Граф Владимир Александрович Сологуб (1814–1882)

Граф Владимир Александрович Сологуб

(1814–1882)

Впоследствии – известный беллетрист, автор «Истории двух калош» и «Тарантаса», при Пушкине – светский молодой человек, начинавший пописывать. Учился в дерптском университете, где окончил курс в 1834 г. Гостя, еще студентом, в Петербурге, он познакомился в театре с Пушкиным. Сологуб-отец представил юношу Пушкину. А утром он познакомил сына с каким-то модным писателем X., который благосклонно пригласил молодого человека сегодня к себе на вечер. Прощаясь с Пушкиным, юный Сологуб, желая показать, с какими знаменитыми людьми он знаком, почтительно сказал Пушкину:

– Александр Сергеевич, я еще, вероятно, буду иметь счастливый случай с вами повстречаться сегодня у X.

Пушкин с добродушно-язвительной усмешкой ответил:

– Нет, с тех пор как я женат, я в такие дома не езжу.

Сологуб сконфузился и к X. не поехал, хотя отец его, смеясь, очень на этом настаивал.

По окончании университета Сологуб упоенно зажил в Петербурге светской жизнью, танцевал на балах, ухаживал за дамами. В январе 1836 г. он определился на службу и был прикомандирован к тверскому губернатору. Накануне отъезда в Тверь Сологуб был на вечере, где у него произошло столкновение с женой Пушкина. Наталья Николаевна подтрунивала над романической страстью Сологуба к даме, по которой он вздыхал. Сологуб рассердился, спросил Наталью Николаевну, давно ли она замужем, сказал, что она не девочка, и что-то намекнул насчет красавца-поляка Ленского, прекрасно танцевавшего мазурку на петербургских балах. На следующий день Сологуб уехал в Тверь, а через некоторое время получил от своего университетского товарища Андрея Карамзина, сына историка, письмо, где тот выражал удивление, что Сологуб уклоняется от поединка, на который его вызвал Пушкин. Письма Пушкина Сологуб не получал и тотчас же написал ему, что совершенно готов к его услугам, хотя не чувствует за собой никакой вины, объяснял, что в упоминании о Ленском не заключалось никакого намека и т. п. В ответ он получил от Пушкина письмо на французском языке:

«Милостивый государь! Вы приняли на себя напрасный труд, сообщив мне объяснения, которых я не спрашивал. Вы позволили себе невежливость относительно моей жены. Имя, вами носимое, и общество, вами посещаемое, вынуждает меня требовать от вас удовлетворения за непристойность вашего поведения. Извините меня, что я не могу приехать в Тверь раньше конца настоящего месяца».

Делать было нечего, Сологуб стал готовиться к поединку, купил пистолеты, выбрал секунданта, привел в порядок бумаги и стал ждать Пушкина. Он твердо решил не стрелять в Пушкина и выдерживать его огонь, сколько ему будет угодно. Прошло три месяца, Пушкин все не приезжал. Сологубу пришлось на два дня уехать в деревню, и как раз в это время Пушкин, по дороге в Москву, заехал в Тверь. Воротившись, Сологуб узнал, что Пушкин был в Твери, пришел в ужас от мысли, что Пушкин подумает, будто он от него убежал, и тотчас же помчался в Москву. Приехал рано утром и немедленно явился к Нащокину, у которого остановился Пушкин. В доме все еще спали. Пушкин вышел в халате, заспанный, и начал чистить свои длинные ногти. Держался он очень холодно. Условились о секундантах. Своим секундантом Пушкин назвал Нащокина. Между прочим, он сказал:

– Неужели вы думаете, что мне весело стреляться? Да что делать? Я имею несчастье быть публичным человеком, а вы знаете, что это хуже, чем быть публичной женщиной.

Затем разговор несколько оживился, заговорили о начатом Пушкиным издании «Современника», Пушкин сказал:

– Первый том был очень хорош. Второй я постараюсь выпустить поскучнее: публику баловать нечего.

И он засмеялся. Беседа пошла почти дружеская. Вошел Нащокин, тоже заспанный, со взъерошенными волосами, и сейчас же приступил к роли примирителя. Было ясно, что никто не ищет кровавой развязки, а все дело в том, как бы всем выпутаться из глупой истории, не уронив своего достоинства. Пушкин непременно хотел, чтобы Сологуб перед ним извинился. Обиженным себя он, впрочем, не считал, но ссылался на светское значение Сологуба и как будто боялся компрометировать себя в обществе, если оставит без удовлетворения дело, получившее уже некоторую огласку: разговор Сологуба с Натальей Николаевной слышали барышни Вяземские и растрезвонили о нем. Сологуб объявил, что извиняться перед Пушкиным ни под каким видом не станет, так как не виноват решительно ни в чем: слова его были перетолкованы превратно. Спор тянулся долго. Наконец Пушкин предложил Сологубу написать письмо Наталье Николаевне. На это Сологуб согласился и написал такое письмо:

«Милостивая Государыня! Я, конечно, не ожидал, что буду иметь честь писать вам. Дело в несчастной фразе, которую я произнес в припадке дурного расположения духа. Вопрос, с которым я к вам обратился, обозначал, что шалости молодой девушки не соответствуют достоинству царицы общества. Я был в отчаянии, что этим словам придали значение, недостойное порядочного человека».

Пушкин требовал, чтобы Сологуб в конце попросил у Натальи Николаевны извинения. Он желал письма как доказательства на случай, если его будут упрекать, что его жену можно безнаказанно оскорблять. Извиниться Сологуб отказался. Пушкин сказал:

– Можно всегда просить извинения у женщины.

Нащокин тоже уговаривал. Наконец Сологуб приписал: «и прошу принять мои извинения». Пушкин протянул Сологубу руку и сделался чрезвычайно весел и дружелюбен.

Сологуб возвратился в Петербург в октябре месяце. Пушкин встретился с ним у Вяземских, отвел в сторону сказал:

– Не говорите моей жене о письме.

Наталья Николаевна своим волшебным голосом попросила у Сологуба извинения. Все было забыло. По уверению Сологуба, он коротко сблизился с Пушкиным. Пушкин проявлял к нему большую симпатию, поощрял его первые литературные опыты, давал советы, читал свои стихи. Следует, однако, оговориться, что Сологуб был большой хвастун и враль и в воспоминаниях своих считал не особенно нужным считаться с истиной. Когда ему однажды указала на это Смирнова, Сологуб ответил: «Нужно немножко оживлять повествование». Он рассказывает, что каждый день ходил с Пушкиным гулять; на Толкучем рынке они покупали сайки и, возвращаясь по Невскому, предлагали эти сайки разряженным светским щеголям, которые бегали от них с ужасом. Вечером они встречались у Карамзиных, у Вяземских, у князя Одоевского и на светских балах.

Сологуб жил на Большой Морской, у тетки своей А. И. Васильчиковой. Утром 4 ноября того же 1836 г. она позвала племянника и с удивлением показала полученный ею по почте пакет, в котором оказалось запечатанное письмо на имя Пушкина. Сологуб отвез письмо Пушкину. Пушкин сидел в своем кабинете. Он распечатал письмо и спокойно сказал:

– Я уже знаю, что такое; я такое письмо получил сегодня же от Елиз. Мих. Хитрово; это мерзость против жены моей. Впрочем, вы понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя – ангел, никакое подозрение коснуться ее не может.

Пушкин говорил с большим достоинством, и Сологуб вынес впечатление, что он хочет оставить все дело без внимания. Они по-прежнему продолжали вместе гулять. Сологуб не замечал в нем особенной перемены. 16 ноября у Карамзиных праздновался день рождения хозяйки. Сологуб сидел за обедом рядом с Пушкиным. Во время общего веселого разговора Пушкин вдруг наклонился к Сологубу и сказал скороговоркой:

– Ступайте завтра к д’Аршиаку. Условьтесь с ним только насчет материальной стороны дуэли с Дантесом. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь.

Потом он продолжал шутить и разговаривать как ни в чем не бывало. Сологуб остолбенел, но возражать не осмелился: в тоне Пушкина была решительность, не допускавшая возражений.

На следующий день Сологуб поехал к д’Аршиаку и с изумлением узнал, что Пушкин немедленно по получении анонимного пасквиля вызвал Дантеса на дуэль, что по просьбе старика Геккерена отложили поединок на две недели, что Дантес женится на свояченице Пушкина, но требует, чтобы Пушкин безусловно отказался от вызова, так как не может допустить, чтобы о нем говорили, будто он женился по принуждению, из боязни поединка. Д’Аршиак с Сологубом поехали к Дантесу. Так как Пушкин обязал Сологуба условиться только о материальной стороне дуэли и не вступать ни в какие переговоры, то назначили дуэль на 21 ноября. Сологуб послал к Пушкину своего кучера с запиской, где извещал о дне и условиях дуэли, и прибавил, что Дантес готов жениться на Екатерине Гончаровой лишь в том случае, если Пушкин признает, что он вел себя в этом деле как честный человек. Сологуб умолял Пушкина согласиться на это предложение. Кучер привез ответное письмо, где Пушкин брал свой вызов обратно и заявлял, что не имеет оснований приписывать женитьбу Дантеса неблагородным соображениям. Пушкин остался, однако, очень недоволен тем, что Сологуб, несмотря на его требование, вступил в переговоры. Свадьбе он не верил.

– У него, кажется, грудь болит, – говорил он, – того и гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет? Вот у вас тросточка. У меня бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее.

Он был в это время как-то желчно весел.

– Хорошо! А вы проиграете мне все ваши сочинения?

Вскоре Сологуб уехал в служебную командировку и больше с Пушкиным уже не виделся.

Головачева-Панаева, знавшая Сологуба несколько позднее, рассказывает: «Если бы он не ломался, то был бы приятным собеседником. Но часто он был невыносим, вечно корча из себя то дерптского студента, то аристократа. В светском обществе он кичился званием литератора, а в литературном – своим графством. Если его знакомили с простым смертным, он подавал ему два пальца и на другой день при встрече делал вид, что не узнает его. Тогда только что появилась мода носить стеклышко, и Сологуб носил его, закинув голову назад и смотря на всех величаво-презрительно. Странно, Сологуб вовсе не был так глуп, чтобы не понимать, как смешно кичиться своим аристократизмом. Он, в сущности, был добрый человек; если его просили похлопотать о ком-нибудь, то он охотно брался за хлопоты и радовался в случае успеха. В характере Сологуба была хорошая черта – он никогда не передавал никаких сплетен. После женитьбы он ударился в другую крайность: сделался студентом-буршем, не стыдился уже говорить о своих плохих средствах к жизни, которые прежде скрывал, и часто повторял фразу, когда касались денежных трат: «Ну, куда нам с генералами чай пить!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.