ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ЖЕНЫ ЛЕТЧИКОВ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ЖЕНЫ ЛЕТЧИКОВ

Опять!

Словно отдаленный гром громыхнул. Прокатился коротко, резко и замер на высокой ноте.

У Дины сжалось сердце. Она выбежала на крыльцо и остановилась, прислонясь к стене, бессильно опустив руки. Вечерний сумрак укрыл землю. Было тихо. Так тихо, будто померещился ей этот громок. Но снова пала тишина.

«Не могу. Не могу этого слышать! Знаю, что нет его, а все мне чудится, что это Гринчик, живой… Опять!»

Дина заткнула уши. Ей казалось теперь, что она всегда ждала беды. Но это не так, потому что так она не смогла бы жить. Она верила Гринчику, он смог передать ей свою уверенность. Снова Дина вспоминала мужа — до мельчайшей черточки оставался он в ее памяти живым, до последнего слова, сказанного им.

Он приходил домой, шумный, веселый; каждый его приход был праздником, Иришка первая бежала к нему навстречу, за ней полз по половику Колька, потом ходила Дина в переднике. Сама шила, оборками, чтобы были красиво. Гринчик целовал дочку, подхватывал на руки сына, обнимал жену: «Ну вот, вижу, меня встретила семья!» Кольку он звал Боца, каким-то сложным путем это имя было произведено от слова «боцман». Говорил о нем: «Здоровый парень! В меня. Ишь, как за все хватается. Быть ему летчиком». Дина грозила: «Вот куплю игрушечный самолет, утыкаю иголками и дам ему. Чтоб схватился и — зарок на всю жизнь». Гринчик смеялся.

Смеялись, в гости ходили, у себя принимали гостей, жизнь шла своим чередом. А ведь он испытывал в те самые дни свой рычащий самолет, и она знала, что это за машина. На первом вылете не была, но второй видела, и он хоть и не знал об этом, сразу заметил, когда пришел домой, что она не в себе. «Дина, что с тобой?» — «Была я там… Леша, когда она поднималась в воздух, этот огонь, дым черный — я даже вскрикнула». — «С непривычки, Дина. А идет лучше поршневых». — «Леша, страшная это машина, не верю я ей. На посадке шипит, как змея». — «Ну, конечно, я же глушу двигатели. Иду на выключенных». — «Так она страшно падает на землю. Не летит — падает…» — «Дина! Этот разговор ни к чему не приведет. Расстроить меня ты, конечно, можешь…»

И конец разговору. Все он разбивал этим доводом: «Расстроить меня ты, конечно, можешь». Нет, она уже не просила, как прежде, чтобы он бросил летать. Знала, что невозможно это. Поняла, что в полетах вся его жизнь. Привыкла к тому, что так будет всегда. Странным образом, ей от этого не становилось тревожней. Порой она ловила себя на горделивых мыслях: «Другим-то не дали этот самолет — Гринчику!» И любила его все мучительнее, все крепче. «Леша, твоя машина плохо работает», — говорила ему, подавая на стол. «Брось ты! — смеялся Гринчик. — Ребята гоняют двигуны, все нормально». — «Нет, Леша, ты послушай. Послушай…» Он откладывал ложку, прислушивался к гулу, который она научилась отличать из сотен звуков. «Да… — говорил. — Маленько барахлит. Дина, ну я летаю, дело мое такое. А ты зачем? Ты, я вижу, тоже летаешь со мной, каждый полет, да? Не слушай, брось. Все будет хорошо!»

Ну что было делать? Что ей было делать?.. Она поверила ему. Поверила, что все будет хорошо. А поверив, старалась помочь мужу, чем только могла. Рядом с ним она и сама становилась сильной. Пусть он верит, что она спокойна за него. Пусть знает, что она им гордится. Пусть дома ему всегда будет тепло и уютно.

Как-то Гринчик позвонил ей с аэродрома, с месяц назад это было: «Любишь?»— «Ну, люблю». — «Нет, ты без ну Любишь?» — «Люблю, Леша». — «Крепко любишь?» — «Ну что ты, старый!» — «Дина, так мне вдруг захотелось пельменей. Знаешь, наших, сибирских. А?»

Она с ног сбились: ничего же не было. Одолжила у соседки муки, достала уксуса. Мяса свежего не нашла, пришлось размять котлеты. Но к его приходу на стиле дымилась целая миска «сибирских». А он пришел, не смотрит. И мимо стола в свой кабинет. Сказал, закрывая дверь: «Оставь меня на пятнадцать минут».

Горько ей было. Не понимала тогда со своей обидой, что он смерть видел перед глазами. «Любишь?» — «Ну, люблю…» Все же вошла к нему: Сказала заготовленное: «Ничего, что я раньше пятнадцати минут явилась?» А увидела его — вся обида прошла. Он стоял над столом, ссутулившись, упершись о стол руками. Никто его не видел таким. И ответил не сразу: «Что?.. Да, да, хорошо, что пришла. Прости, Дина… Все в порядке, ее теперь в ЦАГИ увезли, будут изучать. А я неделю не буду летать, пока доведут… Стоял вот здесь и думал о нас. О тебе, о детях».

Странен он был и тот вечер. Но это неправда, что она всегда жила в тревоге. Очень была счастлива. Он сказал, что испытания идут к концу. Собирались вместе на юг, уже и путевки были. С каждым новым полетом ей становилось легче, спокойнее. И отпускала его на смертный вылет с легким сердцем. Стоял утром в халате перед зеркалом и в зеркало ей улыбался. Халат она ему подарила, светло-коричневый, очень широкий. Он ведь любил широкие вещи, чтобы казаться еще шире, чем был. И все подшучивал над ней по поводу поездки. «Приедем, — говорил, — к морю, будем в день тратить двести рублей. Я двести, и ты двести». Она ему: «Это сверх путевок? Да ты что, старый? Двенадцать тысяч в месяц!» — Кутить, Дина, будем. Деньги будем тратить, не считая». — «Куда, Леша? Ты же не пьешь». — Мало ли, не пью. Ездить будем повсюду, фрукты там разные покупать… Ну, еще что-нибудь, я еще не придумал. И ты думай. Женщины всегда разоряют мужиков, понятно?» Со смехом и расстались. А через час она услышала взрыв.

— Если бы знать!.. — сказала вслух Дина Гринчик. — Если бы только знать! В ноги бы ему кинулась, колени обхватила руками. Ни за что бы не отпустила… Опять! Нет, нет… Не могу я этого слышать! Совсем не могу!

Снова повис над полем зловещий раскат. Прокатился над рекой, над лесом, над притихшим дачным поселком. В то лето многие жены летчиков снимали дачи близ аэродрома. И еще одна женщина замерла, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, — Зоя Галлай.

Она только что узнала страшную новость. Прибежала приятельница, работавшая на летном поле. Шумная, участливая, должно быть, она думала, что делает доброе дело.

— Зоя, ты слышишь? Это он гоняет двигатели. Слышишь? Зоя, уговори Марка, пусть он откажется.

— От чего откажется?

— Ты разве не знаешь? Это ведь машина Леши Гринчика. Лешину машину дали Марку. Зоя, его никто не может заставить. Они ведь и причин Лешиной гибели не знают… Останови Марка, ты должна его остановить!

Зоя молчала. Галлай, как всегда, ни о чем не сказал ей. Новость ее ошеломила. Марк много работал в последнее время, с утра до ночи пропадал на летном поле. Домой приходил усталый, но держался ровно, был весел. Когда она спрашивала, чем он так занят, Марк отшучивался: «Летаю, Зоенька, как наскипидаренный кот!»

— Зоя, слышишь? Опять ревет… Не пускай его! Как ты можешь сидеть здесь, когда он там, на этой машине? Ты такая спокойная. Как ты можешь?

Зоя Галлай молчала. Вспоминала прошлое. Она ведь однажды уже похоронила своего Галлая. И некролог был…