВКП (б) в этой области вызывали прибалтийские страны.

В секретном дополнительном протоколе о разграничении сфер интересов Третьего рейха и Советского Союза было зафиксировано, что «в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав прибалтийских государств (Литва, Латвия, Эстония, Финляндия), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы относительно Виленской области признаются обеими сторонами»[130]

В период с 28 сентября по 10 октября 1939 г. с правительствами Латвии, Литвы и Эстонии были заключены договоры о взаимопомощи. В договорах предусматривалось размещение на территории прибалтийских стран советских военных баз.

«Любопытно то, – вспоминает П. А. Судоплатов, – что гитлеровцы уделяли внимания прибалтийским националистам гораздо меньше, чем украинским. Это объяснялось тем, что немецкое руководство опасалось вести активную конспиративную работу с формированиями айсаргов и беженцами из Эстонии и Латвии, предполагая, что они могут быть завербованы английской разведкой. Между спецслужбами западных стран было своеобразное „разделение труда“. Английская разведка считала Латвию и Эстонию своей вотчиной. Поэтому агентурные комбинации немцев в этих странах в основном были связаны с изучением театра военных действий, подготовкой диверсий. Немцы не доверяли националистическим лидерам Латвии, Литвы и Эстонии. Для них, считавших себя хозяевами положения в Прибалтике, политическое сотрудничество с лицами, пользовавшимися опекой англичан, было совершенно неприемлемым. <…>

После оккупации Польши немецкими войсками наша армия заняла Галицию и Восточную Польшу. Галиция всегда была оплотом украинского националистического движения, которому оказывали поддержку такие лидеры, как Гитлер и Канарис в Германии, Бенеш в Чехословакии и федеральный канцлер Австрии Энгельберт Дольфус. Столица Галиции Львов сделалась центром, куда стекались беженцы из Польши, спасавшиеся от немецких оккупационных войск. Польская разведка и контрразведка переправили во Львов всех своих наиболее важных заключенных – тех, кого подозревали в двойной игре во время немецко-польской конфронтации 30-х гг. <…>

Во Львове процветал западный капиталистический образ жизни: оптовая и розничная торговля находилась в руках частников, которых вскоре предстояло ликвидировать в ходе советизации. Огромным влиянием пользовалась украинская униатская церковь, местное население оказывало поддержку Организации украинских националистов, возглавлявшейся людьми Бандеры. По нашим данным, Организация украинских националистов (ОУН) действовала весьма активно и располагала значительными силами. Кроме того, она обладала богатым опытом многолетней подпольной деятельности… Служба контрразведки украинских националистов сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их слежки был крайне прост: они начинали ее возле здания горотдела НКВД и сопровождали каждого, кто выходил оттуда в штатском и… в сапогах, что выдавало в нем военного. Украинские чекисты, скрывая под пальто форму, забывали такой „пустяк“, как обувь. Они, видимо, не учли, что на Западной Украине сапоги носили одни военные. Впрочем, откуда им было об этом знать, когда в советской части Украины сапоги носили все, поскольку другой обуви просто нельзя было достать.

Пакт Молотова – Риббентропа положил конец планам украинских националистов по созданию независимой республики Карпатской Украины, планам, активно поддерживаемым в 1938 г. Англией и Францией. Эта идея была торпедирована Бенешем, который согласился со Сталиным в том, что Карпатская Украина, включавшая также часть территории, принадлежавшей Чехословакии, будет целиком передана Советскому Союзу. Коновалец, единственный украинский лидер, имевший доступ к Гитлеру и Герингу, был, как известно, ликвидирован в 1938 г. (когда-то он служил полковником в австрийской армии и пользовался в кругах немецких „наци“ некоторым уважением). Другие националистические лидеры на Украине не имели столь высоких связей с немцами – в основном это были оперативники из абвера или гестапо, и британские или французские власти не придавали этим людям сколько-нибудь серьезного значения и не делали на них ставки, когда разразилась война».

В то время когда германские ударные группировки обходили и громили по частям польские войска, оперативники Иностранного отдела во Франции искали выход из весьма непростой ситуации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.