16 сентября 1969 г., самолет МиГ-25П-3, полетов — 1, время 0 час. 33 мин. Боевая работа по МиГ-17 на малой высоте.

16 сентября 1969 г., самолет МиГ-25П-3, полетов — 1, время 0 час. 33 мин.

Боевая работа по МиГ-17 на малой высоте.

Вспоминаю этот, в общем-то, рядовой полет потому, что с него началась наша дружба с Николаем Стоговым, хорошим, добрым человеком и выдающимся летчиком-испытателем.

4 мая 1982 г. в газете "Красная Звезда" был помещен коротенький некролог, подписанный высшими руководителями ВВС, посвященный памяти Героя Советского Союза, заслуженного летчика-испытателя СССР, полковника Стогова Николая Ильича. До этого печального сообщения фамилия Стогова не появлялась в открытой печати, хотя под некоторыми статьями в специальной литературе стояла его подпись. Я думаю, что надо рассказать об этом человеке то, что я знаю и помню.

8 сентября 1965 г. я выполнил первый в жизни перегон истребителя, "спарки" МиГ-21У, на другой аэродром, и впервые оказался на степной базе ГК НИИ, где потом пришлось работать едва ли не больше, чем в Жуковском.

Выгоревшая, бескрайняя полустепь, полупустыня, маленькие саманные и деревянные домики, кое-где стандартные пятиэтажки: на базаре громадные арбузы, по рублю каждый — независимо от веса, — вкуснейшие помидоры, виноград во дворе нашего домика-гостиницы — вот первые впечатления от этого места. Впоследствии к ним добавились сорокаградусная жара летом, вьюги зимой, доводящая до отчаяния мошкара весной и непролазная грязь после осенних дождей. Но все это не было главным, главным было то, что довелось работать среди замечательных людей.

Как только я стал летать туда в командировки, так сразу же вошел в круг военных летчиков-испытателей, в основном, истребителей. Мы вместе проводили испытания, проходили предполетный медосмотр у одних врачей, в одной столовой поглощали казенные завтраки и обеды, вместе отмечали те или иные события, и веселые, и не очень…

Взаимоотношения между "фирмачами" и всеми без исключения военными испытателями были хорошими, с некоторыми из них даже дружескими: мы очень уважали заслуженных ветеранов, особенно Петра Филипповича Кабрелева и Василия Сергеевича Котлова. Чтили выдающегося летчика-испытателя и, не боюсь упреков в сентиментальности, любимого всеми командира истребительной испытательной службы Василия Гавриловича Иванова.

О Герое Советского Союза, одном из первых заслуженных летчиков-испытателей СССР полковнике В. Г. Иванове расскажу немного подробнее.

Жаль, что уходят люди, оставив по себе память только у тех, кто их знал лично, и нет никого, кто бы написал о них так, как они того заслуживают. Василия Гавриловича я знал недолго, с 1966 по 1969 год, но врезался он мне в память на всю жизнь.

Летчик-истребитель, сбивший в войну несколько немецких самолетов, он стал испытателем ГК НИИ еще в военные годы. Летал на всех типах, но особенно много занимался первыми сверхзвуковыми истребителями: одним из первых испытывал МиГ-19 на штопор, отрабатывал комплексы вооружения, единственным из военных испытателей взлетал на МиГ-19 с ракетным ускорителем с мобильной пусковой установки, выполнил множество других работ.

Авторитет среди летчиков-испытателей Василий Гаврилович имел абсолютный, а главное — его любили. Волевой, жесткий командир, даже суровый, он притягивал к себе людей, даже мало с ним общавшихся, какой-то необыкновенной человечностью, удивительной цельностью.

По моим наблюдениям, да и по себе знаю, за полученный от Василия Гавриловича нагоняй летчики не обижались, так как обычно было за что, да и распекал он от души, а не потому, что по чину положено. Мы, гражданские испытатели, хотя формально ему не подчинялись, но тоже обязаны были выполнять все требования летной службы института, следовательно, и Василия Гавриловича, а он не делал различия между "своими" и "чужими" — все едино, всем "сестрам раздавал по серьгам"… Обычно все прегрешения, допущенные летчиками за день, "В.Г.", как его за спиной все называли, записывал на коробке "Казбека", которую старались у него стянуть, но выходило только хуже: обладая отличной памятью, В. Г. громил провинившихся не только за "свежие" ошибки, но и за когда-то ими допущенные. Но в обиду своих летчиков он не давал: распечет, накажет своей властью, и дальше обычно дело не шло. Он был действительно начальником службы испытаний истребителей — всю ответственность за организацию испытаний брал на себя: мы, работники промышленности, в случае каких-либо неувязок редко когда имели дело с вышестоящим руководством института, да и оно почти что не вмешивалось в действия Василия Гавриловича, полностью ему доверяя.

Вне службы он относился к летчикам с теплотой и дружелюбием, охотно ездил на коллективные рыбалки, с удовольствием поддерживал компанию. Сохранивший к пятидесяти годам фигуру гимнаста, сплошь седой, с дочерна загорелым, независимо от времени года, лицом, с энергичным, волевым подбородком, Василий Гаврилович был красив особенной мужской статью.

Все вместе создавало вокруг него какое-то необъяснимое поле, и я не знаю летчиков, работавших с В. Г., кто бы не чтил этого замечательного человека.

Умер Василий Гаврилович неожиданно. В середине апреля 1969 г. он еще летал, а 8 мая его не стало — быстро развившаяся опухоль мозга…

Вернусь к рассказу о Стогове.

Многие летчики заходили к нам "на огонек", мы тоже не отказывались ни в гости сходить, ни на рыбалку съездить. Короче, общались тесно и знали друг друга. А вот Николая Стогова я, так сказать, не примечал. Не встречал я его у нас на "банкетах" по случаю чего-нибудь выдающегося, не привлекал он внимания веселым трепом в летной комнате военных испытателей, скромно делал свое дело и помалкивал. Да и летал тогда Стогов больше на "суховских" машинах и к испытаниям МиГ-25 приступил, по-моему, не раньше 1969 г.

В сентябре 1969 г. нам предстояло выполнить, как у испытателей принято говорить, "боевую работу": пустить ракету по самолету-мишени МиГ-17, летящей на высоте около шестисот метров. РЛС на МиГ-25 тех времен не могла обнаруживать цели, летящие ниже перехватчика, поэтому, чтобы сбить мишень, надо лететь ниже её. Когда же цель летит низко, то перехватчику приходится лететь совсем рядом с землей, на высоте, где экран РЛС "забит" помехами — отражением от земли. МиГ-25П — самолет высотный, создавался как оружие против высотных скоростных целей, но перехватчик есть перехватчик, и мы должны ухитриться обнаружить и сбить маловысотную цель.

Начинал эту программу Комаров, потом ему на смену прислали меня. Из военных испытателей по этой теме работал Стогов, и вот мы с ним в паре должны были выполнить этот полет. В паре, так как на испытаниях частенько бывает, что у перехватчика отказывает оружие, и, чтобы не терять дорогую мишень, в воздух поднимают несколько истребителей, обычно с разным вооружением.

Мы взлетели, вышли в зону, где разрешены пуски ракет, я обнаружил цель среди вороха помех на экране радара, "захватил" её и пустил все четыре ракеты, каждая толщиной с телеграфный столб и только чуть покороче. Стогову уже стрелять не пришлось — от бедного МиГ-17 в небе осталось дымное облачко…

После посадки меня у стремянки встретил расторопный ведущий инженер самолета Сергей Поляков и тут же открыл бутылку шампанского, а вечером все, имеющие отношение к этому событию, собрались в нашем доме — "4-м домике", как его называли в экспедиции. Вот тут-то я и начал понимать, что же за человек Коля Стогов.

И надо же, как бывает: ничего особенного он не делал — не пел, не плясал, на гитаре не играл, не был, как говорится, душой компании, как, к примеру, тот же Серега Поляков, который только мертвого не расшевелит, — но шла от него такая необыкновенная теплота, такие у него были хорошие, добрые глаза и улыбка, что потянуло меня к нему всей душой.

С этого вечера и началась наша дружба. Николай оказался интересным человеком, очень начитанным, с четкой, принципиальной позицией по многим вопросам, может быть, даже несколько упрямым. Летчик он был замечательный, настоящий испытатель, хладнокровный, расчетливый. Всегда точно выполнял задание, "привозил" хорошие, ценные материалы испытаний и, что очень важно, был исключительно надежным: когда он летал, то все на земле знали, что полет будет выполнен аккуратно и грамотно, при каком-либо отказе летчик примет быстрое и правильное решение, если погода резко ухудшится, то Стогов приземлится хоть в тумане. Я летал с Николаем на МиГ-31, когда он выполнял свой первый полет на этой непростой машине, и помню, как он уверенно и четко пилотировал новый для себя самолет, как будто летал на нем не в первый раз.

В 1971 г. Стогов вместе с несколькими другими летчиками во главе с полковником Александром Саввичем Бежевцом, одним из ведущих летчиков-испытателей МиГ-25, полетел в Египет, чтобы испытать МиГ-25Р в реальной боевой обстановке.

Сначала они, в том числе и старший летчик-испытатель Горьковского завода Владимир Гордиенко, летали над "своей" территорией, а потом над фронтовыми позициями на Суэцком канале. Полет обычно проходил на высоте 22–23 км, что вполне нормально для тех широт (чем ближе к экватору, тем выше тропопауза и ниже температура на большой высоте, что повышает потолок самолета), предельное время полета на максимальном числе М для этой группы было увеличено втрое, и носились МиГ-25 над Африкой, как хотели, недоступные для перехватчиков противника, хотя израильтяне неоднократно поднимали в воздух свои "фантомы" и "Миражи" — недостатка в информации о полетах "Альфы", как называли в Египте МиГ-25, у них не было… Николай выполнил восемь боевых вылетов на разведку, получил египетский орден, но никогда его не носил.

Предельно требовательный к себе, скрупулезно и методично готовящийся к каждому полету, Николай считал, что различного рода неприятности происходят с летчиками в основном из-за их "бестолковости" (его любимое выражение, подразумевающее и неграмотность, и беспечность, и неподготовленность), и что добросовестный летчик не может допустить никакой оплошности. Мы частенько схватывались с ним по этому поводу, так как я считал тогда и сейчас не изменил свою точку зрения, что летчик — не компьютер, может и ошибиться, и нечего его за допущенный "ляп" слишком виноватить, сам все поймет, нужно только с ним терпеливо и доброжелательно разобраться.

Раз случилось событие, сильно поколебавшее уверенность Николая в своей правоте.

Перед взлетом на Су-17 он забыл выключить стартовый тормоз, и на разбеге машину поволокло с полосы. Стогов прекратил взлет, но было уже поздно: самолет одним колесом заехал в канаву, выкопанную недалеко от ВПП для прокладки каких-то коммуникаций, и изрядно повредился.

На Колю было жалко смотреть — осунулся, глаза виноватые, не знает, куда деваться от стыда… Но настолько высок был его летный авторитет, настолько не вязался этот случай с его отношением к летной работе, с его требовательностью к себе, что никто не осудил Стогова, все его только жалели. После этой поломки Николай здорово изменился, стал как-то мягче, что ли, и больше мы с ним к прежним разговорам на ту тему не возвращались

Кстати, из-за этого неудачно придуманного стартового тормоза, включавшегося отдельным тумблером, были и другие попытки взлета на Су-17 с заторможенными колесами, а Игорь Волк и взлетел, оставив на полосе ошметки покрышек. Ему приказали катапультироваться, но он решил садиться и приземлился на то, что осталось от колес, вполне благополучно.

Многое вспоминается за тринадцать лет нашей дружбы, многое пережито. Я любил бывать у него дома где было полно всякой живности: ходил, выгнув спину, серьезный кот Кузя, путался под ногами Ганс, маленький песик неизвестной мне породы, хотя Стогов утверждал, что очень редкой, летал по квартире подобранный где-то соколенок, в аквариуме плавали рыбки, дружно опускавшиеся на дно, если Кузя слишком приближался. Мне нравились отношения между Николаем и Галей, его женой, спокойные, ровные, чувствовалось, что между ними существует полное понимание и, главное, уважение и доверие друг к другу. Николай не любил лишних слов, пустопорожних разговоров и терпеть не мог внешних проявлений особенной там дружбы и приятельства, ворчал, ругался и отбивался, если кто-нибудь по пьяному делу пытался его обнять или, не дай Бог, поцеловать, но как же рядом с ним было уютно! Много раз собирались мы у него дома или где-нибудь в хорошем месте на Волге или Ахтубе: особенно почему-то запомнилась ветреная ночь на Калмынке, одной из многочисленных волжских проток: горит костер, раздуваемый ветром, плещется речка под берегом, из магнитофона льется какая-то очень красивая, чуть тревожная музыка, привезенная Николаем из Африки, мы сидим у огня, попиваем винцо, больше молчим, и так удивительно хорошо и легко на душе…

По службе Стогова регулярно повышали: его назначили начальником отдела летных испытаний истребительного управления, затем заместителем начальника всего управления, но по-прежнему Николай оставался самим собой, без излишнего "командирствования". На первый взгляд несколько суховатый, очень сдержанный, далекий от сантиментов, на самом деле Николай был мягким, деликатным человеком: я не помню случая, когда бы он на повышенных тонах распекал нерадивого, никогда не слышал от него бранного слова даже в обстановке, когда у многих развязываются языки. Строгий к себе, он не был так строг к подчиненным, и мне казалось, что это как-то мешает ему проявить себя в качестве командира, но вскоре я увидел, что его не просто уважают, а и любят, и это помогает Стогову выполнять непростые командирские обязанности среди знающих себе цену летчиков-испытателей. За летный труд и мужество Николаю в 1979 г. присвоили звание заслуженного летчика-испытателя СССР, а в феврале 1982 г. он стал Героем Советского Союза.

Как-то раз его подчиненные в шутку пожаловались мне, что их командир где-то раздобыл необыкновенное шампанское, а они никак не могут уговорить его на дегустацию… Кстати, Николай обожал сей напиток и, вообще-то довольно равнодушный к спиртному, мог "усидеть" в хорошей компании не одну бутылочку. Вошел Стогов, услышал, о чем разговор, сказал, что страждущие обойдутся и без дегустации, и похвастался, что ему кто-то проспорил действительно хорошее, коллекционное шампанское, которое пристало пить только по очень уж пристойному поводу.

Вот в начале апреля 1982 г. он и появился у нас дома, в Жуковском, при полном параде, с Золотой Звездой на тужурке, необыкновенно разговорчивый и светский. Достал из кейса сверток, развернул его, и я увидел красивую коробку с бутылкой коллекционного Новосветовского шампанского. Выпили мы это вино за его Звезду и еще добавили, и остался он у меня в памяти каким-то не таким, как всегда, а веселым, разговорчивым, очень общительным в этот вечер. Мог ли я подумать, что это последнее наше дружеское застолье, и что пройдет совсем немного времени и не станет моего товарища…

В тот день, 28 апреля 1982 г., мне предстояло перегнать МиГ-25 из "степи" в Жуковский. С утра я слетал по другим заданиям, оформил документы на перелет и решил позвонить Стогову, так как утром увидеться не удалось, а я хотел поздравить его с наступающим Первомаем и со скорым днем рождения — 2-го мая ему должно было исполниться 48 лет.

К телефону никто не подходил. Сидевший в стартовом домике полковник Владимир Кондауров спросил, кому я звоню, и, услышав, что Стогову, как-то странно на меня посмотрел и сказал, что его должны найти. Я ответил — что, мол, его искать, сам придет, — имея в виду, что он где-нибудь в Управлении, и пошел усаживаться в самолет.

Запросил запуск двигателей, но мне вылет запретили и велели приехать на КДП. Несколько удивленный и раздосадованный задержкой, я приехал на командный пункт и узнал, что все полеты прекращены, так как со Стоговым нет радиосвязи, метка его самолета исчезла с экрана РЛС, и идут поиски.

Тут до меня дошел смысл сказанного Кондауровым. Почувствовал, как сжимается сердце, как почему-то стягивается кожа на лице, но не мог поверить, что с Николаем случилась беда. Я ехал обратно к своему самолету забрать летное снаряжение и старался не думать о самом плохом, надеялся, что Коля катапультировался и все с ним будет в порядке.

И надо же — как только я подъехал к стоянке, ко мне подбежал механик и передал, что есть разрешение на вылет, место падения самолета нашли, летчика там вроде нет. Поиски продолжают, но маршрутные полеты выполнять можно. Я взлетел, лечу домой, а душа рвется на части — как там Николай? В Жуковском тоже ничего толком не знали, и только на следующее утро стало известно — летчик остался в кабине…

Что же произошло? Стогов выполнял несложное задание — облет КЗА на МиГ-27. На высоте 6000 м на дозвуковой скорости сделал несколько пологих наборов высоты и таких же снижений и вдруг пошел к земле, не сказав ни слова по рации. Самолет постепенно увеличивал угол пикирования и скорость, но летчик не вмешивался в управление почти до земли. Сохранившиеся записи КЗА показали, что перед самым ударом Николай полностью взял ручку управления на себя, но было уже поздно — через мгновение самолет на скорости около 900 км/час врезался в землю…

Точную причину катастрофы установить не удалось, ясно было только то, что летчик какое-то время не мог управлять самолетом — то ли полностью был без сознания, то ли в какой прострации. Здоровьем Николай обладал исключительным, даже в госпитале, где он проходил комиссию, как-то вывесили лозунг: "Летчики! Берите пример с полковника Стогова, учитесь у него поддерживать свое здоровье!", так что даже при нарушении подачи кислорода на этой высоте он должен был сохранить работоспособность.

Бывает так, что поневоле поверишь в судьбу, в предопределение.

В 1965 г. почти одновременно пришли в ГК НИИ трое молодых летчиков, давно мечтавших стать испытателями. Разные и по внешности, и по характеру — среднего роста, неширокий, но очень ладный, молчаливый и сдержанный Николай Стогов, богатырского сложения, улыбчивый и добродушный Виталий Жуков и чуть уступающий ему в стати, но тоже высокий и крепкий, удивительно компанейский и остроумный, покоритель женских сердец Санька Кузнецов — они как-то очень быстро "зацепились" друг за друга и крепко подружились. Чуть позднее к этой троице хорошо прилепился еще один славный парень — Николай Рухлядко.

Первым погиб Жуков — на малой высоте при выполнении тренировочного воздушного боя на МиГ-23 сорвался в штопор, катапультировался, но не хватило высоты для раскрытия парашюта. Вторым — Кузнецов, ему перебило ноги при катапультировании из потерявшего управляемость МиГ-25. Третьим ушел Рухлядко — не смог покинуть горящий Су-24.

На Стогова сильно подействовала гибель друзей; как-то он промолвил, что теперь и его черед… "Но я обязательно выкручусь, Боря, — говорил он мне, — ни секундочки не буду сидеть в самолете, если случится что-то серьезное". Я ругал его, говорил, что это плохая примета — накликивать беду, но он все чаще, обычно тогда, когда нам доводилось посидеть за столом, возвращался к этой теме. Наверное, было у него предчувствие…

Схоронили Николая на высоком берегу Ахтубы, в мемориале, построенном еще в 70-е годы по проекту волгоградского скульптора Виктора Фетисова. Стоит на обрыве металлическое крыло неведомой птицы, стоят гранитные стелы с именами не вернувшихся из полета, стоит памятник Стогову. Прихожу я к нему, когда бываю в том городке, смотрю на этого высеченного из камня человека, вижу знакомые черты, вспоминаю пережитое. Говорят, время лечит, и, действительно, притупилась боль сердца, вызванная гибелью Николая, но каждый раз, когда я стою перед этим памятником, с прежней остротой чувствую невосполнимость потери…